- Значит так, - сказал за ужином Мирослав через несколько дней после того, как я прекратила постоянно спать и принялась потихоньку возвращаться к жизни, - мне нужно вернуться в Бридж где-то на недельку, решить все дела связанные с увольнением и переездом сюда. В общем, все едут со мной.
- Урааа! - тут же воскликнула Камилла.
- Класс, - спокойно кивнула меньшая, но в глазах мелькнул чрезвычайно знакомый мне огонёк.
- Нет, - решительно отрезала я, - у девочек конец четверти, а у Карины тройка, которую нужно исправить и пропуск контрольных будет фатальным.
- Подумаешь, - тут же насупилась дочь, - не годовая же.
- Ага, этого я не учёл, - призадумался Мир, - тогда девчонок не берём.
- И ты будешь её слушать? Мало ли что она скажет, - внезапно вспыхнула Карина, - Я думала, теперь ты всё решаешь.
Мирослав поднял бровь, потом прищурил глаза и наклонился к ней через стол.
- Во-первых, не "она", а "мама", во-вторых, дешевыми подначиваниями меня не проймешь. Есть ещё и в-третьих, чтобы о возможных четвертных тройках я даже не слышал. Всё понятно?
- Блин, зачем ты вообще приехал?! - Карина выскочила из-за стола и прожогом убежала наверх.
Я собралась кинуться за ней, но была схвачена за кисть и осталась.
- Перебесится, - вынес вердикт Мир, - пусть успокоится и поймёт, что демонстрациями ничего не добьешься. Эх, когда-то моя мама просила прощения у твоей за мой характер. Теперь я прошу извинить меня за вот это, похоже, что она унаследовала от тебя только пол. Ладно, возвращаемся к нашим баранам, едем только мы с тобой, девчонки будут дома.
- Нет, - снова качаю головой, всё-таки обеспокоенно поглядывая наверх, - я их самих не оставлю, поезжай сам.
- А я в свою очередь не оставлю тебя. Помимо нестабильного твоего состояния, есть ещё курс медикаментов, который нельзя прерывать, а уколы сами не сделаются.
- Давай поговорим потом, - не выдержав, поднялась и отправилась в детскую.
- Каруся, - я погладила насупленную дочурку по головке, - ну не надо. Мы ещё поедем куда-нибудь вместе, вот начнутся каникулы...
- Он мне не папа, - вразрез с моей тирадой выдала она, скрестив руки и почти касаясь груди подбородком.
- Ух ты, - восхитился образовавшийся в дверном проеме Мирослав,
- значит когда всё идёт по-твоему, то "папочка, спасибо", а когда он функции свои не выполняет, то большой привет. Удобный подход. Полина, пошли, - он развернулся и вышел.
Я осталась, хотела погладить ее по голове, но дочь увернулась.
- Иди за ним, вам всем теперь только он и нужен.
Всё равно схватила её в объятья, пусть она тут же принялась упираться, но я была непреклонна и быстро-быстро зашептала ей на ухо:
- Карина, девочка моя, не надо так себя вести, не ссорься с папой.
- Пусти, - не слишком уверено буркнула она.
Я чмокнула дочь в макушку, знаю, она уже начала успокаиваться, только гордость не позволяет этого показать, но судя по тому, что губы больше не сжаты в нитку, а глаза не сощурены ещё больше, чем это и так предусмотрено природой - она скоро придёт в норму. Отпустила её, поднялась, напоследок погладив по щечке, от чего она почти забыла увернуться, и вышла из комнаты.
- Почему ты за мной не пошла? - мрачно спросил Мир, - Мы должны быть едины в воспитательных действиях, а то быстро превратимся в хорошего и плохого полицейских.
- Если мы должны быть едины, - спокойно ответила я, - то лучше заранее согласовывать, а не просто делать, как считаешь нужным. Потому что я могу считать по-другому.
Теперь он сощурил глаза и, склонив голову набок, принялся меня разглядывать, будто видит в первый раз. Я просто стояла, закусив губу, на секунду пронеслось сожаление о сказанном, которое было тут же отогнано. Как бы его ни любила, я думаю, как думаю.
