Я всё равно продолжала гулять с дочерью возле больницы, ведь обедает он в кафешке напротив и есть шанс его увидеть.
Он же делал вид, что меня не замечает. По вечерам мы гуляли там редко, потому что бывало, что он заканчивал даже позже, чем нужно было укладывать дочку спать, а ещё выходил из дверей больницы вместе с какой-нибудь женщиной, на это смотреть было вообще невыносимо.
Несколько раз он всё же останавливался и наблюдал за тем, как мы занимаемся с Камиллой. Хорошо, что не подходил близко, потому что у меня все слова застревали в гортани и Кам хихикала, что маму опять поймал молчун (это мы выдумали такого персонажа, который ловит кого-нибудь и нужно помолчать, чтобы отпустил).
Я рассказала Матильде про эту свою внезапные и болезненные чувства и она, естественно, посоветовала мне нарядиться попрелестнее и вытащить его всё-таки на свидание. А там убедиться, что он полный козёл, забыть и жить дальше, как он и советовал.
Но я не решалась...
Наверное, мне суждено всю жизнь проторчать возле этой больницы без особой надежды на то, что что-нибудь может получиться.
Но однажды мы всё-таки поговорили. Причём не тогда, когда мы гуляли возле места его работы, а тогда, когда я сидела возле процедурной, ждала дочь. Он летел по коридору, внезапно оступился и рухнул на пол, рассыпав какие-то папки. Шумно вдохнул, но ругательства сдержал, всё же педиатрия. Я, вскочив со скамейки, быстро собрала уроненное, и подала ему.
Наши взгляды встретились.
- Спасибо, Полина.
И скрылся за дверью кабинета.
Я вернулась на скамейку, приложилась затылком к стене, закрыла глаза и только слушала шум крови в ушах. Он случайно коснулся моей руки, когда брал документы, и теперь эта точка горела и пульсировала, светя на весь организм. Мир, я сама не знаю почему так. Я, наверное, тебя люблю. Только ты никогда не разрешишь мне быть с тобой.
- Поль.
Вскакиваю от испуга, взбесившееся сердце сейчас просто вырвется через рот, не знаю куда деть руки и просто не могу смотреть ему в глаза.
- Поль, давай мы с тобой встретимся один раз, и ты перестанешь меня преследовать, договорились?
- Я... я не пре... дочка... процедуры...
- Сейчас да. А вчера, позавчера, всю неделю и раньше? Всё, давай послезавтра в девять пойдём поужинать в Астиноль, поговорим там, все дела. В общем, полноценное свидание и я постараюсь быть милым, насколько смогу.
- Я... мне Камиллу не с кем оставить...
- Тогда что ты предлагаешь? Учти, я уже начинаю разочаровываться в своём порыве.
- А давай ты приедешь к нам домой, я приготовлю ужин.
- Подходит. Давай адрес и до послезавтра.
Мирослав
Если честно, идти ему совершенно не хотелось. Смена была тяжёлой, плановая операция оказалась осложнённой, он был вымотан и, сняв халат и приняв душ на работе, больше всего хотел завалиться домой, рухнуть на диван, посмотреть что-нибудь необременяющее мозг по инету и выключиться до утра. Ехать сейчас куда-то, что-то из себя изображать, поддерживать беседу, а потом проводить ночь любви не хотелось вообще. Но Мирослав был ответственным человеком и раз уж согласился, дал слабину, то так и быть, нужно выполнять.
Поэтому он сел в машину и максимум, что себе позволил пять минут просто посидеть, закрыв глаза.
Утешая себя тем, что нужно хотя бы раз отстреляться и всё, он подошёл к дверям её дома.
Хотя он и так не был особо очарован, ещё большее разочарование накрыло сразу же. Полина даже не постаралась что-то с собой сделать, хотя бы накрасится или принарядиться. Определённо, до красоток, к которым он привык, ей было жутко далеко. Даже медсёстры, тоже вымотанные после работы, как и он сам и то производили гораздо более волнующее впечатление.
- Ну здравствуй, надеюсь, ты догадалась, что меня нужно покормить? - спросил он слегка ехидным тоном.
Пискнув что-то отдалённо похожее на приветствие, Поля смутилась и указала испуганными глазами на стол, виднеющийся из-за лестницы. Мирослав уверенным шагом проследовал в ванную, безошибочно найденную по дороге, вымыл руки (страсть к чистоте была на профессиональном уровне), уселся за стол и молча приступил к поглощению пищи. Она осторожно присела напротив и уставилась на него.
- А ты почему не ешь?
- Не хочу, спасибо.
- Может, ты меня отравить вздумала? - хохотнул Мир, но она не поняла юмора, принявшись перепугано оправдываться, что он пресёк недовольным жестом и она снова послушно затихла.
