Эделайн
Подумать только - следующую запись в дневнике я оставлю, находясь за сотни километров от родного дома! Но побег из Твина, где на каждом углу мне мерещатся то Марк, то Крис, мне необходим, как глоток свежего воздуха. Даже не верится, что позади уже четыре года университета, и мне предстоит покинуть родной дом для того, чтобы, отучившись еще два, получить магистра. Трудно сказать наверняка, что прельщает больше – желание стать
магистром наук или долгожданная смена обстановки.
Университет, в котором я буду продолжать обучение, находится в окрестностях Риверсайда и, черт подери, почти восемьсот километров отделяют его от Твинбрука!
Думаю, другая обстановка, новые знакомства и впечатления помогут мне развеяться и навсегда выкинуть из головы неприятности последних месяцев. Несколько ночей я
проворочалась без сна, вся в предвкушении скорого отъезда и новой жизни. Мама, конечно же, принялась разводить сырость, причитать, то и дело приговаривая «Вот будут у тебя свои дети, тогда…» В последнее время этой фразой она аргументирует чуть ли не все свое занудство. Но огромное расстояние, на которое предстоит уехать, радует чуть ли не больше, чем возможность получить престижное ученое звание, а потому я дала себе установку быть
снисходительной ко всем домашним, все равно терпеть их осталось не долго. На личном фронте пока голяк. Если честно, то так скучно мне давно не было. Ничего, кроме горечи и чувства вины, роман с Кристианом во мне не оставил. Жалость и обыкновенное человеческое сострадание к постигшей его участи – вот и все, что я сейчас испытываю по отношению к этому человеку. К тому же он обладает поразительной способностью мозолить мне глаза.
Случайные встречи в таком небольшом городке, как Твинбрук, неизбежны, и порой мы сталкиваемся у кассы в супермаркете или где-нибудь на улице. Ловить на себе полный грусти взгляд просто невыносимо; столько невысказанной боли и тоскливой печали скрывается в его глазах, смотрящих на меня с таким обожанием, что становится не по себе. Но последней каплей стала встреча в городском сквере. Это случилось недели три назад. Наступила долгожданная весна, ярко светило солнышко, впрочем, на улице все еще было довольно прохладно. Но маме так и не удалось уговорить меня надеть джинсы: за зиму они мне порядком надоели. На мне было новое платье, вокруг весело звенели капели, и, несмотря на долгий день в универе, я возвращалась домой в приподнятом настроении.
Я шла с семинара, который вел мистер Шервуд, препод по фармацевтической химии. На лекциях этого чудика всегда яблоку негде было упасть, однако вовсе не потому, что студенты жаждали знаний, просто этот щупленький профессор весьма непримечательной наружности умел так насмешить народ, рассказывая о молекулах и атомах, что аудитория просто по полу каталась от смеха. Воодушевленная его веселой речью на тему качественного и количественного анализа лекарственных веществ, я возвращалась домой через небольшой парк, находившийся недалеко от универа.
При виде семейства Бейкорнов сердце мое ушло в пятки. На лавочке под старым дубом, на котором едва начали набухать почки, сидел Кристиан, Марк и какая-то девушка. В инвалидной коляске, сомнений быть не могло, находилась миссис Бейкорн. Девушка о чем-то весело щебетала, видимо, стараясь поднять всем настроение. Но, судя по всему, получалось у нее не очень хорошо. От растерянности я не знала, что и делать. Мне так не хотелось попадаться никому из них на глаза, но пройти мимо незамеченной было невозможно. Я остановилась в нерешительности, обдумывая возможные пути к отступлению, чем, вероятно, еще больше привлекла всеобщее внимание. Мужчины меня заметили; это стало понятно по выражению их лиц. У каждого оно было свое: удивленно-растерянное у Марка и какое-то обреченное у Кристиана. Поворачивать назад было бы, конечно, глупо, поэтому я, нацепив на себя маску напускного равнодушия, уверенно шагнула вперед. Я украдкой взглянула на миссис Бейкорн, уставшую и измученную своим тяжким недугом. Её карие глаза, под которыми залегли глубокие тени, смотрели смиренно, а вид был несчастный и жалкий.
Вдруг резкая боль, словно нож, полоснула низ спины. Готова поклясться на чем угодно: такой адской боли не стерпеть было бы даже самому крепкому и сильному мужчине, но эта несчастная женщина сидела отрешенно и мужественно сносила все мучения. И вновь я почувствовала чужие страдания, как свои собственные. В последний раз со мной происходило подобное, когда я, обнаружив в газете статью, рассказывавшую о благотворительных подвигах своего папаши, сидела у калитки нашего дома. Ох, не знаю, откуда на меня напала такая проницательность, но вдруг все встало на свои места.