Он отвел от меня взгляд, бросил его в сторону, ухмыльнулся правым уголком рта, а потом, сделав шаг ко мне, в упор замкнул контакт глаз.
- Ты очень изменилась, Полина. Практически не узнать.
- Да, - голос дрогнул и если бы не столь короткое слово, обязательно разбился бы миллионом осколков. Воспоминание, родившееся в глубине сердца, тут же обожгло, обуглило до четвёртой степени: с Ри мы никогда не спорили, нам даже не было нужды согласовывать. Помимо воли брызгают слёзы.
Ещё шаг и вот уже чувствую его ладони на своей спине, обвиваю его руками, снова содрогаясь в рыданиях. Просто молча обнимает, слегка покачивая. Безмолвно утешая. Просто даёт поддержку. Позволяет закрываться его телом от бездонной пропасти, куда я всё ещё норовлю скатиться.
Просто помогает.
Ничего личного.
От последней мысли хочется зажать рот рукой, развернуться и убежать, но я собираюсь пойти ва-банк, неловко, но решительно тычась в его лицо губами.
Он уворачивается почти так же, как Карина.
- Прости, - бесцветным голосом прошу я.
- Ничего, - он невозмутимо отстраняется, идёт к комоду, достаёт оттуда принадлежности для уколов и направляется в ванную, мыть руки.
Обессилено падаю на кровать.
Ты отомстил мне по полной, Мирослав. И, как понимаю, это ещё не предел.
Он касается меня по собственной воле лишь дважды в день и только во время уколов. Утром мне достаются его пальцы на сгибе локтя и внимательные глаза, следящие за тем, как прозрачное содержимое шприца перекочевывает в мою вену, каждый раз впрыскивая вместе с лекарством малую толику собственного холода. Поэтому я больше люблю вечерние внутримышечные, тогда, по крайней мере, не вижу его сосредоточенного лица и могу дофантазировать, что на самом деле, он, протирая ваткой место будущей инъекции и вгоняя иглу в мою обнаженную ягодицу, вовсе не так бесстрастен, а пока очередные дозы препаратов неторопливо и болезненно входят в плоть, ласкает меня, хотя бы взглядом.
Каждый раз робко жду, что моя беззащитность и частичная лишенность одежды всколыхнут в нем воспоминания и, с силой вдавливая ватку в место укола, он не сдержится и проведёт ладонью по моему телу. Просто так, а не потому, что в этом есть медицинская необходимость.
Но тщетно, он просто хороший доктор, который не может допустить, чтобы мать его ребёнка сошла в могилу от душевной боли.
Ты отомстил мне, Мирослав. Пожалуйста, не надо больше, прошу тебя.
- Так что мы будем делать с поездкой? - спрашивает он, вернувшись из ванной, где мыл руки, плюс утилизировал шприц и остатки ампул в мусорное ведро, - Я в принципе уже всё придумал, но раз ты сказала советоваться, то смиренно жду твоей версии.
- Я останусь, - говорю после двухсекундного колебания, - а уколы может сделать приходящая медсестра.
- Ну, конечно, - с преувеличенной радостью воскликнул он, - а когда ты ночами будешь биться в истерике, она телепатически это почувствует и тут же примчится на помощь. И не надо говорить, что это было давно, целых три дня назад.
- Что ты предлагаешь? - смиренно спросила я, заранее зная ответ.
- Да ничего военного, мы с тобой едем, а детей закидываем Линнет, я с ней уже договорился, пока ты пыталась умаслить Карину.
Вздыхаю, всё равно ведь будет так, как скажет он, залезаю под одеяло и, положив ладонь под голову, долго смотрю в стенку бессонными глазами.
Когда я более менее пришла в себя и смогла вернуться к нормальной жизни всё как-то неуловимо изменилось. Он ежевечерне ложился в постель возле меня, отворачивался в другую сторону и засыпал, хотя я совершенно точно помню, что когда я всё время спала, он обнимал меня, крепко прижимал к себе, иногда целовал в волосы, а теперь всё совершенно по-другому. Хотя его бессознательное тело, видимо, думало иначе, потому что, когда я просыпалась ночью, то обнаруживала его руку на своей спине или пониже, то чувствовала его тесно обнимающим меня сзади, иногда, когда он спал всё так же отвернувшись, я обнимала его сама, а он, бывало, прижимал к себе мою руку, свешивающуюся ему на грудь.
