[Enlil]

Снова холод. И вкус пепла на губах, ставший привычным, будничным. Ветер лениво качает голые ветви ивы и тень змеями извивается на сухой земле.
Silivren ned Nare lor-Fenumeion на коленях перед своей сестрой. Передо мной. Перед теми, кто настороженно и пугливо топчеться за моей спиной. Они не осмеливаются переговариваться, шептать и даже дышат через раз, страх, впитавшийся в кровь ужас плещется за моими плечами штормовой волной. Силиврен не выглядит ни раздавленным, ни униженным, он улыбается и затопленные Тьмой глаза смотрят только на Силму, словно больше и нет ничего в мире.
- Другой я видел нашу встречу, сестренка… - он усмехается, слизывает с разбитой губы каплю крови, неправдоподобно алой. – Только ты, я… моя армия… и огонь… ты ведь любишь огонь? Огонь от горизонта до горизонта! Он взметнется к небесам, сжигая даже звезды. И только Тени будут плясать в пламени, вознося гимны Той-что-Вечна! Ты ведь знаешь, сестренка, ты ведь ждешь, ты видишь! – он хохочет, запрокидывая голову назад, безумно, так, что жутко становится даже мне. Лицо Силмы белее мела, она оборачивается и глаза полны ужаса, она не видит меня, не видит людей, деревьев, замка, перед ее глазами только адское пламя и вой древних, темных тварей.
- Уведите его, - голос, мой – чужой, и пара рослых рыцарей подхватывает королевича под локти, а с его губ ядом растекается шепот, словно заклинание:
А где-то с неделю спустя, но опять на закате,
Ощерится город огнем в ожиданье конца.
Красавица в голос завоет о муже, о брате.
Мальчишка затянет ремень портупеи отца.



- Убей его! – от ее криков дрожат окна, двери, падают книги и посуда. – Убей его! Отец, убей!
Эхо ее вопля звоном разноситься по замку.
- Убей! – кричит она в ответ на мое молчание. Нежное личико перекошено в некрасивую, злую маску, холод проникает сквозь стены замка, ткань одежды, кожу, поселяясь в сердце. – Отдай его мне! Отдай, или я возьму сама!
У меня чуть кружиться голова, а на плечах неимоверная тяжесть. Я устал, как никогда в жизни, и это единственное, что я сейчас способен чувствовать. А крик все звенит, проникая даже в сны.
- Убей! Убей! Убей!



Каменная стена обжигает спину холодом. У меня устало закрыты глаза, но я все равно вижу напряженную фигуру мага. Его лицо сосредоточенно и полно тревоги, взгляд устремлен к чему-то за мозаикой окна.
- Небо, Ваше Величество. Это не естественно. Багровая чернота, воронки, молнии, хаос.
Я едва ощутимо киваю и Рениа Эрин поворачивается ко мне, а в зеленых глазах тревоги едва ли не больше, чем при взгляде на взбесившиеся небеса.
- Что вы будете делать?
- Избавлю мир от него.
Ведь это так просто.



Снова тяжелая голова, отвратительный привкус во рту и собственное тело словно в липкой паутине. Каждый раз, приходя в себя после этих снов, я ненавидел весь мир в целом и необходимость спасть в частности. Каждый раз, когда Мордред, обнаружив меня в состоянии духа еще более скверном, чем обычно, спрашивал, что случилось, я отвечал, что плохо спал. Я даже не пытался объяснить то отвратительное чувство, словно ты погружаешься на самое дно океана, придавленный безжалостной толщей воды, распятый, беспомощный, и каждое пробуждение, словно новое воскрешение, глоток воздуха, ядом обжигающий легкие. Я ненавидел эти сны даже не за то, каким выжатым чувствовал себя после них, а за то, что там, в них я терял себя, исчезал, растворялся в той дряни, что волей предков отравила мою кровь. И не в силах был что-то изменить.
Холодный северный ветер, вестник близкой зимы, хоть немного очищал голову, а ночь и пустые улицы, парки территории академии помогали вспомнить, на каком ты свете. Иногда я встречал Бэт, возвращающуюся с позднего факультатива по астрологии. Каждый раз встреча была случайна, но Бэт опиралась на мою руку, улыбалась и мы бродили по ночному Наллэ. Тепло ее пальцев, негромкий, спокойный голос не давали мне забыть, кто я есть даже в лунном сиянии, под пологом звезд.



То, что случилось в одну прекрасную ночь после таких гуляний, было естественно, логично и ожидаемо. На улице как раз ударил первый мороз, пробравший нас до костей, мы были немного пьяны и ввалились в комнату уже бурно целуясь. Она цеплялась за меня едва ли не с большим рвением, чем я за нее, и, пожалуй, впервые я видел ее такой… открытой, живой, горячей, отчаянной. В ней, в зеленых глазах, пряных губах, горячем гибком теле, я искал собственную жизнь. Что искала она во мне, не знаю.
Под завывание ветра за окном, на темно синем покрывале, за тяжелым бардовым балдахином, я целовал ее губы, плечи, грудь. «Любили», глупое слово. Мы были вместе, потому что хотели этого. Потому что так должно было быть.



