- Проведёшь меня?
- Конечно.
Мирослав уже смирился с неизбежным отъездом матери и старался относиться к этому спокойно. В конце-концов, столько лет был один и теперь тоже ничего не изменится. Хотя, собственно, сейчас он не один, у него есть семья, поэтому всё должно быть проще.
- Ну, всё, сынок, - сказала Вереен на пороге какого-то неизвестного здания, подпольной лаборатории, которая будет искусственно поддерживать жизнь в теле, погружённом в анабиоз, покуда дух летает по далёким мирам, - мне уже пора.
Мир коротко кивнул. Он готовился к этому моменту, осознавал, что он наступит, не позволял себе привязываться к ней заново, но получилось слабо, всё равно сердце ощущало натянутость нитей, готовых вот-вот разорваться.
- Мирко, - она улыбнулась, нежно погладила его по голове, - я должна тебе сказать ещё кое-что. Знаешь, не совсем уверена, потому что раньше никогда с таким не сталкивалась. Только вчера удостоверилась полностью, и просто не было времени отследить это в динамике. Сначала подумала, что это у Поли какие-то особенности, но потом поняла, что это просто отголоски другого. Когда Афей носила Полину, но ещё не знала об её существовании, она продолжала заниматься магией. Для плода это ужасно и последствия могло иметь самые разнообразные вплоть до несовместимостью с жизнью, но всё обошлось, мы радовались, что всё в порядке и девочка ничем не больна. Я тогда ничего не заметила, не заметила бы и теперь, просто случайно обнаружила, сканируя её поле. Магия не причинила ей никакого вреда, потому что вокруг неё сгенерирован кокон, она будто бы покрыта плёнкой. И, кстати, ты говорил, что Поля изменилась после дифтерии, до этого была боевая, бойкая девчонка, наверное, во время болезни кокон усилился, я не очень понимаю то ли она сама себя так защитила, то ли Афей это случайно сделала, но ситуация такова. Угрозы больше нет и кокон не нужен, сейчас же он отделяет Полину от мира, она живёт будто в скафандре, до неё всё доходит, просочившись сквозь толстые стенки в минимальном объёме, она видит меньше красок, слышит меньше интонаций, чувствует гораздо меньше, чем должна. Я убрала этот кокон, Мирко. Не знаю, насколько правильно поступила, но я не могла так оставить, она – практически инвалид по сравнению с нормальным человеком. Раньше думала, что это просто особенности её характера, а вчера поняла, что нет. Теперь ты увидишь её такой, какая она есть на самом деле, - Вера снова погладила сына по волосам, слегка пришибленного услышанным, и продолжила мягким голосом, - Я специально тебя так нагрузила сейчас, чтобы ты думал не о разлуке, а о другом. А теперь мне и правда пора.
- Я тебя ещё увижу? - глухо спросил Мир. Он, конечно, был сбит с толку обилием информации, которая ещё не улеглась в сознании, но главную нить не упускал из внимания.
- Конечно. Я обязательно вернусь ещё. Прости, что не получилось ничего решить с твоим бесплодием. Будь счастлив, Мирко, - Вереен обняла сына, отворачиваясь и вытирая слёзы.
Полина
Я раскрыла глаза.
Это совершенно обыденное действие, каждый день мы засыпаем, а потом просыпаемся, и в смене одной реальности на другую нет ничего необычного. Каждое утро я видела одни и те же стены, одно и то же окно через которое струился солнечный свет, одна и та же мебель, одни и те же брошенные как попало вещи или, наоборот, идеальный порядок. Разница лишь в незначительных деталях. Ничего странного, ничего интересного, ничего требующего внимания, ничего из ряда вон нет в простом движении ресниц к бровям.
Но не в этот раз.
Я просто открыла глаза...
И в них хлынул мир.
У меня перехватило дыхание, я забыла, что нужно дышать, сокращать лёгкие, гонять воздух туда-сюда по телу, я заворожено застыла, отчаянно боясь спугнуть то, что вдруг ожило вокруг меня.
