Я уплывал. Часами днями, невообразимо длинными отрезками времени носился по белесой невесомой безмятежной субстанции, вяло перемещался по её недвижимой взвеси не испытывая ни тревог, ни сожалений, ни каких либо других эмоций. Поверхность моей души была столь же ровна, как и мучнистая вязь неведомой природы, окружавшая меня со всех сторон.
Не знаю сколько времён так продолжалось, может пару лет, а может секундная стрелка всего лишь с десяток раз пробежалась по вечной своей траектории между единицей и дюжиной. Не знаю, просто в какой-то момент младенческую суть моего сознания прорезала не знаю откуда взявшаяся мысль.
"Ойди"
Я почти не помнил, что должно означать сочетание этих то ли букв, то ли звуков, но оно отчётливо отзывалось в сознании болью. Не резкой, выжигающей внутренности, а какой-то привычной ноющей занозой, которая застревала некой метафизической оскоминой, мешала, выдергивала из безмятежно-блаженного моего состояния, всё больше и больше проявляясь в сознании, пока я вдруг не оказался способен на первые зачатки осознанности.
Что такое "Ойди"? - таким был первый из моих вопросов, которые вслед за пионером посыпались будто из рога изобилия, успевай лишь подставлять ладони. Что здесь? Где я? И самое главное: "Что такое "я"?
Я цеплялся за эти будоражащие мозг непонимания, напрягал никогда не виденные мной извилины, я пытался, карабкался, дрался на неосознаваемую гору, пытался всплыть на поверхность, глотнуть спасительного кислорода, пока, наконец...
- Ну здравствуй, - в моём ослепленном лекарствами, растерявшем добрую половину нейронных связей, неспособном собрать многочисленные отделы воедино мозгу прозвучал некий вкрадчивый голос, - ты, конечно, сейчас не готов к связной речи, просто слушай и постарайся запомнить.
Пространство доселе унизанное слабоколышащимися островками вдруг покрылось прозрачными серыми пятнами, замельтешило черно-белым снегом будто экран в отсутствии телесигнала, зарябило так, что захотелось зажмуриться. Было бы чем это сделать, конечно.
Однако моих неизвестно из каких глубин выуженных силенок хватило на один-единственный вопрос: « Кто?»
Едва ли я смог выговорить его вслух, скорее он пронесся мелкой дрожащей рябью по самой кромке моего сознания.
- Кто я или кто ты? - уточнил невидимый собеседник, но, не дождавшись моей попытки вытащить колебания сожжённого мозга на поверхность, ответил сам, - в сущности, ответом на оба варианта будет одно и то же слово, но к этому тебе нужно прийти позже и самому. А пока предлагаю на досуге поразмыслить над тем, почему с тобой случилось именно это и именно сейчас? До связи.
И таинственный голос оставил меня в отсутствующем тёмном пространстве, которое впрочем, скоро таковым быть перестало, потому что я смог...
Открыть глаза.
Зрение упорно не хотело подчиняться, являя весьма расплывчатую картинку, которую я усиленными морганиями пытался поставить на место..
- Привет, - торопливо зашептал кто-то мне на ухо, не дожидаясь пока я там обрету счастливую способность видеть чёткие предметы, - только не дёргайся, ладно?
Пересохшая гортань не смогла выдать ничего иного кроме жухлого негромкого хрипа, но и этот недозвук здорово всполошил моего случайного соседа так, что он усиленно зашипел, кладя руки мне на грудь.
- Тихо, не вздумай кричать, будет только хуже. Я перестал тебе колоть назначенное, поэтому ты пришёл в себя. Не знаю, слишком много в твоей карте непонятного, мне кажется, тебя закрыли здесь, потому что не хватало улик, чтобы посадить. А ещё твоя жена шушукалась о чём-то с главврачом, я видел!
Глаза, наконец, могут передать в пыльный, плохосмазанный мозг хоть какое-то подобие изображения и передо мной возникает встревоженное лицо говорящего. Изо всех сил цепляюсь, впечатываюсь, стараясь рассмотреть каждую деталь его лица, будто от этого зависит моя жизнь, впрочем, в какой-то мере так оно и есть. Мне сложно понимать, что он говорит, в голове вяло шебуршится одна-единственная мысль, подобная глубоководной неповоротливой рыбине, раздавленной многотонной водной тяжестью: «Надо выбираться».
