[BadTouch]

Итак, ура!!! От слов я наконец-то могу перейти к делу! Я это все-таки это сделала, даже и не верится, что смогла...с апреля так много воды утекло...надеюсь, что вы еще помните, чем дело кончилось Отчет писался тяжело, скрины давались нелегко, хочется верить, что я не совсем разучилась что-то делать. В общем, как всегда, очень жду первых отзывов

Теодор Орсини пришел в ярость, увидев Эделайн в компании Курта Лайлса, преподавателя с факультета органической химии. Девушка о чем-то говорила с ним, то и дело кокетливо улыбаясь. Наблюдая за этими двумя, Тео зло сжимал кулаки, лицо его было мрачно, а губы враждебно скривились. Теодору было известно, какие сплетни ходили об этом типе, а когда один из его приятелей, потягивая пиво на вечеринке, небрежно заметил, что Эделайн «путалась с химиком»», он чуть душу из него не вытряс, раз и навсегда запретив распускать подобные слухи о его девушке.
– Ладно, ладно! – взмолился парень. – Мало ли что болтают! – похрипел он. – Я понял, Тео! Хватит!
Тео знал, что Лайлс не преподавал в группе Эделайн и, согласно его логике, разговаривать им было не о чем.

Стоило в его мозгу засесть какой-либо навязчивой идее, и жизнь становилась просто невыносимой. В последнее же время он был одержим ревностью и подозрениями в адрес Эделан, с которыми не мог ничего поделать. В такие минуты он себя не помнил от злости; яд ненависти и безрассудной ярости заполонял все его существо, и противостоять этому было невозможно: такова была его натура. Природа этих острых приступов ревности была безумна и не редко служила причиной многих его бед. Поведение Эделайн казалось ему оскорбительным; вспоминая недавний завтрак, с такой любовью приготовленный им для Иди, и то, как они дурачились тем утром, Теодор испытал настоящую ненависть. Невыносимое чувство – смесь досады, горечи и предательства – охватило его. В таком состоянии он и мысли не допускал о том, что разговор его девушки с преподавателем был лишен всякого подтекста, по крайней мере, в этот раз.

Он видел, как она заговорила с ним первой, очаровательно улыбаясь. Смотреть на них было больно, особенно теперь, когда он собирался пригласить ее в Монте Висту, чтобы познакомить со своими родителями, показать свой родной город, сделать частью своей жизни. Страстная недоверчивость и мучительное сомнение в верности Эделайн сводили его с ума. Это было иррациональное, первобытное чувство, с которым он ничего не мог поделать. Оно застило ему глаза, превращало в монстра и абсолютно лишало рассудка. Но таков был Теодор Орсини, и он понятия не имел, что Эделайн, чисто из женского любопытства и пользуясь возможностью случайной встречи, решила узнать у Курта, что показал углеродный анализ картины, обнаруженной Матиасом Д’Авуарье.
***
Близились рождественские каникулы, и дух надвигавшегося праздника витал в воздухе. В витринах магазинов обосновались остролист и омела, повсюду вспыхнули алой россыпью пышные кусты пуансетии, подарив студенческому городку особое очарование.

Позади остался трудный семестр, и студенты, сдав последние зачеты и экзамены, паковали чемоданы, собираясь провести каникулы в семейном кругу. Беспощадные преподаватели сделались сговорчивее и добрее – никому не хотелось принимать зачеты накануне праздника, и даже самые нерадивые избавлялись от последних хвостов и закрывали сессии. Но не все в студенческом городке разделяли общее веселье по поводу долгожданного отдыха и скорой поездки домой. Для Эделайн возвращение в Твинбрук носило, скорее, изгнаннический характер. Одна лишь мысль о том, что ей придется изображать радость, оказавшись за праздничным столом дома, угнетала; она и думать не могла, что нужно будет казаться счастливой, чтобы не расстраивать папу с мамой, когда, на самом деле, на душе скребли кошки. Кое-как запихав в чемодан свои вещи, и с трудом закрыв его на молнию, Эделайн со злостью пнула несчастную, видавшую виды, дорожную сумку, заметив на кресле свитер, который она забыла сложить. Она упала на кровать и беспомощно разрыдалась. Конечно же, чемодан был тут ни при чем. Досаду и злобу, которые она испытывала, лишь усугублял всеобщий ажиотаж по поводу этого дурацкого праздника! Все вокруг казались настолько озабоченными своими планами, поездкой домой, волнительным моментом встречи с родными и друзьями, что совсем не обращали на нее никакого внимания. А виной всему была размолвка с Тео. «Размолвка!» – усмехнулась про себя Иди, вспомнив, как назвала Кэрри их ссору с Теодором. Да это был сущий ад, а не размолвка!

