С фотографий смотрел улыбающийся Гед. Счастливый, каким я его никогда прежде не видел. Рядом с ним была девушка, та, которую он любил и скал всю жизнь.
Это были их первые фотографии вместе. Урсула и Гед под свадебной аркой. Урсула и Гед – первый танец. Урсула кормит Геда тортиком. Я перебирал фотографии, что привезла и оставила на столе Реми, когда я отказался их смотреть. Теперь я был один и неторопливо всматривался в знакомые лица.
Реми вернулась из Стенджтауна недавно, привезя с собой кучу фотографий и впечатлений. Я на свадьбу не поехал, трусливо проигнорировав пришедшее приглащение. Но Реми была рада увидеть и родственников, и Геда, который всегда относился к ней весьма тепло. Сбагрив им Реми, как доказательство своего почтения и величайшей радости от лицезрения их счастья, я сослался на непреодолимую кучу дел и остался в Вероне. Не думаю, что это хоть в какой то степени обмануло Геда, но вряд ли ему было до этого дело, когда рядом молодая жена.
Я же не мог и не хотел смотреть ему в глаза.
Сезон свадьб растянулся почти на полгода. Бракосочетание Осириса игнорировать было сложнее хотя бы в силу его территориальной близости. За время, прошедшее с исчезновения Мордреда, мы почти не общались с Осирисом, но в положенный момент я стоял между Реми и мамой, изнемогая под тяжестью делового костюма.
- Моя будущая невестка – очаровательное дитя! – громогласно шемптала тетя Такхизис на ухо маме, пока Осирис маялся у алтаря в ожидании нареченой. – Немного напоминает мне тебя.
Мама глухо хмыкнула и я склонен был поддержать ее скептицизм. Судя по тому, что я о ней знал, даже в лучшие времена ее сложно было назвать «очаровательное дитя».
Тетя Такхизис, в которой на старости лет проснулась неистребимая сплетница, неумолимо продолжала.
- Они встречаются с Осирисом месяца четыре, и недавно, скажу тебе по секрету, она готовила у нас крабовые палочки в ванильном соусе с кокосовой стружкой. Ничего так, съедобно, но, согласись, звоночек тревожный. Ну, вернее, как тревожный… я вот давно мечтаю о внуках, да и Джульетта говорит, пора бы. А как там у вас с Реми, Визерис, планируются маленькие? – тетя перегнулась через маму и впилась в меня пристальным взором дознавателя НКВД. От скользкой темы меня спасло появление невесты. Я немного отвлекся на тетю Хиз и в первую очередь смог оценить уже только стройную спинку и черные волосы, собранные в аккуратную прическу. Она неторопливо плыла к жениху под заезженно пошлый марш Мендельсона, а Осирис сиял, как начищенная кастрюля. Когда она остановилась под аркой и обернулась к собравшимся, умильно взирающим родственникам, мне потребовалось несколько бесконечно долгих мгновений, что бы ее узнать. Келла тоже увидела меня и на пару секунд ее лицо исказила маска ужаса. Интересно, кого она тогда видела во мне? Убийцу Мордреда? Самого Мордреда?Словно сцепленные взглядами, мы, казалось, забыли, что делаем здесь. Но Келла отвела взгляд, улыбнулась как ни в чем ни бывало, вложила дрожащие пальцы в ладони Осириса. Она всегда неплохо владела собой.
Шампанское лилось рекой, непрерывно произносились тосты. Особенно усердствовала тетя Джульета, очевидно налочившись за годы политической карьеры на собраниях городской администрации. Свадебный торт, едва его успели разрезать, уронили на землю, и теперь по нему, как по развалинам Рейхстага, возбужденно прыгала белая черноухая Война. Пока дамы, число которых было подавляющим, скучковались в стороне, мы с Осирисом на некоторое время остались вдвоем.
- Прекрасный праздник, - я бодро звякнул бокалом о бокал Осириса, чувствуя, как шумит в голове злое вино. – И невеста чудо, как хороша. У тебя всегда был неплохой вкус. Вернее неплохой вкус всегда был у Мордреда, а у тебя жажда обладания принадлежащим ему. Приятно, наверное, наконец получить хоть какие то его объедки.