Физическая боль, смешиваясь с душевной, словно яд, отравляла каждое мгновение нелегкого существования этой женщины. Мириам давно уже догадывалась о том, что у мужа появилась другая женщина, но любила его так нежно и безоговорочно, поэтому готова была мириться с незавидным положением обманутой жены. Она смотрела на него с немым обожанием, смотрела извиняющимися глазами, которые словно просили у мужа прощения за то, что она довела его до такой жизни, за то, что не была нежна с ним, когда ему так хотелось ласк и поцелуев, за то, что отвергала его в супружеской постели, оправдываясь усталостью и головной болью, за то, что, в конце концов, попала под машину и сделала его еще несчастней. Она благодарила бога (и это после всего, что он с ней сделал?!) за то, что Кристиан, несмотря ни на что, оказался благородным мужчиной, не бросившим ее в тяжелую минуту. Надеюсь, что Мириам поправится, иначе я не завидую его участи провести остаток дней в компании немощной жены.
Мне вспомнилось, как мы с ним познакомились. Это ведь тоже было в парке на лавочке, а теперь Крис сидел тут с больной женой и сыном, пытаясь быть сильным, но ничего не получалось: ему было плохо, обидно и невыносимо грустно. И жалко его не меньше Мириам, ведь он живет нашим оставшимся в прошлом романом и все винит судьбу за жуткую несправедливость. Физически он находился тогда в парке с женой и сыном, но мысли его были заняты воспоминаниями о наших встречах, поцелуях в машине и занятиях любовью в придорожных мотелях. Я прошла, пробормотав невнятное «привет, Марк». Боль, постепенно стихая, наконец, отступила, и я поспешила прочь из парка. Трудно сказать наверняка, что именно творилось в душе. Досада и сожаление о том, что своим вмешательством я нарушила хрупкий баланс чужого счастья, сделав стольких людей несчастными, лавиной обрушились на меня. Мне было жаль, что так произошло, но сделанного было не исправить, и поэтому оставалось только забыть о прошлом и жить дальше.
***
Перед отъездом мама решила устроить «прощальный» ужин, предварительно заверив меня в том, что все будет «скромно и посемейному». Однако скромность, как выяснилось, - понятие растяжимое, особенно если речь идет о нашем большом семействе.
В итоге за столом собралось двенадцать человек, не считая меня. Брайана невозможно было позвать без Кокто (эти двое, кажется, обрели друг друга, и я очень рада за них), Винс позвал свою девушку Бренну (да, подумать только, что мои малявки уже крутят любови), Мэрион тоже пригласила кавалера. Пришли также Лео, дядя Энтони и бабушка Камилла. Я насчитала уже девять. Плюс Маноша, мама, папа и я. От количества присутствовавшего
народа голова шла кругом. Все беспрестанно чего-то желали, обнимали, целовали, возлагали на меня большие надежды и чуть ли не видели Эделайн Митчел за профессорской кафедрой, читающей лекции на международных конференциях, а я, бессовестная, всего лишь хотела побыстрее удрать из этого города. Мама, мечтая вслух, прочила мне головокружительную карьеру
врача, то и дело твердила, что я должна непременно пойти по стопам прабабки Мауриции. Все эти разговоры изрядно меня утомили.
Наверное, впервые о том, что мне предстоит жить совершенно одной, вдали от близких людей и привычной обстановки, самой все решать, распоряжаться временем и деньгами по своему усмотрению, я задумалась только сейчас. И, признаться, я так этому рада! Возможно, я и раньше-то особо никого не посвящала в свою жизнь, но, что скрывать, как часто мне приходилось врать и придумывать! В кампусе не будет ни Марка, ни Криса, ни бедной Мириам; мама не станет доставать расспросами, и жизнь наверняка не будет такой скучной, как сейчас!
