…
«Что это? Где я?»
Он очнулся и не сразу, но всё-таки сообразил, что находится в помещении, где никогда раньше не бывал, и что не может двигаться, потому что крепко привязан к стулу. Скулы и десны болели, под носом запеклась кровь – перед похищением его неплохо отдубасили, и наверняка лупили, пока он был без сознания. Он дернулся, пытаясь высвободиться, и обнаружил, что его руки крепко связаны за спиной, а ноги опутаны скотчем. Но даже это напугало его не больше, чем провод, идущий по его левой ноге.
Всё это было очень скверно. Особенно провод.
- Эй! Люди!
Молчание.
- Эй! Здесь кто-нибудь есть? Меня кто-нибудь слышит?
И снова молчание.
Он ещё некоторое время кричал, пытаясь позвать кого-нибудь на помощь, пока окончательно не убедился, что вокруг ни души. После этого бедняга совсем пал духом. Ему, и без того напуганному, показалось, что он это пустое, наполненное эхом холодное помещение с торчащими отовсюду огромными зубчатыми колесами – гигантская молотилка человеческих тел, огромная машина убийства. Он зажмурился и громко заорал, отчаянно дёргаясь и пытаясь освободиться из оков.
Ему удалось только опрокинуть стул – и упасть вместе с ним.
Примерно в это же время или несколькими мгновениями позже во внутренностях машины что-то задвигалось, заскрежетало, и испуганный человек, который уже приготовился к самому худшему, с ужасом услышал зловещее дребезжание, которое вскоре перешло в оглушительный грохот. Страдалец почти потерял слух, но успел понять, что грохот повторяется через определенные промежутки времени, чередуясь с мгновениями тишины. И тут его осенило.
Он понял, что находится внутри огромных часов.
…
Пленник старался не терять присутствия духа. Он быстро сообразил, что если его не увезли в другой город, то единственное место, где он может находиться – это внутренности часов на городской башне. В помещении не было ничего, что могло бы напоминать дверь, но спастись отсюда было наверняка несложно, стоило лишь погромче позвать на помощь. Внизу должны были ходить люди, кто-нибудь обязательно услышит крики и позвонит в полицию.
Надо было только привлечь их внимание.
Он использовал все возможные способы подать сигнал – орал до хрипоты, бился об пол, возился, пытаясь подняться на ноги вместе со стулом, но ему не удавалось этого сделать. Наконец он смог высвободить одну руку и замер, переводя дыхание. Ему показалось, что все его злоключения вот-вот закончатся, сейчас он доберется до окна и кто-нибудь его точно услышит.
Но всё было гораздо сложнее, и он понял это, когда вспомнил про провод на ноге.
Он ещё надеялся, что это – просто средство, чтобы его связать, что похитители использовали его только потому, что это было первое, что попалось им на глаза. Но надежда растаяла, когда он смог изогнуться и разглядеть то, что было привязано к его левой лодыжке.
Вид этой тикающей штуки настолько его ужаснул, что он, забыв обо всём, даже о своей смертельной усталости, начал как безумный рвать верёвку, пытаясь освободить вторую руку. Он чуть не вывихнул себе оба плеча, но ему всё-таки повезло, и удалось распутать верёвку, освободив покрасневшие и безобразно распухшие запястья.
Теперь у него, по крайней мере, была свобода движений. Бедняга, тяжело дыша, оперся о стенку; голова кружилась, но он рискнул и нагнулся, чтобы понять, насколько всё плохо с этой шуткой.
К нему прицепили бомбу – это было очевидно. Он не пытался её снять, только рассмотреть как следует. На крошечном табло были выставлены четыре креста и две цифры: «1» и «4». Сколько он ни смотрел, цифры не двигались – и это напугало его больше всего. Что это за временная шкала, на которой время не движется?
Стена, за которую он держался, была сложена из потрескавшихся кривых кирпичей; на ней было много выступов, и держась за них, пленник смог доползти до небольшого окошечка, зиявшего в стене, как дыра от выпавшего зуба зияет во рту. Когда ему удалось выглянуть в эту узкую щель, он смог увидеть лишь кусочек серого зимнего неба и лишь далеко, у самого горизонта – голые черные кроны деревьев. Ни людей, ни даже ворон бедняга не смог разглядеть.
- Эй! – заорал несчастный пленник часов. – Эй, кто-нибудь! Помогите!
Никто не отзывался. Там, внизу, протекала своя жизнь, привычная, суетливая, предновогодняя. Внизу шумели, проносясь на огромной скорости, машины, играла негромкая мелодичная музыка – должно быть, в ожидании праздников снова включили динамики на площади. А может, где-то неподалёку залили каток, где сейчас катаются беззаботные детишки в пуховиках и шерстяных шарфиках…
Пленник ещё орал, сколько хватало сил, пока не сорвал горло, пока не обессилел и не прислонился к стене. В это время часы снова приготовились бить, и он невольно поднял голову, прислушиваясь к треску шестеренок. Неужели уже прошёл целый час?
