Я осталась с ним на ночь. Матильда периодически впадающая то в истерический подъём, то в истерическое уныние забрала мою доченьку и всё же уехала домой подменять мужа в попытках справиться с свалившимся на него детским садом, а я, перед этим сцедив для Каринушки молока в бутылочку, сбегав в ближайший супермаркет и купив сменной одежды, вернулась к Риоту.
- Поля? - удивился он, когда вновь увидел меня в палате, - А ты разве не уехала домой?
- Поеду утром, - улыбнулась я, - Мотя уложит детей спать, я её сменю, а сейчас побуду с тобой, с твоим доктором мы договорились.
- Да, - потёр переносицу он, - мне как смертнику, теперь всё что хочешь разрешают, даже на голове мог бы стоять, если бы возникло такое желание. Извини, не о том говорю, я очень рад, что ты пришла.
Пытается подняться мне навстречу, но я останавливаю его.
- Не вставай, я сейчас схожу, переоденусь и вернусь. Мне разрешили вон на той кушетке поспать, но это потом, сначала мы с тобой ещё поболтаем.
Когда я умытая вышла в некоем подобии пижамы из туалета и подошла к нему, он тут же завладел моей рукой, слегка нежно сжал пальцы.
- Поль. Ещё раз скажу, что очень тебе благодарен за то, что приехала. И за то, что осталась.
Наклоняюсь к нему, соприкасаемся губами. Так странно, это наш второй поцелуй. Что я чувствую, целуя Риота? Мы дружили, отдалялись из-за проблем, семей, расстояния, снова сближались в нечастых, но всегда неизменно радостных встречах, а теперь я так близко от него, никого вокруг и каждой клеточкой ощущаю, как ему нужна. Что я чувствую? Любовь? Нет. Жалость? Нет. Печаль? Абсолютно неверно. Я не знаю — вот правильный ответ. Просто я целуюсь с Риотом, просто открываю его заново, совершенно, как оказалось, незнакомого мне мужчину, Но мужчину, теперь я вижу в нём это.
Мы целуемся в тишине отдельной больничной палаты, полумраке из-за невключённого верхнего света, нам не мешает едва различимый запах хлорки, до нас не доходят звуки из коридора, мы словно находимся в нашей личной, отдельной вселенной, заключены в этой одной-единственной бесконечной секунде, в которой осторожно узнаём друг друга. Риот, ты безумно мне дорог.
- Я люблю тебя, - он так умиротворённо улыбается, когда наши губы, наконец, размыкаются, - я люблю тебя, Полина. Чёрт, даже не знаю как тебе выразить всё это, хотя догадываюсь, что Мотька уже всё тебе рассказала. Слушай, - вдруг резко оживляется он, - зачем тебе идти на кушетку или сидеть на этом стуле, ложись возле меня. Да, да, не делай таких удивлённых глаз. Я подвинусь. Вот смотри, сколько места.
- Тебе же будет неудобно.
- Нет-нет, ложись. Какой неудобно? Я готов вообще переместиться на коврик, только бы ты была здесь. Или... Ты извини, я непонятно что несу, может тебе вовсе не хочется, я не должен тебя принуждать. Забудь про мою болезнь, про то что я тебе наговорил.
У него суетные движение и даже выступил какой-то неестественный, почти лихорадочный румянец, жаждущие и немного напуганные глаза. Не бойся, мне нравится твоя идея, я делаю шаг назад только чтобы сбросить обувь и улечься рядом.
- Ри, ты стенку проломишь, если будешь так сильно в неё вжиматься, - улыбаюсь.
- Да наплевать, - он меня обнимает, - чёрт, надо следить, чтобы опять не отвалился этот дурацкий датчик.
Мне безумно уютно и тепло в его руках.
Мы не говорим о его болезни о том, что срывающимся голосом мне поведала Матильда – обойдя врачебную этику врач сказал ей, что в этот раз брат может не встать с больничной койки. Мы не обсуждаем это, нам некогда, мы заняты – смотрим друг другу в глаза, проводим кончиками пальцев по коже, улыбаемся и вновь сливаемся в бесконечных поцелуях.
