Ник
Чёрт, не забыть бы, что вечером побыстрее домой, малышке сегодня три. Самый главный подарок, давно купленный, заботливо выбранный — яркая цветастая коробка в милых забавных зверюшках — лежал в кладовке, где хранятся старые договора. Там же лежала уйма других коробочек и пакетиков, перевязанных цветными лентами. Не смог удержаться и как всегда скупил полмагазина. Ник любил дочь, хоть и старался пересекаться с нею поменьше, до сих пор не мог смириться с её ужасающим кашлем, хриплым дыханием, жутко боялся, что она опять начнёт задыхаться, и он не будет знать, что с ней делать. Поэтому время, которое они проводили вместе, всегда было чрезвычайно ярким, но продолжалось недолго.
До сих пор помнит тот вечер, когда Полина сама разболелась и лежала с температурой под сорок, они с дочкой играли, а закончилось это больницей. Хотя больницы были малышке привычны, она, к сожалению, там частый гость.
Первый раз она попала туда всего лишь через месяц после рождения с пневмонией.
Когда он забирал своих девочек из клиники, это не был радостный день. Он уже знал о диагнозе, только не до конца осознавал все масштабы. Мозг, оглушённый обилием информации в интернете, обрушившейся на него, как только он вбил в поисковик страшные слова «муковисцидоз, лёгочная форма», отказывался принимать всё это в свою жизнь. Но, тем не менее, пришлось.
Генетический дефект делал слизь в лёгких крошки слишком густой, затруднял дыхание и ежеминутно грозил смертью.
Полина испуганно смотрела на дочь, не понимая, что с ней делать, жалобно глядела на врача и медсестру, объясняющих, как теперь им придётся выполнять обычные действия по уходу за младенцем и как дополнительные, без которых крошечное тельце погибнет, а он, сцепив зубы, всё записывал, понимая, что контролировать придётся самому.
Первое время ему приходилось буквально заставлять перепуганную Полю всё это делать, он злился, но делал скидку на общую растерянность. Но его недельный отпуск, который он буквально с кровью выбил у начальства подошёл к концу, и пришлось оставить их самих. И жена справилась.
Они очень сблизились тогда, ежедневно борясь за жизнь маленькой Камиллы, приходя в ужас от любого её хрипа, кашля или просто, когда из кроватки долго не доносилось никаких звуков. А малышка, между тем, очень любила поспать. Имея в виду все возрастные нормы, она спала гораздо дольше, чем ей было положено и это тоже приводило молодых родителей в панику. Хотя, если бы кроха рыдала денно и ночно, неизвестно что бы случилось с их и так расшатанными нервами.
Да, тогда они очень сблизились. Но не сейчас. Ник не помнил, когда конкретно начали отдаляться друг от друга и почему. Ко всему привыкаешь и к болезни, и к проблемам, и к девушке, которая сильно изменилась с того момента, как стала его женой.
Карьера Ника шла в гору, из рядового коммерческого агента, он стал сначала менеджером, а теперь и начальником отдела.
Ему была положена служебная машина, высокая заработная плата и даже личная секретарша, молоденькая Реника, усиленно строившая ему глазки и свято верившая, что босс просто обязан с ней спать, а если пока это не так, значит, она плохо старается. Но всё было зря, потому что у него был принцип: на работе — ничего. Первое время он ходил жутко важный, всегда в костюме, при галстуке, созывал совещания по поводу и без, устраивал мозговые штурмы и мероприятия по поднятию командного духа. Потом стал попроще, но нос порой задрать всё же любил. Вышестоящее начальство его хвалило и сулило повышение до руководителя направления. Образовались мелкие завистники и льстецы, но всё это лишь подчёркивало его статус. Ник буквально купался в лучах славы и успеха.
А потом он приезжал домой, где его не ждала всегда одинаковая, забитая и зачуханная жена.
Давно нестриженные немытые волосы сгребались в пучок, застиранная одежда была покрыта пятнами, как свежими, так и нет, постоянно согнутая фигура, опущенные плечи, потухший взгляд. Он давно не ел дома, сначала стараясь разгрузить и без того занятую Полину, а потом даже не приемля для себя другого решения. Одежду отвозил на служебной машине в прачечную, а уборкой по-прежнему занимался сам, каждый раз вскипая от бешенства. Разве она не понимает, что при больном ребёнке, у которого, к тому же проблемы с лёгкими, полы нужно мыть даже два раза в день? Нет, иногда он наблюдал какие-то разводы на линолиуме, но качественной уборкой это сложно было назвать в любом случае.
Сама же Полина превратилась в бесполезный придаток к дочери. Она не могла поддержать ни одной темы, рассказать ни одной новости, которая не относилась бы к Ками, даже хоть немного эмоционально среагировать на то, что рассказывал он.
