[katsol]

Отчёт 149. По волнам и вверх

Странная штука - время. Вот оно течёт, меняется, сквозь пальцы капает мелкими капельками, потихоньку тикает. Его не замечаешь, вроде бы всё как и всегда, вроде бы и нет сколько-нибудь значимых событий по которым можно было бы отследить. Нет водораздела, нет "до" и "после", есть просто ровная дорога, по которой мы идём взявши друг друга за руку, а на четверть шага впереди скачут дети.
Непонятно сколько нам отмерено этого времени, точнее никто не знает, но все понимают, что от этого зависит наше хрупкое, тонкое, невесомое счастье.
Мы опять не говорим об этом, да и говорить, собственно, не о чем, он наблюдается у онколога, который только диву даётся стойкой ремиссии, пишет свою музыку, я рисую.

А наши многочисленные разношёрстные дети подрастают под неусыпным взором и безграничной любовью.
Всё в порядке и я вроде бы спокойна, особенно днями, но стоит только наступить ночи, как все мои многочисленные страхи при свете успешно загоняемые внутрь, выходят на поверхность и принимаются терзать сердце.
Многое страшно, оно всплывает со дна подсознания, протягивая липкие пальцы к моему любовно выстраиваемому благоденствию. Часто просыпаюсь и первое, что делаю, судорожно проверяю, дышит ли Риот, потом бреду, посмотреть на Камушку.

Зачастую Карина открывает свои синющие внимательные глаза и молча наблюдает за тем, как я пытаясь быть максимально тихой, ступаю по детской. С трудом удерживаюсь, чтобы не броситься к Мотеньке, проверить, всё ли с ними в порядке. Заканчивается такой очередной приступ ночного переполоха в ванной, где я сидя на белом бортике, охватив себя руками переживаю, что этот внезапный ночной толчок в сердце был связан с тем, что плохо ему... Мирославу. А я не могу ни помочь, ни хотя бы узнать о нём.

Я виновна и не виновата одновременно. Карина никогда не видела своего отца, но знают небеса, я правда сделала всё, что могла, чтобы было иначе.
А потом обычно просыпался Риот, будто ощущая каким-то потаённым чувством, что меня нет рядом, находил меня и приобняв, садился рядом на бортик. Ничего не говорил, но я всегда точно знала - он понимает, что со мной.
Я уютно устраивалась в его руках, зарывалась пальцами в отросшие волосы, проводила ладонью по груди, уже не впалой, как при болезни, а снова сильной, мужественной груди моего мужа.
- Риотушка, я безумно тебя люблю.
Он тепло улыбался, баюкал меня в ладонях и мягко вёл обратно в кровать, где я умиротворённая и успокоенная возвращалась в объятья сновидений. Если Ри рядом, то всё будет хорошо.

Всё и было хорошо. Настолько, насколько это вообще может быть.
Аль создал прекрасный ресторан, Матильде совершенно не мешало проживание в Лаки, чтобы писать и издаваться в столичных масс-медиа, мои картины по-прежнему пользовались спросом, а Риотовы альбомы расхватывались пободно горячим пирожкам.

Камилла взрослея становилась другой, исподволь менялась, оставаясь всё той же егозой, неуклонно превращалась из непоседливого ребёнка в юную восторженную девушку. Мы относительно спокойно переживали подростковый кризис, немного истерили, слегка порассказывали всем, что ничего они в жизни не понимают, чуть-чуть пострадали от "никто меня не понимает", но в целом, всё оставалось в пределах нормы.

