- Сама не знаю, как это произошло. Вы же понимаете, мисс Хагенштрем, Памела работает у нас совсем недавно – она казалась компетентной, да и медсестёр нам во все времена катастрофически не хватало. Вот и взяли. Кто же знал, что она такая рассеянная? Уверяю вас, она вовсе не собиралась ронять этот несчастный поднос на больную ногу мистера Джонсона! К тому же она утверждала, что мистер Джонсон отвлёк её сам во время перевязки, - миссис Риэ выразительно посмотрела на меня, - конечно, мы уволим её, о, не сомневайтесь – но после нанесённых ей травм вашей сестрой она сама сейчас нуждается в медицинской помощи…
Миссис говорила что-то ещё, но я пропустила дальнейший словестный поток мимо ушей. Я только смотрела на её обнажённый живот, который нисколько не скрывали короткий топ и белый халат, и думала, что, пожалуй, лечащему врачу Энди не стоит в таком виде разгуливать по отделению. Если медсёстры одеваются так же, то нет ничего удивительного в том, что Энди отвлекает их от работы задушевными разговорами.
- И что теперь с ним будет? – сказала, наконец, я, когда поняла, что миссис Риэ ждёт от меня какой-то ответной реакции.
- В любом случае, выписка, как вы понимаете, откладывается. Мы едва разобрались с одним переломом, как тут следующий…
Я тяжело вздохнула. Похоже, операция по борьбе с одиночеством закончилась моим тотальным поражением.
****
На самом деле, никакой катастрофы не произошло – у меня был любимый факультет, у меня были курсовые по вечерам и сценарии на выходных, которые я строчила с упорством идиотки, собственная койка и трёхразовое питание. Всё было вовсе не плохо, нет. Было ещё хуже.
Именно сейчас, когда я умирала от желания поговорить и посоветоваться хоть с кем-нибудь, мой лучший друг валялся в больнице с переломом {уже вторым!}, а моя любимая сестра всё свободное от учёбы {хаха три раза} время уделяла ему. А я слонялась по унылому и пустому без них общежитию и мучилась со своей проблемой в одиночестве.
Проблему звали Люк Освальд.
Я встречалась с ним раз в неделю в библиотеке или моём общежитии, и вбивала в его рыжую голову истины, известные любому симлендскому подростку с детских лет.
- Так значит, символ непорочности в мортемианстве – Преподобная Дина Кальенте?
- Нет, ты опять всё перепутал. Дина Кальенте заслужила святость тем, что отказалась от всех своих богатств в пользу бедных и прожила всю жизнь в нищете. Символ непорочности – Пресвятая Нина!
Люк смущённо улыбался, извинялся за свою нерасторопность и делал пометки в тетради, а я смотрела на него и улыбалась как дура. Совершенно забыв о своём образе мрачной социопатки.
А потом, сидя в библиотеке общежития и проигрывая мысленно нашу последнюю встречу, я всё думала – ну что же в нём такого особенного, что он так намертво привязал меня к себе всего за несколько недель?
«Всё потому что остальные парни в университете не обращают на тебя никакого внимания» услужливо подсказывало подсознание, но я тут же отмахивалась от него. И делала мысленно пометку «потому что он особенный».
И правда, были в нём вещи, которые поразили меня с самых первых встреч. Например – его полное безразличие к общественному мнению. Я зверела и огрызалась на каждое замечание в мой адрес и плевалась в обидчиков ядом, в то время как ему, казалось, было плевать на то, что я – презираемая всем университетом чокнутая сатанистка, а он – рыжее малоконтинентальное зло.
Он пропускал мимо ушей ехидные замечания в свой адрес, и безо всякого стеснения подлетал ко мне после занятий и начинал весело о чём-то щебетать – со мной. При всех.
А ещё он посылал мне сладости. После того, как Люк стал делать первые успехи по религиоведению, он всё приставал ко мне с вопросом, как меня отблагодарить. От денег я наотрез отказалась ещё в самом начале, и он решил проблему по-своему – присылал мне тортики и пирожные из городской кондитерской. Голодные студенты с завистью смотрели на очередной жест внимания Люка у меня в руках, а я проклинала его за ещё один лишний килограмм на своей талии. И ела. Съедала всё до последней крошки.
В чём же, спрашивается, проблема?
Нет, я не привыкла долго скрывать свои чувства, и мне тоже, в общем-то, плевать было как на исторически сложившуюся ненависть между нашими народами, так и на наше весьма незавидное положение в обществе.
Только вот действия Люка никогда не выходили за рамки дружеских.
Он беседовал со мной после занятий, заходил в общежитие позавтракать вместе и обнимал меня на прощание – естественно, исключительно по-дружески. А я цеплялась пальцами за его куртку и каждый раз пыталась продлить этот момент ещё хоть на пару секунд – чтобы тело не ломило так отчаянно, когда он снова отстранялся, но чтобы в то же время не вызвать у него лишних подозрений.