Казалось, что ей всё равно, и она даже не слышит, как он там пытается беседовать с её спиной или боком в то время, как она купает Камиллу, кормит её, делает с ней ингаляции или укладывает спать.
Про секс он вообще молчал. Ник всё сильнее убеждался в том, что ей совершенно не нравилось.
Как бы он ни пытался попробовать по-другому, придумать что-то новенькое, ничего не работало, она просто терпела и ждала, когда всё закончится, неумело имитируя, что ей хорошо. Раньше он был молод, влюблён и пылок, поэтому не замечал очевидных вещей, которые теперь становились ясно видны. Когда однажды он закатил истерику на предмет того, что не хочет раз за разом чувствовать себя насильником, на следующий день она стала чуть более нежна и немного лучше притворялась, что ей всё нравится. Со временем он плюнул и перестал с ней спать вообще.
И ещё его просто бесил её постоянно испуганный взгляд. Вот можно подумать, что он – тиран, каких свет не видывал, с утра до вечера гнобит её и бьёт. От любого, даже самого малейшего замечания у неё на глазах наворачивались слёзы, даже если он просто бросал укоризненный взгляд в её сторону, у неё ещё ниже опускались плечи. Все попытки как-то её развеселить, вытянуть, вызывали совсем небольшое оживление, которое тут же затухало.
И в конце-концов ему просто надоело.
У него давно была постоянная девочка. Первое время он перебивался случайными связями, благо городок курортный, найти заезжую скучающую дамочку, не составляло никакого труда, но вскоре отказался от этого приятного, но опасного времяпрепровождения. Городок ведь не только курортный, но и небольшой, а имидж примерного семьянина всегда положительно сказывается на карьере. Поэтому когда ему подвернулась Бри, он перестал ездить по барам совсем.
Познакомились они красиво. Бригитта (которую потом он ни разу не назвал полным именем), плакала на автобусной остановке, потому что собравшись достать деньги на билет обнаружила, что кошелёк у неё украли. Он, забрав бельё из прачечной, ехал домой, зацепился взглядом за одиноко стоящую красивую фигурку, машинально притормозил, а когда увидел, что она плачет, конечно же, остановился, вышел из машины и принялся утешать. Начинал накрапывать дождь, вот-вот грозящий перейти в нечто более существенное, и девушка совершенно естественно оказалась в его машине, и совершенно естественно, он подвёз её до дома, весьма неоднозначно продемонстрировав кольцо. Он всегда так поступал, чтобы не было недопониманий. Бри это не смутило, и на поцелуй перед дверьми её комнатки она ответила.
На следующий день он, оснащённый цветами и шампанским, оказался уже внутри её жилища. Девушка была какой-то скандинавской национальности, сбежала из дома, потому что её стал домогаться новый отчим, и была из такой же неблагополучной семьи, как когда-то он сам. Нику доставляло удовольствие быть таким вот добрым благодетелем, который одаривает малышку деньгами (кстати, небольшими), подарками, своим вниманием. Ему нравилось смотреть, как у неё загораются глаза, как неудержимо радуется каждому его приходу, как кокетливо тянет губки, когда он собирается уходить. А особенно он приходил в восторг от того, какое у неё тело. Ладненькое, гибкое, подвижное, с каким чувством она его целует и с каким трепетом прижимается.
Он однозначно нравился этой девятнадцатилетней красивой глупышке, и это было приятно.
Бывало, его даже мучила совесть.
Главным образом тогда, когда Полина, поймав его взгляд на себе, не равнодушно отворачивалась, а робко улыбалась и опускала глаза так смущённо, будто бы они не были женаты уже шесть лет, а он всё ещё пытается склонить к взаимности её, ещё школьницу, во дворе после уроков. Тогда на него обрушивались воспоминания, он привлекал её к себе, нежно шепча на ухо какие-то глупости и целуя, пытаясь не обращать внимания на засаленный воротник домашнего платья и несвежий запах от волос. Но заканчивалось чаще всего одинаково: поодаль издавала какой-нибудь звук Камилла или Поля вдруг вспоминала, что забыла что-то сделать или он опять видел её ровный взгляд, рассматривающий потолок, чувствовал под руками её напряжённое, надеющееся отстраниться тело, и всё желание пропадало.
Хотя иногда она любила полежать у него на груди, задумчиво перебирая те семь волосков, которые там выросли, обнять, перед тем как заснуть и легко, почти невесомо, коснуться губами его тела. Ему это ужасно нравилось, сразу вспоминались те времена, когда они были ещё вместе, он приобнимал жену одной рукой и становилось уютно, хорошо и спокойно, как никогда не было с Бри, но в то же время острой болью проносилось по сердцу и хотелось закричать: «Я не брат тебе, Полина! Мне мало объятий перед сном и это нормально, а твоё поведение ненормально!» Но он знал, что эти вопли ничего не изменят.