Камилла постоянно ходила с какой-то тетрадкой, мы все думали, что она тайком пишет дневник или же стихи и радовались, что у неё наконец, появилось какое-то постоянное увлечение.
Карина, терзая мне сердце, становилась всё более и более похожей на своего отца, причём не только внешне, но и внутренне. Подчас с ней было сложнее, чем с Ками, Даникой, Рикардо и Рэем вместе взятыми. Непримиримая, непокорная и целеустремлённая - вот какой она представала ещё с самого глубокого детского возраста. Если ей что-нибудь не нравилось, можно было костьми лечь, запретить ей всё на свете, ругаться хоть до морковкина заговенья, сердиться, обижаться, ставить в угол - не помогало решительно ничего, она попросту не делала того, с чем не согласна. Авторитетом для неё не был никто, кроме Камиллы, старшую сестру она слушалась беспрекословно и та зачастую служила буфером между нами и Карусей. Несмотря на разницу в восемь лет, сёстры крепко дружили и общались практически на равных.

И если Кам не зависала с Даной, Карина неизменно была с ней.
Ещё с младшей получалось договариваться у Риота, хотя у меня возникало подозрение, что ей просто надоедало сопротивляться невозмутимому Ри и она сдавалась больше от усталости, чем разделяя мнение о необходимости очередной вещи, с которой она была несогласна.

Мы изначально решили - Карине будет известно, что ни Риот, ни Ник не являются её отцами. Ник, кстати, так ни разу и не объявился за это время. Во-первых, не хотели врать дочери, а во-вторых, из-за Камиллы, которая после случая с отцом стала просто гиперпреувеличеннно относиться к вопросам лжи и правды.
Ками, практически никогда не врала. Поначалу приученная Мирославом к откровенности, она стоически отвечала на вопросы о том, как было дело, за что её неоднократно бойкотировали одноклассники. Ведь при прямом вопросе дочка всегда выдавала правду, как что происходило, кто в чём был виноват и кто первый начал. Мы с Риотом долго совещались, а потом чрезвычайно осторожно пытались донести, до старшей, что не стоит во всеуслышанье говорить о делах других, даже если тебе что-то известно. Это их жизнь, их ответственность, их личное пространство, не стоит рассказывать о подробностях, даже если спрашивают.

Дело в том, что как ни прискорбно это заявлять, но такой особенностью нашей дочери вовсю пользовались некоторые учителя. А что, очень удобно, спроси Камиллу и сразу ясно кого наказать.
Со временем доброе имя Камушки в классе восстановилось и мы перестали переживать по этому поводу.
Карина же врала напропалую. Не мигая, глядя в глаза, выдавала несусветную чушь и только злилась, когда её уличали. Уговоры, беседы, воспитательные моменты помогали очень слабо и ненадолго, наказания чуть лучше, но тоже не являлись панацеей. Как только у Карины появлялась какая-то цель, она шла к ней не останавливаясь ни перед чем.

До школы всё было более менее спокойно, но как только она пошла в первый класс и попала в коллектив, тут-то всё и началось. Такое впечатление, что на одной из перемен, у нас стащили нашего ребёнка и заменили его на другого. Она резко повзрослела и казалось, что столкновение с обществом открыло в ней какие-то новые грани, кардинально отразившиеся на характере. Как ни странно было бы говорить такое о семилетнем ребёнке.
Если для Камиллы школа была источником всевозможных интересностей, разнообразного общения и массой возможностей блеснуть, то для Карины учебные будни представлялись, наверное, полем боя, на котором пленных лучше не брать. Ей нужно было поставить себя, показать всем где чьё место, доказать любому и каждому чего она стоит и продемонстрировать, что лезть к ней не стоит. Совершенно не знаю, откуда в ней это, Мирослав таким не был, а я так тем более. Причём к вершинам Карина не лезла, но каждый должен был уразуметь, что посягнувший на её территорию открывает войну.
Но в то же время младшая постоянно выступала защитницей слабых, если в классе обнаруживался изгой, который стал таковым по любым причинам, тут же принималась его опекать и не приведи небеса, кому-то непочтительно обойтись с её подопечным, тактика выжженой земли работала безупречно.
Я так много знаю благодаря тому, что у Каруси была замечательная первая учительница, зорко следившая за детьми и с лёту понимающая расстановку сил в классе.