Я не могу описать, просто нет слов, которые могут охарактеризовать вдруг нахлынувший восторг. Снова стала дышать, каждый вдох-выдох почему-то доставлял мне необъяснимое наслаждение. То, что я видела, вдруг наполнилось деталями, текстурами, объёмом, красками, даже не знаю чем ещё... жизнью. По сравнению с тем, что сейчас вбирали мои глаза, всё виденное ранее было схематичными чертежами, небрежно, неумело раскрашенными блёклыми, выцветшими красками. Всё, что я слышала раньше, будто приходило ко мне, просочившись сквозь многослойную марлю, порастеряв по дороге добрую половину оттенков. То, чего я раньше касалась, характеризовалось простыми понятиями. Жёстко/мягко, тепло/холодно, гладкое/шершавое. Чёрт, я говорю какими-то научными словами, стараясь этим хоть как-то уменьшить, приглушить, отсрочить, мне непривычно, мне непонятно и честно говоря, страшно от того, что происходит.
На мгновение хочется вернуть как было, как раньше, но…
Свет… Так много света, так ярко в мире, так много воздуха способны вместить мои лёгкие… Хочется, раскинув руки нестись над миром, приходят какие-то странные ассоциации полёта, пространства, небес и парения.
Закрываю голову руками, громко, истерически хохоча. Наверное, именно так сходят с ума, когда мир, взрезает твою душу, насильно раскрывая створки, без твоего желания ломая скорлупу, отбрасывая вдаль ошмётки годами любовно выстраиваемого частокола. Наверное, мне должно быть больно. Только я почему-то счастлива.
- Камилла, вставай!!!
Несусь в детскую, в горле бурлит смех, срываю с дочки одеяло, меня невероятно смешит её недовольное личико. Хватаю её, теплую ото сна, ещё мягкую, сонную девочку, зарываюсь лицом в её волосы, держу в руках крепко, но осторожно.
- Я люблю тебя, Камиллушка. Родное ты моё солнышко, - просто захлёбываюсь от острого, невозможно чувства любви. Она – самое дорогое, что только может у меня быть, самое ценное, только она.
- Мам, я тебя тоже люблю, только хочу спать, - не открывая глаз, сообщает мне дочь.
- Спи, милая, спи, моё золотце.
Оставляю её, укрыв одеялом и бегу вниз. Нет, не в гостиную, на улицу! Как хорошо, что у нас такой большой двор. Кружусь, скачу, заливаясь от восторга. Чёрт! Жить – это так здорово! Ощущать это так здорово! Не могу вместить в себя ВСЁ, всё, что дарит, показывает, открывает этот мир.
Много! Так много и так ярко… Так наполнено и бесконечно! Почему это всё со мной, как так случилось, что всё передо мной открыто? Хотя какая разница, я просто живу, просто вбираю в себя всё, что может предложить этот мир, всё, что он рождает, что раскрывает, расцвечивает красками, разрисовывает звуками, распыляет ощущениями. Я всё э-то чув-ству-ю-уууууууу!!!!
- Мама? – удивлённо подняв бровки, подходит ко мне дочка, - что случилось, почему ты кричишь?
- Потому что всё здорово!! – беру её за ручки и начинаю подпрыгивать.
Ками радостно включается в игру.
- Ма-а-амааааа!!! Да-а, всё здорово!! Круто! – кричит она, подпрыгивая вместе со мной и заливаясь хохотом.
Потом мы утомившиеся повалились вначале друг на друга, а потом на скамейку. Пошли завтракать, делать ингаляцию и упражнения. Теперь на всё это отводится очень мало времени. Доктор Капелли тщательно проведя обследование после того как к Камиллушке вернулся слух сказал, что она почему-то настолько пошла на поправку, что столько лекарств ей уже не требуется и занятия с ингаляциями можно свести к минимуму.
