1/5 Предел прочности
Мне приходится уйти в декретный отпуск: Майкл буквально пинками выгоняет меня с работы, обещая держать группу под тотальным контролем и не давать им спуску. Я ему не верю, конечно, с моими рядовыми у него какие-то особо дружеские отношения. Те гаденько хихикали мне в спину, когда я выходила с тренировочной базы – мол, наконец-то, тренировки по упрощенной программе и никаких тебе женских указаний. Ну ничего, пускай смеются – я все равно вернусь.
Когда я остаюсь один на один с собой – становится страшно. Впервые после войны я боюсь: за свою жизнь, за жизнь моего еще не родившегося ребенка. И черт бы со мной – я взрослый, разумный человек и виновата сама, но мой ребенок не виноват ни в чем, и позволить государству отобрать его у меня я так просто не смогу.
Но путей отхода у меня нет: Захари так и не вернулся из Свана, хотя прошел уже месяц, писать сообщения и звонить перестал тоже – наверное, там ему нашлось применение, а остальное уже не так важно. Я должна ненавидеть его и всячески укорять за то, что он оставил меня в таком состоянии на попечение всем этим нянечкам-медсестрам-консультантам – но я не могу. Мы же сразу все решили – и это тоже моя ошибка. Мне стоило меньше думать о себе и больше – о последствиях, о будущем моего (и только моего) ребенка.
А других отправных точек у меня и не было. И никто ничем мне не мог помочь. Майкл только пожимал плечами на наших коротких встречах, говорил, что скоро все прояснится – но я отчетливо видела: он что-то скрывает. Это читалось в его взгляде, в том, как он поджимал губы, когда говорил «держись, Фессельн» и во фразе «я сделаю все, что смогу».
Все осложняется слухами. Тихий – маленький город, здесь все друг друга знают, и, несмотря на конфиденциальность – информация разносится быстро. Первые слухи пошли, когда я была месяце на третьем: «ох, посмотрите на нее!», «вы слышали, та самая Розмари беременна, от своего сослуживца!», «какой стыд, внебрачный ребенок» - и я понятия не имею, почему этим людям есть какое-то дело до меня и моего ребенка.
Вероятно, многие из них даже сочувствуют мне; но это сочувствие – напускное, возникающее из страха оказаться на моем месте, и мне не должно быть до этого никакого дела.
Конечно, могло сложиться хуже; за период беременности я четко осознаю одну вещь, которая держит меня на плаву: законы не всегда работают. Когда я прихожу к Фреду Тру в кабинет первый раз, он смотрит на меня, сосредоточенно выводит фигуры на планшете, и объясняет: в Сванвейге недостаточно кадров.
Но я знаю, что недостатка в сиделках в Центре трудоустройства не испытывают – так говорит Майкл, у него есть нужные связи.
Фред отрицает это, когда я прихожу во второй раз. Недоуменно пожимает плечами и перестает отвечать на мои вопросы. Только смотрит пронзительно, тяжело вздыхает и трет переносицу большим и указательным пальцем.
- Мисс Фессельн, - он оглядывается по сторонам и переходит на шепот, - я хочу, чтобы сейчас вы были предельно внимательны и не задавали лишних вопросов. От этого зависит ваше будущее и будущее вашего ребенка. Необходимо, чтобы вы поняли это.
Фокусируюсь на лежащей рядом с ним ручке. О чем он говорит? Явно речь идет не о сиделке.
Фред кашляет и продолжает:
- Розмари, - тон у него чересчур доверительный, - пожалуйста, разорвите все отношения с Кристианом Захари и продолжайте вести свою обычную жизнь, пока есть такая возможность. Если вы хотите сделать лучше своему ребенку – для вас это единственный выход. Ваша жизнь скоро изменится и вы должны понимать это.
Я молчу, потому что не знаю, что ответить. Его слова кажутся странными – значат ли они, что меня не посадят или не значат? Тогда почему после сказанного мне становится легче, как будто узел внутри развязался и появилось что-то, что раньше я бы назвала надеждой?
- Вы хорошо меня понимаете?