- Визерис, бога ради, разберись, наконец, со своими бабами, - проникновенно, хоть и без особой веры в собственные слова, попросил меня Гед. Я приподнял бровь, а Бэт подняла глаза. Гед такого внимания к своему замечанию явно не ожидал и несколько озадачился.
– Я, конечно, оракул, но я уже недели две не могу узнать прогноз погоды. Ежеутренние газеты постоянно таскает твоя бывшая пассия. Вчера она мчалась так, что едва не сбила меня на дороге.
Эмма Вундерхаус и в самом деле была если и не болью моей жизни, то изрядным ее раздражителем. После торжественного ее выпроваживания после того знаменательного события, она больше не предпринимала попыток заехать мне по физиономии, мы даже не разговаривали и не приближались друг к другу, но предела не было ее изобретательности в мелком пакостничестве. Я был даже немного восхищен таким упорством и воображением. До сих пор, однако, я предпочитал происходящее игнорировать, особых тревог мне ее деятельность не доставляла, Гед как-нибудь переживет отсутствие газеты, а рвение Эммы рано или поздно иссякнет.



Сам Гед после визита Ремедиос заметно оттаял и мы, в частном порядке, были допущены в святая святых, его мастерскую. Там мы наконец имели счастье лицезреть его таинственное творение. С еще не законченного холста на нас смотрела, беспечно и очаровательно улыбаясь, рыжеволосая красавица. Я никогда не видел это лицо, всплывшее то ли из глубин Гедовых фантазий, то ли из водоворота видений, но был, несмотря на очевидную красоту девушки, несколько разочарован. Мило. Но тривиально. Не стоило загадочности и интриги.



Подавляющее большинство тайн, особенно тщательно оберегаемых, становятся, рано или поздно, достоянием общественности. Наши же с Бэт встречи мы и не думали особо скрывать. Отношения наши и без того изменились мало, никаких томных взглядов, записок, условных сигнал и прочей чуши, трепетно описываемых в романах. Мы остались теми, кем были.
Но не удивительно, что цепкий Осирисов взор, без устали оберегающий Бэт, обнаружил и вычленил искомое. Честно говоря я ждал, и не без любопытства, что он придет бить мне рожу, но нет. Благородства Осириса хватило на то, что бы открыть глаза предположительно обманутому и лениво зевающему жениху. Однако его требование призвать меня к ответу осталось неудовлетворенным.
- Осирис, окстись, - ответил ему Мордред, шарахнувшиь в сторону от бурной жестикуляции и, видимо, пораженный до глубины души описываемыми ужасами. – Это их дело. Если Бэт решит быть с ним, я благословлю ее, поцелую в лоб и поставлю в церкви свечку за Виза. Я не знаю, чего ты от меня ждешь. А если он ее обидит, то, боюсь, хоронить его придется и без нашей помощи.



У Мордреда и в самом деле на тот момент были дела более насущные, чем вразумление братской совести посредством физического воздействия на физиономию оного. Как бы того ни хотелось Осирису. В Академии до сих пор оставались пласты жизни, неизученные и существующие без вмешательства Мордреда. Оставить это просто так, брат, конечно, не мог. На сей раз пласты предстали в образе четырех полуголых мужиков в одних простынях. Мужиков не смущала даже минусовая температура на улице.
- Это мужское товарищество «Лябмбда Ы», - торопливо сообщил Мордред в ответ на наши вытянувшиеся лица. – Ну, понимаете, братство, солидарность, никаких женщин…
- Угу, никаких женщин это я заметил, - скептически согласился я, взирая на голые коленки Бориса Буйно, за что тут же схлопотал подзатыльник. Появились лямбдоывцы в нашем доме, однако, в первый и последний раз. Если Мордред еще и встречался с ними, то на их территории, а вскоре подал прошение о вступление в женское сообщество «Лямбда Зы». Не сильно удивлюсь, если его туда примут.



Осирис, чьи глубокие и праведные страдания так и остались неоцененными равнодушными родственниками, вскоре был замечен в саду на лавке. Зима приближалась, температура падала все ниже, очевидно именно поэтому он грелся в объятиях некой блондинки. Очень страстной блондинки, судя по объятиям и сломанной лавке. Сперва тайна личности дамы оставалась для нас нераскрытой, занавешенная волосами вместе с Осирисом, в слиянии пылких лобзаний, она представала перед нами неоднократно, но однообразно. И только спустя недели две мы выяснили, что таинственная красотка – это Сильвия Венленд собственной персоной. Особа безупречной красоты и редкостно поганого характера. Как они вообще умудрились сойтись, нам предстояло только догадываться, о личных делах Осирис не распространялся, а спрашивать самим у фон Вальде, славившихся в отношении частной территории почти английской щепетильностью, было не принято.