«Да у тебя на лбу всё, дура, написано» гаденько хихикало подсознание, а я в который раз обещала себе «завтра точно во всём ему признаться». А потом краснела, бледнела, слушала его ненавязчивую болтовню и молчала. И шла срывать невысказанное с помощью дартса, каждый раз мечтая запустить пару дротиков в мимо пробегающих соседей.
«В конце концов, девушка я, или где? Почему именно я должна делать первый шаг, в то время как эта рыжая дергийская морда даже не чешется?» приблизительно так я рассуждала, когда мне выпадал очередной совершенно свободный вечер. И, успокоив таким образом свою пассивно-нерешительную девичью натуру, проводила его в обществе телевизора.
И так как выплеснуть поток эмоций на Энди или сестру сейчас не представлялось возможным, я упрямо принялась искать себе новых друзей.
Первой жертвой стал Кеннет Баракет, с которым мы вместе посещали курс лекций по истории литературы Великого Континента. Он казался мне лёгкой добычей, по сравнению с остальными, потому что не стеснялся списывать у меня на тестах, несмотря на мой весьма неблаговидный статус в группе.
Поначалу мы неплохо находили общий язык, во всяком случае, он не считал, что я режу кошек на кладбище и провожу еженедельные сатанистские оргии на заброшенном химическом складе.
Но едва на горизонте появлялся кто-нибудь из моих одногруппников, он тут же делал вид, что не знает меня. И мне надоело.
Следующей жертвой стал Джонни Тай, один из моих соседей по общежитию. Эта попытка казалась мне намного более удачной – Джонни тоже не особенно имел вес в университете, да и к тому же нас роднила любовь к самой потрясающей группе в мире Крэдл-оф-Килтс.
Но вскоре я стала скучать с ним. Джонни был неплохой малый, да и мне льстило, когда он слушал меня с расширенными от восхищения глазами – но он был туп, как пробка.
И вскоре я снова возвращалась к редким встречам с Люком Освальдом после лекций – умным, интересным, и совершенно не стесняющимся меня Люком Освальдом.
- Твой отец воевал, да? – как-то неожиданно спросил он, когда я рассказывала ему об истории построения очередного мортемианского монастыря.
- Нет, с чего ты взял? – удивилась я, - он ничего опаснее вилки никогда в руках не держал. Мой дед принимал участие в Тотенбургских войнах, но я никогда даже не знала его.
Люк пожал плечами.
- Мне казалось, ты наших, ну…это. Недолюбливаешь.
Я фыркнула.
- Ты умом двинулся?
Люк улыбнулся.
- Мой дед тоже воевал. Его убили где-то под Тотенбургом, мы узнали только через несколько недель. Когда мама узнала, что я хочу поступать в ГСУ, закатила истерику – мол, если я хочу учиться у врагов, то я ей больше не сын.
- Но отпустила же?
- А что ей оставалось, - Люк опустил голову, - только я всё равно больше туда не вернусь. Я хочу остаться здесь.
Сердце сделало тройное сальто у меня в груди. Нет, он не сказал, что хочет остаться здесь из-за меня – скорее всего, здесь просто проще было бы найти работу. Но я, как порядочная влюблённая дурища, просто обязана была дофантазировать себе недостающие фразы.
- Проводишь?
Я послушно поднялась с дивана. Хотелось предложить ему остаться на тортик {им же, кстати, и принесённый}, но тут же прикусила язык.
«У тебя и так ровно три пятьсот лишнего веса, Мэри» сказала я себе «ещё пару недель такого режима и ты превратишься в беременную самку гиппопотама».
Я замерла в нерешительности, а Люк вдруг притянул меня к себе, и, вместо того чтобы целомудренно обнять меня, как обычно – поцеловал. Глубоко, сильно, по-настоящему – так, как я целовала Паука, когда хотела показать папе, что я уже взрослая.
«Какой очаровательный нахал» думала я, беззастенчиво положив руку ему на плечо. И с чего я думала, что целоваться – противно? И вовсе даже не противно. Вот ни капельки.
Вовремя вспомнив о привычном образе нелюдимой человеконенавистницы, я всё же нашла в себе силы его оттолкнуть.
- Напомни мне, когда я разрешила тебе это сделать, - ядовито прошипела я, старательно прожигая его взглядом.
Видимо, я всё же выглядела недостаточно грозной, потому что в ответ Люк просто улыбнулся – тепло и непосредственно, как делал всегда.
- В следующий раз я обязательно спрошу у тебя разрешения, - пообещал он и направился к двери.
Я опомнилась, только когда он уже вышел за дверь, как обычно помахав мне у выхода.
Влюблённая дурища во мне заикала от радости, и я решила, что от куска тортика на ночь мне сегодня ничего не будет.
И направилась на кухню. Да и разве может быть в сладостях что-то плохое?