Несколько мгновений я любовался, как живописно меняется цвет его лица. Сначала Осирис побледнел, потом позеленел, потом покрылся красными пятнами. А потом Осирис ударил, молча, коротко, зло. Совсем рядом раздался женский вопль, Войнва метнулась мне под ноги, видимо спеша на помощь хозяину. Я не хотел, не мог видеть его, опустив голову так, что бы на глаза падала челка, я зажимал ладонью разбитую бровь, и ждал, что он снова ударит. Но Осирис не бил, только сжимал и разжимал побелевшие кулаки.
- Убирайся, - прохрипел он. – И больше никогда не попадайся мне на глаза.
На мне висла Реми, жаждая защитить своим маленьким и хрупким телом от большого и злобного Осириса. Рядом с новоприобретенным супругом металась Келла. Где то недалеко, судя по воплям, кто то таки подскользнулся на измазанной в торте Войне, крайне довольной проведенной диверсией.
Так я на долгие годы был изгнан из дома Шарпов.
Несмотря на наши, мягко выражаясь, натянутые отношения, Осирис с Келлой нашли в себе достаточно благородства, что бы вместе со мной не изгонять, в общем то невинную, Реми. Она полноправно допускалась в дом, и, с тех пор, как я дал на то свое благословение, бывала там регулярно.
Именно от Реми я вскоре узнал, что Келла весьма округлилась в формах, стала медлительна, капризна, а Осирис, и до этого души не чаявший в жене, теперь носит ее на руках. Хотя при ее нынешних габаритах это и причиняет определенные неудобства.
Через шесть месяцев после свадьбы Келла родила девочку. Наверное стоило относиться с большим вниманием к чутью тети Такхизис, но симпатии к ее невестке мне это не прибавило.
Девочку назвали Освин, со всей торжественностью выделили комнату и предъявили для знакомства Войне. Подозреваю, что поводов для восторга у Войны было меньше всех.
За последний год отец изрядно сдал. Он не изменился внешне, но стал тише, в глазах, когда то цепких, упрямых, поселилась усталость.
Тогда, год назад, когда родители вернулись и обнаружили разгромленный сад и вполовину сократившееся количество отпрысков, они не сказали ничего на мое нервное заикание «Так вышло… я не хотел… он исчез…». За полторы недели, предшесмтвующих их возвращению, я успел передумать столько, сколько не думал за предыдущие двадцать пять лет. Но только стоило появится им на пороге, как все вылетело из головы и невнятное сдавленное бормотание было самым умным, что я мог выдавить из себя на тот момент. Я помнил, до последнего своего мига буду помнить, побледневшее, окаменевшее лицо матери, поджатые губы отца и опустевший взгляд.
Они не упрекнули меня ни словом. И чем молчаливей они были, тем мне становилось тяжелей. Я отчаянно жаждал обвинений, упреков, криков, хоть чего-нибудь. Но они молчали.
Отец долго разбирал что то в саду, пробовал на язык переел и гарь, нашел ли что-нибудь, я не знаю. Мама не проронила ни слезинки, не билась в истериках, не носила траур и не заполняла дом фотографиями Мордреда. Они отказывались верить в его смерть. Я тоже не хотел верить.
- У тебя когда-нибудь было чувство, что выхода нет? Что ты сделал все, что мог, что должен был и не должен? – спросил я однажды отца и тот мрачно, крайне красноречиво усмехнулся. – Что ты делал, когда больше не знаешь, что делать?
- Шел вперед. Чтобы хоть куда-то идти. Главное не останавливаться.
Морриган стояла у стеночки и хихикала, как школьница. Она была так увлечена, что заметила меня только в паре шагов от их парочки, и то мне пришлось деликатно кашлянуть. Вампирша вздрогнула, а рыцарь повернулся ко мне так угрожающе неторопливо, что на пару мгновений мне показалось, что меня сейчас будут убивать. Жестоко, медленно и бездушно. Однако мгновения прошли, морриган загородила нас друг от друга всем своим великолепием и слоями шелка.
