Вам шестнадцать лет – вы строите планы на недалекое, но непременно блестящее будущее, ходите на тусовки, ночуете у подруг и обсуждаете с ними шмотки, парней – что там еще обсуждают девочки в шестнадцать – мечтаете и не хотите, чтобы все это заканчивалось.
Вам повезло: вы – не я.
Иногда мне кажется, что я родилась не в том месте, не в то время, не в той семье – и не на той, видимо, планете. Я – четвертая и самая младшая дочь в семье обнищавших аристократов черт знает в каком колене. И я коротаю свои дни в деревне на краю света.
+1
Наверное, это не самый худший вариант. При менее удачном раскладе я могла бы жить на улице или в каком-нибудь полуразвалившемся сарае, продавать свое тело за пару симолеонов и в двадцать пять сигануть с моста или умереть в подворотне от передоза.
Но мне повезло. Видимо, в прошлой жизни я была паинькой и не отрывала крылья бабочкам.
Все мое везение осложняется отсутствием друзей и ненормальной семьей. Мои старшие сестры ненавидят меня, а мои родители – к которым обращаться нужно исключительно по имени – выдают замуж за кузена.
У нас кровосмешение что-то вроде традиции, и тут уж как повезет. Мне – нам с Бреннаном, - не повезло. Но мы не теряем надежды после свадьбы уехать отсюда как можно дальше, развестись и забыть всю эту дрянь, только бы не продолжать эти бессмысленные семейные традиции парочки поехавших аристократов.
Но это между нами с Бреннаном после пары бокалов шамлийского. В обычное время мы смахиваем на типичную влюбленную парочку – в школе из-за этого грязи на нас выливают немало.
Как будто они что-то понимают. Попробовали бы обидеть Бреннана при Ноэль – она бы за один косой взгляд исколотила до полусмерти.
А потом бы еще Доминик позвала, чучело из обидчика сделать.
Один мужчина на четырех – и не моя же вина, что он мне достался, я не претендовала, - просто, видимо, как самой адекватной счастье выпало. Адекватнее, разве что, только Кэролайн; только она тихоня, которая любит только свои книжки и бесконечные проекты, к Бреннану относится исключительно по-сестрински и с уважением.
Мы часто гуляем втроем и втроем же живем в нашем обособленном мирке, знаем, что ничего не изменится, потому что порядок не менялся сотни лет.
Мы не надеемся на события из ряда вон – их попросту не бывает. Не с нами и не сегодня.
Наша семья похожа на гнилое яблоко – красивое снаружи и стухшее внутри. Каждый за себя и против всех, в любой момент накинется и перегрызет глотку – за право на наследство, за право на любовь или счастье – каждому по ценностям.
Родители считают такую жизнь – без надежд, без мечты, без права на цель и ее достижение, каждый день одинаковую – в порядке вещей.
Они не замечают наших взглядов, не слышат разговоров по ночам, - они видят то, что хотят: натянутые улыбки, смех через «не могу», - и пытаются вернуть блеск былого величия. Только вот напарываются на обратный результат. Есть стены, которые нельзя разрушить никогда.
Говорят, когда перестаешь искать перемен в жизни, они сами находят тебя: играют в прятки, но выглядывают исподтишка. С ними тебя находит надежда на то, что все изменится – не сегодня, не в конкретно эту минуту, а потом. Абстрактное «потом» - год, десятилетия, - которое зависит от того, сколько ты готов ждать.
Когда пришла война, мне было шестнадцать.
Мы с Бреннаном гуляли в березовой роще; смеялись и бегали, топтали изумрудную траву под ногами. Это был один из теплых дней уходящего лета, до комендантского часа оставалось совсем немного, но предзакатный парк был настолько красивым, что мы растягивали удовольствие и наслаждались им насколько могли.
Тишина не казалась нам подозрительной, замолкшие птицы и застывшие деревья – тоже.
Грохочущие звуки взрывов мы узнали сразу. Долго переглядывались, застыв на месте, пытались разобрать что-то, но из-за дыма и листьев – тщетно. Вокруг были только пыль, сплошной долгий гул, крики людей, писк, больше напоминавший ультразвук, странное свечение откуда-то сверху, запах гари, скрип колес и скрип ломающихся веток.