Клелия
Клелия Митчел очень любила свою кухню, уютное просторное помещение с деревянными шкафами и тумбами, цветами на подоконнике и большим столом, за которым умещалась вся семья. Но в эту минуту она находилась здесь совершенно одна, и чувства, переполнявшие в этот момент ее сердце, были настолько странными и непонятными, такими непривычными, а, главное, внезапными, что она даже немного растерялась. Она вдруг остро осознала, что за плечами оставила больше половины своей жизни. И вот сейчас, проводив уже совсем взрослую дочь в университет, находившийся так далеко от родного дома, она сидит в любимой кухне, созерцая цветы в глиняных горшках, посуду и все эти милые вещицы, которые выбирала с таким трепетом и любовью, понимая,
что ценит на этом свете больше всего: уют домашнего очага, смех и улыбки своих детей, мерное посапывание спящего мужа, прижимающегося к ней теплой щекой…
«Наверное, это и есть старость», - подумалось ей. Все, что раньше казалось само собой разумеющимся, приобрело вдруг невероятную ценность. В кружке остывал бергамотовый чай, курясь ароматными струйками пара, а она сидела, задумавшись о минувших днях, и светлая женская тоска бередила ей душу. Как быстро выросли дети! Кажется, еще вчера она катала Иди на лошадке в парке, а сегодня ее дочь уже учится в магистратуре. Еще совсем немного, и дети покинут отчий дом, оставив их с Биллом одних. Такова жизнь. Каким бы уютным ни было гнездо, птенцы улетят из него для того, чтобы зажить своей жизнью, построить свой дом, завести свою семью. Но они навсегда останутся ее детьми, ее маленькими девочками и ее сыночком; ее шалуньями и проказниками…
За все горести и невзгоды, что она пережила в детстве и юности, судьба, пожалуй, вознаградила ее сторицей. Она с полной уверенностью могла назвать себя счастливой женщиной и была благодарна судьбе за все. Лишь изредка, предаваясь каким-то стихийным чувствам, которые считала преступными и изо всех сил им противилась, она размышляла о том, как могла бы сложиться ее жизнь, поженись они тогда с Китоном. Что бы она сейчас делала, как жила, чем бы дорожила и что ценила больше всего – вот что её так волновало. Делиться подобными переживаниями Клелия ни с кем не смела, и вскоре нашла отличный способ избавления от тягостных мыслей. Если фотография помогала Клелии улавливать и передавать чужие чувства и эмоции, то написание картин лечило от грусти и тоски, лежавших на сердце у нее самой. Мирабелла, открывшая ей двери в мир искусства, поведала племяннице главный секрет настоящего художника. «Рисовать должны не руки, а душа», - однажды сказала она.
И душа Клелии рисовала, помогая сохранять эмоциональную гармонию своей хозяйке. С Биллом они были по-прежнему близки; близки во всех смыслах этого слова. Редкий мужчина способен пронести такую трепетную любовь к своей жене на протяжении всей совместной жизни, но Уильяму Митчелу это удалось, и он, как и много лет назад, все еще страстно прижимал к себе свою Келли, а она с нетерпением ждала его возвращения с работы и с нежностью заглядывала в его карие глаза.
Билл
Уильям Митчел дал себе слово никогда в жизни не поднимать самую болезненную для Клелии тему – все, что касалось Китона Гриффитса, должно было остаться в прошлом раз и навсегда. И, нужно сказать, Билл сдержал данное им обещание. Тщательно оберегая жену от призраков прошлого, он находил множество способов делать ее счастливой.
Маленькие радости, которые он обнаруживал в повседневной жизни, дарили ему безграничное ощущение счастья, так редко светящееся в глазах мужчин за сорок, и, что самое главное, способное делать счастливыми окружавших его людей. Совместный поход за продуктами или покупка теплого свитера, верил он, могут превратиться в романтические свидания, если подходить к этому с душой и трепетом.
Однако Билл не ломал голову над тем, как сделать свою семейную жизнь разнообразной: все это получалось у него само собой, без особых на то усилий. Внимательность и снисходительность ко всем пожеланиям и прихотям жены отличали Билла от многих мужчин. Несмотря на плотный график работы, он всегда находил возможность выбраться на отдых вместе с семьей. А когда у них с Клелией получалось поехать куда-то вдвоем, Билли всегда заказывал в отеле номер для молодоженов.
Келли считала подобную традицию откровенным чудачеством, однако в глубине души ей это настолько льстило, что оказавшись в спальне, благоухающей розами и мерцающей огоньками десятка свечей, она с радостью держала марку, и ночами «молодые» действительно были счастливы.
Однажды, вернувшись из Санлит Тайдс, куда они с Биллом ездили на десять чудесных дней, Келли всерьез забеспокоилась из-за задержки. «И это в мои-то сорок семь лет!» - корила она себя за неосмотрительность. Но доктор развеял все ее подозрения, сказав, что подобные сбои в работе организма могут быть обусловлены началом климактерического синдрома, назначил анализы и пригласил на следующий прием через две недели. Конечно, выносить ребенка в таком возрасте было бы очень тяжело, и, кто знает, чем могло обернуться подобное безрассудство: рожать в пятьдесят ведь не шутка, но Билл и Клелия думали не об этом. Наверное, впервые Билл понял, что стареет, когда жена рассказала ему о своем визите к врачу. Невозможность больше зачать ребенка явилась для них обоих большим потрясением прежде всего потому, что это стало напоминанием о физическом возрасте, точнее, о той пропасти, которая лежала между состоянием их душ и неумолимо стареющими телами. Билл все чаще вспоминал свои юношеские годы и пошлые шуточки дружков о том, как лет через сорок они все станут импотентами и будут пачками глотать виагру, лишь бы привести свое достоинство в «рабочее состояние». Тогда подобные разговоры неизменно вызывали смех, за которым приходила утешительная мысль о том, что сорок лет – это целая вечность, и впереди у них полная ярких событий жизнь, долгая и насыщенная. И вот, подумать только, ему скоро пятьдесят! Но в свои сорок семь Клелия выглядела просто потрясающе, и Билл
желал ее так же страстно, как и раньше.