В такие моменты я затаивала дыхание, стараясь подольше не заснуть, чтобы в полной мере насладиться этим почти сворованным единением с ним. Но через время он просыпался, неизменно отстранялся, а если я обнимала его сзади, вставал и шёл в ванную, будто ему зачем-то туда нужно.
Конечно, я понимала, что это значит. Он не хочет быть со мной, и я ему нужна исключительно в роли матери его ребёнка, как ни больно было бы это признавать.
Перед тем как заснуть, принимаю решение оставить его в покое и не поворачиваюсь к нему лицом, несмотря на то, что его ровное глубокое дыхание свидетельствует о наступившем сне.
Договорились с Линнет, перепоручили ей детей, Карина успокоилась и даже была довольна существующим положением. Мы едем в Бриджпорт. В последний раз я была здесь... стоп, не думать, не вспоминать, сейчас всё по-другому, вот на это и нужно опираться. Всю дорогу практически провели молча, я сначала сидела рядом с ним, впереди, но потом после очередной остановки переместилась на заднее сидение. Там было гораздо удобнее исподтишка его рассматривать, смущаясь, когда он бросал на меня взгляд в зеркало.
Ни музыки, ни разговоров, правда, мне совершенно не было скучно, помимо того, что я вкрай заелозила глазами его затылок и руки, ещё с удовольствием глядела на проносящиеся за стеклом пейзажи. Тогда меня посещали совершенно другие воспоминания.
Когда-то мы ехали в Хидден...
- Эт чёрт, ни одной кафешки, ну прям ни одной построить не могли, а есть капец как хочется, - расстроено бросил Мирослав.
- Так давай остановимся, поедим, я бутердбродов сделала на всякий случай и термос с чаем.
- Полька, ты — гений! Дай я тебя поцелую. Сейчас, только съеду на обочину, всё, иди сюда.
Я думала, что он просто чмокнет меня в щёчку, но он, остановив машину, полноценно припал к моим губам.
- Эх, какая красота, сейчас будем кушать, доставай, что ты там припасла.
- Мам, а почему вы всё время целуетесь? - с интересом подала голос с заднего сидения Камилла, завладевшая бутербродом.
Я сделала круглые глаза и чуть не подавилась своей порцией, хорошо что есть отсрочка на прожевать. Но она не потребовалась, потому что Мир тут же ринулся в объяснения.
- Понимаешь, когда люди друг другу нравятся их всё время тянет поцеловать, обнять, провести время вместе. Вот мама тебя постоянно целует, ты же не удивляешься.
- А почему она папу не целует, он ей не нравится?
- Эх, видишь ли, тут дело немного сложнее, мама твоя может целовать только одного из нас, и поскольку она со мной, то целовать может только меня.
- А, поняла, когда папа придёт, то она его тогда поцелует?
- Надеюсь, нет. Кам, не надо притворяться, будто не разбираешься в вопросе, фильмы с мультиками смотришь, там обычно вопрос поцелуев, верности и всего прочего прекрасно освещён. Косуль, налей мне чаю, пожалуйста. Спасибо.
Камилла усиленно приняла невинный вид и захлопала глазками, а я дожевав бутерброд в качестве подтверждения сказанного Миром звонко чмокнула сначала дочку, а потом его.
- Вот здесь я и живу, - бодрым голосом возвестил Мирослав, когда мы добрались вначале до города, потом до его района, а потом, отправив машину в поздемный гараж, поднялись на самую верхотень на скоростном лифте, от которого у меня заложило уши и испуганно забилось сердце.
Осторожно ступая, захожу, осматриваюсь. У него шикарная светлая квартира с огромными окнами и, похоже, вторым уровнем, потому что вижу лестницу, уходящую наверх.
