I/4 Вкус сожаления
Очень сложно отличить настоящее дерьмо от дерьма надуманного – это та правда жизни, которую я усвоила еще лет в пятнадцать, когда приступы юношеского максимализма и категоричность поступков вообще казались вещами необъяснимыми.
Только эта усвоенная истина сейчас не мешает мне сидеть за новым столом и думать о том, что произошло за последний месяц. Нет, серьезно, я уже минут двадцать смотрю в одну точку и не знаю, стоит ли мне проверять мои теории сейчас, или посмотреть, что произойдет еще месяца через три.
Все началось с того, что я стала быстро уставать – и если раньше с работы я возвращалась еще в адекватном состоянии, могла пойти в спортзал или закутить где-нибудь с Захари, то теперь я приползаю домой и практически сразу ложусь спать.
Продолжилось все тошнотой – это я могу списать на рагу из мозгов и те закуски, которые есть в моем холодильнике; наверняка организм попросту перестал усваивать эту гадость и хочет нормальной, человеческой пищи - готовить я ведь только учусь.
Я старалась искать этим вещам вполне логичное объяснение, - и наплевать, что мой организм гораздо выносливее организма среднестатистического человека, - находила его и задвигала мысли куда подальше.
Пока в конце месяца не случается задержка. Даже ее я пытаюсь оправдать переутомлением из-за работы и высоким коэффициентом нервного напряжения. Но в этот раз у меня не получается.
Лежащий на столе телефон буквально кричит «позвони Захари, Розмари, поделись с ним своими догадками и спроси, учили ли его предохраняться», но останавливает меня. В конце концов, какая от этого польза? Захари не сделает ничего, начнет паниковать, или еще хуже – радоваться, а мне ни то, ни другое совсем не на руку. Особенно учитывая, что я дала ему понять: между нами не больше, чем короткая интрижка на пару месяцев.
Но с Захари удобно. Он всегда приходит, когда нужно, с ним можно говорить о чем угодно и не заморачиваться, он не напоминает мне о войне и больше не пытается казаться лучше, чем есть на самом деле. В Тихом, пожалуй, Захари единственный, кто хоть как-то заставляет меня очнуться от долгого забвения.
Он просто хороший друг. Не более того. К тому же, после того раза, когда мы провели ночь вместе он иногда и смотреть на меня боится; хотя за то, что об этом никто до сих пор не знает ему нужно отдать должное – неужели другой бы на его месте стал скрывать, что он переспал со своим военачальником?
- О, Розмари! – он радушно улыбается, когда я вхожу в его дом, - не ожидал увидеть тебя сегодня.
А я как будто ожидала.
- Убери дебильную улыбку со своего лица, Захари, - я сажусь на диван, - у нас проблемы.
ххх
В приемной меня передергивает: беременность сейчас мне ни к чему. Не потому, что я не хочу ребенка – просто я не смогу ничего ему дать; совсем ничего: ни нормальной семьи, ни нормальной жизни.
Вокруг меня ни души – я не знаю, к лучшему это или нет. Может, вид счастливых будущих мамочек приободрил бы меня?
Мольбы всем известным Богам – и я снова нарушаю закон, на этот раз о запрете свободы совести – не помогают. В глазах слепит, когда я захожу в стерильно-белую комнату, а когда врач говорит «поздравляю, мисс Фессельн», голова начинает кружиться, и, по-моему, я готова умереть прямо в этом кресле.
С чем меня поздравлять? С нежеланным ребенком? Или, может, со сроком?
Наверное, поэтому первое, что я говорю – «не может быть», звучит как-то совсем неестественно.
- Ну, как не может, мисс Фессельн? Вы беременны, это большая радость.
«Если вы замужем» - добавляю.
- Которая омрачается другими мелочами, - говорю с сарказмом, смотря в бездонные голубые глаза врача.
- Вы не замужем? Надо было думать, мисс Фессельн. Вам нужно в Ратушу, там выдадут подробную инструкцию дальнейших действий, - она мило улыбается, настолько мило, что у меня сводит челюсть и
хочется стереть эту улыбку всеми возможными способами.
Перед глазами почему-то встает вечно улыбающийся Захари – интересно, а они не родственники?
Когда я выхожу из кабинета, все кажется каким-то настоящим. Ноги у меня ватные, я еле передвигаюсь, и голова кружится – надо бы только доехать до дома, сходить в Ратушу, - а потом уже неважно, что будет. Надо просто потерпеть.
Но каким-то образом я оказываюсь в доме Захари. Он мне сейчас нужен.
- Розмари? – Захари треплет меня по плечу, - хватит молчать.
- Что ты хочешь услышать от меня? «Нам стоило научиться предохраняться в свое время»? Или, может быть, ты хочешь предложить мне выйти за тебя, чтобы нам обоим не сесть в тюрьму после рождения ребенка? Не знаю, Крис, скажешь, что тебе жаль?
- Мне жаль, - он опускается рядом, - Розмари, я понимаю, что ты думаешь обо мне сейчас, но мне действительно жаль.
Если сейчас он добавит «я не специально» - я точно ударю его. Жаль – это единственное слово, которое крутится в моей голове. Жаль, что ни он, ни я не сможем воспитывать ребенка, не сможем видеть, как он растет, возможно, и никогда не узнаем, кем он стал, чем занимается, никогда его не увидим – так же, как и он не увидит нас. Вероятно, ему и не скажут ничего о его непутевых родителях и о том, что он – жертва неудачной интрижки. Жертва, которая сгниет в государственной коммуналке от алкоголизма или синдрома вампира.