В общем, вы поняли, что в целом наша разношёрстная семья мало отличалась от любой другой с подрастающими детьми такого же возраста.
Жизнь баюкала нас спокойствием, расслабленностью. потихоньку отступили мои страхи, тревоги сошли на нет, я всё реже просыпалась ночами, умиротворённо созерцая сны в объятьях мужа. просто текли привычные дни, складывались в недели, венчались месяцами, выливаясь в года.

Кто-то назовёт болотом наше счастливое бессобытийное пребывание в этом мире, кто-то упрекнёт, что мы, дескать, не стремимся ни к каким вершинам и не боремся с препятствиями, а значит, остановились в развитии. Может быть. Честно говоря, я видела смысл жизни в том, чтобы быть с любимым мужчиной, растить детей, общаться с братом и неугомонной подругой. У нас было наше, личное, сокровенное семейное счастье.

Поэтому когда я зашла на кухню и увидела на полу бессознательного Риота, то совершенно не была к этому готова.

Мы не забывали про лейкоз, регулярно проходили все обследования, лежали в больнице, кололи лекарства, мы не забывали, но... всё несколько отодвинулось назад, стало привычным и уже не страшным. Хорошие анализы, отросшие волосы, появляющаяся мышечная масса нас успокаивали, заставляя надеяться, что Ри попадает в тот самый небольшой процент полностью вылечивающихся от этой разновидности рака.
Семь лет без единого обострения.
И вот он снова оказался в больничной палате.
Болезнь, видимо, посчитавшая, что нужно наверстать упущенное за время отсутствия, взялась за моего мужа всерьёз.
Я не смогу описать в полной мере то, что началось потом, не измерить выплаканные нами слёзы, не сосчитать поцелуев, которыми мы покрывали его враз побледневшие щёки, не пересказать молитвы возносимые небу и просто не передать словами отчаяния, которое охватывало всех нас и в особенности меня.

Я не могла поверить, что его может не быть, что он закончится, жизнь будет продолжаться, но его не будет рядом со мной. Как так? Лейкоз был неким умозрительным дамокловым мечом, которого я конечно опасалась, но как-то по инерции, с каждым днём считая его усмирённым зверем, наподобие Камушкиного муковисцидоза. Верила, что раз мы всё делаем для того, чтобы он не выбрался из клетки, значит он и не выберется.
Я плакала меньше всех, была сильной, поддерживала совершенно стреноженную Матильду, пыталась успокоить напуганных детей, брала, подносила к губам его практически белую, прохладную руку, верила, что всё обойдётся, он выкарабкается, всё наладится и будет хорошо.

Риот

- Ри, не смей, - шмыгая носом, сквозь слёзы шепчет Матильда, скрючившись на кровати и обнимая меня за шею, - только попробуй.
- Мотенька, - я глажу её по волосам, в который раз пытаясь успокоить, - Мотенька, не рви сердце, ты ведь уже знаешь, что это случится.
- Нет, ты выберешься, сколько не было ре...
- Тихо, моя хорошая, - перебиваю её, - просто смирись. Я чувствую.
- И так спокойно об этом говоришь? Да ты всегда был готов опустить руки.
- На этот раз я и правда знаю, - еле слышно шепчу я, закрывая глаза.
Да. Это так.
С каждым вдохом я ощущаю, как жидкости в клепсидре времени отведенного мне в этом мире становится всё меньше. Совсем скоро последняя капля скользнёт по равнодушным стеклянным стенкам и нить, удерживающая меня по эту сторону прервётся.
Просто знаю.
Не хочу никого пугать, поэтому не прощаюсь, не принимаюсь лихорадочно шептать какие-то наставления детям, ничего не значат эти последние слова, я всегда говорил им всё, что хотел сказать и у меня нет ни одной тайны, которую можно открыть лишь на смертном одре. Я очень хочу, чтобы они были сильными, смогли пережить то, что меня не станет.
Приходит Полина, молча укладывается рядом с нами.

