- Эй, варвар! Приехали. С тебя полтинник, – зычный голос таксиста вывел меня из полудрёмы, и я нехотя приоткрыл глаза, - по-нашему понимаешь, нет?
Я кивнул и потянулся за бумажником, с тоской думая, что в Тотенбурге меня любой таксист на руках бы донес до студенческого городка за такие деньги. Тот спрятал купюру и уехал, напоследок обдав меня облаком пыли из-под колес.
Здание, где мне предстояло провести ближайшие четыре года, было похоже на оазис – зеленый островок с аккуратно подстриженным газоном выглядел чем-то чужим посреди бескрайней пустыни. Мраморная статуя Пресвятой Беллы, почти такая же, как та, что украшала двор оставленного мною колледжа, грустно смотрела на меня с постамента.
- И здесь тоже ты, - прошептал я, глядя на ее задумчивое лицо.
В Технический университет Ла Фиеста» я поступил от безысходности. Для ГСУ мне не хватало знаний, для Ля Тур – денег и связей. Поначалу я серьезно рассчитывал на помощь преподавателей колледжа, но фрау Вейхбродт скорее удавилась бы, чем написала мне положительную рекомендацию. Члены приемной комиссии Техуниверситета оказались единственными, кто мог без слез смотреть на мой аттестат – и я подал документы сюда.
Студенческий городок располагался на пустынном юге Симленда. Здесь находился главный цех института машиностроения – жемчужины Фиесты – и именно здесь обрели дом и работу многие выпускники. В других регионах страны работу цеха запретили из-за вредных испарений – и гениям технической мысли пришлось обосноваться здесь, в месте, не обезображенном цивилизацией.
Университет считался непрестижным. Немногие преподаватели соглашались работать в пустыне, где галлон воды был равен по стоимости полудрагоценному камню средней величины, и преподавательский состав держался на нескольких профессорах старой школы и кучке вчерашних студентов, которым не посчастливилось найти работу где-то еще.
Впрочем, если технические специальности Фиесты позволяли своим выпускникам кое-как держаться на плаву, то немногие гуманитарные повсеместно считались симлендским «дном», что особенно касается философского факультета, благосклонно принявшего меня в свои ряды.
Но мне, в общем-то, не так важно было, где учиться – я не собирался гнуть спину на дорогое правительство всю жизнь. Мне просто нужно было время, чтобы заработать денег на собственное дело, и какой-нибудь диплом, на случай, если придется все-таки поработать где-нибудь первые пару лет после выпуска.
Поэтому на тот момент меня гораздо больше волновали жилищные условия и сумма стипендиальных.
****
Комната, которую мне выделили, больше напоминала тюремную камеру: она была совсем крохотной, и маленькое окошко едва освещало ее целиком. Я забросил сумку под комод и растянулся на кровати. Ну и ладно. В конце концов, это была моя тюремная камера.
В колледже у меня не было права на собственную спальню, и приходилось делить общую с еще тридцатью такими же, как я.
Сосед слева от меня обычно храпел, а тот, что спал справа, часто воровал шоколадки у смотрительницы и очень громко разворачивал фольгу. Многие любили поговорить пару часов после отбоя – и поэтому я часто вовсе не чувствовал себя бодрым и выспавшимся, когда ровно в шесть утра нас будили для вознесения утренней молитвы святым Белле и Мортимеру.
Собственник ликовал во мне, когда я вешал на дверь табличку «не беспокоить».
Как оказалось позже, я заселился в общежитие последним. Занятия начались уже через несколько дней, и у меня совсем не было времени освоиться в студгородке.
А привыкать было к чему – я никогда не покидал Тотенбург раньше, и мне не так-то просто было влиться в пускай и далекую от столичного лоска, но все же симлендскую жизнь. Здесь все было совершенно не так, как дома – «госпожа» вместо «фрау», пунш вместо пива, симолеоны вместо тотенбуржских марок.
Коренные жители косо поглядывали на меня поначалу - кличка «варвар» приклеилась ко мне с первых дней. И пусть я не был похож на обычно изящных и белокожих тотенбуржцев /смуглая кожа и папин нос картошкой делали меня похожим скорее на классического симлендского тракториста из глубинки/, фамилия и грубоватый выговор меня все же выдавали.
Через несколько дней /когда учащиеся убедились, что я не ношу на поясе револьвер и не прячу трупы врагов под кроватью/ со мной начали понемногу общаться – но дистанция все еще была очень ощутимой.
Моим спасением стал парень по имени Пирс Дэлтон - он часто пропускал лекции по культурологии, а я по доброте душевной одалживал ему конспекты. Ему хватало наглости ворчать на меня за неразборчивый почерк и исправлять красным маркером грамматические ошибки прямо в тетради – но зато ему было абсолютно плевать на мою национальную принадлежность. И я цеплялся за него, подсаживался к нему на лекциях и ловил в коридорах, в надежде отдохнуть от тяжелых взглядов других сокурсников.
****
А спустя почти два месяца всплыл еще один неприятный факт о студгородке Фиесты – после десяти в общежитие не пускали.