Когда минуло еще десять лет, старшая дочь
покинула отчий дом и уехала в другой город, чтобы продолжить там свое обучение, Манон и Мэрион из маленьких девчушек превратились в настоящих красавиц, а единственный сын Винсент, отцовская гордость и отрада, возмужал и басил, как настоящий мужчина, Билл понял, что годы летят неумолимо, хотят они того или нет. Вскоре после отъезда Эделайн он застал жену в кухне одну. Детей дома не было и, заметив, что Келли даже не вышла в коридор его встречать, он немного забеспокоился. Как же его поразила царившая внутри тишина! На душе сделалось так невообразимо грустно от мысли о том, что таким может стать их дом, когда и младшие дети уедут кто куда, и Билли, встревоженный, зашел в кухню.
- Что случилось, милая? – спросил он, улыбаясь, когда обнаружил, что с женой все в порядке.
Клелия подняла на него свои задумчивые голубые глаза, полные печали, и грустно улыбнулась.
- Как быстро летит время, - сказала она, - а ведь я всегда думала, что у нас с тобой еще вся жизнь впереди, а она промчалась, как одно мгновение…
- Не говори так, родная, - ответил он, садясь рядом, и нежно погладил ее по спине. – Так и есть – все еще впереди! Выпускные, университет, Иди скоро выйдет замуж, а там и внуки пойдут! У нас с тобой впереди еще множество счастливых минут.
Так они и сидели: она, положив голову ему на плечо, он – нежно поглаживая рукой ее спину; сидели, пока со школы не пришли дети, и в доме вновь не воцарилось привычное оживление, шум и гам. Мэрион искала учебник, считая своей обязанностью возвестить о пропаже всю Рю де Стерлинг; Винс, прижав к уху трубку, разговаривал по телефону, умудряясь при этом барабанить баскетбольным мячом о стену (и сколько можно повторять, что подобным играм в доме не место?); Манон же играла на скрипке, и пусть получалось у нее гораздо лучше, чем два года назад, до Ванессы Мэй было еще, конечно, далековато…
Но этот сумасшедший бедлам был сердцу всего дороже, ведь именно в такие минуты ты понимаешь, что живешь и любишь, что по-настоящему счастлив!
Мэрион
Мэрион Митчел была настоящей «штучкой». О ее горячем нраве знал весь город. Известность ей принес тот самый поцелуй, которым она одарила мальчишку, игравшего Маленького Принца в школьном спектакле мистера Томсона.
Вопреки всем ожиданиям Винсента, потешаться над его сестрой никто не стал. После случившегося девчонки смотрели на нее с завистью: еще бы, о такой смелости им оставалось только мечтать, а мальчишки были не прочь очутиться на месте того самого Принца. Мистер Томсон, конечно, поинтересовался у своей подопечной, зачем ей вдруг вздумалось целоваться с принцем прямо на сцене:
- Ну и миловались бы себе где-нибудь в другом месте, - сказал он растерянно, - раз вам в десять лет уже неймется. И почему это надо было делать во время спектакля!
Далее следовало что-то невнятное о тюрьмах и немалых сроках за подобные постановки. Но Мэрион, будучи десяти лет отроду, и на этот раз не растерялась. Девочка, со всей свойственной ее натуре горячностью, объяснила своему наставнику, что она – личность творческая и свои эмоциональные порывы сдерживать не привыкла.
- Я – актриса, - заявила она, - и меня ждет великое будущее!
Вышеприведенный разговор был передан Клелии на ближайшем школьном собрании, и, оставшись с родительницей с глазу на глаз, классный руководитель суровым тоном заявила, что «этот нарциссизм они должны обрубать на корню». Клелия кивнула и на всякий случай перевела детей в другой класс, - от греха подальше, а то мало ли, кто кому чего обрубит. Новая учительница тройняшек оказалась педагогом более прогрессивным, она свято верила в то, что взрослые должны поддерживать благие начинания своих чад.
Педагог посоветовала развивать творческие способности Мэрион, также рекомендовала не забирать девочек из балетной школы, в которой у тех (в основном по вине Мэрион) стали возникать проблемы в общении с юными любительницами прекрасного, норовившими почесать свои кулачки о личико Мэрион Митчел, и не всегда, надо заметить, безосновательно.