- Давно не виделись, - улыбнулась она и как то нервно потрепала меня по щеке. Я изумленно приподнял бровь и она осеклась, одернула руку. – В общем, рада тебя видеть. А уж как Она будет рада.
Где то в глубине коридора этого склепа, там, где предположительно скрывалась Королевна, что- то загадочно громыхнуло. Ее Высочество явно была не в духе. Морриган не очень успешно скорчила гримасу сочувствия, но мысли ее явно были заняты чем-то более существенным и моя сохранность заботила ее меньше всего. Собрав остатки мужества, я вздохнул и направился вглубь склепа.
Со временем старые зелья теряли силу и переставали действовать. Королевна с готовностью пичкала меня новыми, все более тошнотворными. В попытках пройти туда, где я не был, куда я не мог попасть, мои виденья становились все более жуткими и лафркрафтными. Иногда, в пьяном забытьи колдовства, мне казалось, что я умираю или схожу с ума. Но среди моих видений я различал то, что искал, чего жаждал с одержимостью безумца. Я не мог пройти туда, слишком сложно, слишком далеко. Но я видел его. Видел смеющееся, обманчиво беспечное лицо, и сам, невольно, улыбался в ответ. Мордред отрастил волосы (дурацкая прическа, у него всегда было плохо со вкусом), пополнел (видимо сказывалось отсутствие постоянного нервного напряжения и моего тонизирующего присутствия), успел жениться (на пальце недвусмысленно поблескивало кольцо). Сначала я видел рядом с ним только девушку, смуглую рыжеволосую красавицу, с серыми, лунными глазами, почти как у Реми. Вт шепоте теней я различал ее имя, теплое, словно весна в фруктовом саду – Сабина. Потом я начал различать детей. У меня было двое племянников, племянница, сияющая, словно звезда. И темная тень потери.
От новых зелий тошнило и отходняк порой длился так мучительно долго, что я начинал чувствовать себя наркоманом. Перед глазами плыло, иногда я переставал понимать где я, предпочитал переждать такие периоды где-нибудь в холоде и тишине.
- Хочешь водички? – насмешливо поинтересовалась Сильвия, такая непохожая здесь на себя, и все та же. Она что то размешивала в котле и с злорадным цинизмом поглядывала на меня, пока я цеплялся за стену, пытаясь не сползти. В ушах шумело и мне пришлось сосредоточится и вздохнуть, прежде чем ответить.
- В твоих руках вода и без колдовства обернется ядом…
Гул в ушах нарастал, бил в голову раскатами грома, чьим-то криком и звуком ударов.
Алина… Алина… Алина…
- Алина… - повторил я, словно пытаясь унять звучащий в ушах женский крик. Сильвия вздрогнула и подняла на меня глаза. Но вместо 6нее я уже видел обрывки картин, возникающих из дыма и в них тающих, обрывистые, смутные.
Ободранные стены в желтых пятнах и пьяный мужчина. Замученная женщина, худая, как жердь, с сухим желтоватым лицом надрывно кашляет кровью в грязный рваный платок. Некрасивая девочка в коротеньком платье из-за дерева наблюдает за другими детьми. Снова удар, снова крики, а в висках невыносимо больно.
Алина… Алина…
Надгробный камень. Снова те же стены, тот же мужчина, и снова пьян. Опухшая, красная рожа со слоем недельной щетины, кое где порезы, неловко залепленные грязным пластырем. Некрасивая девочка, уже девушка, светлые тонкие волосы, маленькие глаза, широкий нос, большой рот, пухлое лицо на тонкой шее. Ее крик звучит в ушах, жадное, пьяное дыхание мужчины и треск одежды.
Алина…
Некрасивая девушка со злыми, уставшими глазами.
Сильвия смотрит на меня с ужасом и отчаянием.
В ее глазах вечная усталость и злость.