Самое страшное, что теперь ничего нельзя было поделать. Нечего было даже и думать о том, чтобы разговаривать с этим человеком после всего, что он ей наговорил, а сам он не предпринимал никаких действий, чтобы помириться. Теодор даже слушать ее не стал, с порога обозвав лживой лицемерной тварью. Самое обидное, что эти слова до сих пор звенели в ушах, и от этого становилось еще хуже. Он много чего сказал в тот день, кричал, что она продолжает путаться со всеми подряд у него за спиной, и что слухи, в которые он отказывался верить до последнего, оказались правдой.

Иди чувствовала себя странно. Сначала она опешила от неожиданности. В какой-то момент ей стало даже смешно от всего этого бреда, что он нес с такой горячностью. Ей казалось, что она не должна оправдываться, тем более, что не считала себя ни в чем виноватой, но стоять молча, когда тебя поливают грязью, тоже было не в ее стиле.
– Я не хочу, чтобы меня обсуждали за спиной, говорили, что моя девушка ведет себя, как проститутка, – орал он. – Если тебе не достаточно меня одного, значит, в моей жизни тебе не место!
– Ты больной, одержимый ревностью ублюдок! – крикнула она, вылетая из двери его дома. Больше они не разговаривали.

На вечеринках, на которых они иногда встречались, Теодор всегда был в обнимку с какой-нибудь девицей. «И кто после этого потаскуха?» – думала Эделайн. Кэрри говорила подруге, что Теодор делает это со зла, из желания насолить ей, и что, по большому счету, все его попытки найти ей замену выглядят со стороны довольно жалко. Отчасти это было правдой, хотя Теодор действительно хотел найти себе «другую Эделайн», девушку, которая смогла бы зажечь огонь страсти в его груди. Как ни странно, но подсознательно он искал в отношениях именно то, что так мешало ему спокойно жить: страсть, овладевающую рассудком и подчиняющую все мысли, чувства и желания. Но все эти девушки, какими бы хорошими, милыми, умными и красивыми они ни являлись, не вызывали у Тео того же урагана чувств и эмоций, которые он испытывал рядом с Иди.
16+

С этими девушками Тео с легкостью забывал о том, что такое ревность, и ради них не хотелось вставать по утрам, чтобы приготовить завтрак. Бывали ночи, когда он, выпив на вечеринке, приводил в свой дом очередную красотку, и, занимаясь с ней любовью, закрывал глаза, представляя, что нашел, наконец, то, что искал. Но утро развеивало не только алкоголь, вместе с ним исчезала и уверенность в том, что перед ним была та самая, единственная и неповторимая. И это было мучительно больно. Эделайн же не знала, что именно тянуло ее к этому человеку. Его тяжелый нрав, взрывной характер и умение наговорить кучу гадостей с легкостью прощались, когда Теодор сменял гнев на милость. И, наверное, она бы не думая его простила, явись он с повинной, но Теодор не спешил с извинениями и, судя по всему, так же готовился к отъезду в родной город, а, значит, их примирение, если ему вообще суждено произойти, откладывалось на весьма неопределенный срок.
***
Сердечно попрощавшись, мы расстались с Кэрри до следующего семестра. Через две долгих недели мы вновь встретимся здесь, и кто знает, как может измениться моя жизнь за это время. Трудно будет пережить эти чертовы каникулы, не в радость мне праздники с их весельем и всеобщим радостным оживлением.

Но вещи упакованы, и билет куплен, поэтому ничего другого мне не остается. Итак, в ожидании такси я вышла на улицу. Сонный городок, с головой забравшийся под снежное покрывало, был похож на ворчливого старика, недовольного и брюзжащего, которому молодежь, несмотря на раннее утро, мешала наслаждаться тишиной и размеренностью привычной для него жизни: все куда-то бежали, громко разговаривали, спешили и поторапливали друг друга. «Может, родной дом даст мне сил, поможет справиться со всеми переживаниями», - подумала я, когда из-за угла дома показалось такси. Водитель любезно помог мне погрузить чемодан в багажник, отпустив при этом несколько дежурных шуток по поводу содержимого дамских сумочек но, заметив, что я была не в настроении шутить, вскоре поумерил свой пыл, и остаток пути мы ехали молча.