- Чем меньше у детей остается времени на всякую ерунду, тем лучше, - со знанием дела заявила она. – Мэрион также могла бы попробовать себя в клубе юных политиков. Она у нас девочка харизматичная!
Винсу же, чтобы не скучал в свободное от учебы время, и не чувствовал себя одиноким, пока девочки крутят фуэте, были предписаны занятия в бойскаутском кружке, призванные закалить не только тело, но и дух. И родители так и поступили.
Страстная натура, подобная Мэрион, да к тому же обладающая грацией кошки и личиком ангела, была просто
обречена на успех среди сильного пола, и уже лет в тринадцать мальчишки бегали за ней табунами. Не проходило и недели, чтобы ей не прислали анонимного, а иногда и не очень, послания, не подложили под дверь коробку конфет или сорванную в соседнем палисаднике розу. Кстати, последний факт неимоверно огорчал старушку Фарелл, владелицу того самого сада, который подвергался периодическим набегам влюбленных Ромео. «Профилактические беседы», которые должны были образумить влюбленных в Мэрион юношей, не имели ровным счетом никакого толку до тех самых пор, пока кто-то не посоветовал старушке завести собаку. Цветов у дверей Митчелов в разы поубавилось, но записки, на которых корявым почерком были выведены признания в любви, поступали с завидной регулярностью.
Мэрион нравилось такое положение дел, и она безошибочно могла определять, кому принадлежат те или иные каракули, или в каком магазине был куплен тот или иной шоколадный заяц. Учитывались даже такие нюансы, как материальное благополучие поклонника, а также его вкусы и наклонности. В отношении нравившихся ей парней Мэрион имела свои правила, нерушимой свод которых свято ей чтился. Шло время, и ухаживания кавалеров приобретали все более взрослый характер. Но она никогда не позволяла им целовать себя раньше третьего свидания, даже если ей самой очень этого хотелось. Памятуя о том самом спектакле, после которого ее губы прослыли самыми нежными, а их прикосновения самыми горячими и сладкими во всем Твинбруке, Мэрион, конечно же, не хотела ударить в грязь лицом перед своим кавалером, позволив ему потерять к ней интерес уже после первой встречи наедине. Мальчикам это нравилось не меньше самой Мэрион. Ее недоступность, крутой нрав и манера держаться прельщали их ни чуть не меньше, чем симпатичное личико и красивые наряды. Не все юноши проходили отбор и «доживали» до третьего свидания, на котором, если все шло благополучно, можно было получить заветный поцелуй. Последним и наиболее успешным из всех бойфрендов Мэрион был Эдгардо Комптон, которого Манон звала не иначе, как Компот, чем просто доводила сестру до бешенства.
- Как там поживает твой Компот Из Сухофруктов? – спросила она как-то
вечером шутливым тоном (Сухофруктом она прозвала его за то, что парень был на два года старше ее сестры).
- О-очень смешно! Просто обхохочешься! – закатила глаза Мэрион. – И чтоб ты знала - продолжила она, - завидуют молча.
- И ничего я не завидую, - ответила сестра, - мама говорит, что у меня таких Компотов, - и она характерным движением руки рассекла воздух у себя над головой, - еще во-о-о будет!
Мэрион засмеялась:
- Так ты все-таки разговаривала с мамой о наболевшем? А со мной и полусловом не обмолвишься! Еще сестра называется!
- Ты тоже со мной ничем не делишься! – обиделась Манон и, плюхаясь на кровать, на которой Мэрион красила ресницы, уже более доверительным тоном добавила: - А вы уже целовались?
Мэрион отложила в сторону зеркало и кисточку, которой старательно подкручивала и без того красивые ресницы и, расплывшись в довольной улыбке, посмотрела на сестру.
- О боже! – запищала Манон. – И как?
- Классно! Манош, так классно, что я даже передать не могу!
Обнявшись, сестры еще некоторое время поболтали о чем-то девичьем, пока Мэрион, взглянув на часы, в ужасе не взвизгнула, заявив, что опаздывает на свидание уже минут на двадцать, и умчалась к своему Компоту. Мэрион, конечно же, любила сестру, но в силу своего характера очень часто просто не замечала, когда той было грустно и одиноко. Они редко проводили свободные минуты вместе.
Манон
Отец, мать и старшая сестра просто обожали Манон. Клелия всегда с удивлением думала о том, какие же разные у нее дети. Тихая и застенчивая, девочка любила уединиться в комнате с книгой, посмотреть с мамой какой-нибудь хороший фильм о любви или просто помечтать о чем-то ей одном известном у окна.