Нет, это не решение, не позыв к действию, полудрожащие движения, которые я могу осуществить отлитыми из свинца конечностями, не предоставляют ни капли манёвра. Выбираться нужно не буквально. Метафорически. Да, если я способен на такие сложносочинённые для нокаутированного мозга понятия, то ещё не всё потеряно.
Но пока я просто из-под полуприкрытых век созерцаю лицо своего спасителя. Разум, истощённый депривацией, не имеющий пищи помимо блёклых галлюцинаций бессознательного бреда почти стонет, наполняясь информацией окружающего пространства, подобно тому, как иссушённая полуденным зноем земля торопливо впитывает благодать случайного дождя.
У него карие глаза, подвижные узкие губы и нос с небольшой горбинкой. Морщины отсутствуют, кожа свежа, должно быть парень ещё молод. Да, именно парень, тембр голоса не позволит спутать слышимое с тонкоголосыми девичьими речами.
- Ну ладно, - его рот растягивается в улыбке, - не буду утомлять, приходи в себя. Главное, не издавай звуков, - выдаёт мне указание напоследок.
А я… оказываюсь способен на кивок.
Оставшись в одиночестве, посвящаю всю имеющуюся в моём распоряжении бесконечность попыткам наладить контакт с собственным телом.
Вначале приходится довольно сложно, конечности будто обладают многотонным весом и никак не желают отрываться от горизонтальной поверхности жёсткой кровати, но потом упорно посылаемые мной импульсы достигают цели, и я могу слегка приподнять ногу, а потом провести подрагивающей рукой по туловищу. Спустя какое-то количество попыток, утомлённый непосильным трудом, проваливаюсь в вязкую мутную жижу сновидений.
Первый шаг по пути наверх был успешным.
Мне было сложно отслеживать время, когда в твоём распоряжении не оснащённая оконным проёмом коробка, кровать да белёсая металлическая дверь, довольно проблематично понять какая часть суток господствует сейчас за стенами, сколько раз небесное светило пробежалось от рассвета к закату, исчисляется ли бесконечность, проведённая здесь неделями, месяцами или, быть может, я нахожусь взаперти уже несколько лет.
Впрочем, нет, годами не пахнет уж точно, отрастающие волосы не так длинны, чтобы это было так. Хотя я вполне могу спросить у своего вызволителя, юного восторженного парнишки, которому так неосмотрительно доверили не только медицинские манипуляции с моим, предположительно уже лишённым разума телом, а ещё и уход за ним в гигиеническом плане. Спросить могу, но вряд ли стану это делать, почему-то мне кажется, что информация о том, сколько я уже здесь, припечатает меня похлеще могильной плиты. Непонятно откуда взявшаяся тревожность твердила мне, что время ограничено, вот уж не знаю чем, а пока я нахожусь в неведении ещё можно как-то повлиять на эту эфемерную субстанцию.
Мой спаситель появлялся чрезвычайно редко и чрезвычайно ненадолго, постепенно охладевая к моей персоне и заметно нервничая от того, что обман может вскрыться. Порыв человеколюбия грозил ему, как минимум, лишением места работы, как максимум, привлечением к ответственности за халатность. Мне было удивительно, что здесь, в затхлой комнатушке без окон не появлялся никто кроме него, ни доктора, ни уборщицы – никого, только он выполнял все нехитрые функции, призванные помочь поддерживать жизнедеятельность моей персоны, но возможно парень специально так устроил, чтобы никто не смог открыть истинное положение дел. А на сегодняшний момент практически перестал со мной разговаривать, испуганно шныряя глазами по сторонам, как только я подавал голос.