А также нечто такое, от чего становится до одури тревожно, хочется схватить его за руку, но я всё-таки удерживаюсь от жеста, но не от слов:
- Ты полюбил цветы? – в комнате и снаружи на громадном балконе просто какое-то невероятное количество всяческих горшков и ваз.
- Не я, - лаконично подтверждает мою догадку он, почти пугаюсь, но он тут же развеивает сомнения, - моя женщина очень их уважала. Правда, теперь она стала бывшей.
Неизвестно, что хуже, от того, что «моя женщина» теперь относится не ко мне, хочется в безмолвном крике открыть рот.
- Бывшей? Стала? – глупо повторяю за ним слова, хотя на самом деле хочу спросить не это, - Из-за… из-за меня?
- Не обольщайся, - наотмашь, даже не поворачиваясь ко мне, рубит он, - она меня бросила, я поехал на море, чтобы сменить обстановку, решил, что терять мне больше нечего, ударом больше, ударом меньше, поехал к тебе. Дальше ты знаешь. Ладно, переодевайся, я пока закажу какой-нибудь еды, употребим её и спать. Устал как собака.
Киваю. Почему-то рядом с ним хочется вести себя, как раньше, быть той, с которой ему было комфортно, как будто бы это поможет мне сейчас, как будто бы хоть что-то можно вернуть.
Нет, плакать не буду, знаю же, как заканчиваются очередные мои слёзы – бесстрастными объятьями, уколами и парой таблеток.
Он клацает что-то на телефоне, потом идёт в душ, я всё это время сижу на краешке дивана, стараясь занимать как можно меньше места. Мне здесь неуютно, чувствую себя воришкой, обманом пробравшейся на чужую территорию, силой захватившей чужого мужчину и отчётливо понимающей, что возмездие скоро наступит.
Конечно же, у него были другие женщины, как можно подумать, что нет. Конечно же. Просто я не могла подумать, что это будет серьёзно. Я, глупая дурёха, представляла, что все последующие будут, как и раньше вереницей проходить через его постель, не задерживаясь в сердце. Но если он позволил украшать свой дом цветами, значит, она значила для него нечто большее.
А он, возясь со мной, просто пытается излечить свою боль.
Осторожно поднимаюсь наверх, наверное, здесь спальня. Так и есть. Подхожу к зеркалу… и впиваюсь взглядом в открытый косметический набор, стоящий на комоде. Бывшая? Сердце тревожно бьётся, к тому же, озираясь, обнаруживаю ещё несколько флаконов женских духов, обретающихся на столе. Она не ушла? Бросаюсь к шкафу, быстро открываю ящики – женских вещей нет. Значит, ушла так, чтобы иметь повод вернуться… Тревожно. С опаской поднимаю глаза на зеркало.
Какая она? Наверное, моложе и стопроцентно, красивее. Медленно провожу пальцами по своей увядающей коже. Всматриваюсь, зеркальная гладь услужливо демонстрирует морщины вокруг глаз, вокруг рта, усиленную носогубную складку. Лицо, которым я не занималась с момента… и так понятно, с какого момента. Тебе за сорок, Полина, может быть раньше, ты и могла его будоражить, пусть даже не умела одеваться, наносить макияж и вообще была испуганной домашней наседкой, но у тебя, по крайней мере, было молодое тело, которого теперь нет. Грудь не так высока, как раньше, держит форму исключительно благодаря белью, возраст и двое вскормленных детей, конечно же, наложили отпечаток, и он не мог этого не видеть, ведь ночная рубашка превосходно показывает истинные очертания бюста. На бёдрах, некогда поджарых, объявилась дряблая кожа и даже целлюлит. Контур лица стал не таким чётким, двойной подбородок, одинокие седые волоски в шевелюре… Ты на самом деле думала, что он может тебя хотеть?
Мирослав выходит из ванной, испуганно оборачиваюсь, будто бы меня застали на месте преступления.
- Что? – спрашивает он, - Ты на меня так смотришь, явно хочешь что-то узнать, вот я и интересуюсь, что?
- Она не забрала косметику, значит, ещё вернётся, - зачем-то сообщаю я.