В детстве она засыпала, только если Эделайн читала ей на ночь сказки, и долго ворочалась в постели, если сестра задерживалась где-нибудь допоздна. Она любила проводить время с Винсентом и Мэрион, но выдавались такие минуты не часто. Ребята повзрослели слишком рано, интересы их поменялись, а Манон, так на них не похожая, оставалась милой скромной девчушкой, с которой им было скучно. Когда Манон было лет одиннадцать, отец принес гитару, надеясь, что хоть в одном из своих детей ему удастся развить живой интерес к этому музыкальному инструменту. Билл знал, что в силу своего мягкого характера дочь не станет отказывать ему в удовольствии и начнет учиться игре.
Какое-то время Манон добросовестно занималась, и Билл всей душой радовался ее успехам. Но однажды во время занятий, было это года полтора-два после того, как он сделал ей подарок, Манон вдруг расплакалась, да так горько, что ошарашенный отец не знал, как и реагировать.
- Ну не расстраивайся, милая! – сказал он, подумав, что дочь плачет из-за того, что ей не дается особо трудный аккорд.
В ответ девочка разрыдалась еще горше и, отложив в сторону гитару, пробубнила невнятное: «Извини, пап», а затем убежала к себе наверх.
Поднимаясь на второй этаж, Билл услышал, как Мэрион довольно громко и эмоционально разговаривала с сестрой:
- Ну нельзя же быть такой мямлей! – говорила она. - Ну, хочешь, я сама ему скажу?! Да хватит уже реветь!
Так Билл узнал, что Мэрион никогда не нравилось играть на гитаре, хоть она и добилась некоторых успехов в этом деле. Ее мечтой была скрипка. Боясь, что уже слишком большая для того, чтобы начинать ходить в музыкальную школу, Манон все не решалась озвучить свое желание родителям, а потом, когда папа подарил ей гитару и сам предложил научить дочь на ней играть, она побоялась его расстраивать.
- Учиться никогда не поздно, - сказали родители, подарив Манон скрипку, - главное, чтобы было желание!
Вот уже несколько лет девочка с удовольствием ходила в музыкальную школу на класс скрипки. Преподавательница не уставала поражаться гибкости и чувствительности ее рук и пальцев, называя Манон прирожденной скрипачкой. Билл же всегда полагал, что подобных успехов Манон ни за что бы не добилась, не будь у нее такого хорошего учителя – целых два года он обучал ее играть на гитаре, и что теперь? Ему было обидно, что дочь предпочла гитару какой-то там скрипке.
- Жаль, что тебя не привели к нам лет в семь, - сокрушалась учительница, - сейчас бы ты уже полмира объездила!
Манон много тренировалась и вскоре уже вполне сносно играла и была очень счастлива тому, что, наконец, может заниматься тем, что ей нравится. Была у нее и другая страсть. Любовь к животным жила в ней с раннего детства. Однажды, когда Иди принесла в дом больного голубя, а потом несколько месяцев его выхаживала, они с Винсом поклялись друг другу в том, что никогда не оставят в беде ни одно животное, которое попадется им на пути. Тогда брат и сестра пообещали друг другу, что обязательно станут ветеринарами, когда вырастут. Взрослые устали объяснять им, что приютить всех несчастных собак и кошек просто невозможно, но Манон и Винс то и дело притаскивали кого-нибудь с улицы.
На скопленные деньги дети покупали шампуни от блох и клещей, капли для больных конъюнктивитом глаз, показывали животных ветеринару, если в том была острая необходимость. Участие в жизни счастливых спасенных принимало почти все семейство: Мама фотографировала очередную Мурку или Жучку для объявления, Эделайн сочиняла душещипательный текст, папа помогал расклеивать бумажки по городу, и все надеялись, что вскоре животные обретут своих новых хозяев. Так обычно и получалось, и каждый раз детям было жалко расставаться со своими новыми друзьями, но, надо отдать им должное, оба понимали, что оставить их всех у себя они просто не могут.