Во время очередных объятий вдруг чувствую, как он затих, руки на моём теле ослабели и слегка потяжелели. Сердце от ужаса мгновенно наполнилось холодом, с опаской медленно открываю глаза, но меня тут же отпускает, когда вижу, что он дышит. Просто устал и заснул. Всё в порядке.
Я же напротив не могу сомкнуть глаз. Осторожно повернувшись к нему спиной, страдаю и переживаю без дочери. Как она там? Как всегда проснулась и расплакалась? Сможет ли Мотя её успокоить, хватит ли крошке чужих объятий? Удовлетворится ли она маминым молочком из бутылочки?
Закусываю губу от невозможности тут же подорваться и бежать к ней, несмотря на испытываемое чувство вины из-за того, что я её в первый раз оставила. Умирающий друг и маленькая крошка, как мне разорваться между вами, как? Прикрыв глаза, прошу прощения у Карины. Потерпи, малышка, мамочка обязательно вернётся.
На следующий день у меня на груди рыдает Матильда. В первый раз вижу подругу в таком состоянии, для неё невообразимый жест доверия – быть слабой на глазах у кого-то. Утешаю, поглаживаю её спутанные волосы, бесконечно твержу, что всё будет в порядке.
- Спасибо тебе, Поль. Если ты поможешь его вытащить, я… я…
- Мы справимся, Моть. Не может такого быть, чтобы мы не справились.
С Карусей всё в порядке, по крайней мере, так говорит подруга.
Так проходит неделя, днём я дома с детьми, вечером прихожу к Риоту. Медсёстры, конечно, против такого положения дел, шепчут мне в спину что-то недовольное, наверняка, подозревая неимоверный разврат, творящийся тут ночами, хотя ничего такого, конечно же, нет. Мы оба замалчиваем эту тему, ограничиваясь исключительно объятьями и поцелуями, хотя причина мне ясна. Когда у тела едва хватает сил на то, чтобы поддерживать жизнь стоит ли вообще говорить о каких-то развлечениях.
Мы оба молчим о том, что дальше, совершенно не касаясь будущего, потому что каждый из нас не знает что сказать.
Мне хорошо с ним, очень спокойно несмотря на ситуацию, я даже не могу заставить себя переживать за него, будто бы мы находимся не в онкологическом отделении, откуда каждый день вывозят кого-то на полностью накрытой каталке, а, скажем, в санатории. К вящему изумлению врачей он чувствует себя лучше. Днём к нему приводят детей, всё веселеет Матильда, чёрный морок, заполнявший их души потихоньку уходит и, что ни говори, мне приятно, что я этому помогаю.
Проходит время, Карина днём беспокойна, Мотя, глядя на меня исподлобья врёт, что всё нормально и дочка по ночам хорошо спит, но я знаю, что это неправда. Перебираю в голове варианты, может её брать с собой в больницу, может попросить Матильду снять какую-то квартирку рядом и бегать туда, но понимаю, что всё это не лучший выход. Мне ничего не остаётся, как ежедневно просить доченьку потерпеть ещё немножко. Почти совсем извожусь и всё собираюсь поговорить с Ри, что буду приходить к нему не каждую ночь, но… но вижу его глаза, проясняющиеся каждый вечер, только я проскальзываю в двери его палаты, чувствую, что каждый раз он целует меня так, будто больше не доведётся, ощущаю его тягу и просто не могу нарушить это хрупкое возникшее между нами единение.
Мы молчим о том, что будет потом, но в одну из ночей он нарушает это молчание.
- Поль. Лучше тебе вернуться домой.
Долго не знаю, что на это ответить, на моём лице должно быть отображается вся гамма эмоций от обиды до разочарования.
- Нет-нет, милая, ты неправильно поняла. Небеса, больше всего на свете я хотел бы никогда с тобой не расставаться, но... - он прикрыл глаза и сглотнул, - лучше этого не делать. Поль, я не могу допустить, чтобы ты положила себя на алтарь моей болезни. Я умру, Полина, это неизбежно. Я очень благодарен, что ты приехала, что отвечала мне взаимностью, я вижу, что ты не притворяешься и тебе действительно хорошо в моём обществе, но меня не вылечить и чем больше мы сблизимся, тем больнее тебе будет потом. Ступай домой, расти дочек, ты обязательно найдёшь мужчину, который тебя достоин, я не хочу веригами висеть на твоих руках.
