[Hyde]

Сегодня я вновь проснулся с рассветом от собственного судорожного вздоха. Я одновременно ждал и боялся этого сна, который посещал меня время от времени на протяжении последних тридцати лет. Сна, в котором я снова мог рисовать, проводить кистью по холсту, замирая от ликования при виде удачно переплетающихся красок. Где я мог сделать ярче унылый осенний день и оживить увядшие от летнего зноя цветы лишь несколькими чёткими мазками. Сна, в котором я вновь обретал зрение.

***
Мне было двадцать шесть, я успешно завершил обучение в университете на факультете искусств и даже поучаствовал в небольшой выставке молодых художников.

Когда катаракта забрала у меня способность видеть – постепенно, день за днём высасывая из окружающего мира сначала краски, а затем и формы предметов – я испытал настоящий ужас. Я не мог себе представить жизни без живописи, без глянцевого блеска акрила, без пружинящей отдачи холста, когда проводишь по нему тяжёлой от краски кистью… Без возможности впитывать каждый блик и каждый оттенок нового дня, без полутонов и теней – в темноте. Понадобилось очень много времени и лучшие специалисты в области психиатрии, чтобы вернуть меня в мир, оттащить от края пропасти, в которую я готов был сорваться. Сейчас, вспоминая те времена, я уже не ощущаю той остроты и безысходности, что владела тогда всем моим существом, корёжила мысли и рвала в клочья мечты. Я благодарен своей семье и тем немногочисленным друзьям, которые смогли вынести моё поведение и пройти все стадии кошмара вместе со мной. В конце концов, я вернулся ради них. Уже много позже я понял, что жизнь не ограничивается визуальными образами, что есть много такого, что можно только почувствовать: лёгкий аромат распускающегося цветка или пьянящий – наступающей осени, когда ещё тепло, но в воздухе уже чувствуются отголоски дождей и засыпающей земли. Что ощущение чужой улыбки, когда вы стоите, прижавшись друг к другу щека к щеке, куда пронзительнее самого пристального взгляда. Я вновь полюбил жизнь, я научился обходиться тем, что у меня осталось (и весьма неплохо справлялся, надо сказать) – и мама перестала плакать ночами в подушку, а друзья – смущённо отводить взгляд и сочувственно вздыхать. Какое-то время я работал в Call-центре, а чуть позже перевёлся на «горячую линию» психологической помощи. Были у меня и женщины, но никто из них не смог долго выдерживать общество человека с ограниченными возможностями. Но я их не винил и не виню, они дали мне очень много: новые ощущения, новые мысли, новые взгляды на жизнь.

***
Я поднялся с постели и нашарил аккуратно сложенные на стуле у кровати брюки и рубашку. Часы на прикроватной тумбочке равнодушным женским голосом сообщили, что уже половина восьмого, а на улице солнечно. Завтракать не хотелось, потому я взял трость, шляпу и отправился в научный институт, где работал мой старый друг Эрни Хоббс. Эрни посвятил жизнь химии и работал на парфюмерную компанию, претворяя в жизнь идеи мастеров ароматов. И порой приглашал меня, так сказать, продегустировать новинки. Он уверял, что я чувствую верные сочетания куда лучше самых опытных парфюмеров. С этим поспорить я не мог, в отсутствие зрения остальные органы чувств обострились, однако его восторгов я всё же не разделял, не замечая какой-то грандиозной разницы.
Но сегодня всё было иначе. Не знаю, стал ли тому причиной злополучный сон или что-то другое, но по пути в лабораторию я не мог отделаться от возникающих в сознании образов. Проходя мимо кофейни, я буквально видел не слишком опрятного официанта, передвигающегося по извилистой траектории вдоль фасада здания с подносом, на котором, источая плотный коричневый аромат, теснились три чашки эспрессо, два латте и, кажется, макиато, и понимал, что по случаю хорошей погоды несколько столиков выставили на террасу.