Хорошо, что у меня самая лучшая палата, здесь очень большие кровати, позволяющие это сделать. Кладёт руку мне на грудь, умиротворённо улыбаюсь. Две моих самых любимых и дорогих женщины со мной. Я рад, что они обе здесь.
Снова закрываю глаза.
Я прожил хорошую жизнь. Пусть недолго, мне бы очень хотелось вырастить детей, посмотреть на совсем взрослого Рэя, повести под венец Данушку, покачать на руках первого внука. Мне не суждено этого увидеть, об этом, конечно, жалею. Не смогу состариться вместе с Полиной, держа её за руку и улыбаясь убеждать, что она всё ещё прекрасна в свои восемьдесят три. Я не смогу быть с тобой, Мотенька. Знаю, что тебе придётся сложнее всех, слишком сильно мы с тобой связаны. Помнишь, как мы в детстве договорились, что и умрём вместе, где-то между девяносто тремя и четырьмя годами с разницей в пару месяцев, дескать, кто-то из нас первый отправиться посмотреть как там, всё разузнает и обеспечит следующему достойную встречу. Зато представляешь сколько теперь у меня времени, чтобы всё устроить? С лихвой хватит для поистине королевского приёма. Переживи мою смерть, Моть, выдержи и будь дальше. Только не сорвись, умоляю, я за тебя больше всех боюсь, ты не умеешь жить одна. Поль, а ты найди, пожалуйста, Мирослава, он сможет тебя утешить, снова вдохнёт жизнь в твои серые глазки.
Я безумно вас люблю и знаете, мне совсем не страшно.

Начинает кружиться голова....

- Риотушка, не нужно совать печеньку в рот маме, кушай сам, это твоё. И Мотеньке не надо её впихивать, она свою уже съела, это тебе.

Почему-то ужасно сложно сделать следующий вдох...

- Ри-иииии, ты меня не догонишь!!
- Догоню
- Не-а!
- Догоню, уже догнал
- Да ладно, я тебе специально поддалась.

Кожа покрывается холодным потом...

- Мотька, слезай с фонаря. Мне всё равно, что ты хочешь быть поближе к солнцу, быстро слезай, кому сказал.
- Всё, всё, слезла, доволен? Ну ты и зануда, Ри.

Чувствую внезапную судорогу, проносящуюся по телу...

- Ри, эта Полина Фирт, которую ты за парту с собой утащил, она тебе нравится?

Беспорядочно бьётся сердце...

- Миранда, давай назовём сына Рэем?

Холодом пронизывает грудную клетку...

- Данушка, умничка, ещё шажочек. Вот так, молодец.

Пытаюсь пошевелиться, но мне не удаётся ни одно движение...

- Ри, у тебя рак крови, ты это понимаешь?

Сердце, дёрнувшись, затихло...

- Я люблю тебя, Полина.

Несколько судорожных вдохов, которые не приносят кислорода...

- Согласны ли вы, Риот Эдди?

Лёгкие неподвижны...

- Поля, ты сделала меня счастливым.

Последнее, отчаянное, безнадёжное содрогание...

Я люблю вас. Не буду перечислять имён, просто знайте, что люблю.

Всплеск.
Вверх, раскрываясь, расплываясь, освобождаясь, сбрасывая оковы...
Глаза закрыты, но веки стали прозрачными. Точнее у меня и вовсе нет век, больше нет тела, в котором были бы глаза, теперь я вижу всей поверхностью своей сущности.
Мои девочки бледные от страха втиснуты в стену пока вокруг моего бездыханного тела суетится медперсонал.
Прощайте, мои хорошие.
Обратив взор кверху, я возношусь в небеса, навстречу ослепительному свету, пронизывающему меня своими солнценосными лучами.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

- Ты всё-таки это сделала, - тихонько сказала Фьёр, наблюдая за происходящим на экране.
- Я не делала этого так долго, как могла, - ответила ей Смерть, - ты же знаешь, что он должен был умереть ещё семь лет назад, на третий день после того как она приехала.
- Куда он теперь? Сюда, к нам?
- Нет, ему здесь делать нечего, у него своя судьба.