Однажды задержавшись в библиотеке с Мариель, где мы весь вечер работали над общим проектом, я битый час уговаривал Уильяма /повара и главного техника общежития/ открыть дверь. Старик оказался непреклонен и остаток ночи мы провели в круглосуточном кафе «Кактус», где как раз сломался обогреватель.
- Он зануда, - зевая, говорила Мариель, - а еще он из старых военных запасов готовит. Их еще в прошлом веке замораживали, мне сестра говорила.
Я спросонья едва ее слышал.
Учиться оказалось намного сложнее, чем я предполагал: профессора относились к философским наукам заметно более увлеченно, чем студенты. И поэтому, вместо того, чтобы проводить время с какой-нибудь горячей симлендской красоткой, я коротал вечера в компании титанов материализма, идеализма и антисциентизма.
- Вот скажите, где мне может в жизни понадобиться холистическая теория сознания? - восклицал Пирс каждый раз, когда профессор Уилки отправляла его на пересдачу.
Я только сочувственно вздыхал и вновь погружался в какой-нибудь шестисотстраничный труд.
Бессонные ночи и чашки кофе, беспрестанно вливаемые в мой организм, сказывались на нём не самым лучшим образом. Теперь синяки под глазами были первым, что я видел утром в зеркале, а вся одежда вдруг стала мне велика. Пирс ласково именовал меня «дрыщ», пока я, устав огрызаться, не стал проводить свободные от учебы вечера в спортзале.
Тренер с жалостью смотрел на мои потуги, но как-то раз, когда я едва не набил шишку, ударившись о дверной проем, решил найти мне и моему росту лучшее применение /я был на два года старше большинства первокурсников и на добрых десять сантиметров выше/. Так я стал членом баскетбольной команды Технического университета, и теперь вынужден был выкраивать время еще и на тренировки.
Готовить приходилось самому. Не то чтобы я верил глупой студенческой болтовне о кулинарных секретах Уильяма – но теперь при взгляде на его стряпню у меня неизменно пропадал аппетит.
Старик поначалу замахивался на меня мухобойкой, стоило мне приблизиться к плите, но потом привык. Только рьяно следил за тем, чтобы я не прикасался к общим продуктам.
Через два месяца беспрерывной зубрежки и вынужденного целибата /спасибо профессору Уилки и холистической теории сознания/ я познакомился с Ди-Джей Верс из женской коммуны Три-Фрум.
Мы случайно столкнулись в кафе – я налетел на нее из-за угла, когда торопился на занятия, и едва не разлил недопитый кофе на ее шелковую блузку. Она обозвала меня придурком и посоветовала не приближаться к ней на километр, если я не хочу познакомиться с её парнем-культуристом. Вскоре культурист получил заслуженную отставку, а у меня появилось место, куда я мог приходить после десяти. Остальные девушки сестринства только косо поглядывали на меня, когда Ди в очередной раз отправляла их «прогуляться» на пару часов.
А потом вдруг наступила летняя сессия и смела все мои грандиозные планы суровым студенческим бытом. Я даже на временную подработку не смог устроиться, чтобы скопить немного денег к выпуску. Стипендиальных едва хватало на жизнь - я совершенно не умел экономить. Вовсе не потому, что привык к роскоши – просто раньше у меня никогда не было денег, чтобы научиться.
Я клятвенно обещал себе все исправить, когда разберусь с учебой, и вновь погружался в зловещий вихрь из экзаменов и пересдач.
Учиться я, к слову, умел еще хуже, чем экономить. Восемь лет в школе и пять лет в колледже научили меня правдоподобно создавать видимость учебы – там никому не было по-настоящему важно, чтобы я что-то учил. Мне все равно прощали мои прогулы – учителя просто прикарманивали материнские деньги и ставили мне липовые оценки.
Университетским преподавателям плевать было на меня самого, но зато их живейше интересовали мои знания. Я знал, что запросто могу потерять стипендию /или, как вариант – вылететь отсюда/ при малейшей осечке – и поэтому летел сдавать следующий экзамен, едва управившись с предыдущим.
Когда я сдал последний – у меня даже сил не оставалось радоваться. Я просто отсыпался целыми днями в своей комнатушке и только изредка выбирался вниз, чтобы пообедать в кафетерии /пытаясь не задумываться, чем именно/.
Пирс, как и подавляющее большинство студентов, отправился на лето к родным. Я же остался здесь, и у меня вдоволь было времени подумать обо всем.
Как-то ночью я долго не мог заснуть, всё подсчитывал мысленно свои наличные. У меня было две тысячи симолеонов – все, что удалось скопить со стипендий. Возможно, со временем сумму накоплений за год удалось бы увеличить, если бы я смог найти какую-нибудь работу на лето, но вряд ли она изменилась бы слишком сильно. Учеба съедала все время и силы – никому не нужен сотрудник на пару часов в неделю. К тому же в Симленде непросто было найти работу – особенно без образования.
В лучшем случае, мне удалось бы скопить восемь-девять тысяч к моменту выпуска, и этого никак не хватило бы для начального капитала.
В конце концов, я откинул одеяло и встал. Нужно было что-то делать. Осталось решить, что.