Уже давно плачу, примерно с десятого слова. Если судить по самому большому счёту, он, наверное, прав, но только я не согласна. Я не считаю его обузой и не верю в то, что он умрёт, что бы мне не говорили неумолимые факты.
- Ри, я не уеду.
- Полечка, я сам этого не хочу, но так будет правильно. Поверь.
- Нет. От меня один уже уехал, я не могу страдать по вам обоим, - да, я не стала скрывать от Риота чувств к Мирославу, однажды подобная тайна слишком дорого мне обошлась.
Он тепло улыбнулся и погладил меня по щеке.
- Ты не будешь по мне страдать, если всё будет как раньше. Я буду просто университетским другом, который в тебя влюбился, только и всего. Если мы будем вместе, тебе будет гораздо больней. Возвращайся. Я буду вспоминать эти счастливые дни, знать, что ты есть и мне этого будет достаточно.
Мы спорили до утра, пока я не заметила, что он жутко устал, тогда прекратила его мучить, и он спокойно заснул, нежно меня обнимая.
Риот
- Ри, знаешь, как мне охота сейчас взять лопату и двинуть как следует тебя по темечку. Да, потом мне же придётся тебя лечить, но хоть душу отведу, уже кое-что. Вот на кой ты её отпустил?
- Моть, - упреждающе поднял ладонь я, - не обсуждается.
- Чего? Не обсуждается? Да не родилась ещё такая тема, которую я согласна умолчать. Я не понимаю, Ри. Я. Не. По. Ни. Ма. Ю! Ты свободен, она свободна, вот что теперь не так, почему вам не быть вместе, к тому же, она согласна.
- Ты прекрасно знаешь, почему, только предпочитаешь делать вид, что тебе неизвестно. Я умру, Моть, я свыкся с этой мыслью, хотя было непросто. К чему позволять ей привязываться ко мне, если это ненадолго.
Матильда гневно открыла рот, но спустя полсекунды махнула рукой и вышла из палаты, хлопнув дверью. Но тут же снова вернулась.
- Ты – полудурок, Риот. Даже не буду аргументировать прописные истины. Ладно, твой выбор, твоя жизнь, твоё решение.
Да, это моё решение. Ремиссия каким-то чудом всё же наступила, я вернулся домой в объятья повеселевших детишек. Даника ночью сонная пришла ко мне, легла сверху на одеяло головой мне на живот, как в совсем глубоком детстве, когда она пробиралась к нам в постель после каких-нибудь особо ужасных кошмаров. Я прикрыл её свободным концом покрывала и через время дочка заснула.
Больнее всего от того, что я сделаю их сиротами, мать не удержал, а сам одной ногой в могиле. Не хочу, чтобы Полине было так же больно, хотя больше всего на свете я бы желал, чтобы она была здесь.
Я думал, что выдержу, справлюсь, и не такое было, жил же я как-то раньше вообще без неё. Но на следующий день она позвонила. Сообщила, как долетели, что Карина получив маму в полное распоряжение, теперь полностью успокоилась (из чего я сделал вывод, что раньше это было не так), я рассказал про Рэя и Даннику, вроде бы обычные разговоры, которые мы вели и раньше, но на прощание, после обычного «береги себя» она сказала «целую». Она сказала это так, что я чуть не застонал прямо в трубку от острого ощущения непреодолимой тяги. К ней, которую люблю бесконечно много времён и столетий.
Руки всё ещё помнили тепло её тела, нежность её кожи, губы всё ещё хранили трепетные ощущения прикосновений, глаза навеки запомнили её образ, каждой мелкой чёрточкой вписанный в моё сердце. Полина, Полинааааа…
Раньше было нельзя, раньше перечёркнутая накрест возможность исполнения воспринималась гранитной стеной, с которой можно было только смириться, но теперь, когда двери открыты, когда её губы так манящи и так возможны, когда казалось бы, выбрось все мысли, отключи голову и просто позволь быть счастливым, теперь удерживать себя вдали от неё стало гораздо сложнее.
