[Enlil]

Сатин 15 лет.

Часы на полке возле зеркала, подсвечивая голубым, уныло показывают 6.30 утра.
У меня есть полтора часа на то, что бы умыться, одеться, привести себя в порядок и вспомнить, на каком я нахожусь свете.
Зеркало в зеленой ванной - хуже не придумаешь. Нелепая огромная рама с бледно-розовым поросячьим рисунком и аляповатыми оранжевыми цветочками. Кто и когда повесил сюда эту пакость не помнит даже Леонид и по утрам ее вид мне кажется абсурдно самодовольным и незыблемым. Меня до зубной боли раздражает эта рама, и эти цветочки, но зеленая ванная ближайшая к моей спальне, а к вечеру я уже забуду, махну рукой на такой пустяк, до следующего утра, когда ровно в 6.30 на меня будет мрачно смотреть помятая, лохматая физиономия. Я плохо встаю по утрам.
Несколько минут я стою над раковиной, облокотившись на нее руками, медитативно смотрю, как стекает из крана вода, поднимается от нее парок, оседает на стекле полок и стаканчика с зубными щетками. Кафель пола холодит босые ступни. И только потом, неохотно вспоминая, зачем я сюда пришла, тянусь к зубной пасте. Тянусь неловко, сонно, и даже стаканчик сейчас ловчее меня, он выворачивается из под пальцев, накреняется и падает в раковину, под струю воды, щетки из него резво валятся на пол, кое-какие закатываются под ванну. Сквозь зубы я бормочу ругательство, непристойное, но негромкое, благородной леди не пристало так выражаться, и опускаюсь на колени, силясь нащупать беглянок. На теплом коврике у порога так уютно, что, кажется, я сейчас на нем и засну.
Наконец поднимаюсь на ноги, снова смотрю в зеркало мрачно, раздраженно, всполаскиваю щетки под струей воды, и, наконец, приступаю к умыванию.

7.00. Все еще в пижаме, я спускаюсь в столовую, откуда уже вкусно пахнет оладьями вишневым вареньем. За столом уже сидит папа - на голове словно вороны порезвились, халат наизнанку, - и с угрюмой обреченностью взирает в свою тарелку. Он тоже не любит вставать рано, благо что большинство его "клиентов" предпочитают свидания по ночам. Знать бы, что подняло его в такую рань. Он замечает меня только когда я отодвигаю стул и бурчу что-то вроде "добртр". Несколько мгновений он смотрит на меня не отрываясь и не мигая, словно вспоминая, где он мог меня видеть, затем, наконец, приходит в себя и приветственно кивает. Ритуал утреннего приветствия закончен и я могу приступить к еде.
- Умер генерал Шарп, - внезапно, невпопад сообщает папа. Я не уверенна, что знаю, кто это такой и семь утра это не то время, когда я могу сконцентрироваться на воспоминаниях. - Твой дед, - после некоторого молчания поясняет папа, чем вызывает в моем мировоззрении некоторый хаос. Папа морщится, соображая, что сказал что то не совсем верное, и исправляется. - Внучатый дед. Нет. Племянистый дед. Внучатый дядя. В общем, черт его знает, кто он тебе! - начинает злиться он. - Фиолетовый такой, рожа кирпичом и взгляд презрительный.
- Мы поедем на похороны? - кротко уточняю я цель этого многозначительного сообщения, но папа мотает головой.
- Нет, но он был дедом Освин. Соболезнования и все такое.
Я киваю. Я понимаю. Я не знала этого загадочного фиолетового генерала, но Освин мне нравится. Папа называет это "правила игры" и мне это кажется логичным.

9.00. К нашим воротам подъезжает желтый школьный автобус. Частная школа св. Этельвольда находится в двадцати пяти милях от Вероны, на свежем воздухе, славится связями с лучшими университетами страны и берет за обучение столько, что вполне могла бы себе позволить золоченную конную упряжку в качестве транспорта. Что, судя по всему, периодически и пытается провернуть. Однако безжалостная мэр миссис Пряхо, всецело, хотя и весьма своеобразно поддерживающая политику либеральности и равноправия, проводимую богоданным нашим монархом, пресекает подобные поползновения на корню. Боже, храни королеву.
Мы подъезжаем к школе за пятнадцать минут до начала занятий. Толпа учеников в синей и красной форме вываливается из дверей автобусов и неохотно расползается по классам.
Первый урок - экономика, и я немного скучаю. Я недолюбливаю экономику. Меня мало интересуют нематериальные активы, альтернативная деятельность и теории Антуана Монкретьена, но я научилась дремать с открытыми глазами, сохраняя пристойное выражение лица и даже глядя в нужную сторону, не вызывая подозрений учителя. Рука с аккуратным, бледно-розовым маникюром кладет передо мной листок с вчерашним тестом. "В" - значится в левом верхнем углу.
Я поднимаю глаза и мисс Ванда, лет двадцати трех и безмерно гордая своим местом в школе св. Этельвольда, смотрит на меня укоризненно и покровительственно.
- В следующий раз постарайся лучше. Я знаю, ты способна на большее. Ты ведь староста, ты должна подавать пример остальным.
Меня раздражают подобные замечания до рези в желудке, а челюсть сводит нервной оскоминой, но я улыбаюсь мягко и виновато. Объективно, моих знаний по экономике едва хватит и на "С", и это я знаю куда лучше самой мисс Ванды, но я с безупречной честностью смотрю в ее глаза и мечтаю, как однажды выкину ее из окна.