Можно подумать, что это он её принуждает и вообще припёрся совращать невинную овечку, а она сейчас усиленно изображает жертву в надежде, что он сжалится. Не очень-то и хотелось, между прочим. Еда была съедена, но мизансцена не поменялась, Полина всё также сидела напротив, изредка бросая на него взгляды, а он за неимением лучших развлечений принялся разглядывать картину, висящую за её спиной.
По прошествии десяти минут он поднялся, она тоже с готовностью вскочила.
- Спасибо, всё было вкусно, - вообще-то не очень, но он так был голоден, что съел бы и подгоревшую подмётку, - раз у вас больше ничего не запланировано, тогда я пошёл.
Прошло не так много времени, можно даже успеть выспаться.
Она сделала неуверенный шаг по направлению к нему и застыла, но когда он уже окончательно принял решение уходить и был на полпути к выходу, Полина вдруг бросилась к нему, схватила за рукав, сразу же отпустила, испугавшись собственного жеста, промямлила.
- Подожди... я... я... я тебя люблю.
Снова неуверенно остановилась, ожидая его реакции.
Мирославу очень захотелось закрыть глаза и спросить у неба, за какие же грехи ему привалило такое счастье, но он сдержался. Сел на диван, благо он как раз находился рядом, притянул её к себе и осторожно прикоснулся к её губам.
Полина
Меня будто накрыло, прорвало плотину, вырвалось на волю и фейерверками пошло гулять по телу. Он, он держит меня в руках, его губы так близко, чувствую его дыхание, его запах, можно сойти с ума от того, что он касается моей ничтожной сущности собой. Какая я дура, невозможная невообразимая идиотка, так боялась сделать что-нибудь не так, что не делала вообще ничего. Не удивилась бы, если бы окончательно потеряла последний шанс, но он всё-таки сжалился надо мной.
Мир, я просто не могу передать, мне не под силу выразить то, как я тебя люблю. Моё пламя не может выйти на поверхность, но неуклонно сжигает всё изнутри. Я люблю тебя, Мирослав. Мне самой удивительно ощущать в себе чувства подобной силы, но это так.
Мирослав
Совсем не ожидал, что она так откликнется на поцелуй. Нет, она не впилась в меня, мгновенно преображаясь из недотроги в женщину-вамп, не уцепилась с отчаянием стареющей девы в случайного кавалера, не играла опытную, знающую толк в соблазнениях, бывалую барышню, просто меня будто ударило током от того, что наши губы соприкоснулись. Я целовал её, она целовала меня, мы набросились друг на друга будто два оголодавших павиана. Ой, кто-то там ныл про усталость и кто это был, интересно. Но как только я требовательно дёрнул край её кофточки, мысленно чертыхнувшись, что нужно вообще-то сначала её расстегнуть, весь её заряд пропал, и она снова превратилась в серую мышь с глазами загнанной лани.
Я отпустил тонкую ткань её одежды, она внезапно закрыла лицо руками, подскочила с дивана и убежала наверх, вроде бы всхлипывая по дороге. Это почти взбесило, заставляя разгорячённое тело искать другой выход нерастраченной энергии. Вот дура набитая, а! На кой звать, а потом динамить? Чего она добивается, интересно? Да пошла она лесом, честное слово!
Выскочил из дома, в два шага пересёк двор, вскипая от злости, рванул на себя дверь машины, но, оказавшись в салоне, стал понемногу успокаиваться. Вообще-то сам хорош, вёл себя как мачо недоделанный. Привык, что женщины сами вешаются? А кто ныл недавно лучшему своему другу Лоренцо, что как теперь добиваться, как завоёвывать, если сами пришли, юбку подняли и на всё готовы? Тебе, дубина, в любви часто признавались? Вот так, чтоб на самом деле, а не томно, в надежде на подарки или штамп в паспорте.
Вышел из машины, снова поставил её на сигнализацию и отправился назад в дом.
Полину нашёл стоящей возле окна в детской на втором этаже. Бросил заинтересованный взгляд на ребёнка, мирно спящего в обнимку с медведем, подошёл к девушке.
- Что с тобой, Поль?
В неясном рассеянном уличном свете было видно, что на щеках её поблёскивают несколько мокрых слёзных дорожек. Взгляд больше не испуган, скорее, растерян, будто тоже пытается понять, что же не так, но у неё самой нет ответа.
- Я не знаю.