Я боялся смерти, но спустя какое-то время смирился. Не нужно цитировать мне миллион книжек, испещрённых фразами наподобие «Нужно обязательно надеяться на лучшее» и «Никогда не стоит опускать руки», я всё это знаю. Я верю, я надеюсь, но не могу позволить себе роскошь не принимать во внимание собственную смерть. У меня очень сложная болезнь, которая при самом благоприятном стечении обстоятельств позволит мне прожить не больше года.
Она такая нежная, такая ранимая, я прекрасно помню её слёзы из-за Ника, понимаю, что она привяжется ко мне. За этот год я бы постарался сделать её настолько счастливой, насколько вообще смог бы, но вот что будет потом? Потом я умру, а она останется одна, потеряв время, за которое могла бы найти свою судьбу. Будет страдать, много месяцев рыдать от боли, могу ли я осознанно обрекать её на это?
Так нечестно, не могу заплатить её болью за своё последнее счастье.
Но она звонит мне, я не могу удержаться и звоню ей, мы болтаем по скайпу, по телефону, я научился делать кучу дел, говоря с ней. Не могу отказаться, будто наркоман тянусь к трубке каждую свободную минуту, чтобы написать ей смс, позвонить или хотя бы просто в который раз полюбоваться нащёлканными в больнице её фотографиями. Нужно это прекратить, закончить терзать нас подобными полумерами и потихоньку свести к прежним нечастым разговорам, но каждый раз обещая так сделать, никак не могу справиться с собой.
Полина
Я дома. С дочками, мольбертом, Линнет, Жаном и вроде бы всем прежнем, но теперь в моей жизни громадное место занимает телефон. Говорю с ними, поддерживаю, как могу, улыбаюсь, стараясь излучать побольше радостных флюидов и это, как мне кажется, получается, я не просто верю, я знаю, что всё будет хорошо.
Мои два самых любимых абонента.
Матильда:
- Спасибо тебе, Поль. Знаешь, он теперь мучится от своего благородства, потому что больше всего на свете хочет быть с тобой, но не может задвинуть свои дурацкие принципы. Пускай. Пусть страдает, пусть рыдает, пусть вздыхает, но только не бродит со стоическим лицом, готовый к смерти в любой момент. Ему больно, но он живёт, он перестал заниматься своим умиранием, понимаешь? Спасибо тебе, Полина, ты мне вернула брата и это самое большое, что ты только могла сделать. Такие вещи обязательно нужно говорить вслух, я всегда буду благодарна тебе.
И Риот:
- Ты что сейчас делаешь?
- Уложила Карусю спать, сейчас готовлю обед.
- Ой, я тебе мешаю?
- Нет, хэндсфри ведь никто не отменял.
- Так и представляю тебя на кухне, как ты картошку чистишь, или в кастрюле помешиваешь чего-то.
- Вау, ты угадал, я как раз занимаюсь картошкой. А что у вас на обед?
- То же, что и на завтрак, Мотька приготовила какую-то еду.
- Какую-то?
- Ну да. Сначала она собирается делать одно, потом в процессе ей приходит в голову мысль сделать что-то другое и в результате получается какая-то еда. Нет, есть это можно, только идентифицировать проблематично. У нас же Аль готовит, просто сейчас он опять во Франции.
- Тогда я пошлю тебе виртуального пюре с котлетой, чтобы ты точно знал, что будешь есть.
- Спасибо. Полиииинушка, - тянет он совершенно мечтательным голосом.
- Ммм?
- Как же я по тебе соскучился.
- Сам виноват. Дуй домой, дуй домой, вот я и дома.
- Да, сам. Слушай, я для тебя ещё одну мелодию сочинил, хочешь послушать?
- Конечно!