- С Рождеством, мисс, – весело крикнул он, когда я, застучав колесами чемодана по мостовой, направилась к главному входу на станцию, – и хороших вам каникул!
У меня было немного времени в запасе, и я решила выпить чашку кофе в надежде хоть как-то поднять себе настроение, но, увы, привокзальное кафе нисколько этому не способствовало. Кофе оказался отвратительным, а официантка хамоватой и неприветливой. Когда объявили посадку на поезд до Твинбрука, я не спеша направилась к перрону. Уже в вагоне я заметила непрочитанное сообщение, и больше всего на свете мне хотелось, чтобы его отправил Тео, но увы…его автором был Винс, который заботливо интересовался временем прибытия моего поезда.

«Иди, привет : ) Если не хочешь свести маму с ума, сообщи, во сколько и каким поездом приезжаешь в Твин, а то она заставит нас с отцом разбить палатку прямо на вокзале : )) Мы уже второй день мотаемся по супермаркетам, она наготовила на целую роту)) Ждём!)» - гласило послание от брата. Я невольно улыбнулась, представив папу и Винса поднимающимися по ступенькам дома с огромными пакетами, и маму, деловито наставляющую девчонок на кухне. Мне стало стыдно, что я забыла сообщить родным номер поезда и время прибытия, заставив маму переживать. «Они же меня ждут, готовятся и, наверняка, накупили кучу подарков, а я даже о них не думала», - мелькнула досадная мысль. «Ведь никто, кроме родителей, никогда не будет так меня ждать и любить…» - размышляла я, наблюдая за тем, как по перрону сновали пассажиры, кое-где в толпе мелькали форменные фуражки носильщиков, и туда-сюда катались тележки с чьим-то багажом. Хаос, царивший на вокзале, напоминал мне собственные чувства, такие же смешанные и беспорядочные, как всё, что творилось сейчас на улице. Праздничная суета, наполненная радостными мыслями о скорой встрече с родными и близкими, меня раздражала. Не потому, что мне не к кому было спешить, конечно, нет…я очень люблю свою семью, маму и отца, своих сестер и брата, и благодарна судьбе за то, что мне так с ними повезло. Но если бы только мы помирились с Тео, если бы только он не был таким идиотом, чёрт его дери!
Я спрятала чемодан, достала книгу, на которую все не хватало времени в универе, и принялась читать, спасаясь от своих мыслей, но чтение меня не увлекало, и очень скоро я переключилась на заснеженные пейзажи, пролетавшие за окном поезда. Занесенные снегом поля и скованные льдом речушки, пушистые ели, укутанные белыми хлопьями - всё это было похоже на сказку, в которой мне было как-то неуютно…День тянулся ужасно медленно, и я с трудом дождалась вечера с тем, чтобы забыться сном, но выспаться так и не удалось, я без конца ворочалась и с трудом дождалась рассвета.

Взглянув в окно, я не заметила больших перемен: все те же бескрайние снежные равнины и леса, но в то же время, я ощутила какой-то невероятный прилив бодрости и энергии, которые трудно было объяснить в столь ранний час. Но время шло, и мной овладело какое-то радостное волнение, ведь теперь за окном лениво проплывали знакомые мне с детства места. Они словно придавали сил и наполняли меня решимостью. Я вспомнила казавшиеся такими далекими прогулки по родным лесам, душистые травы, которые вновь проснутся весной и наполнят опушки лесов своим божественным ароматом; как я, будучи ребенком, пропадала на природе, часами любуясь полями родного Твинбрука. На душе стало легче, близость дома придавала сил, и я с нетерпением ждала встречи с городом, в котором родилась.
***
Еще из окна поезда я заметила Винса и папу, которые весело улыбаясь, помахали мне рукой. Обняв их по очереди, я (чего, признаться, совсем от себя не ожидала) принялась нести всякий бред о том, что тут почти ничего не изменилось, и что старый товарный поезд так и стоит на своем месте, хотя мэрия обещала убрать его еще год назад, так как его облюбовали местные наркоманы.