- Ну и? – безразлично бросает он, но тут звенит домофон и он спускается вниз, - Поль, иди сюда, еду принесли, давай.
- Просто, если она вернётся, а тут я… Может быть, у вас бы ещё что-то наладилось, - продолжаю свою линию, находя какое-то мазохистское удовольствие в том, что пытаюсь толкнуть его к неведомой женщине, обожающей цветы. А может быть просто хочу выцыганить подтверждение тому, что я лучше, что ради меня… хотя, будем честными, не ради меня. Ради Карины.
- Полин, - он морщится, - не надо, а? Ты прекрасно понимаешь, что я буду жить с вами и от того соберётся она вернуться или не соберётся, ничего не изменится. К тому же причина, по которой мы разошлись, не пропала, а значит любое воссоединение чревато лишь продлением агонии.
Молча едим, столик практически утыкается в ночной город, он не бросает на меня ни одного взгляда, а мне жутко неуютно.
После ужина я отправляюсь в душ, а потом, воровато скользнув обратно в спальню, застываю на пороге. Он, укрытый каким-то пледом спит на диване, а расстеленная кровать с откинутым пологом одеяла дожидается явно меня.
Просто не хочет со мной спать в одной постели…
Несмотря на всё ещё влажные волосы спускаюсь вниз, выхожу на балкон (если можно так назвать огороженную площадку на крыше размером в половину квартиры). Внизу простирается город. Большой, шумный, незасыпающий, блистающий неоном и проносящийся далеко внизу мелкими, но быстрыми точками. Интересно, сколько раз он стоял здесь, вдыхая ночной, лишённый горячности солнца воздух.
У него была женщина… Конечно, он как-то жил, работал, встречался с людьми, вернулся из Африки, так ни слова мне об этом и не упомянув. Я потеряна для него, остались только память, да наша общая дочь. И Камилла, к которой он невероятно привязался.
Так и останется, у него своя память, а у меня своя. Ри, ты хотел, чтобы я его нашла, вот он здесь, но только всё не так. Бросив последний горький взгляд на город, отправляюсь спать.
Так проходит три дня. Он сказал, что неделю ему нужно отработать полноценно, потом можно будет уехать. Приходит очень поздно, ест и падает в кровать. После недолгих препирательств я добилась, чтобы он не спал на диване, правда, он настолько устаёт, что практически сразу выключается и почти не меняет позы во сне, поэтому ладонь на спине мне больше не светит.
Я днями болтаю с дочками, говорю с Мотькой по скайпу (они почти совсем перебрались во Францию, то ли ей простили молодецкие выходки в аэропорту, то ли она стала такой знаменитой, что теперь позволено больше), готовлю ужин, Гуляю мало, боюсь надолго покидать дом, вдруг она придёт, а меня нет.
Помимо любви к цветам, теперь знаю, что её зовут Клара (среди бумаг нашла старенькую квитанцию на имя Клары Реджхольд), она рыжая (в свалке вещей в ящике обнаружила расчёску с рыжими волосами), сентиментальна, иначе не стала бы дарить Мирославу полудетскую открытку на день рождения. У неё безупречный вкус, о чём свидетельствует кухонная посуда (он никогда таким не заморачивался, значит выбирала она), она была неплохой кулинаркой судя по набору специй, а также неплохо управлялась с дрожжевым тестом, которое никогда не было мне подвластно. У неё сухие волосы, как гласит этикетка на полупустой баночке шампуня, она любила играть в простенькие компьютерные игры, судя по рабочему столу ноутбука, любила читать, ведь полки книжного шкафа зияют неравномерной пустотой извлечённых оттуда книг. Если бы кто-то меня спросил, зачем я превращаюсь в детектива, только за ним закрывается входная дверь и вовсю принимаюсь искать детали, которые позволят создать её образ, я бы не смогла ответить. Я не знала, зачем мне это нужно, ведь находя лишнее подтверждение её существования и важности для него, я испытывала боль, но всё равно продолжала копаться в его вещах, их вещах...
Я оказалась права, она вернулась. На исходе четвёртого дня я, заканчивавшая готовить ужин, вздрогнула от того, что в замке входной двери повернулся ключ.