Одна лишь Мэрион не проявляла никакого интереса к тому, что, казалось, не смогло оставить равнодушным всех домочадцев – животных она не очень любила. А еще Манон считала, что именно Мэрион виновата в произошедшей между ней и братом размолвке. У нее была подруга, Бренна Уайтфилд, которая Манон жутко не нравилась. У Брен и Мэрион были общие интересы, у Манон – нет. Собираясь вместе, девочки часто обсуждали то мальчишек, то косметику, то модные наряды – все это казалось Манон скучным и неинтересным. До сих пор она была гораздо ближе с Винсентом, чем с Мэрион, поэтому стала ужасно огорчаться, когда брат променял ее скромную компанию на общество кокетки Бренны. Они взрослели, менялись и их предпочтения; новая, характерная для юношей и девушек жизнь, в которой есть свидания, поцелуи и походы в кино, у Манон еще не началась, именно поэтому, оставшись одна, девочка очень страдала. Она то и дело слышала от Винса что-нибудь в роде «Только не сегодня, мы идем с Бренной в кино», «Давай потом, я обещал Бренне зайти после школы», «Как-нибудь в другой раз, Бренна зовет меня в парк». Бренна, Бренна, Бренна. Как же она ей уже надоела! Бренна была капризной и избалованной девчонкой, забиравшей все внимание Винса. Он ломал голову над подарками для нее, с ума сходил, если она не подходила к телефону, и был без ума от счастья, когда получал от своей девушки смс.
Винс даже, чтобы больше ей нравиться, записался в спортивный клуб и начал ходить в секцию по баскетболу, потому что «девчонки в восторге от спортсменов». Все чаще Манон стала оставаться одна, грустить и расстраиваться. Ей не нравилось, как Бренна разговаривает, как себя ведет, как по-собственнически относится к Винсу. Та же так и норовила то обнять Винса покрепче в ее присутствии, то, болтая без умолку, не давать ей и рта раскрыть, чем злила Манон еще больше.
- Ты зачем соврала, что меня нет дома? – спросил однажды Винс сестру, стыдливо опустившую глаза в пол. – Да что ты вообще ко мне привязалось-то, как маленькая?
Манон не знала, зачем она сказала Бренне, что Винсента нет дома. Просто ей так хотелось его внимания, хотелось, чтобы брат, как раньше, проводил с ней время, но Винс больше не хотел возиться с сестрой, он повзрослел и был влюблен. «И ладно бы,- думала Манон, - девушка была нормальной. Но Бренна! Она просто невозможна. И что он только в ней нашел! Она же не говорит ни о чем, кроме шмоток». Особенно раздражали Манон излюбленные Бренной словечки типа «чао» и «бейба». А как она злилась, когда та называла Винсента «котиком»! Но еще больше Манон стала раздражаться, когда в речи брата начали проскакивать так ненавистные ей слова. Однажды Манон собиралась к пригласившей ее на День рождения однокласснице. Винс, узнав к кому идет сестра, злорадно заметил:
- Надеюсь, что хоть на День рождения
Шаста сделает себе новую прическу. И как можно ходить с таким кошмаром на голове? Ты хоть там с ней не фоткайся, - предостерег Винс, - а то потом еще выложит на симсбуке, и над тобой все бейбы школы ржать будут.
Манон была в бешенстве. И в кого он превратился!
- Ты разговариваешь, как твоя Бренна! – бросила Манон, и, резко отодвинув стул, вылетела из кухни, потому что ей стало противно находиться рядом с братом.
А однажды, когда все они сидели в гостиной, Манон, делавшая вид, что сосредоточена на учебнике по биологии, с интересом слушала, о чем говорят Мэрион, Бренна и Винс.
- Котик, ты что, правда мечтал лечить бездомных котов и собак? – изумилась она, выслушав рассказ Мэрион. – Я, конечно, люблю природу, пляжи, закаты и все такое, - сказала она, обнимая Винса, - но фууу, - протянула девушка брезгливо, - у этих тварей же полно блох! Так и подхватить что-нибудь недолго.
Винс замялся, но деваться было некуда. При Манон он, конечно же, не мог сказать, что это было не так.
- Это было так давно! – смеялся он. – С тех пор многое изменилось. Сейчас я мечтаю о спортивной карьере.
Бренна стиснула его руку, и Винс, довольный собой, ослепительно ей улыбнулся. Шумно захлопнув книгу, Манон вскочила из кресла и убежала к себе.
- Что это с ней? – удивилась Бренна. – Сидела себе спокойно и тут…
- Ой, - махнула рукой Мэрион, - ты что, нашу Маношу не знаешь?
Ни брат, ни сестра так и не поднялись к ней и, Манон, прорыдав несколько часов к ряду, обессилев от плача, заснула с полной уверенностью в том, что никому не нужна. Предательство брата было для нее настоящей трагедией.
Винсент
Винс был единственным мальчиком в семье, и взрослые в нем души не чаяли.
В детстве они с Манон были не разлей вода, возились с бездомными котами и собаками, вместе делали уроки, гуляли и играли в домике на дереве. Мэрион, которую дети за глаза называли «королевой», всегда держалась особняком, и эти двое часто над ней подшучивали. Лет до двенадцати отец и мать не знали с ним никаких проблем. Их сын никогда не был отличником, но учился неплохо, интересовался биологией и анатомией, вместе с Манон мечтал стать ветеринаром и открыть свою клинику для животных. Билл и Клелия им гордились. Но время пролетело незаметно, и вот уже тихий и спокойный мальчик вовсю прогуливал занятия, кое-как
перебиваясь с двойки на тройку, думал только о друзьях и своей новой пассии. Бренна была первой любовью Винса, по вине которой он забросил учебу.
