Одиннадцатая миля (дорожный гипноз)
1
Разрушатся рамки, исчезнут пределы,
Далекое станет... близким...
Услышу я то, чего знать не хотела,
В спешке и в шуме и в качестве низком.
Настоящие вещи, всегда так некстати,
И так постоянны - не раз и не два...
И хочется голос подальше послать...
Который достал, повторяя слова...
Оля и Монстр, «Голос»
Дни Саманты Осборн были сочтены; её маленькая тусклая жизнь еле тлела, еще не потушенная только по недосмотру. Она оставила больничную палату и вернулась домой умирать. Супружеская спальня утонула в приборах, запах лекарств стал острее, ввинчивался в ноздри, и Анне Марии, заходившей навестить Саманту, казалось, что он впивается прямо в мозг.
Прошло Рождество, в феврале город заалел сердцами и лентами, пролился первый весенний дождь. Саманта восковой куклой лежала в кровати, от тонкой, с птичьими косточками руки тянулась трубка к капельнице. Без волос лицо её казалось чужим, почти нечеловеческим.
Медленная, тихая смерть тревожила Анну Марию. Угасание, увядание, мучительно растянутое на месяцы и годы. Её верным другом была смерть быстрая, хищная, приходящая через яд, пулю и огонь. Покорное, безропотное существование Саманты внушало страх. Лестер все еще верил, что жена жива, знал правду, но предпочел не видеть. Кто стал бы его винить?
— Уже недолго, — сказала Саманта Анне Марии.
Лукас осторожно посадил мать в коляску и привез в садик. Руки его, сжимавшие спинку, слегка дрожали. Весна расцветала нежной зеленью, прелестная и свежая, вечная соперница жаркого южного лета. Саманта жадно вдыхала воздух; в изменившемся худом лице светилось счастье.
В апреле Анна Мария почти не видела Лукаса. Она предпочла оставить его в покое и сама погрузилась в свои заботы с последними экзаменами. Иногда, доверив жену сиделке, приходил Лестер, и они вели бессмысленный разговор за кофе.
Анна Мария маялась очередным кризисом возраста и внутренне содрогалась, представляя себя старухой. Такой же, как Саманта — иссохшей, умирающей. Все это по-настоящему её пугало. Она бесконечно тратилась на косметолога, десятки разноцветных баночек, от которых ломились полки в ванной. Но, в конце концов, в этом побеге не было смысла.
Саманта ушла тихо, почти незаметно: что-то сказала мужу, закрыла глаза и больше их не открыла.
Через две недели Лукасу исполнилось девятнадцать.
~***~
Мертвый Пирс изгадил не только ковер в спальне, но и постель своей вдовы. Анна Мария была невиновна — она вообще об этом не думала! — но копы считали иначе. Прошло больше полугода, и единственным её другом оставалась новая охранная система. Дом стал крепостью; никакой любви за красивые глаза, деньги или во имя воли гороскопа.
Наблюдение копов было поясом целомудрия, Анна Мария не терпела варварства.
Меланхолия все чаще обнимала её прохладными, пахнущими травяной настойкой руками. Восемнадцать лет, рефлексировала Анна Мария, восемнадцать лет я иду по этому чертовому шоссе, останавливая попутки. Почти половина жизни. Что изменилось? Ничего.
Она ярко красила губы, и они распускались кровавым цветком.
Когда на следующий день к ней зашел Лестер, Анна Мария вмиг забыла о меланхолии. Выглядел он невероятно жалко.
— Мне все время кажется, что она вот-вот войдет в комнату, — сказал Лестер. — Иногда я даже слышу её голос.
— Все в порядке, — мягко произнесла Анна Мария. — Такое случается. Она была вашей женой, вы любили её…
(Голос Брайана она слышала до сих пор.)
Лестер сидел, обмякнув словно старая тряпичная кукла. Он говорил, Анна Мария кивала, едва различая слова в его бормотании. Ей грезилось, что она в пляжном домике, он весь залит солнечным светом, и по теплому полу так приятно ступать. Пахнет солью, мексиканской едой и совсем чуть-чуть — табаком; песок сияет белым. Она слышит стук, точно кто-то врезался в дверной косяк, приглушенное ругательство и улыбается Брайану, ввалившемуся внутрь.
Анна Мария моргнула.
Лукас скрылся на улице.
— Что вы сказали? — переспросила она.
— Чтобы оплатить лечение, мы заложили дом, — равнодушно проговорил Лестер. — Выкупить его я не смогу, так что в скором времени мы потеряем и его.