Пока он играет, я прислоняюсь к стенке и прикрываю глаза. Музыка то ласкает, то тревожит сердце, то мучительно остро проносится краешками струн и, наконец, взрывается ослепительным фейерверком под веками, пролившись двумя слезинками на мои щёки. Ри... никогда не хватит слов выразить восхищение тем, что ты творишь с моей душой.
Он останавливается, а я всё ещё не могу прийти в себя.
- Понравилось? - осторожно спрашивает он.
- Риот, это... это... ой! - вскрикиваю, несусь к плите отставлять сковородку, в которую изливается вскипевшая в кастрюле вода, - Ой, извини, я так заслушалась, что у меня тоже сейчас какая-то еда получится вместо котлет. Это здорово, Ри, ты просто... ну я не могу даже передать тебе, что вызывают у меня твои произведения.
- Спасибо, милая. Не буду тебя больше отвлекать. Позвони, как освободишься, хорошо?
- Хорошо. Пока, Ри. Ты там береги себя. Целую три раза.
- До свидания, Полинушка. Любимая моя.
Последние слова произнесённые почему-то шёпотом, вихрем проносятся по позвоночнику снизу вверх, обдавая теплом. Когда тебя любят это так приятно, хотя если честно, то я не задумываясь обменяла бы все слышанные слова о любви ко мне на скупое «ты моя женщина», иногда произносимое Мирославом.

Задумчиво вожу пальцами по столешнице. Он очень любил котлеты, поэтому я так часто их делала. А Камушка притворялась, что терпеть их не может, потому что это была такая игра. Она начинала демонстративно фыркать и отворачиваться, Мир заявлял, что вполне может употребить и две порции, притворно тянулся вилкой, она, заливаясь смехом, не давала, потом быстро-быстро съедала предмет преткновений и довольная показывала ему язык. После чего Мирослав непременно отнимал котлету у меня, говоря, что он уже настроился на добавочную штуку. Камилла пыталась не дать ему это сделать, они дрались на вилках, в результате котлета превращалась в... котлету, но только изрядно побывавшую в боях и они гордо возвращали мне её на тарелку, а я целовала и обидчика, и защитницу, отдавала разделённую пополам растерзанную котлету им и была совершенно счастлива.
- Ма-ам, привееееет!!! У меня такое сегодня в школе было!! Представляешь, Марцелька на перемене... – ко мне бежит Камилла, румяная, взъерошенная.
- Руки! - останавливаю её, - Мыла?
- Да канешн, мам. Я уже пятнадцать минут как пришла, переоделась, помыла руки, проверила как там Каруся, она спит. Ты опять задумалась и ничего не слышишь. Ну так вот, Марцелька на перемене...
Улыбаясь, слушаю её взахлёб пересказываемые истории, отпускаю реплики, кормлю приготовленным, потом занимаюсь проснувшейся Кариной.
Почти счастье, всё хорошо, спокойно, местами радостно. Если выдворить на задворки сознания мысли о том, что Мирослав далеко, а Риот неизлечимо болен, вполне можно жить.
Скучаю, безумно скучаю по ним обоим, почему они такие? Почему всё так сложно? Зачем выдумывать препятствия, когда можно просто быть вместе? Одному простить меня и вернуться, а другому не создавать проблем на ровном месте.
Ри… Задумчиво черчу пальцем в воздухе две буквы. Ты неправильно всё просчитал, я уже почти на грани, почти упала, едва-едва, совсем на краешке держусь вот-вот готовая рухнуть в омут означенный твоим именем.
Пусть мне будет больно, это всё случится потом, если вообще произойдёт. Вычёркиваю из памяти, закрываю здравый смысл на сто тысяч замков, я не хочу помнить прогнозов, не хочу, не желаю, я хочу верить, хочу слышать его, хочу касаться его рук, хочу проникаться им, дышать с ним вместе, петь на два голоса.
Ри, я приеду к тебе. У Камушки через две недели каникулы, я никому не скажу, возьму и приеду. Только попробуй что-то сказать о том, что не хочешь делать мне больно. Поздно. Мне уже больно, потому что тебя нет рядом.