Она пыталась расцарапать мне лицо, а я хохотал, вспоминая Яну и наш давний разговор. Яна действительно видела больше прочих. Теперь и я видел.
Я возвращался домой усталый, замученный и помятый. Реми ни о чем не спрашивала, неизменно была ласкова, внимательна, заботлива. Я обнимал ее и закрывал глаза, позволяя себе, наконец, забыть про весь остальной мир. Иногда, правда, Реми грустнела, и мне начиналось смутно казаться, что она подозревает меня в чем-то неприличном. К примеру, в измене. Но сомнение посещало меня лишь на пару секунд, ее глаза снова светлели, наполнялись теплом, и я выкидывал всякие глупости из головы.
Где-то в середине весны я посетил дом Абрахаймов. Это было целиком и полностью идеей Арама, однажды заявившего мне:
- Ты хреново выглядишь, друг. Тебе надо развеяться. Сегодня после работы ты идешь ко мне в гости. Роксана как раз готовит на ужин лосося. Она прекрасно готовит рыбу, просто пальчики оближешь!
И тем же вечером, изгнав призрака бывшей любовницы из беде местного олигарха, мы отправились к ним.
Дом Абрахаймов даже со стороны показался мне ужасно крохотным. Раз в пять меньше нашего особняка. Внутри он был простенький, без вычурности и темного мореного дерева, до которого столь падок был род фон Вальде. Как-то кстати я подумал, что Арам, вероятно, живет на зарплату, что ежемесячно выплачивает нам мэрия. Сколько у нас оклад я не имел ни малейшего понятия и не был в бухгалтерии со дня своего трудоустройства.
Однако в доме было тепло и как то уютно, пахло запеченным лососем, и правда умопомрачительно вкусно, навстречу нам кинулись два пятилетних карапуза.
- Позвольте представить, – со всей серьезностью произнес Арам, и мальчишки послушно вытянулись, с алчным любопытством юных и деятельных умов разглядывая меня. – Мои сыновья Морис и Густав.
За ужином толком оценить кулинарное искусство миссис Абрахайм мне так и не удалось, мальчишки требовали рассказать, как мы с их папой ловили зомби, хотя, судя по всему, слышали эту историю по меньшей мере раз десять и в подробностях гораздо более экспрессивных, чем помнилось лично мне.
Через пару часов из соседней комнаты раздался возмущенных детский вопль и Арам вынес знакомиться годовалую Клариссу, на чьем хорошеньком и сонном личике застыло выражения крайнего недовольства миром в целом и папой в частности.
- Ты извини, если что, - Арам курил на пороге, выйдя меня провожать. Курить он начал недавно, вероятно после того самого дела с зомби, грязновато тогда вышло. Но вечер был восхитительно теплым и я испытал легкую зависть, но сигарету так и не попросил. Арам затянулся и с улыбкой выдохнул колечко дыма. – Они у меня шумные. Дети, что с них взять. Да и тебе, наверное, непривычно. У нас домишко, конечно, скромненький…
Я кивнул совершенно искренне.
- Прекрасный дом. И прекрасные дети. И ужин был чудесный. Ты был прав, мне следовало отвлечься. И я прекрасно отдохнул.
И вспомнить, что в мире есть другие люди, другие семьи, без вечной, удушливой колдовской паутины, древних тайн, собственных ошибок, воспоминаний и отчаяния.
- Сегодня я покажу тебе особенное место, - Королевна шла впереди, едва касаясь ногами снега. Я уже научился немного различать такие вещи, и сейчас чувствовал вкус пепла на губах, слышал противоестественную тишину, в который вплетался ее голос, и понимал, мы где то рядом с Элеммиром
Королевна вела меня между деревьев и камней.
- Похоже на гробницу древних ацтеков, - рискнул подать голос я.
- Это Его усыпальница, - произнесла моя спутница и остановилась у темного высохшего дерева, только у его основания, как то неестественно, бессмысленно, трепетали две свечи. – Он спал здесь, пока я не разбудила его. Он не показывал тебе это место?
Она полуобернулась и я торопливо замотал головой.