- Что вы задумали?
- Удачного дня, мисс Фессельн, - он протягивает мне синюю папку с надписью «молодым родителям для ознакомления», набитую брошюрами и журналами.
И только у выхода я замечаю, как Фред дергается и нажимает какую-то кнопку за подставкой для карандашей.
Вечером Майкл вытаскивает меня на встречу в парк.
- Ты слишком долго сидишь в четырех стенах, Розмари, позволь себе расслабиться хотя бы на минуту.
Я киваю и пытаюсь изобразить подобие улыбки. Да, Майкл, я сижу в четырех стенах не потому, что мне хочется, а потому, что вне их делать мне совершенно нечего.
- Так получается, - пожимаю плечами, - расскажи лучше, как дела на базе.
Мне не хочется с ним разговаривать – да и про работу не очень хочется слушать; но это лучше, чем отвечать на его вопросы и лучше, чем всю дорогу думать о проблемах, которые сейчас я решить не в состоянии.
Майкл, почувствовав это, начинает рассказывать про новый отряд новобранцев, почему-то перенаправленный из Свана сюда – говорит, что это какие-то несносные блатные мальчишки, они плевать хотели на него, не знают значения слова «субординация» и что он вообще не понимает, зачем их направили в Тихий.
- Это просто кошмар, Розмари, - подытоживает он, - мне кажется, что с твоим уходом все начало разваливаться и меня скоро уволят.
Я вздыхаю. Вернулась бы на базу хоть сейчас – но положение не позволяет.
- Есть кое-какие отягчающие обстоятельства, - смотрю на свой живот, - потерпи еще пару месяцев!
Майкл кидает вопросительный взгляд.
- Тебя же посадят? – говорит почти шепотом, - или ты смогла договориться?
Неопределенно пожимаю плечами.
- Я не знаю, Майкл. Мне трудно что-то говорить сейчас, - я оглядываюсь по сторонам. Под яблоней сидит маленькая рыжая девочка и играет в песке, - Фред не сказал ничего конкретного.
- Надежда-то есть?
- Надежда всегда есть, - вздыхаю, потому что сама не верю своим словам, - ты не слышал ничего насчет Захари?
Он молчит. Мы сидим на лавочке, та девочка под яблоней заливисто смеется, когда к ней подходит какой-то мужчина, видимо – отец. Весь в белом, с синими отметками на одежде – скорее всего, врач. Они о чем-то разговаривают, у девочки очень серьезное лицо – почти как у взрослой, - и серые глаза. Мне очень хочется верить, что у моей дочери тоже будут серые глаза, а не глаза Захари, и обязательно длинные волосы, и наверняка она вырастет красивой и сильной – и ее не сломает ни режим, ни жизнь, которая ее ждет.
Да, почему-то я уверена, что родится девочка; кладу руку на живот, сама не замечая этого, и ловлю тревожный взгляд Майкла.
- Так что насчет Захари, Майкл?
- Он, кажется, женился.
Я трясу головой – если бы на ней были волосы, то наверняка бы растрепались и упали на лицо, скрыв удивленное выражение. Волос нет, и видно, как я открываю и закрываю рот в попытке найти слова.
- Да этого быть не может, откуда ты знаешь?
- Поправки в личном деле, я смотрел пару дней назад. Думал, он звонил тебе.
У Майкла есть доступ к личным делам? Откуда? Нет, я понимаю, он у нас главный – но доступ к архивам?
- Он не звонил с того самого момента, как его перенаправили в Сван, - на улице становится прохладно, - кто та несчастная, которой не повезло повесить на себя такое клеймо?
- Я не запомнил ее имени, но точно помню, что какая-то богачка, дочка мультимиллионера, и она не из Сванвейга.
Отхватил себе принцессу откуда-то из Шамлия? Я улыбаюсь и прокручиваю утреннюю мысль: хоть кому-то из нас повезло.
- Ну, это предсказуемо, тебе не кажется? – Майкл нарушает повисшую тишину.