- Мы справимся, - это больше похоже на вопрос, чем на утверждение. Захари вздыхает, берет меня за руку, и трет лицо ладонью, - я что-нибудь придумаю.
Даже если и придумаешь, ты ничего не сможешь сделать. Тебе не разрешат жениться на мне – не тот случай; наверняка в Ратуше это дело принципа: даже до последнего глупца бы дошло, что это – брак по расчету, а они запрещены.
Завтра в Ратушу.
А сейчас мне очень хочется домой, побыть одной, заняться чем-нибудь полезным, почитать…что я там обычно делала? У меня последний вечер нормальной жизни, и я должна провести его как обычно.
ххх
Я чувствую, как трясутся руки, когда собираюсь в Ратушу. Я не помню, выключила ли я плиту и воду, заперла ли дверь. В Ратуше все не так страшно: нужно переступить порог, просто выслушать гневную отповедь и дождаться, пока ко мне приставят няньку.
А потом родить и сесть в тюрьму. Простая и понятная схема для тех, кто рожает вне брака.
Впрочем, не уверена, что жизнь с нянькой будет отличаться от жизни без нее: разве что какое-то разнообразие появится и будет с кем поговорить пустыми вечерами. Вот я, сижу на диване с животом, размером с арбуз, а рядом какая-нибудь милого вида женщина преклонного возраста рассказывает мне интересные истории из своей молодости. Про кавалеров, которые хотели завоевать ее сердце, про письма от тайных поклонников, в конце концов – про войну, которую мы прошли всем миром.
Будем пить чай и мило беседовать – так же мило, как потом и с Захари в соседних камерах.
Я сомневаюсь, что это будет так, но надеюсь на лучшее. Откуда вдруг появилась эта надежда?
Она медленно ускользает от меня, когда я вижу понурившего голову Захари, он приехал раньше, но видимо решил дождаться меня.
- Давно ты здесь?
- С полчаса. Нам очень не повезло, Розмари.
- Почему?
Захари кивает на дверь. Серая табличка с именем «Фред Тру, отдел контроля за рождаемостью» мне ни о чем не говорит.
- Ты не знаешь, кто это?
- У меня нет ни малейшей идеи, - хоть я и действительно стараюсь вспомнить, ни одного человека по имени Фред я не знаю.
- Это же один из самых знаменитых трудоголиков Ратуши, - Захари пожимает плечами, - я не знал, что он работает в этом отделе, столько семей загубил.
Теперь плечами пожимаю я. Ну и что? – крутится вопрос в голове. Какая разница, кто такой этот Фред Тру? Все равно мы ничего не сможем сделать с человеком, который сломает наши жизни.
Вопрос так и остается вопросом, потому что секретарша того самого Фреда приглашает нас в кабинет.
- Мисс Фессельн, мистер Захари?
Фред Тру не кажется мне таким суровым, каким казался он Захари. Обычный мужчина, светловолосый, кареглазый, но с тяжелым взглядом – в свое время я много таких повидала; какими бы жесткими они не кажутся - в их душах всегда есть место самым светлым чувствам.
Отповедь занимает не больше получаса. Захари, сидящий рядом, все это время нервно кусает губы, а во мне растет раздражение. Кто придумал эти глупые правила? Кто решил, что ему позволено менять то, что складывалось столетия? Внебрачные дети всегда были такими же нормальными, как и дети, рожденные в полноценной семье. Почему это понимаю только я?
После мне протягивают кипу бумаг для ознакомления и отправляют домой.
«Теперь вы должны заботиться не только о себе, мисс Фессельн»
Спасибо, а то я не знала.
Утро наступает слишком быстро. Мне не хочется ехать на работу – там наверняка уже все известно. Хочется закрыться дома и не высовываться – пока не вытащат сами, или пока не будет веской причины из него выйти.
Но прогуливать нельзя, я собираюсь с силами, с мыслями – и еду. На удивление, все проходит как обычно, ребята не говорят ни слова. Только почему-то Захари нигде не видно, хотя сегодня у него нет отгула.
- А он же уехал, - пожимает плечами Майкл, когда мы остаемся одни в зале - какой-то сверхсрочный запрос из Ратуши поступил на перенаправление его в Сван. Так я и не понял, за какие заслуги.
Я улыбаюсь. Хоть кому-то из нас двоих повезло. Что-то мне подсказывает, что Захари не сбежал, что здесь не обошлось без участия его семьи, и что он вернется. Правда, как скоро – другой вопрос.
- Спасибо за информацию, Майкл.
- Розмари, я в курсе вашей ситуации, - его взгляд становится серьезным,- все будет хорошо.
У меня снова паранойя или он действительно знает больше, чем знаю я?
- Майкл, я…
- Просто делай, что тебе говорят, - он смотрит по сторонам, подходит ближе и шепчет мне на ухо - у Ратуши на тебя большие планы.
Мимо нас маршируют солдаты чужого отряда.
- И не только на тебя.
Звучит звонок конца рабочего дня, коридор постепенно пустеет, а я совершенно ничего не понимаю, и только вибрирующий в кармане телефон приводит меня в чувства.
«Нужно уладить дела в Сване, прости, что не предупредил. Вернусь, как только смогу. Как ты? Крис»
Кому ты нужен, Захари, кому ты нужен теперь здесь.