Тихий шёпот (чтобы не разбудить малышку), её опущенные плечи, осторожные движения, отсутствие света, потерянная фигурка, то, что она настолько хрупкая и одинокая, всё это почему-то вызывает у меня такую острую волну нежности, что я совершенно органично делаю шаг и заключаю её в кольцо собственных рук, готовый защитить от чего бы то ни было. Она вздыхает и, будто не в силах поверить, кладёт свои ладони на моё тело. Так и стоим.
- Извини, - еле слышно говорит она, - я знаю, что мужчины без этого не могут, и чтобы тебе понравиться, я должна это сделать. Просто, понимаешь... я никогда никому об этом не говорила, но мне не нравится. И никогда не нравилось. Я бы хотела, чтобы можно было совсем без этого, но так ведь нельзя. Но я правда тебя люблю, я много думала и анализировала, это действительно так.
Даже не знаю что ответить. Я не особо похотлив, если начистоту, но сейчас чувствую себя именно таким. Её слова трогают какую-то потаённую струну моей души и приходит понимание, что подобная откровенность дорогого стоит.
- У тебя есть массажное масло?
- Да, - удивлённо отвечает она, отстранившись, - только детское.
- Неважно, доставай.
Порывшись в комоде, она протягивает мне наполовину опустошённую бутылочку с розовыми зайчиками на этикетке.
- Пойдём.
Беру её за руку и, безошибочно угадав, что вторая дверь из коридора ведёт в спальню, завожу её туда. Так, теперь главное, чтобы она правильно всё поняла и не испугалась.
- Раздевайся до трусиков, ложись на живот, а я пока вымою руки.
И решительным шагом, пока она не успела ничего сказать, иду в ванную, включаю воду.
Когда выхожу, она уже лежит ничком на постели. Довольно неплохая фигурка, но на этом сейчас лучше не концентрироваться. Чёрт, забыл ещё одну деталь, где бы её взять-то... О, эта штука есть прямо на ней. Платок, замотанный вокруг её волос, осторожно передвигаю вниз, на глаза. Она пытается сопротивляться, не понимает, но от моих слов успокаивается.
Плещу маслом на ладони и приступаю к массажу.
Поначалу она чрезвычайно напряжена, будто старается сжаться, чтобы занимать как можно меньше места, но я, не обращая на это никакого внимания, продолжаю разминать, простукивать, разглаживать её спину, потом руки, шею и она сдаётся под натиском, в мышцах становится всё меньше напряжения и так, пока губы не трогает спокойная нежная улыбка. Перехожу к ногам, тут особенно сложно сохранять даже внешнюю беспристрастность, поэтому бёдрам и лодыжкам уделяю чрезвычайно мало времени, направляя ладони сразу к её ступням. Потом снова возвращаюсь к спине, к шее и, наконец, начинаю аккуратно массировать ей голову.
Она совсем расслаблена, спокойна, напряжение ушло, наконец, она не держит себя в собственно закрученных тисках, ровно, умиротворённо дышит.
Закончив, я плавно переворачиваю её разомлевшее тело на спину и поднимаю на руки. Ёлки, как можно такую шикарную грудь прятать под уродливыми прямыми кофтами, совершенно не понимаю. Вношу в ванную, аккуратно опускаю на пол. Да, я знаю, что голова кружится, осторожно, держись за меня, молодец. Раздеваюсь сам, подрагивая от нетерпения, и захожу в душ вслед за ней.
Уже на взводе, но сжав до крошки зубы и вспоминая таблицу умножения, пытаюсь как прежде быть милым и романтичным. Сначала тёплая вода, которая становится всё горячей и горячей, а потом раз и на краткий миг холодная. Она вскрикивает, взбудораженная, моментально вышедшая из состояния тягучей ленивой неги, пытается сорвать повязку, но я крепко хватаю её за кисти и впиваюсь в губы. Она сама принимается меня целовать, но я пока не даю свободы рукам так, как мне бы этого хотелось, пока не верю, вдруг снова испугается и всё насмарку.
Перемещаемся в спальню, я выключаю свет, совсем и снимаю с её глаз платок. Тьфу ты чёрт, она и правда любит... так влюблённо на меня ещё никто не смотрел.
Наклоняюсь над ней и уже не в силах сдержать всей мощи желания, даю себе волю.
Полина
Всё закончилось, он осоловевшими глазами пытается на меня смотреть и кивает, делая вид, что внимательно слушает, что я там ему говорю. А я вижу, что ему доставляет огромного труда не отключиться прямо сейчас, прекрасно вижу, но не могу остановиться, всё мелю и мелю какую-то чепуху, совершенно не понимая как я до сих пор не заткнулась и зачем я ему всё это рассказываю, когда он всё равно меня не слышит. Это невероятно смешно и я, наконец, решаю сжалиться.
- Давай спать.
Он с такой радостью кивает, что я, не удержавшись, хохочу во весь голос.