Поэтому быстренько покончив с обязательной программой, мы вместе дурачились, играли, бегали по двору и даже копались в песочнице окрылённые лёгким, насыщенным состоянием невыносимого счастья.
Потом дочка, глянув на часы, быстро смылась в комнату, у неё в скайпе назначена встреча с Даникой, а это значит, что часа на три минимум Камиллу от монитора не оторвёшь никакими силами.
Раздавшийся звонок в двери настолько поразил меня богатством звуков, что я тотчас не поняла, что его наличие требует от меня каких-то действий, поэтому замок открыла далеко не сразу...
За дверью стоял Ник и по его щекам струились слёзы.
- Полина, мне просто некуда больше идти, - торопливо всхлипывая, начал он, - мне очень плохо, не прогоняй меня, пожалуйста.
Я стояла напротив него, такого родного и такого страдающего, будто разом чувствуя всю его боль, только не понимая пока в чём она заключена. Я просто стояла и смотрела на него и с каждой секундой всё явственнее понимала...
Что люблю.
Ник, ты вовсе не ушёл из моего сердца, ты там, ты вплетён в мою суть, ты привязан ко мне, а я к тебе, всё отчётливее и сильнее ощущаю, понимаю... Почему я раньше не обращала внимания? Почему не чувствовала так остро и так явно?
- Ник, заходи, - говорили мои губы, пока глаза пожирали каждую чёрточку его лица.
Рука сама потянулась к его запястью, пальцы коснулись тёплой кожи, и мириады чувств чуть не разорвали меня на куски. Он вошёл, шагнул прямо на меня, заключил в объятья, прижал к содрогающемуся в рыданиях телу. Мне захотелось раскрыть рот от невозможности более вынести такой наплыв самых разнообразных ощущений... Но от следующей его фразы я вообще потеряла почву под ногами
- Поль, у меня умер сын.
Желудок сжался, сердце остановилось, душа неимоверно сильно, больно, отчаянно дернулась, перекручиваясь наизнанку. Умер...
Небеса... смотрю в его глаза, чернота потихоньку заполняет и меня, бездна тёмными, обсидиановыми лезвиями режет сердце, внутри образуется сосущая тянущая пустота, мир начинает кружиться жёсткой, жестокой воронкой поглощая туда весь свет, который только может родить солнце. Нет ничего хуже смерти ребёнка...
Когда открываю глаза, понимаю, что лежу в спальне на кровати, а моё лицо влажное от какой-то мокрой ткани, елозящей по лицу.
- Поленька, ты очнулась? Поль, я не знал, что ты так отреагируешь, что аж потеряешь сознание, прости, - встревожено заглядывая мне в лицо, почти истерически срывающимся голосом шепчет Ник.
- Как? Когда? Почему? Что произошло?
- Это уже месяц как произошло, мы ездили в Санлит, были на пляже. Мы оба не уследили и он утонул. Линнет винит меня. Она меня выгнала. Полина, я люблю тебя, прости за всё, пожалуйста, прости, я просто не могу больше быть один.
Он наклоняется надо мной низко-низко, потом ещё ближе. Не понимаю, как он оказывается рядом, должно быть просто не отслеживаю, что происходит в этом мире поглощённая разворачивающимися перед внутренним взором жуткими картинами, ощущаю его губы на своих и сливаюсь с ними в поцелуе. Ник, если я могу хоть как-то облегчить твоё состояние, я это сделаю. Сопереживание накрывает меня, хочется в исступлении открыть рот, но он занят, тесно вжимаю руки в его спину, уже почему-то обнажённую спину... Даже не понимаю, что он стаскивает с меня последний предмет одежды. Его руки оставляют на моём теле горящие полосы, моя кожа покрыта мурашками, руки дрожат, сердце вылетает, дыхание учащено. Ник... Ни-иииик...
Совсем не осознаю, что всё зашло слишком далеко, выгибаюсь под его сильными руками, окончание протяжного стона, сорвавшегося с моих губ, сливается с началом фразы:
- Вижу, что помешал, но уж простите, скажу пару слов Полине и сможете продолжить.