- Холодно, - я наблюдаю за удаляющейся девочкой, свет заходящего солнца падает на ее рыжие волосы и в какой-то момент кажется, что они вот-вот загорятся. – Я загляну завтра на базу?
На базе шумно – как и всегда; в коридорах ходят солдаты, те, кто меня знают, отдают честь и улыбаются приветливыми улыбками, заставляя улыбаться в ответ. Ну да, отдыхайте, пока можете, скоро я вернусь, и вы завоете от переутомления. В голове крутятся ругательства, когда мимо проходит недовольная Амира с ведром в руках – должно быть, она меня ненавидит с тех пор, как Майкл начал проводить со мной больше времени.
Конечно, ей ничего не светит – Майкл тот еще бабник; он не особо верит в чувства и привязанность, и заставить его жениться может разве что Ратуша – да и то придется постараться. Наверняка Амира надеется, что в супруги ему выберут ее – ну и зря, конечно, по рангу мелковата.
- О, сержант Фессельн! – Майкл наигранно удивляется.
- Командир Томойо, - я улыбаюсь.
Он был прав, когда говорил о несносных мальчишках. Они шумели и не обратили на меня никакого внимания, кто-то смеялся, лежа на тренажере, а кто-то отлынивал от работы. Старшему на вид было не более двадцати трех; в большинстве своем это были хрупкие изнеженные юноши, которым место разве что в кресле управляющего – и то нужно будет постараться придать им солидности.
- Только не говори, что ты решил пустить все на самотек!
- Ты предлагаешь еще какие-то варианты, Розмари? Этим щенкам слова сказать нельзя – они сразу побегут катать жалобу, и на эту жалобу ответят!
- А запрос о расформировании?
- Отклонили еще на прошлой неделе. Это продолжается уже два месяца, - он потер лицо ладонью. Они почти ничего не делают, некоторые даже пишут отказные на выезды. С кем тут работать?
Я прохожу от двери и до большого окна в конце зала под вопросительный взгляд Майкла.
- Смотрите, это же та самая…как там ее…
- Да тише ты! Думаешь, она не слышит?
Постепенно они стихают и выпрямляются на тренажерах. Смотрят то на Майкла, то на меня и не понимают, почему нас теперь двое – а я еще и беременная. Я улыбаюсь: когда тебе не приходится ничего делать для того, чтобы утихомирить двадцать пять здоровых парней – это какой-никакой авторитет.
- Мне очень хотелось бы узнать, чем руководствовались в Сване, когда допускали вас к службе, - я начинаю говорить, и голос эхом отлетает от стен, - но, к вашему счастью, это меня не касается. Мне наплевать, какие цели вы преследуете и зачем, но если вам не нравится, что здесь заставляют работать, а не греть свою нежную задницу в мягком кресле – вперед писать увольнительные, желательно всем взводом.
Они тупят на меня свои насмешливые взгляды и рассматривают с ног до головы.
- Вы думаете, вы готовы к войне, если она начнется снова?
- Не начнется! – выкрикивает кто-то, - это же ясно, как божий день.
- Когда мне было шестнадцать, я тоже так думала. Войне это не помешало. Вы никогда не знаете, что ждет вас завтра или послезавтра, через неделю – но вы всегда должны быть готовы к чему бы то ни было, все до единого. И я боюсь, если вы будете вести себя как восьмиклассники, то в случае повторного нападения шансов выжить у вас крайне мало. Вы здесь не для того, чтобы ваши родители гордились вами, говоря на светских раутах, где вы служите.
Ребята совсем затихают и продолжают смотреть на меня. За дверью шумит освободившийся отряд, качающееся дерево бьет ветками по стеклу.
Они совсем ничего не понимают, совсем. Это сейчас у них есть все и открыты все дороги; каждый из них думает, что это – навсегда. Счастливые, но глупые, или глупые, но счастливые – не имеет значения. Когда-то у меня тоже все было, и что теперь?
- Делайте то, что вы делаете ради себя, и тогда, возможно, вы чего-то добьетесь, а не просто будете создавать вид бурной деятельности.