- У нас все по-прежнему, - сказал папа, - правда, дамбу отремонтировали. А больше новостей особых и нет.
- Ты готова к празднику желудка, Иди? – со смехом поинтересовался Винс. – Уж мама постаралась, ты ее знаешь. Сегодня отметим твой приезд, - вводил он в курс дела, - тихо, в узком семейном кругу, а вот за-а-а-втра, - протянул брат, - мужайся! Будут все: Брайан с Кокто, дядя Энтони и бабуля…
- О! Тяжелая артиллерия! – улыбнулась я. – Ну, предупрежден, значит, вооружен. Ничего, переживем как-нибудь.
За такими разговорами мы и добрались до дома. Знакомые до боли улочки и площади, старая набережная – все казалось таким красивым и родным! Когда же, наконец, вдали показалась Рю де Стерлинг, я громко прокричала «Ура! Дом!» Папа посмотрел на меня в зеркало заднего вида и задорно улыбнулся:
- Мама уже ждет, - сказал он.

На крыльце, накинув пальто, стояла мама. Мамочка! Моя милая, добрая и самая лучшая на свете мамочка. Сердце мое радостно сжалось и, едва только машина притормозила, я, как сумасшедшая, бросилась ее обнимать.

Даже не думала, что я так соскучилась. Манон и Мэрион счастливо улыбались, выскочив на крыльцо совсем раздетыми.
- Вы с ума сошли, - прикрикнула мама, заметив подобную выходку. - А ну марш в дом!

Обнимались мы уже в холле. Черт возьми, как же здорово вновь оказаться дома!
- Все уже готово, мойте руки и садитесь за стол, - командовала мама, нарезая хлеб. Девчонки, словно бабочки, порхали туда-сюда, расставляя приборы и тарелки. Дома стоял божественный аромат свежей выпечки, и настоящего, маминого, обеда. Я кинулась искать Фурию, маленькую черную негодницу, развалившуюся, как оказалось, на диване в гостиной.

Она степенно дожидалась, когда же я, без суеты, чинно и благородно, подойду и поздороваюсь и с ней. Обиделась!
- Ты сама не захотела со мной ехать, - сказала я, подхватив теплый комок черной лоснящейся шерсти и прижав его к груди. – Ну, хватит уже дуться!

Зеленоглазая лентяйка довольно зажмурилась и впервые за столько времени я услышала, как она мурлычет. Да, ради таких моментов стоит жить!
Мы весело болтали о всякой ерунде, я порадовала родителей тем, что вовремя закрыла сессию, и дела мои в университете шли неплохо. Мама ласково улыбалась, а отец ставил меня в пример Винсу, который, по его мнению, был единственным в семье, кто совершенно не хотел учиться. Для них я была любимая дочь, умница-студентка и примерная девочка. Какое счастье, что они даже не догадываются о том, что осталось в университете: Лайлс, безбашенные вечеринки и Тео…Было приятно вновь почувствовать себя Иди, в которой все просто души не чают, маленькой, всеми любимой девочкой. Между обедом и чаем было решено сделать перерыв, потому как торт, который был испечен специально по случаю моего приезда, уже не мог поместиться в наши животы. Мы переместились в гостиную, в которой весело потрескивал камин, и атмосфера была особенно теплой и уютной.

- А у нас тут событие! – вдруг вспомнила Манон, и по лицу ее было видно, что она очень рада тому, что заговорила об этом первой. – Мистер Д’Авуарье, директор местного театра и конезаводчик, - пояснила она, заметив мое недоумение, - он…
- Тот самый Д’Авуарье, которого мы повстречали верхом на лошади, помнишь, Иди? – спросила мама, решив, что я до сих пор не понимаю, о ком идет речь. – Я тогда взяла тебя собой фотографировать.
- Да-да, - быстро ответила я,- конечно, помню. «Как же мне его не помнить», - про себя подумала я.

- Ну так вот, - продолжала Манон, - сразу после Рождества он устраивает в Твинбруке грандиозную пресс-конференцию, на которой, как он сказал, собирается сделать одно очень важное в мире искусства признание. У нас тут та-а-акой ажиотаж, представляешь! Говорят, что в нашей старенькой «Твинбрук Инн» уже не осталось ни одного номера! Всё забронировано журналистами и искусствоведами!
- Ничего себе! – воскликнула я. – А ты, пап, - обратилась я к отцу, - говоришь, что у вас ничего нового!
- Да я как-то и забыл…точнее, я уже настолько свыкся с идеей организовать эту конференцию, что она больше не является для меня новостью, - улыбнулся он. – Мистер Д’Авуарье часто говорит об этом на работе.
- И чем же он собирается удивить мир? – улыбнулась я.