- Нет, не показывал. Иногда мне кажется, что я знаю слишком мало.
- Ты не знаешь ничего, - она снова отвернулась и, казалось, забыла обо мне. Ей всегда доставало своего общества, я же был скорее вынужденной, досадной необходимостью. – Я помню это место другим. Я была здесь всего один раз, и тогда здесь цвели маки. Алые маки, словно кровь, у изголовья спящего Короля. Он показался мне прекрасным тогда, - я никогда не видел ее такой, тихой, задумчивой, даже голос без привычного холода и равнодушия. Она выглядела… почти живой, и в тени полуприкрытых ресниц мелькнула, мне показалось, живая голубизна. – Он был нашим богом, нашим отцом, нашей надеждой. Последней надеждой. Спаситель из древних легенд. Он ответил мне, он проснулся и спас нас. А потом отвернулся, толкнув в бездну, - она протянула руку к темному мертвому стволу, будто в забытьи, и тонкие пальцы почти коснулись коры. Она одернула их, опомнившись, и обернулась ко мне. – Дотронься, - потребовала она и все стало снова как прежде, чернота глаз, ледяная сталь голоса. Я медлил и так безумно, мучительно, не хотелось ей повиноваться. И столь же отчаянно я жаждал узнать, получить то, что мне сулила эта усыпальница. Я медлил, а Королевна молча, терпеливо ждала. И только когда, выдохнув, прижал ладонь к стволу, спустя несколько секунд она произнесла:
- Как интересно.
Все так же падал снег, и вкус пепла, безмолвие вокруг и холод. Если этот чертов дуб и имел что мне сказать, озвучивать он не торопился. Ничего не произошло.
Когда я заметил это, мне оставалось только изумиться, как я не обращал внимания прежде. Реми стала носить вещи просторней, требовать землянику с селедкой, причем одновременно, глаза ее наполнились мечтательной ленью, а глаза Королевны напротив, равнодушной скукой.
- Я беременна, - трепетно сообщила мне Реми, когда, видимо, дальше утаивать было невозможно.
- Да ты что, - процедил я, взирая на ее заметно округлившийся живот. Делать вид, что я тут не при чем и во всем виновата Реми было бы верхом идиотизма, но я злился, бесился от отчаяния и осознания безнадежности. Теперь становилось понятно, почему Королевна все реже жаждет видеть меня, почему она становится груба и раздражительно – я переставал быть ей нужен. Я не питал ни малейших иллюзий относительно ее ко мне любви, как и в ее методах. Что с этим делать, я не имел ни малейшего понятия, а Реми робко смотрела на меня в ожидании феерверка ликования. И это злило еще больше.
- Я взял тебе билет в Стенджтаун, - сообщил я. Глаза Реми изумленно округлились.
- Но зачем? Мы ведь…
- Ты летишь к родителям завтра, и не появишься в Вероне до тех пор, пока я не скажу.
- Визерис… - в серых глазах появились слезы, она пыталась схватить меня за руки, заглядывала в лицо непонимающе и несчастно. А мне до боли хотелось выть.
- Завтра, Реми.
На следующий день, с ближайшим рейсом в Стенджтаун, Ремедиос улетела.
У постели отца я чувствовал себя особенно обреченным. Он давно был не здоров, но крепился, держался до последнего, и последние три дня слег совсем, от чего было жутко и безнадежно. Врачи, целители изображали сочувствующие лица, красноречиво говорившие и без диагнозов.
- Я хотел попросить помощи… - одними губами прошептал я. Я не хотел, что бы отец услышал, но он услышал, чуть улыбнулся самым уголком сухих бескровных губ.
- Я больше не смогу тебе помочь, сын. Мне казалось, что я сделал все, что мог… но только сейчас вижу, как много упустил. Ты очень похож на меня, Визерис. И мне жаль… так жаль…
Голос становился все тише, глуше, а он еще что то упрямо шептал, вырывал у смерти последний вздох.