На этот раз раскатистый грохот не напугал его: он сумел сосчитать удары – пять ударов, пять часов. Он скосил глаза, с испугом глядя на бомбу, на светящееся табло – но на нем все так же светились цифры «1» и «4». Что это? Чья-то неудачная шутка? Как можно было выставить на табло время, которое не меняется?
Из динамиков зазвучала новогодняя песенка, знакомая ему с детства – и догадка, внезапная, как молния, неприятная, как студёный ветер, заставила его вздрогнуть.
Бомба была запрограммирована не на определенный час, а на определенный год. Она, скорее всего, синхронизирована с курантами и должна взорваться в начале две тысячи четырнадцатого года, и похититель, кто бы он ни был, решил убить его сразу после начала боя часов, прямо в новогоднюю ночь.
Вероятно, он долго смеялся, когда всё это придумал.
…
«Кто? Кто мог это сделать?»
Пленник перебирал в памяти всех, кто мог желать ему зла – благо времени у него было предостаточно, до полуночи оставалось ещё семь часов. Попытки вызвать помощь ни к чему не привели, и он отдыхал, набираясь сил, и попутно пытался понять, как он попал в эту ситуацию.
Он не мог назвать ни одного имени. Да, у него были недоброжелатели – как и у всех, были и завистники, но вряд ли кто из них мог дойти до такого. Кредиторы? Он занимал денег у разных людей, у каждого понемногу, но никому не задолжал столько, чтобы за эту сумму можно было убить. Ребро сломать, чтобы напомнить про долг – может быть, но не убивать же. А может, до него добрался муж любовницы? Нет, вряд ли. Слишком уж изощрённый способ он избрал. Никто из его врагов не смог бы задумать такого извращенного, такого жестокого и хладнокровного убийства. Или смог бы? А может, он обидел какого-то сумасшедшего часовщика?
В сотый раз он перебрал имена всех, кого знал. Когда он подумал о мальчике, который издевался над ним в школе – причем это имя пришло ему на ум уже не в первый раз – он понял, что сходит с ума. Невозможно догадаться, кто приговорил его к смерти – разве что убийца сам обнаружит или назовёт себя.
- Эй! Кто ты? Где ты? Ты смотришь за мной?!! Где ты, мерзавец?!!
Но в ответ он услышал только свой голос, гулким эхом отраженный от стен.
Пленник прикусил губу так сильно, что потекла кровь, и расплакался от отчаянья. Шансы, что он выберется отсюда живым, были очень малы. Он даже не мог узнать, кто его убивает – почему-то это злило его больше всего.
Он со злости дёрнул провод – но тут же, одумавшись, поправил его. Ещё немного, и он сам бы себя взорвал. Оставалось только терпеть и ждать, терпеть и ждать…
Пленник растянулся на полу, приняв единственную позу, в которой железный ящик на ноге не мешал ему, и сам не заметил, как погрузился в глубокий сон, похожий на кому.
Даже оглушительный бой часов, повторившийся четыре раза, не смог привести его в чувство.
…
Ему приснился замысловатый кошмар. Когда-то в детстве он читал книжку про мальчика, который попал внутрь часов и познакомился с их загадочными обитателями – Шестеренками и Пружинками. Теперь, находясь внутри часов, он уснул и увидел во сне, что к нему подошла золотистая Пружинка, одинаково похожая и на спираль из металла, и на живую девушку с холодными глазами. Он ужасно её испугался.
- Ты пришла меня убить? Часы решили меня прикончить? Ответь!
Пружинка ничего не отвечала, только смеялась звенящим металлическим смехом и протягивала руки.
Приходили к нему и другие видения, не менее странные, и всё слилось в один нескончаемый сон, неприятный, тягостный.
…
К вечеру снаружи ударил мороз, в помещении стало холодно, и инстинкт самосохранения разбудил его. Он шевельнулся, пытаясь расправить затёкшие руки, и внезапно подумал о том, что как бы он ни кричал, никто его не услышит, потому что там, снаружи, сейчас никого нет. Все горожане разошлись по домам и готовятся встречать гостей, ведь сейчас канун Нового Года. Новый год. В такое время, поди-ка, и копы в полицейском участке не подходят к телефону.
Интересно, что бы я делал сейчас, если бы не попал сюда?
Вряд ли бы придумал что-то оригинальное. Наверняка напился бы вместе со всеми.
В его памяти не осталось никаких детских воспоминаний о новогодних праздниках. Двоюродные сестры, утирая слёзы умиления, рассказывали ему о том, каким он был хорошеньким маленьким мальчиком, и как чудесно рассказывал стихи, стоя под ёлочкой – а сам он ничего об этом не помнил.
У него сохранилось единственное воспоминание – о том, что случилось не в новогоднюю ночь, а на следующий день, первого января. Ему тогда было года три или четыре… или, может быть, пять? Отец накануне сильно перебрал, поэтому проспал до вечера, а потом повёл сына в кино, чтобы выторговать себе пару часов свободного времени.