В моём распоряжении оказалась громаднейшая тонна досуга, который я бы мог проводить как заблагорассудится, да только потратить его было решительно не на что. Не блещущий просторами куб моей камеры был изучен вдоль и поперёк ещё в первое моё время пребывания здесь, когда я пошатываясь и глубоко дыша проводил постепенно возвращающими чувствительность ладонями по выкрашенным стенам, радуясь, что могу ощущать хоть что-то. Теперь же я знаю об этой комнатушке всё. Мной рассмотрены и чуть ли не классифицированы все трещины, пятнышки и шероховатости, страдающий от нечеловеческой пытки бездеятельностью, я даже прикидывал объём этого места в кубах, представлял его наполненным разными субстанциями, которые переводил в килограммы, фунты, унции и все единицы веса, какие только мог припомнить.
Я тихонько ныл себе под нос все, выплывшие на поверхность осознанности песни, пытался возродить перед внутренним взором лица одноклассников, вовсю старался не дать себе окончательно увериться в том, что в моей жизни никогда не было ничего кроме этой вот, безликой стандартной комнаты.
И никогда больше не будет.
Я упорно старался гнать от себя эту заполошную мысль, тут же наполняющую душу то отчаянием, заставляющем бросаться на пол, чтобы хоть немного охладить внутренний неуёмный жар, то глухой тоской, ведь, будем честными, на самом деле это тупик. Как я могу выбраться отсюда, да и куда мне выбираться? Выйти в мир голым, без документов, денег, пристойной одежды, в стране, где меня подозревают в убийстве и в любом полицейском участке есть доступ к базе данных, хранящей мои отпечатки пальцев. Как? Куда? И самое главное…
Зачем?
Что дальше? Зачем мне возвращаться в этот мир, прекрасно обходившийся без моей скромной персоны и великолепно продолжающий обходиться и дальше. Кому я тут буду нужен, и в чём будет смысл моего тут пребывания?
Здесь меня никто не ждёт, никто по мне не скорбит, в отличие от того, другого мира из которого я вдруг внезапно выпал, вернувшись в здешнюю неуютную реальность. Там осталась она, та, которую я едва-едва обрёл, лишь на несколько мгновений получил возможность утолить собственную исстрадавшуюся внутреннюю пустошь, завернуться в облако её волос, мягко струящихся по моей обнажённой коже, объединиться и так безжалостно разорвав все мыслимые и немыслимые тонкие нити протянувшиеся между нами, исчезнуть.
От этих мыслей хотелось только выть, вопрошая у неведомых существ, умудрившихся так криво сколотить мою жизнь, зачем они поступили со мной так? Хотелось биться в истерике об пол, рыдая, срывая ногти, тщетно царапая холодный пол, моля и стеная одновременно, но я этого себе не позволял. Почти не позволял.
Мне оставалось лишь одно.
Я думал. Целыми днями (ночами? Вечерами, в сумерках, на рассвете?) я ворочал в голове сто тысяч вопросов, обрывков воспоминаний, неясных и отчётливых образов, напрягался, вытаскивал на поверхность свой собственный труднопостижимый дар, внезапно открывшийся у меня там, месте, где навеки осталось моё сердце. За неимением внешних источников информации я пытался познать истину при помощи того, что было. Себя. Я хотел упасть в самую суть, сердцевину своей собственной сущности и оглядеться. Может быть там есть выход?
Таинственный голос в моём послелекарственном бреду дал же мне некое подобие направления, о которое я сломал весь мозг, но так и не расшифровал сию странную фразу. Я и он суть одно и то же? Значит, моё отчаявшееся подсознание вышло со мной на разговор таким образом? И что из этого следует?
Бесконечное количество раз я закрывал глаза, погружаясь в темноту внутреннего пространства, старался нырнуть с каждым разом всё глубже и глубже, зарываясь с потрохами, прижимаясь к метафорическому полу, специально инициируя зыбкую ненадёжность окружающей темени, но всё было тщетно. Я просто не падал.
Потом бросил глупые попытки. За неимением никаких объектов для приложения деятельности кроме себя самого я принялся исследовать собственные возможности.
Я мало ел, мой тайный охранник и спаситель регулярно поставлял мне пищу в практически безвкусном виде, ведь предполагалось, что моей личности, способной оценивать еду больше нет, значит пища должна выполнять одну-единственную функцию – быть питательной. Так вот, с каждым днём я стремился поглощать и так не отличающейся обильностью порции всё меньше.