- Мы встретимся, ты знаешь… в алых гранатовых рощах… под синим небом… что всех синей…
Я сжимал его холодные пальцы, силился что-то ответить, и не знал что, не мог вздохнуть, захлебывался. Отец улыбнулся последний раз, и закрыл глаза, засыпая, позволяя себя забрать.
Пепел, холод и отчаяние. Я лупил кулаками по безразличному, сухому дереву и выл в пустоту.
- Чего ты хочешь?! Почему ты молчишь?! Почему ушел сейчас?! Равнодушная тварь, ты не лучшее Ее! Я теряю их всех и только ты виноват! Ты не нужен был ни мне, никому из нас! Что тебе нужно?!
И только тишина. Ни ответа, ни шороха, ни знака. Мироздание в целом и Король-Дракон, если он и существовал, явно предоставляли разбираться мне с моими проблемами самостоятельно.
Песнь Коатликуэ была алой. Если я правильно понимал ее принцип, изменение цвета означало изменение объема накопленной силы. Пламя свечей вокруг нее штормило, но они не гасли. Тронный зал был пуст и вряд ли я мог найти время более удачное.
Волшебная палочка жгла ободранную ладонь и дрожала. Первая свеча легко, будто того и ждала, погасла и в лицо мне дыхнуло жаром рвущейся в мир силы. Со второй пришлось повозиться, на третьей у меня тряслись руки, на четвертой из прокушенной губы потекла кровь.
Истошное верещание ломанувшейся наперерез летучей мыши застал меня на шестой свече. К тому времени перед глазами у меня темнело и плыло, а в зале бушевали обжигающе душные порывы ветров. Они выли, как демоны, предвкушая свободу, алчно зарясь на освободившего их глупца.
- Не смей! – завопила Морриган. – Ты не знаешь, что делаешь! Здесь все разнесет!
- Знаю… - прохрипел я. Шестая свеча погасла и летучую мышь швырнуло в стену, где она и опала, осев на пол женской фигурой.
- Не надо… - шептала она, потянулась ко мне пальцами и полупрозрачными фиолетовыми нитями тумана.
Седьмая. Меня сшибло с ноги подняться я уже не мог, и не пытался. «Интересно, - мелькнула в мозгу отчаянно глупая мысль, - что отец видел, когда умирал?». Я не видел ничего, ни туннелей, ни света. Только огонек последней свечи, мечущийся на фитиле так яростно, будто мечтая сбежать, и окутывающую его бледную фиолетовую дымку.
- Не выйдет, Морриган, - то ли прошептал, то ли подумал я. – У тебя не выйдет… но если вдруг, ты увидишь ее, где бы то ни было, даже на том свете… скажи ей, как я ненавижу ее… как всегда ненавидел…
На какое-то мгновение мелькнуло лицо Морриган, спокойное и усталое. Она опустила руки.
На доли секунд мир замер, остановилось и время, и звуки, само дыханье и жизнь. А потом восьмая свеча погасла, и все утонуло в алом сиянии.
Все было примерно как и описывал отец. Определенно, я узнавал Гаэл Россе, но только привычный мне, занесенный снегом и мертвый. Это было немного обидно, я надеялся на цветущие гранаты.
- Это было… по-своему кррасиво… - мурлыкнуло у меня под ногами. – Гррубовато, но я засмотрелся, опррределенно.
Я опустился на снег рядом с беспечно умывающимся котом и понял, что на встать у меня сил больше нет и вряд ли когда то будет.
- Эмрис, - скорее утвердительно произнес я, и кот поднял на меня золотые, очень умные, и очень старые глаза.
- Точнее Миррдин Эмррис.
- Ты мой ангел?
Кот поперхнулся и издал глухой горловой звук, смутно напоминающий смех. Стало вдвойне обидно.
- Очень пррредусмотррительно было с твоей стороны, на всякий случай собраться умерреть. Но нет, это прридется отложить на неопределенное время. Сейчас нам надо выбррраться. Ты заплутал. И ты пуст.
- Хорошо. Значит куда теперь?
- Вперед. Когда не знаешь, куда идти, нужно просто идти. Главное не останавливаться.