- Нет-нет, всё, ты сказала - спать.
Насильно укладывает мою голову себе на грудь и придерживает рукой. А я слушаю, как бьётся его сердце. Через несколько мгновений он расслабляется, дыхание становится глубже и ровнее, а потом и вовсе принимается храпеть, но мне это кажется ужасно милым.
- Люблю тебя, Мирослав. Люблю.
Мне в первый раз сегодня было хорошо, вот настолько хорошо, как пишут в книжках и показывают в фильмах, как никогда не было с Ником, и как я даже подумать не могла, что может быть. Мир, ты такой классный, такой замечательный, самый-самый лучший на свете.
Мирослав
Ночью он проснулся. Само по себе это было довольно странным, потому что измотанное бесконечными дежурствами и нагрузками тело должно было с радостью хвататься за любую возможность провести время в горизонтальном положении и не прекращать это счастье по доброй воле, но тем не менее. Полина лежала на другой половине кровати, скукожившись от ночной прохлады, ведь одеяло он, как обычно, намотал на себя. Сколько любовниц наутро ему за это выговаривало.
Ага, про себя он так их и называл «любовницы», несмотря на то, что никогда не был женат, но таким вот словом будто бы ограничивал свои взаимоотношения с ними только одной плоскостью, по странной случайности, имеющей общие корни с понятием «любовь».
Мирослав встал с постели, секунду подумав, всё же накрыл Полину одеялом и, почувствовав жажду, спустился вниз, на кухню. Заглянул в холодильник, скорее из интереса, а не ощущая голод, понаблюдал остатки вчерашнего пиршества и бесконечное количество количество всяческих овощей и молочных продуктов, уж точно предназначенных для кормления ребёнка. Машинально протянул руку к огромному красному яблоку, но передумал. Такое красивое, наверняка, принесёт радость малышке, она сможет его рассматривать и любоваться. Поэтому взял яблоко поменьше с подпорченным боком и с наслаждением вонзил в него зубы.
Потом поднялся наверх, посетил ванную комнату и по непонятно какой причине зашёл в детскую.
Маленькая симпатичная белокурая девочка мирно спала в кроватке, дыхание нормальное, живот без особенностей, лимфоузлы не увеличены. Тьфу ты, чёрт бы побрал эту профессиональную деформацию. Поправил сбившееся одеялко и тихонько вышел из комнаты.
Вернулся в спальню, залез в кровать, закрыл глаза. И тут Полина, не просыпаясь, как-то судорожно вдохнув, уцепилась пальцами за его локоть и прижала к себе так сильно, как только могла. Мирослав повернулся к ней, понаблюдав испуганно-напряжённое лицо своей... а тут внутренний язык почему-то не повернулся назвать её любовницей. Своей... своей... своей ли? Осторожно высвободив руку из её ладоней, он приобнял её, а девушка органично легла щекой на его грудь, как они и засыпали несколько часов назад. Стандартный, по сути, жест. Стандартный, миллионами растиражированный, показанный в бессчётном количестве фильмов, кучу раз произошедший с ним самим, но... Но в этот раз вызвавший почему-то совершенно иные ощущения.
У Мирослава было много женщин. Сначала это были лёгкие полуобязательные студенческие романчики, максимум на один курс, поскольку не могли выдержать разлуки каникулами. Потом, будучи интерном, он проводил экскурсии по своей постели для многих медсестёр, симпатичных санитарок, молодых и опытных врачей. А когда сам стал доктором, то ещё и пациентки пополняли его послужной список.
У него была какая-то мужская притягательная животная харизма. Его нельзя было назвать красивым, но дамы упорно вились вокруг него, как бы отвратительно он себя ни вёл.
Он не любил никогда. Точнее нет, когда-то, ещё подростком, будучи в интернате, он перепутал одиночество и тоску по человеческому теплу с любовью и несколько лет думал, что влюблён в Афей. Правда после возвращения к ним домой, они сходили с Алем в бар, подцепили каких-то девочек, он лишился невинности, и вся мнимая любовь тут же выветрилась, оставив Фей в восприятии той, кем она и являлась — суррогатом матери. Матери, которую он ненавидел и обожал одновременно.
Он никогда не любил женщин, но всегда подспудно тосковал по семье, пусть этого и не показывал. И вот сейчас, когда Полина лежала щекой поверх его сердца, ему так отчаянно захотелось, чтобы эта маленькая семья, состоящая из этой женщины и ребёнка, была его. Но он поморщился, отгоняя от себя непрошенные мысли и глупые желания, в конце-концов, будет так, как он планировал изначально. Утром, когда Полина проснётся, его здесь больше не будет. Никогда не будет.