Винсент даже стал активно заниматься
спортом, хотя особой страсти ни к баскетболу, ни к футболу никогда не питал. Но у него была теперь новая цель – во что бы то ни стало сделаться капитаном школьной футбольной команды, а, может, и баскетбольной. Все равно, лишь бы быть первым, ведь, как сразу понял Винс, девчонкам не нужны неудачники, им нужны победители, лучшие из лучших. Он не жалел себя, бегал по утрам, подтягивался на турниках, отжимался, приседал, не пропускал ни одной тренировки в школе – чего он только не делал, чтобы приобрести привлекательную физическую форму и обратить на себя внимание. Бренна считалась одной из самых красивых девушек школы, и за право быть вместе с ней боролись многие ребята. Когда тренер поставил Винса в пример всем игрокам, похвалил его за старания и труд, предложив возглавить футбольную команду, Винсент был вне себя от счастья. Теперь-то уж точно Бренна согласится с ним встречаться, самая яркая девчонка в группе поддержки наверняка оценит его достижения!
+1
Мэрион и Бренна дружили - как им удавалось ладить, не понимал никто, ведь характер у обеих девушек был, мягко говоря, не ангельский - и последняя часто приходила к ним в гости. Винс нередко шел на всевозможные трюки и уловки, лишь бы остаться с ней наедине. По началу Бренна была к нему равнодушна, но Винс не торопил события, а терпеливо добивался ее расположения. Когда он все-таки осмелился пригласить ее на свидание, которое прошло, по его мнению, просто
великолепно, у Винсента прибавилось уверенности в себе. Примерно неделю после свидания команда Винса выиграла первенство по футболу среди школ округа, и директор вместе с тренером собрали всех в спортивном зале, чтобы поздравить команду с победой. Это был триумф. Счастливый капитан гордо держал в руках кубок, демонстрируя трофей собравшимся ребятам, и чувствовал себя героем. После мероприятия Бренна сама к нему подошла и спросила, не хочет ли он повторить их
вылазку.
Так все и началось. Она кокетничала и весело смеялась его шуткам, а Винс был очень
доволен собой – еще бы, ведь с ним
встречалась такая девчонка. Стройная зеленоглазая блондинка совсем вскружила ему голову. Он стал рассеян и невнимателен по отношению к Манон, которая очень из-за этого страдала. Но для сестры у него попросту не оставалось времени и сил – их он тратил на
тренировки и Бренну. У Винса и Манон была копилка в виде смешного розового поросенка, которого они звали Джо. Сэкономленные на завтраках деньги они откладывали на «открытие клиники» и почитали фарфорового зверя за святыню, нечто священное и неприкасаемое. Наверное, эта копилка являлась для Манон последним отголоском счастливого детства, единственной вещью, еще не осмеянной подружкой брата. Винсу ничего не оставалось, как просто сказать «Прости, мне было очень нужно», когда Манон спросила его, куда делся Джо.
Ему пришлось разбить копилку, потому что браслет, который так нравился Бренне, стоил слишком дорого для простого ученика старшей школы. Он два месяца не тратил свои карманные деньги, не обедал в школе, даже занял сто симолеонов, лишь бы подарить его на день рождения своей девушке, но денег все равно не хватало. Зато как была счастлива Бренна, получив от него такой подарок! Она так нежно его обнимала, так горячо целовала, так что слезы Манон, конечно, очень Винса огорчившие, перестали волновать брата, как только Бренна кинулась ему на шею с объятьями.
Эделайн
Сейчас совсем нет времени на обстоятельную запись, но я так давно не бралась за дневник, что просто считаю своим долгом оставить хоть пару строчек. Итак, я благополучно добралась до Риверсайда, дорога до студенческого кампуса занимает оттуда всего двадцать минут.
Я снимаю неплохую однокомнатную квартирку, которую планирую делить с какой-нибудь девчонкой, когда немного осмотрюсь и обзаведусь знакомствами. Не хватает Фурии, по которой я очень скучаю. Накануне отъезда я была в зоомагазине и купила отличную переноску для этой несносной кошки, но в день поездки она спряталась в одном ей известном месте, и никто не мог ее найти. Пришлось ехать без нее. Звонила маме, она заверила меня, что с Фурией все в порядке, но они по-прежнему не знают, где она пряталась. Такие дела. Но пора бежать – занятия начнутся совсем скоро. Надеюсь, день будет интересным.