Майкл смотрит на меня, когда я подхожу к двери, дает отряду команду «смирно», и я ухожу, чувствуя, что сегодня я сделала что-то правильное - и что-то полезное.
Я перекидываюсь парой слов с Амирой, но она быстро уходит, ссылаясь на важные дела. Мне бы тоже какие-нибудь важные дела, лишь бы дома не сидеть. За последние три месяца я прочитала столько занудных книг и научилась готовить столько блюд, что рискую превратиться в типичную домохозяйку.
На улице уже порядочно стемнело, а я только выхожу с базы. Вот мне приветливо улыбается наш сторож Джон.
- Вы совершенно не умеете держать язык за зубами, сержант Фессельн.
Ну кто это еще?
Я разворачиваюсь: может, это Захари, просто у него с запозданием сломался голос?
- Но вас слушают, это уже что-то.
Передо мной останавливается высокий парень – я не видела его среди тех новобранцев, но по холеному виду, новой военной форме, сразу догадываюсь, что он – один из них. Он смотрит на меня без враждебности во взгляде, мне даже кажется – с долей усмешки. Почему-то он совершенно не вызывает желания поставить на место и вообще желания отвечать. Я молчу – и он тоже.
- Следите за тем, что вы говорите. Иначе это может плохо кончиться.
- Это угроза? – чтобы смотреть ему в глаза, мне приходится приподнимать голову.
- Это предупреждение, сержант Фессельн. Хорошего вечера.
Я вижу, как фигура незнакомца растворяется в темноте, слышу шум мотора у дороги, и мне хочется верить, что у меня просто нездоровая паранойя, потому что начинает казаться, что все замышляют что-то против меня.
А это уже ненормально.
Дом встречает меня привычной темнотой и неработающей в гостиной лампочкой. Хочется упасть прямо на пол и не вставать с него, пока не поднимут.
Люди вокруг слишком быстро смирились с тем, что происходит. Как будто они не понимают, что ничего еще не закончилось – наоборот, все только начинается. Неужели действительно проще забыть все, что было – или сделать вид, что забыли – чем пытаться бороться? Им есть за что – или просто мне так кажется?
На войне я встретила человека, который говорил, что у нашей борьбы нет никакой цели, и что в конечном итоге она не приведет ни к чему, кроме разочарования. Я не знала, как он держится, хватаясь за эту мысль – и не понимала его. Мне казалось, что мы боремся не просто за себя и нашу свободу – а за что-то большее – за наследие, за будущее, за то, что мы оставим после себя – и это заставляло меня продолжать. А теперь я понимаю, что все это было бесполезно; если люди не хотят бороться – хотя бы ради себя, они не смогут сохранить то, что имеют.
В кармане вибрирует телефон.
«Мисс Фессельн, вы пролистали брошюры, которые я передал вам?»
Фред, как ты вовремя.
Синюю папку я оставила на кухне, рядом с тихийским вестником, в котором сообщалось, что Брайан Кахлет сделал невероятное открытие и воссоздал какой-то вид давно вымершего животного. На лице у Брайана был развод от кофе – надеюсь, он простит мне это.
В папке лежат журналы для будущих родителей, брошюры с советами, справочник с важными номерами, какие-то карточки и плакаты. Пока я перебираю их, на часах загорается цифра три – и как бы хорошо сейчас пойти спать. Но из всей этой горы советов выпадает бумажка с именем, и, кажется, кодом или номером телефона.
Она не могла оказаться здесь случайно – это я точно знаю. Такую синюю папку получает каждая беременная женщина в Сванвейге, и набор журналов одинаковый во всех. Там не должно быть никаких бумажек.
Я различаю почерк Фреда, и, недолго думая, тянусь к телефону.
«Прости, что так поздно, Майкл. Мне нужна твоя помощь»
Он перезванивает практически сразу. Я не знаю, зачем делаю это – но у меня ощущение, что я должна. Эта бумажка с именем доводит мою паранойю до апогея – и единственный выход – разузнать что-то самой.
Ну, или почти самой.
- Ты говорил, что у тебя есть доступ к архивам?