Чёрный-чёрный океан омывает много стран, обегает много снов, много странных берегов, я познать его готов, осмотреть его остов, искорёжить, изломать, только бы побольше знать. Чёрный-чёрный океан ты меня не отпускай, не развеять твой дурман, не услышать, не сказать, на поверхность не достать, всё же я открою рай, сам себе я капитан.
- Здесь нет света, - открывает мне Америку, робко вжимаясь в стул. Конечно, нет, ведь две минуты назад щёлкнул выключатель. Вполне достаточно рассеянных неясных отблесков долетающих из окна.
- Ты сам выбираешь, пугаться тебе или нет, - мой голос крайне мягок и вкрадчив, будто беличьей кисточкой щекочет уши жертвы.
- Иначе никак? – всё-таки выбирает страх. Самая распространённая реакция.
- Так ли это важно? – крутит головой, но меня разглядеть не так-то просто, - Только тебе принадлежит решение, терять ли время в тщетной попытке познать непознаваемое либо пуститься на поиски ответов. Чего ты хочешь?
- Страшно, - ёжится и с надеждой вскидывает голову, - может, ну его?
Улыбаюсь. Как же они предсказуемы, право слово. Не особо вникая, парирую ещё до десятка реплик, все они важны для него, не для меня, постепенно плетущего паутину из нужных слов вокруг сознания жертвы. Всё равно постепенно мы подбираемся к тому, что важно, и я задаю ключевой вопрос:
- Что для тебя боль?
Отчётливо чувствую замершее дыхание, тревожно, но бесполезно бегающие зрачки, всё равно им не выхватить мою фигуру из полумрака.
- Вы же не собираетесь?..
Собираюсь, ещё как собираюсь.
- Так что? Можно потратить бездну времени на попытки выяснить обстоятельства и бесконечно пытаться успокоить собственную заполошную сущность, а можно, наконец, начать. Где живёт твоя боль?
- Вот здесь, - касается правой ладонью груди. Хорошо, предсказуемо, но допустимо.
- Как зовут твою боль?
- Анна, - чувствую спазм его диафрагмы, стремительно подкатывающий к горлу комок, моментом мокреющие ресницы. Анна… Анна… Слегка касаюсь полупрозрачными пальцами его сознания, выуживая тонкую вибрирующую нить. Цепляюсь, становлюсь той, которая ему нужна. Проявляюсь в пространстве очерченной рассеянным светом скрытой плащом фигурой. Медленно открывает глаза, моё ощущаемое присутствие заставляет его, зайдясь истошным сердцебиением, стонать. Еле слышно шепчет:
- Зачем? Почему ты меня бросила?
Шаг, теперь мои глаза закрыты, медленно погружаюсь в чужую сущность, аккуратно зачёрпываю тягучую субстанцию иной личности. Это не обязательно, но так гораздо легче сыграть её роль. Продираюсь сквозь мельтешение сведений, информации, образов и чувств.
Есть. Не всегда приятно пребывать в шкуре мертвеца, но неважно, и не такое примеряли. Особенно нехорошо то, что он до сих пор её не отпустил.
- Мы не выбираем, когда нам умирать. Я дала тебе столько, сколько могла.
Зажимает ладонью рот, хочет отвернуться, но глаза будто приклеены к её (моей?) фигуре.
- Мама… мама… - в слезах бросается мне на грудь, осторожно баюкаю его в руках. Мой большой, но так и не смирившийся сын, - мне так много хотелось бы тебе рассказать, ты столько не успела увидеть.
Моё (её?) сердце рвётся, исходит на лоскуты от сожаления, но ничего не изменить. Только его. Мы поднимаем иллюзорные крылья, окутывая его тёплой пеленой материнской любви. Его сердце потихоньку успокаивается, душа прекращает полосить тёмными стрелами, дыхание становится глубоким и размеренным.
- Помни, просто помни. И отпусти, пока ты так судорожно держишь мою душу, мне не будет покоя.
Кивает, робко улыбаясь, умиротворённо и немного нежно.
- Пока… прощай, мам.
- Не прощай, я всегда сзади тебя, внутри, - осторожно скользнув назад, кладу руки ему на плечи, постепенно отстраняясь всё дальше и дальше, пока контакт кончиков моих пальцев и его тела не угасает совсем. Рассеянный свет меркнет и фигуру скрывает темнота…
Зажигается лампочка, освещая комнату, в которой есть только он и коричневый, траченный временем стул с выцветшей обивкой. А я с широкой ободряющей улыбкой отпираю дверь снаружи, наблюдая его растерянную, заплаканную, но умиротворённую физиономию.
- Что это было?
- Психотерапия, основанная на частичной сенсорной депривации и псевдоконтакте с травмирующим фактором, Евгений. Только и всего.
О многом хочет спросить, о том, кто был внутри, если я, то почему голос был не мой, как я узнал о том, что Анна его мать и что она умерла, почему чувствовал запах её духов и почему теперь ему так легко. Даже открывает рот, чтобы вывалить всё, что волнует, но я лёгким колебанием воздуха успокаиваю его разум. Сейчас не время думать, логика способна напрочь убить любые чувства. Поэтому он, запнувшись, лишь качает головой:
- Ну и методы у вас, Арсений Аркадьевич.
Лукаво улыбаюсь и пожимаю плечами, дескать, какие есть. Через минуту, оставшись в комнате один, медленно растворяюсь в разреженном воздухе. Психомагам тоже нужен отдых.