Мы бежали домой наощупь, натыкались в сумятице на других людей.
И только стоя у ворот поместья, мы увидели нечто огромное, отливавшее серебром и слепящее. Бреннан дергал меня за трясущуюся руку и кричал что-то, тянул в сторону, а я не могла оторвать взгляд от этой машины, от существа, свесившегося из ее люка.
Неестественно впалые скулы, серая кожа, серые заплывшие глаза и серые волосы. Оно смотрело на меня, а я чувствовала злобу, гнев, как они расплываются внутри меня и заполняют все, я чувствовала, как трясется земля под ногами, как дрожит воздух. А сероглазое все смотрело.
Бреннан буквально втащил меня в подвал, посадил со строгим «сиди здесь и никуда не выходи, что бы ты не услышала». Если бы я могла двигаться или хотя бы связно говорить – я бы непременно врезала ему и непременно с ноги. Но Бреннан ушел быстрее, чем я пришла в себя, и оставил от себя только короткий поцелуй на прощание.
На прощание – плохое сочетание. Мы никогда не целовались на прощание, только на «до завтра», «до утра», да хоть «до встречи».
Это был знак мне лечь на диван и ждать, пока кто-нибудь спустится сюда, пока все не соберутся. Кричать, биться головой об стену, пинать что угодно под ногами, лезть на стену, но ждать. Это был знак молча глотать слезы и знак, что никто не вернется.
Скрип ступенек, спертый воздух, распахнутая дверь, кровь на стенах, на окнах, на паркете. Она смотрелась слишком вычурно, как будто кто-то разлил вино, расплескал его везде, где только можно.
Так же вычурно смотрелось тело Доминик на клавишах рояля, тело Ноэль у ее ног, тело Анитры на полу, тело Донована у мольберта.
Раскрытые рты, лужи крови, раскрытые глаза с застывшим страхом, вязким, тягучим страхом.
Они все мертвы.
Что чувствуют люди, когда теряют всю свою семью? Нескончаемое горе? Жажду мести? Что?
У меня не было времени узнавать, равно, как и времени думать – ступеньки скрипели под ногами, ушибленный локоть ныл, а царапину на ноге саднило, но где-то на периферии сознания. Я ничего не чувствовала напрямую.
Ни когда увидела Кэролайн на пороге своей комнаты, ни когда переступала через ее тело, чтобы пройти в комнату Бреннана.
Я ничего не чувствовала, когда увидела кровь на голубом ковре, когда увидела кровь на рамке нашей с ним фотографии. Я ничего не чувствовала, когда увидела его тело. Только по ладоням потекло что-то горячее.
16+
А уже через минуту я слышала хруст ломающихся пальцев существа. Я не разбирала перед собой ничего, кроме серого силуэта, так не вовремя подкравшегося сзади. Оно сопротивлялось, хлестало меня ладонями по лицу, но когда я нашла под ногами нож, выпавший из его руки, исход стал ясен.
Существо кряхтело, задыхалось на полу, захлебывалось кровью. Это тебе за мою семью, за Бреннана, за Кэролайн, за мою жизнь.
Если вы думаете о чем-то, хотите перемен в своей жизни – будьте готовы к тому, что они наступят, и возможность поменять все обязательно настигнет вас.
Но только не надейтесь, что возможность будет хорошей, а перемены – приятными; не надейтесь, что будет так, как вы мечтали, смеясь с подругами по ночам.
Это была война длинной в два бесконечно долгих года, два года, которые я могла провести иначе, вдали от войны, сказав спасибо крови предков.
Но иногда стоит отказываться от привилегий. Не ради мести, не ради себя или какой-то возвышенной цели, но ради начала чего-то нового.
И я отказалась.
Я выбрала войну такой, какой она была.
Я – Розмари Фессельн, потомственная аристократка черт-знает-в-каком колене, мне восемнадцать лет, и я одна из тех, кто прошел Войну Двух Миров – первую войну с инопланетной расой - от начала и до конца.
И что ждет меня дальше – я не знаю.