Ещё совесть просыпалась особенно немилосердно, когда смотрел в глаза Камиллы. Радостные, восхищённые глаза беззаветно любившей его малышки, потому что он вот такой большой и классный папа, принёс подарок и вообще молодец.
Хотя... при чём тут, собственно говоря, совесть? Если Полина его не хочет, то почему плохо то, что он решает эту проблему в другом месте? Ей-то от этого уж точно не хуже.
Полина
- Ками, давай будем делать ингаляцию
- Не, - хихикает дочка.
- Ками, - пытаюсь строго посмотреть на неё я
- Сьнова?
- Давай. Открывай ротик.
Она крутится, отпихивается, хнычет и, вырвавшись, убегает. Несусь за ней, снова завожу привычную шарманку, она сердится, обзывает меня плохой, бьёт маленькой ручонкой, кричит, чтобы я уходила.
И я не выдерживаю. Сажусь на пол, обнимаю колени руками и принимаюсь рыдать. Не могу больше! Я знаю, что она маленькая, что ей наплевать на собственное здоровье, что она не может крошечной своей головкой понять, что если не будет пить таблетки, делать упражнения и всё, что я говорю, то не сможет дышать. Поэтому я ежедневно выслушиваю все виды истерик, становлюсь плохой мамой, но упорно гну свою линию и заставляю, заставляю, принуждаю снова и снова. Просто потому что хочу, чтобы она жила. Это так ужасно?
Камилла садится рядом, протягивает ручки.
- Не плакай, мама. Не плакай, я не буду босе.
Я, ещё всхипывая, вытираю глаза, и мы делаем всё-таки ингаляцию.
Теперь вся моя жизнь крутится вокруг дыхательных упражнений, лекарств, врачей, больниц, уколов, антибиотиков, простуд, пневмоний, специальных диет и всего, что с этим связано. Это больше чем образ жизни, это статус. Я — мама больного ребёнка. Смертельно больного.
Да, бывает, что с муковисцидозом живут более-менее долго, 30-40 лет, но гораздо чаще умирают рано. С того самого момента, когда я узнала, что она больна и чем она больна, я вырывала у судьбы зубами каждый её день. Каждый чих, каждое откашливание, каждый хрип чуть ли не останавливал моё сердце.
И ещё я постоянно боялась, боялась, что не услежу, что пропущу, как ей станет плохо, что не успею вовремя. Я когда-то говорила, что не умею делать что-то каждый день? Я быстро научилась. Каждый день, это даже роскошь. Каждый час, не хотите?
Ник стал чужим, он не вертится в этом мире постоянных капельниц, уколов и слёз. А ещё я ревную к нему дочку. Конечно, она его любит, ведь папа всегда улыбчив, папа ничего не заставляет делать, папа не успевает надоесть, потому что редко проводит с ней время. Это не противная мама, ежеминутно торчащая, то меряющая температуру, то прислушивающаяся к дыханию, то пичкающая горькими таблетками. Один вечер они уже провели только вдвоём, когда я сама свалилась с гриппом, и закончилось это реанимацией.
Вот он приходит с работы весь такой классный, пружинящей походкой, в шикарном костюме, переодевается, снисходит до меня, чешет что-то непонятными словами про какие-то контракты, как будто бы мне это может быть интересно.
Ещё и спрашивает, как у меня дела. Да какие дела, проснись? У нас ребёнок больной или ты не в курсе? Рассказать тебе, как она выплёвывала таблетки, баловалась, кашляя нарочно, мы в очередной раз поругались из-за ингалятора, а потом в обнимку рыдали, но только две минуты, потому что я спохватилась, что ей нельзя плакать, лишние сопли нам совершенно ни к чему. Тебе это будет интересно? Так ведь было вчера, позавчера, и завтра тоже так будет с небольшими вариациями. Ты считаешь, что демонстративно вымытые полы в её комнате — вершина заботы о ней, а я, бестолочь такая, не могу сделать элементарных вещей? Конечно, повозивши мокрой тряпкой по паркету, ты полностью решил проблему и сделал её здоровой.
И не думай, что я не вижу, как ты поджимаешь губы, рассматривая мою фигуру. Мне просто всё равно, что на мне надето. Если бы Ками лучше от этого дышала, я бы надевала самые шикарные платья, каждый день делала бы макияж и причёску, но это ведь не поможет. Так зачем?
Уже три года я сплю очень неглубоко и очень недолго, в любой момент готовая вскочить и нестись к детской кроватке. Среди тревожных снов про больницы, про задыхающуюся на моих глазах дочь и прочие ужасы, мне иногда снится, что Ник меня бросил, после этого я с всхлипом просыпаюсь. Но полежав пару секунд с раскрытыми глазами, обычно я успокаиваюсь. Даже если так и будет, в моей жизни ничего не изменится.
Какая любовь? У меня сейчас только один центр вселенной.