Он не помнил, какой фильм показывали, где и в каком году это было – но у него навсегда сохранилось воспоминание о полупустом тёмном зале, где было холодно, неуютно, пахло попкорном, пылью и сигаретами, но почему-то чувствовал себя так хорошо, так спокойно, как не чувствовал себя даже в своей комнате. Он как будто снова ощутил под руками мягкую бархатную обивку кресел, увидел пылинки, танцующие в луче прожектора, лицо почти спящего отца, сидящего в соседнем кресле. Всё это представилось ему в один миг, и так живо, будто он снова перенесся туда. Но потом он неосторожно дёрнул провод и вернулся к реальности – и понял, что самый запоминающийся новогодний вечер он проживает именно сейчас.
Он уже согласен был потерять ноги, лишь бы остаться в живых.
Почему он так держался за жизнь? Вряд ли он прожил её иначе, чем миллионы других людей проживали миллионы других жизней. Взвесив всё, он понял, что только близость смерти заставила его смотреть на жизнь как на что-то необыкновенное. Но именно эта жажда жить, желание побороть смерть делала этот вечер таким значимым.
«Если я выберусь отсюда, то всё пойдёт по-другому. Если выберусь…»
…
Снаружи, за стенами башни, зашумели: до Нового года оставалось меньше часа, и горожане собирались на площади, чтобы послушать бой старых курантов. Несчастный, сидевший внутри часов, слышал их голоса как неясный шум, как гул прибоя.
Горожане не подозревали, что через несколько минут куранты начнут бить и бомба в часах взорвется, разорвав свою жертву на куски. Его останки вынесут в пластиковом мешке, если смогут собрать; развалины башни будут разбирать ещё месяц. Будет много шума, раненых и покалеченных. Счастливого Нового Года – не будет.
Он давно уже потерял надежду – но сейчас, когда смерть уже наступала ему на пятки, вдруг снова нашел в себе силы бороться. Ему совсем не хотелось умирать.
- Люди! - позвал он, но закашлялся и перешел на шепот – дыхания уже не хватало.
- Десять! Девять!
«Нет! Нет!!! Люди, что вы делаете! Помогите! Помогите кто-нибудь!»
- Восемь! Семь!
«Помогите! Помогите мне! Люди! Я здесь!»
- Шесть! Пять!
«Да прекратите вы!.. Я же умираю! Вы не знаете об этом, но какого чёрта!»
- Четыре! Три!
«Я умру! Я умираю, а вы смеётесь и хлопаете в ладоши! Уроды! Уроды!»
- Два! Один!
Внутри механизма часов началось невидимое движение – какие-то части часов зашевелились, как обычно, подготавливаясь к началу выполнения алгоритма битья; послышался громкий скрежет заржавевших шестеренок, затем раздался громкий и противный щелчок, от которого бедная жертва вздрогнула и подумала «Прощай, жизнь».
Ликующая праздничная площадь услышала, как куранты на старой башне торжественно зазвонили, начиная ежегодный ритуал перехода из старого временного цикла в новый. Несчастный, сидящий внутри, почувствовал, как его тело начинает непроизвольно трястись, принимая на себя вибрации маятника, и увидел, как перед ним торжественно открываются двери. Пол под ногами дрожал и вздыбливался, как во время землетрясения. Он отправлялся в рай – или в чистилище – так он думал. Он даже не сомневался, что умирает и перемещается в лучший мир, и ждал только одного: взрыва.
…
Когда часы ударили во второй раз, люди на площади перестали кричать и удивились, потому что дверца часов, которая не открывалась уже пятьдесят лет, на этот раз откинулась на петлях, и как полагается, оттуда выехала дощечка, на которой раньше сидела большая механическая кукушка – но теперь на её месте оказался человек. Живой человек, весь опутанный проводами.
Он рыдал, громко всхлипывая, и некрасиво размазывал слезы руками, испачканными в чём-то черном и липком. На лбу и щеках человека очень скоро появились широкие черные полосы, которые люди на площади сразу же увидели, хотя даже он сам оттуда, снизу, казался крохотной фигуркой, почти что игрушкой. Пока кто-то вызывал по телефону спасателей, кто-то бегал за помощью к полицейским, патрулировавшим площадь, а кто-то снимал всё происходящее на камеру мобильного телефона, человек смирно стоял на птичьей жердочке и плакал навзрыд.
Люди тоже стояли спокойно, не расходились, ждали спасателей с их большой лестницей. Они смотрели на человека снизу вверх и думали, что он очень глуп, а ещё извозился в грязи и теперь похож на енота – а ему было всё равно.
«Вам просто повезло, сэр. Он ошибся. Вероятно, он хотел взорвать вас за минуту до полуночи, а потом изменил планы – и не заметив того, сбил счётчик».
«Вам просто повезло, сэр».
«Просто повезло».
Он не считал, что дело в везении.
Кто-то, осознанно или нет, дал ему шанс начать всё заново – и он знал, что теперь точно заживет по-другому.
Во всяком случае, он на это надеялся.