— Я не могу вам этого позволить, — вдруг сказала Анна Мария. — Переезжайте ко мне, дом большой, люди должны в нем жить. Не спорьте, мы ведь друзья. Не так ли, Лестер?
Он кивнул, опустив голову.
Вскоре дом Осборнов был выставлен на продажу. Анна Мария как раз успела переделать подвал, разбив его на четыре части — холл, ванную и две спальни. Покупки и ремонт вновь заставили кровь течь, а не медленно ползти, холодя жилы. Лестер засыпал её бессвязными благодарностями, а вот Лукас угрюмо молчал. После переезда он не сказал Анне Марии и слова, она не настаивала. Но однажды им все-таки пришлось поговорить.
Она поднималась в кухню и с лестницы увидела его.
Лукас щелкал переключателями на музыкальном центре; звук хрипел и трепыхался на дне колонок.
— Опять полетел? — Анна Мария вздохнула. — Эта штука никогда мне не нравилась.
— Такие модели больше не делают, — сказал Лукас и почесал пальцами ноги выглядывающую из-под штанины узкую щиколотку.
Выглядел он фигово. Хреново. Как мальчик, переживающий смерть матери. Анна Мария не могла представить, каково это — Нэнси Варис она бы утопила в бочке с нефтью собственноручно.
— Как дела с подготовкой к колледжу? — спросила она первое пришедшее в голову.
— Никак, — вяло ответил Лукас. — Я не поступаю.
Повисла пауза. Анна Мария разгладила штанину на бедре. Хрип в колонках дернулся и затих окончательно.
— Может, в следующем году, — добавил он, точно сжалившись.
— А что ты хотел изучать? — подхватила Анна Мария.
— Биохимию. В медшколу берут только с дипломом по естественным наукам, хотя биохимию им тоже пришлось принять.
— Хочешь стать хирургом?
— Почему сразу хирургом? — Лукас засмеялся. — Может, просто терапевтом.
Анна Мария улыбнулась:
— Хирург подходит тебе больше. Знаешь, я тоже хотела стать врачом.
— И что вам помешало?
— Жизнь.
Она покачнулась на носках, собираясь сделать шаг и уйти от становящегося неловким разговора, вместо этого вдруг обняла Лукаса.
Он вздрогнул под её руками.
~***~
У Линессы Фишер было белое, как у подземного мутанта лицо, верхнюю его часть прятали огромные черные очки. Из-под платка, покрывавшего голову, выбивались тонкие платиново-светлые пряди. Она выглядела настолько театрально, что Анна Мария никак не могла начать воспринимать её серьезно.
— Я читала ваше досье, — сказала Фишер хриплым, прокуренным голосом, — полное досье. Нашу организацию не сбить со следа заменой буквы в фамилии.
— Рада за вас, — Анна Мария нарочито медленно пригубила чай со льдом. Ладно, она тоже была не чужда театральности.
— Нас не волнует, сколько супругов вы убили, хотя принцип брака вы воспринимаете довольно занятно. Нас не интересуют дела людей… обыкновенно, пока они не вмешиваются в наши, как сделал сенатор Лихман.
— Тут уж меня не волнует, что вы делаете. Я просто хочу отомстить за своего друга.
Фишер улыбнулась. Губы у неё были бледные и полные, как у мраморной статуи.
— Итак, Бенджамин Вудроу.
Итак, Бенджамин Вудроу входил в ближний круг сенатора Лихмана и был в курсе всех его грязных делишек. Ни одна из молоденьких белокурых подружек при нем не задержалась, родители умерли, друг, тот самый пресловутый крестник, тоже. Парадоксально, но имя Анны Марии не было известно лихмановской клике, иначе весь её план полетел бы коту под хвост. Или было, но они не придали ему значения.
— Мистер Вудроу? — нежно произнесла она в трубку. — Я хочу принять участие в вашем благотворительном вечере.
Через два дня Вудроу явился к ней лично. Вежливо улыбнувшись, Анна Мария окинула его взглядом в равной степени прохладным и приветливым (все как учила героиня старого сериала Бри ван де Камп). Вудроу кардинально отличался от всех ассоциации, возникающих при мысли о насквозь коррумпированном дружке сенатора — он был одет, как автомеханик после смены, в покрытую пятнами майку, спортивные штаны и клетчатую рубашку.
Анна Мария, затянутая в черное, с кружевными вставками платье, в туфлях на каблуках, с вечерней укладкой, мысленно вздохнула. Как обычно, приходилось работать с тем, что есть.