- Мир, - сердце обрывается, внутри пламенем разгорается пожар и одновременно ужас холодными пальцами сжимает горло. Соскакиваю с кровати, - Мир, я... понимаешь, у Ника умер сын...
- И ты решила сделать ему нового, чтобы утешить?
Будто забралом закрыто его лицо, будто ледяной маской застыла кожа. У меня внутри сердце то останавливается, то заходится бешеной пляской. От Мирослава исходит дикий обжигающий холод, режет наотмашь мои внутренности, проворачивает окровавленное нутро и вытягивает наружу, но я готова терпеть. Только он меня не простит, я уже это знаю.
- Прости меня, Мир! Пожалуйста, я не знаю, как это получилось.
Его лицо ничего не выражает, только видно, что изо всей силы сжаты зубы. На секунду задержав взгляд на моих испуганных умоляющих глазах, он разворачивается и уходит.
- Мир, подожди, не уходи, Мир! Пожалуйста! Мир, я люблю...
Он оборачивается, мгновение смотрит на меня, переводит взгляд на Ника и вдруг внезапно бросает в него каким-то предметом, попадая в лоб. Ник чертыхается, я резко открываю на себя двери, слыша, что Мир уже сбегает по лестнице.
- Ты голая побежишь? - подаёт голос Ник, я останавливаюсь, бросаюсь к одежде, он тем временем глухим голосом продолжает, - Ты всё равно его не вернёшь. Он гордый, он никогда не простит. Но если сейчас кинешься за ним, я тоже уйду.
Опускаюсь на пол и закрываю лицо руками. Какой дурацкий, суматошный, непонятный, жуткий, роковой день, который разрушил мою жизнь...
- Что за нафиг? – удивлённо вопрошает Ник, потирая лоб и разглядывая лежащую на полу чёрную коробочку, которая и является причиной его будущей шишки. Я подползаю к ней, сердце, уже догадавшись, заходится бешеной пляской, открыв маленький замочек, вижу, что внутри, вставленные в прорези, покоятся два обручальных кольца.
Мирослав
Вынесся из дома, рванул на себя дверцу машины, утопил до предела педаль газа.
Внутри методично сантиметр за сантиметром сердце перемалывало кости. Руки едва заметно подрагивали, крошечные капельки пота проступали на лбу, глаза, нещадно вперившиеся вперёд, казалось, вообще не видели ни одной картины внешнего мира, обращённые на то, что произошло немного времени назад. Машину вёл автопилот, по счастью включившийся через минуту. Выученный, вымуштрованный частыми повторениями он ловко отслеживал ситуацию, перестраивался в нужный ряд, останавливался на светофоре и совершал обгоны в соответствии с правилами дорожного движения. Если бы бессознательного автопилота не существовало, Мирослав давно бы летел с моста, впечатался в дерево или смотрел бы широко раскрытыми неживыми глазами в небо при любой другой аварии.
Внутри разворачивалась муть, поглощая всё допустимое пространство, выходя за пределы тела, пожирающая мир и гасящая солнце. Он не знал, что может быть настолько больно. Он, чья профессия состояла в том, чтобы резать тела других людей, даже представить не мог, что разрезанная душа болит стократ сильнее.
Боль разрывала, прокалывала, жгла калёным железом. Каждый кусочек воспоминаний, каждый отрезок времени, когда они были вместе, отравленными стрелами, пропитанными самой острой, самой тёмной безнадёжностью, раз за разом пронзал его навылет.
Автопилот отключился, когда Мир, сжимая в кулаке ключи, стоял перед дверьми своей холостяцкой квартиры, откуда по «счастливой» случайности неделю назад съехали квартиранты.
Автопилот отключился, и Мирославу, лишённому самого последнего сгоревшего предохранителя, отчаянно захотелось подохнуть прямо тут на пороге.