- Он без устали твердит о том, что человечество, наконец, обретет неизвестный шедевр великого мастера. Причем он готов предъявить как сам шедевр, так и доказательства его подлинности, - сказал отец. – Да мы и сами в неведении, - добавил он, - Матиас не хочет портить нам сюрприз.
- Что-то мне не верится в то, что все эти люди готовы бросить свои дела и приехать в Твинбрук только потому, что директор никому неизвестного театра делает такие громкие заявления, - я старалась звучать как можно более равнодушно. «Неужели Лайлс тогда сказал мне правду? Его слова были больше похожи на желание поскорее от меня отделаться…» - думала я.
- Мистер Д’Авуарье – довольно уважаемый человек с хорошей репутацией, Эделайн, - возразил папа, - у него большие связи в мире искусства, поэтому многие знатоки прекрасного места себе не находят – все в ожидании сенсации.
- Ну что ж, - сказала мама,- поживем-увидим, - а теперь пойдемте пить чай! Все снова переместились на кухню.

Да, ну и дела. «Уважаемый человек с хорошей репутацией» не станет бродить ночью в темной подворотне, да еще и с пистолетом в кармане. Хотя… все в этом мире относительно. Не окажись Матиас тогда на заднем дворе грязного бара, кто знает, что могло бы со мной случиться. Да и потом, а вдруг именно в эту ночь он выкупил у какого-нибудь контрабандиста свой бесценный шедевр? Вырвал его, так скажем, из отвратительных лап жадного до денег мерзавца? Что ж, если это так, то имея дело с подобными людьми, нужно быть на чеку, тут уж и оружие не помешает. Эта странная мысль, так неожиданно пришедшая в мою голову и так не вязавшаяся с образом благородного аристократа, понравилась мне до такой степени, что я была почти уверена в правдивости подобного предположения. Так, рисуемый моим воображением портрет Матиаса Д’Авуарье приобрел еще одну загадочную и весьма романтическую черту. Его образ, все еще мистический и полный загадок, тем не менее, стал на один взмах кисти полнее, и это не могло не подогревать мое любопытство.

За чаем я все еще витала в своих мыслях, в пол-уха слушая беззаботную болтовню девчонок. Впервые за последнее время я могла думать о чем-то, кроме Тео, и это приносило мне немалое утешение. Удивительным образом судьба сталкивает нас с Матиасом снова и снова, будто показывая мне разные стороны его натуры и напоминая о нем в те моменты моей жизни, когда я совершенно забываю о его существовании.
- Мы купили елку, - сказала Мэрион, ставя чашку на стол, - но она до сих пор стоит на веранде не распакованная. Манон сказала, что хочет наряжать ее вместе с тобой.
Я подмигнула сестренке. Какая же она милая! Странно, конечно, учитывая весь мой «колдовской» опыт, но я обожаю украшать елку. Наверное, потому, что я не считаю Рождество каким-то религиозным праздником, а просто поводом приятно провести время в кругу близких и родных тебе людей.
- С удовольствием, - улыбнулась я. – Завтра с утра и нарядим.
- Да, завтра у нас много дел, - присоединилась мама, - елка, ужин, гости! Надо все успеть. С одной индейкой возни сколько, - причитала она, - без помощников мне будет не обойтись, - мама обвела взглядом стол, как бы намекая на то, что Винс и Мэрион должны быть готовы к этой непростой участи.

- А что сразу я? – возмутилась Мэрион. – Можно подумать, что Манон будет наряжать свою елку весь день. Так нечестно!
- Конечно, мы тебе поможем, - сказала я, успокаивая маму. – Более приятного занятия я и представить себе не могу.
Я с радостным волнением подумала о предстоящей встрече со старым подвалом, своими книгами, банками и склянками, по которым я, разумеется, очень соскучилась. Но этот трепетный момент я решила отложить до следующего дня, потому как просто с ног валилась от усталости. Впереди меня ждало столько всего интересного, что я никак не могла нарадоваться своему возвращению домой, вспоминая вчерашний день, проведенный в дороге, как дурной сон. Все было не так уж и плохо.