— Как это мы раньше не встречались, — удивился Вудроу, на прощание прикладываясь влажными губами к её руке.
— Я была в трауре, — печально ответила Анна Мария.
Она не утруждалась играть богатую неработающую вдову, претендующую на вхождение в местное высшее общество, она ей и была. Честной, как любая светская стерва. Как одна из белокурых подружек, ушедших от Бена Вудроу.
— До встречи на приёме, — улыбнулся он.
Анна Мария заправила небрежно выпущенный локон за ухо.
~***~
Жить в одном доме с Лестером и Лукасом значило так или иначе позволить им войти в личное пространство и узнать о ней больше. Неизвестность, дышащая в затылок, всегда всех тревожила. Еще это значило, что и она должна была узнать о них больше.
Зевая, Анна Мария стала просматривать файл с собранной информацией. Саманта на свадебной фотографии была ужасно хорошенькой и пышущей здоровьем, но от снимка к снимку её свежесть увядала, пока не проступила вновь на лице уже тридцатишестилетней миссис Осборн. На руках она, непривычно длинноволосая, держала младенца. Крошечный Лукас, майский ребенок, был идеальным, как купидончик с открытки.
Майский ребенок… Анна Мария потерла глаза. Лукас родился в мае, а в конце лета Осборны его усыновили. Что она сама делала тогда, Анна Мария не помнила. Предпочитала не помнить.
Свернув окно, она пошла к Джиане. Дочь валялась на ковре и лопотала на бессмысленном своем детском языке. Она тоже была купидочником в младенчестве. Какой же вырастет? Насколько похожей на неё? Бесконечная угадайка.
Тем летом Анна Мария жила на лекарствах. На её — их — счет кто-то перевел прелестную кругленькую сумму, и она отрезала кусок ради таблеток. Не тех, веселых и недорогих, что Брайан любил скупать пакетиками, но близкую родню. Несколько месяцев Анна Мария, методично глотая их по утрам, провалялась на кровати. Она называла время после пробуждения утром по привычке, время растекалось вокруг болотной жижей.
Осенью пришлось вернуться в школу. Анне Марии оставалось учиться еще два года, и она буквально заставила себя это сделать. Никто кроме директора не знал о её беременности, но о гибели Брайана шептались все. Анна Мария их не слышала, никого не слышала.
Очнувшись от воспоминаний, она покачала головой и закрыла дверь гаража. Со стороны нижнего холла доносились голоса, складывались в смутно знакомые фразы. Анна Мария, любопытствуя, пошла на звук, остановилась у комнаты Лукаса. Она постояла немного, затем все-таки постучала и открыла дверь.
Лукас, не заметив её, смеялся над какой-то шуткой от телевизора. От его улыбки у Анны Марии зашумело в голове. Он был такой красивый, такой радостный. Если подумать, она никогда не видела его… счастливым? Если подумать, какое ей до него дело.
— Привет, — Лукас наконец увидел Анну Марию, перестал улыбаться.
— Привет, — она зачем-то обошла кровать, встала у окна.
Было неловко. Зачем только открыла дверь? Лукас перекатился набок, пристально глядя на неё. Анна Мария изобразила беспечность.
— Тебе ничего не нужно?
— Нет.
Анна Мария изобразила беспечность, граничащую с идиотизмом.
— Если что-нибудь понадобится… — она сделала было шаг обратно к двери, но Лукас вдруг сказал:
— Вы не могли бы сделать громче?
— Можно и на «ты». В конце концов, мы живем в одном доме.
Не успела она положить пульт на место, как Лукас слетел с кровати и встал перед ней, мешая пройти. Анна Мария недоуменно сдвинула брови. Не надень я каблуки, он был бы ростом с меня, подумала она, и мысль эта ей не понравилась.
— Кстати о доме, — сказал Лукас. — Это очень мило, что ты поселила нас здесь, дала приют бедным сиротам и все такое. Но я никак не могу понять почему?
— Что почему?
— Ты гордишься, что совершила типа добрый поступок? Или что? Или, может, ты знаешь?
На последнем слове его голос сорвался. Глаза лихорадочно блестели, а обычно спокойное лицо покраснело.
— Лукас, — осторожно проговорила Анна Мария, — твоя мама была моей подругой. Я хотела помочь.
— Так ты не знаешь, — он с силой потер горло и отступил.
Её слова будто залили неожиданную вспышку ведром ледяной воды.
— Мне стоит уйти, — сказала Анна Мария. Ей было уже не просто неловко, а откровенно неприятно. Она не понимала, что происходит, и это чертовски раздражало.