Это случилось на закате. Когда небосвод окрасился кровавыми цветами, начинающиеся сумерки нежной, осторожной прохладой окутали разгорячённые улицы южного города, прозрачные волны неспешно ласкали прибрежный песок, тогда всё и произошло.
Меня не потревожило ни одно предчувствие, я просто стояла посреди двора, задумчиво созерцая разгорающиеся, перед тем как померкнуть краски уходящего дня, прощальную феерию покидающего нас светила.
Тонкий ветерок почти ласково перебирал волосы, шевелил стебли цветов, изгибавшихся в причудливом вечернем танце.
Первые капли лёгкой моросью пробежавшиеся по волосам стали для меня полнейшей неожиданностью. Небольшие облачка, медленно проплывающие в вышине, решили излиться, будто были не в силах хранить в себе собственные слёзы. Вначале невесомо, торопливо обласкавшие меня мелкие брызги становились холоднее, тяжелее, неотвратимее.
Тучи всё сгущались, наращивали массу, заслоняя последние лучи. Я подставила лицо небесным струям, приоткрыла губы, ловя щедрую влагу, раскинула руки, изнывая от одновременного желания прикрыться и отдаться на волю стихии.
Я плачу вместе с небом. Плачу от острого, непроходящего чувства тоски, неотвратности и неизбежности. Он так же прольётся оземь, пока не иссякнет, и я ничего не смогу с этим поделать. Зачем он далеко? Зачем отгородился от меня стеной непонятно кому нужных условностей, когда можно просто быть вместе. Танцевать вместе, сплетая причудливые мелодии наших нагих сердец воедино. Но теперь крылья моей открытой израненной души насквозь промокли от своих и небесных слёз.
- Ты так простудишься, - надо мной образуется купол из плотного нейлона, раскрашенный каким-то абстрактным разноцветьем, а ручку зонтика держит…
- Риот!
Даже не удивляюсь, так органично он появился здесь, вписался в тёмный дождливый пейзаж, будто всегда был здесь. Бросаюсь ему на грудь и нетерпеливо, горячо прижимаюсь к его губам. Я ждала тебя, оказывается, я так сильно тебя ждала.
Нежно пальцами пробегает по моим волосам, убирает намокшие пряди с лица, потом резко вдохнув, крепко-крепко прижимает к себе.
- Я не могу без тебя, Поль. Считай меня эгоистом, но я правда не могу.
Тихо-тихо, опустив глаза, отвечаю:
- Я тоже, Ри.
Соединяемся взглядами, о чём нам говорить, всё и так ясно. Оставим за скобками его болезнь и мою любовь, сейчас он здесь, а я только с ним. С тобой очень тепло, Риот, с тобой уютно и хорошо, я изо всех сил буду держать твою душу по эту сторону мира.
Почти готова сделать шаг, чтобы упасть в тебя.
Он снова делает громкий шумный вдох и вдруг отбрасывает в сторону зонт, чтобы обеими руками обнять меня во время поцелуя.
Мне показалось или струи больше не так обжигающе холодны?
Капли скользят по лицу, зарываясь в одежду, пропадают, бьются о землю, стучат по крыше дома, в который мы, сотрясаясь от счастливого смеха, забежали, чтобы прекратить истязание плоти небесной водой.
Капли всё падают и падают, теперь мощной горячей струёй, возносясь напором по гибкой змее шланга, приземляясь на наши тела, щедро покрытые мыльной пенкой.
Капельки брызгаются, вылетая из чайника, призванного согреть воды для пузатых чашек, уже начинённых смесью чая, сахара и специй.
А потом танцуют, соединяясь между собой в причудливых траекториях на стёклах спальни, в которой умиротворённые мы лежим, обнявшись.
Водные дорожки будоражат Карину, она широко раскрытыми глазами всматривается в их росчерки. Прерывистая солёная струйка случайно рождается в уголке моего правого глаза, нежно сцеловываемая его губами. Стук прозрачных брызг только сильнее усыпляет Камушку, крепко прижимающую к себе игрушечного медведя.
Я поняла, небо не плачет, оно просто возвращает домой капельки, которые тоже время от времени хотят взлететь…