Не знаю сколько спал, но вряд ли долго, тело не растрачивая энергию в длительном отдыхе не нуждалось, сон, скорее был развлечением, позволяющим хоть на время вырваться из унылой однообразности здешнего пространства. Хотя однажды, беспокойно ворочаясь на бесконечно опостылевшей кровати – единственном предметом меблировки (если не считать унитаза и раковины в крошечной ванной) мне пришла в голову идея увидеть сон наяву. Нет, не всласть повоображать какие-то несбыточные картинки и не предаться воспоминаниям, подобные развлечения уже порядком мне поднадоели, плюс, я стал подозревать, что позабыл большую часть деталей, цветов и ощущений. Нет, я расфокусированным взглядом упорно пялясь в одну ничем не примечающую точку, попытался отпустить собственный разум на волю, не сдерживая его границами тела.
Всё это чрезвычайно сложно объяснить, но я стал чувствовать некие колебания. Нет, так двигался не воздух, не люди и не предметы, нечто странное поглощало мою душу и через какое-то время подобных практик, я принял гипотезу, что чувствую некий общий фон, ауру, настроение (называйте как хотите) этого места. Было гнетуще и поначалу я опасливо возвращался в хоть и однообразный, но привычный мирок моей замкнутой комнаты, но тотальное ничегонеделание снова гнало меня на опыты, так что я наплевав на неприятные ощущения продолжал проникаться смрадом человеческой изнанки.
Позже стал ощущать минивсплески, некие очаги сильных, хоть и быстро купируемых эмоций, но и это давало мне пищу. Со временем я сделался практически одним гигантским локатором, практически не чувствуя собственного тела, подавляя даже случайные мысли, я незримым облаком плыл над сей юдолью скорби, познавая новый стиль восприятия и пьянея от искалеченного, зачаточного и весьма извращённого чувства свободы. Совершенно не мог поручиться, что эти прогулки не яявлялись следствием того, что мой иссушённый неменяющейся реальностью мозг попросту не сошёл с ума, что все эти якобы отчётливые ощущения не являются плодом воображения моего воспалённого мозга, но я дошёл до точки, когда мне стало практически всё равно.
Я плыл сознанием по коридорам этого не самого лучшего заведения, чувствуя, что происходит в той или иной палате, как беснуются заполошные, как угрюмо молчат погружённые в себя, как нервничают беспокойные, как уныло продолжают физическое существование те, к когорте лишённых разума которых должен был присоединиться и я сам. Потом я стал следить вниманием за ухаживающим парнишкой – единственной живой душе, которую я здесь знал. А потом (была-не была) всё чаще предпринимал попытки настроиться, ощутить, сблизиться с той, которая там, в своём родном мире даже не подозревает о происходящих со мной перипетиях.
- Вот опять ты на ней зациклился, - минуя уши прозвучало в голове, а перед моим неподвижным взором вдруг предстал человек. Если бы я не разучился выражать эмоции, то непременно бы вскинул брови, ахнул от неожиданности, а то и завизжал бы от избытка чувств, но вместо этого я просто тупо уставился на фигуру, пытаясь сфокусировать на лице. Которое, показалось мне смутно знакомым. Лихорадочное копошение в памяти и меня вдруг озарило:
Это тот самый проводник между мирами, который несколько бесконечностей назад встретился мне в баре.
- Да это я, - насмешливо глядя мне в глаза всё так же безмолвно произнёс он, - Ты, кстати, так и не воспользовался возможностью подумать, почему здесь оказался. Вместо этого ты, перепрыгнув через две ступеньки, сразу принялся делать то, что от тебя, собственно и требовалось, поэтому снискал поощрение. Отгадка же была такой – ты пренебрёг всеми возможностями даденого тебе дара и нового мира, полностью замкнувшись на половом вопросе. А после его удачного разрешения ты и вовсе бы слился в счастливое слюнопускание, там было уже не до развития.
Ошарашенно молчу, хотя весьма велика вероятность, что моя неподвижная гортань и вовсе разучилась издавать связные звуки. Вместо каких-либо восклицаний начинаю ощущать, как изнутри поднимается бурлящая, сулящая неукротимостью волна гнева.
Отупение последнего бесконечного времени проходит, и я решительно поднимаюсь на ноги.