— Как все это тупо, — не слыша её, бормотал Лукас, — тупой цирк. Долбаный цирк, только зрителей не хватает.
Она протянула руку, чтобы привести его в себя или залепить пощечину, еще не определилась, но он почти крикнул:
— Не трогай меня.
— Я ухожу, — бросила Анна Мария.
В два шага она пересекла комнату, но следующие его слова камнем врезались в спину, заставив остановиться:
— А отец ДжиЭм знал, что у тебя есть еще ребенок?
Пол зашатался под ногами, и она стиснула ручку двери, чтобы не упасть. Голова загудела, как колокол в обедню.
— У меня нет еще детей, — спустя вечность выговорила Анна Мария.
В холле она снова чуть не свалилась. Когда Лукас обогнал её и вылетел на улицу.
~***~
Анна Мария сказалась больной и не спустилась к ужину. Лестер сочувственно покивал. Открыв бутылку вина, она залезла в горячую ванну и застонала от удовольствия. Тяжелое расслабленное тело тянуло ко дну. Несобранные в узел пряди уже намокли и плавали у плеч. А, наплевать. Анна Мария отставила пустой бокал и соскользнула под воду.
Тепло ласкало её, обнимало. Она лежала так недолго, пока руки инстинктивно не уперлись в бортики, выталкивая наружу. Лишенные воздуха легкие сдавило болью. Анна Мария медленно всплыла на поверхность, задышала ртом.
Ей представилось, как Лестер вместе с дворецким сейчас режут овощи. Или делают желе на завтрак. Они сдружились, это было смешно. Все было смешно.
Настоящий цирк.
Она все же задремала и проснулась, когда вода совсем остыла. Анна Мария кое-как вытерлась и натянула, путаясь в бретельках, комбинацию. Шелк неприятно лип к влажной коже, но ей было все равно. Она допила вино и попыталась заснуть; вместо сна к ней пришла вязкая холодная пустота.
Бормоча под нос ругательства, Анна Мария вылезла из-под одеяла и села с ногами в кресло. Было уже далеко за полночь, в окне тускло светился полумесяц. Ей казалось, она просидела вечность, потому что, когда Лукас вернулся, волосы уже высохли, а тело превратилось в ледышку.
— Я хочу извиниться, — сказал он тихо. — Я вел себя как козел.
— Неважно, — морщась, Анна Мария опустила ноги на пол. — Все равно ты был не прав. Кроме Джианы, у меня нет других детей.
Она наконец посмотрела на Лукаса. Он был одет так, словно ограбил раздевалку в детском саду или склад Армии Спасения. На скуле темнел маленький синяк.
— Но, — продолжила Анна Мария, — у меня был до Джианы ребенок. Я отдала его на усыновление. Так что по закону он больше не мой.
Лукас опустил голову.
— Так что мне крайне интересно, как ты узнал об этом, Лукас Осборн. Потому что мне кажется, у тебя припрятано еще несколько горячих подробностей, которых даже я не нашла бы, пожелай нарушить закон штата.
— И тебе никогда не хотелось узнать… — хрипло прошептал Лукас.
Анна Мария рассмеялась, откинув голову на спинку кресла. Холод теперь словно проник в её внутренности, влился в кровь.
— Мальчик мой, — сказала она с горечью, — больше всего на свете я мечтала забыть этот отрезок своей жизни.
Он вскочил на ноги, растрепал волосы нервическим жестом.
— Сначала я хотел остаться у моей… Но потом… — Лукас издал смешок. — Это самый ужасный, дебильный и невыносимый разговор в моей жизни.
— Привыкай, — сухо сказала Анна Мария, но потом смягчилась: — Подойди сюда, Лукас.
Он послушался.
— Мать моего парня считала меня нищей потаскушкой. Она была не права, нищей потаскушкой я стала потом. Ты не хочешь знать, как я заработала все свои деньги. Я выстроила свою жизнь с нуля и на самом деле, выдайся шанс, почти не изменила бы последние лет десять. Но злобная стерва определенно прокляла меня.
Лукас подошел ближе, остановился, сверля взглядом её колени. Челка прилипла к взмокшему лбу, вдруг обострились скулы. Прерывистое дыхание Лукаса царапало открытую кожу.
Анна Мария встала с кресла ему навстречу. Они и впрямь оказались одного роста. Она протянула руку, и теперь Лукас её не остановил.
Анна Мария выдохнула:
— Господи, как же ты на него похож.