В сквере чуть дальше по улице в лицо буквально ударил ярко-зелёный запах свежескошенной травы, смешанный с острыми медно-радужными нотками бензина и туманно-серыми лентами сигаретного дыма: садовник отдыхал посреди газона, прислонившись к косилке, курил и как будто улыбался – этого я знать наверняка, конечно, не мог, но почему-то был уверен в верности предположения, уловив в смешении запахов какие-то особые нотки.
Обескураженный этими открытиями я ускорил шаг, насколько это было возможно, чтобы как можно скорее оказаться в прозрачной чистоте лаборатории. Но и там сегодня всё было как-то по-другому. Помимо привычных голосов и потревоженного проходящими мимо людьми воздуха я ощущал что-то ещё, едва уловимое, но однозначно незнакомое. Пока я ждал лифта, какой-то молодой человек в нестиранной рубашке толкнул меня плечом и пробормотав "Извините" скрылся в боковом коридоре – а я ясно понял, что он ничуть не испытывает раскаяния, а напротив, раздражён и огорчён чем-то. Это было странно, как я мог распознать это по одному лишь невнятному бормотанию? Покачав головой, я вошёл в кабину лифта и попросил примостившуюся в углу женщину нажать кнопку шестого этажа.

***

Эрни встретил меня как всегда радостно, поспешил навстречу и усадил к своему столу.
− Ховард, дружище, ты сегодня рано. Кофе будешь? − и после моего отрицательного жеста продолжил: − Ну и отлично! Сегодня у нас несколько интереснейших образцов! Клиент все одобрил, но велел выбрать самый удачный для немедленного выпуска в продажу: пора летних отпусков закончилась, люди хотят что-нибудь новенькое перед осенними праздниками. Вот для этого ты мне и понадобился!
Я с улыбкой слушал старого друга, как всегда поражаясь его энтузиазму. Мы были знакомы со школы, а казалось, что даже спустя столько лет передо мной всё тот же вихрастый рыжий мальчишка, с огнём в глазах повествующий о взаимодействии соды и уксуса.
В последующие пару часов я перепробовал около десятка ароматов и понял, что что-то во мне явно изменилось: вместо обычного определения составляющих и общего впечатления от очередного запаха я видел какие-то образы или даже целые картины – болезненно-яркие или таинственно-приглушённые пейзажи, россыпи фруктов или силуэты людей за пеленой туманной дымки. Удивлённый, я спросил у друга, какую новую технологию они использовали, на что он непонимающе развёл руками и попросил пояснить. Тогда я рассказал ему о своём сегодняшнем состоянии и возникающих в голове образах, а он принялся подсовывать мне какие-то пробирки, требуя описать "увиденное". Однако очень скоро у меня разболелась голова, и нам пришлось покинуть лабораторию и спуститься в буфет в холле здания.

− У тебя явно что-то с обонянием, − изрёк, наконец, Эрни после второго стаканчика кофе. От крепкого напитка мне стало легче, хотя обычно я не пил кофе из-за проблем с давлением, − Мне думается, что твоя страсть к рисованию заставила твой мозг искать способы вновь испытывать визуальные переживания, и он для этой цели использовал связь имеющейся картотеки образов с обонянием! Конечно, я ещё проконсультируюсь со знакомыми неврологами но другого объяснения просто не вижу. Это потрясающе, Ховард! Ты же теперь золотая жила для учёных!
Я поспешил охладить его пыл, подняв руки в упреждающем жесте. Уж чего-чего, а этого я совсем не хотел. К тому же в глубине души зашевелилась почти угасшая надежда и нерешительно подняла голову, не в силах поверить, что годы ожидания не пропали зря.
− У меня есть идея получше, − сказал я другу, улыбаясь.
***

Спустя год кропотливой работы в сотрудничестве с командой химиков-альтруистов я, наконец, получил заветную коробку с пробным набором ароматизированных акриловых красок. Мы с Эрни составили огромный список цветов и соответствующих им запахов. Причём выяснилось, что это не моё личное представление - многие опрошенные люди ассоциировали определённый аромат с конкретным цветом. Так родилась палитра ароматов и оттенков, сочетая которые, можно было получить новые, но так же соответствующие нужным, запахи и цвета. Это был мой билет обратно в мир живописи.
Дрожащими руками я раскрыл коробку, встал у добытого из недр кладовки мольберта и открыл один из тюбиков - лёгкая сине-зелёная дымка мяты поплыла по комнате. Я счастливо улыбнулся, смешивая этот цвет на палитре с лимонно-жёлтым, и погрузился в водоворот цвета. Лавандовое небо с прожилками голубики и ванильными облаками вставало над мятным полем, а вдалеке шумел шоколадными ветвями лес… Я улыбался, как ребёнок, ведь мои сны стали явью – я снова мог видеть и мог рисовать.