Наши с Гедом остроты по поводу того, что девица сосет из него все соки, Осирис, до этого не преминувший бы одарить уничижительным взглядом, а то и высказаться о умственных способностях некоторых, на этот раз нас игнорировал, измученно вынимая лицо из салата. Очевидно, Сильвия и в самом деле была требовательной дамой, и мы с Гедом были не так уж далеки от истины. Взор Осириса наполнился задумчивости и тоски, лицо осунулось, он стал рассеян, засыпал во всех подходящих и не подходящих местах и позах, перестал готовить. Если это и была любовь, то мне она не нравилась категорически.



Трагичность нашего положения усугублялась еще и тем, что в отсутствие кулинарного рвения у Осириса, мы были обречены на голод и вымирание. Обязанность заменить Осириса на кухне самовольно взял на себя, само собой, Мордред. Обладая энтузиазмом, коего мир не знал доселе, он рвался самовыразиться в меру своей бурной фантазии и более чем скромного кулинарного таланта, превращая кухню в поле боя. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, как то: взорвавшаяся микроволновка, кровавые подтеки вишневого джема на потолке, лужи молока по всему коридору, упавшая на Бэт с холодильника чашка с мукой и многое прочее.



Вскоре, пресытившись выкидышами Мордредова творчества, жуткими черными массами вне зависимости от того, какое название должно было изначально носить блюдо, бисквитный пирог с земляникой, лобстер с шампиньонами или яичница обыкновенная, мы с Гедом, подобно героям древности, решили, что лучше смерть, чем такая жизнь. Сам же Мордред ничуть не смущался своим детищам, был неизменно бодр, духом не падал даже не смотря на наши лица, все более тоскливые с каждым днем, но сам предпочитал питаться в столовой. Там пища хотя и имела унылый вид пожеванной камбалы, хотя бы отдаленно напоминала то, о чем шла речь в меню. Судя по всему и мы вскоре были обречены на ту же участь, но врожденная брезгливость пока заставляла давиться тем, что готовил Мордред. Мы могли быть уверены хотя бы в том, что готовилось оно из того, что находилось в нашем холодильнике.



С самой Сильвией мы встречались крайне редко, сталкиваясь в коридорах замка, когда она, расслабленная и томная, едва прикрытая куцым шелком халатика или осирисовой рубашкой, шла на кухню, скажем, за конфеткой. Приветствуя друг друга легким кивком, мы шли дальше по своим делам, тут же забывая о встрече. Но, очевидно, я что-то не так понимал. Однажды она сама подошла ко мне в студенческой кофейне, изящно опустившись в кресло с грацией русалки.
- Я не нравлюсь тебе, - мурлыкнула она, когда с ритуалом приветствия было покончено. Я вскинул бровь и воззрился на нее с некоторым недоумением.
- А должна? Это Осирис с тобой спит.
- Я красива.
- Не спорю.
- Умна.
- Все относительно.
- Талантлива.
- Не могу утверждать, так близко мы не сталкивались.
- Это потому, что ты спишь с Купало?
- Не вижу связи.
- Мы с ней… не ладим… - она кокетливо надула губки, фыркнула, наморщив точеный носик.
- Какое мне до этого дело? Я и не собираюсь брать тебя в нашу постель.
- Тогда почему?



Почему?..
- Ты красива. Совершенное творение Пигмалиона. Черты, словно вырезанные гениальным скульптором. Безупречный, как у куклы, макияж, прическа волосок к волоску, розовая кофточка под тон помады, шорты, подчеркивающие длину ног, ровный, бархатный загар. До кончиков ногтей – безупречная блондинка, элитная, дорогая барби. Ровно то, что хотят видеть и ничего больше. Только странно, что глаза не голубые, это было бы… логично.
Она щурилась, улыбаясь, а серые глаза, большие, самую малость раскосые, смотрели с ведьминской злобой, не приставшей гламурной ципе. Но прошло пару секунд, она откинула прядь волос отточенным киношным движением, улыбнулась шире белозубой светской улыбкой.
- То есть я слишком хороша для тебя.
- Скорее слишком очевидна. И нет желания узнавать глубже.
Я ушел первым, сочтя, что беседа исчерпала себя. Да хоть бы и не исчерпала, кофе был допит, дела завершены, а оставаться в компании девушки, с трудом сдерживающей жажду расцарапать мне лицо, не было никакого желания. Я не стал на прощание целовать ей руку, законно решив, что самоконтроля ей может и не хватить. Только коротко попрощался, оставив красавицу наедине с собой давиться собственной ненавистью.