12.00. Обед и я встречаю Клариссу Абрахайм. Долгое время она училась в государственной школе и перешла к нам только год назад, из-за разницы в учебном плане вынужденная перейти на класс назад. Кларисса старше меня на полтора года, но мы дружим с детства и теперь учимся в параллельных классах.
Кларисса весела и бодра, плюхается рядом со мной со мной на стул и протягивает уже открытую пачку с крабовыми чипсами. Где она их достала, ума не приложу, на территории школы св Этельвольда такой дешевой гадости не продают, да и вообще не поощряют, но необъяснимая страсть к Клариссы к этой дряни неизбывна. Я отрицательно качаю головой, дожидаясь от повара своей порции экологически чистого рисового рагу и чашку настоящего английского чая, и Кларисса, не обижаясь, пожимает плечами. Она с завидным аппетитом отправляет в рот очередной кусок, а из пачки с чипсами пахнет скорее химикатами, чем непосредственно крабами.
Под укоризненным взглядом повара в Клариссе, наконец, просыпается совесть, и она торопливо запихивает пачку в сумку, безжалостно сминая тетради. Повар, миссис Бруно, ставит перед нами тарелки и удовлетворенно улыбается, глядя как мы принимаемся за еду. Миссис Бруно добрейшей души человек и, помимо этого, отменно готовит.

14.00. Заканчивается последний урок, но автобус , что бы отвезти нас в Верону, приедет только через полтора часа. Кого то забирают родители на личном транспорте, но у большинства впереди занятия в клубах по интересам. Они не являются обязательными, но, согласно брошюрам рекламы школы, способствуют социализации личности, развитию природных способностей, созданию прочных командных связей, а также улучшают репутацию в анкетах на поступление в университет. Кларисса ходит на живопись, регулярно ругается с ничего не понимающим в импрессионизме учителем, и ее ни в малейшей степени не волнует ни один из вышеперечисленных пунктов. Я посещаю музыку и математику, через день, участвую в школьных мюзиклах и математических олимпиадах, в общем, всячески способствую социализации собственной личности.
Все расходятся, я напоследок остаюсь в классе одна и пальцы легко скользят по нотам. Sol do mi, sol do mi. Под прочувственное Бетховеновское "la re fa lla. Re fa so le, si fa so le" в опустевший класс заходит Пол, заметив меня. Мы официально встречаемся уже два месяца. Ему семнадцать, он популярен, богат, уверен в себе, занимается футболом и выражает свой протест обществу странного вида прической и перед школой аккуратно застегивает форменную рубашку на все пуговицы. Мои одноклассницы провожают его мечтательным взглядом, злословят за моей спиной и томно вопрошают в интимном уединении женской уборной "ну, как он?". Мне нечего им ответить, но я загадочно улыбаюсь, скромно опуская глаза. Мне нечего им ответить, пусть додумают сами.
Пол беспардонно плюхается рядом, потеснив меня на узком стуле, и Sol do re fa под пальцами дрожит и срывается в пронзительное и отвратительное la.
Он гладит меня по плечу, улыбается широкой голливудской улыбкой.
- Сати, детка, - говорит Пол. - В субботу игра, ты придешь?
Он не спрашивает, скорее ждет подтверждения. И я киваю, хотя и морщусь.
- Приду. Но я просила тебя не называть меня так. Мне не нравится. Никаких "Сати" и, тем более, никаких "детка".
- Брось, Сати, чего ты дуешься?
Я поворачиваю к нему лицо и смотрю очень, очень серьезно, надеясь, что это выглядит именно так.
- Пожалуйста, Пол. Иначе в следующий раз я сломаю тебе руку.
На миг он непонимающе замирает, думает, что я шучу, а потом смеется, легко, заразно. Должно быть именно за это его так любят девушки и учителя.
- Хорошо, - наконец говорит он. - Договорились.
Он наклоняется, целует меня, и я послушно прикрываю глаза, подаваясь навстречу.

17.00. Я дома, благополучно ужинаю, разбираюсь с домашним заданием и попадаю под власть Эмриса. Кот строг, сдержан и его внешний вид не вызывает ни малейшего умиления. У него зеленые колдовские глаза, даже не кошачьи - змеиные, и время, отведенное на обучение магии не тот момент, когда он готов позволить чесать себя за ушком.
Книга раскрывается сама, стоит мне дотронутся до темной кожи ее обложки, и открывается на именно той странице, которая нам нужна на этот раз.
- С техникой создания щитов мы более менее разобрались. Сегодня мы перейдем к новому разделу - "Создание ловушек и дискоординирующих заклинаний".
Голос Эмриса, с явными урчащими нотками, звучит недовольно и мне становится немного стыдно - с щитами у меня не заладилось и в большинстве случаев они взрываются, причиняя ущерб мне, Эмрису и ближайшей территории. От смены темы я испытываю явное облегчение, хотя и глубоко убеждена, что обязана этим только Эмрисову отчаянию довести меня до ума.
- Взгляни на изображение номер три, - кот за моей спиной совершенно бесшумно вышагивает туда обратно, а я смотрю на рисунок раскоряченного человека, зверски проткнутого шипами в нескольких местах. Лицо его искажено болью и мукой, из ран сочится кровь. Рисунок выполнен со всем искусством, в деталях и выглядит крайне убедительно. - Вот что случается с глупыми магами, которые лезут куда не следует и не контролируют свой Дар. Кстати, обрати внимание, иллюстрация выполнена признаным мастером, весьма знаменитым в колдовском мире художником де ля Лазаниусом. Он был в своем роде гениален, хотя и страдал манией величия и приступами шизофрении.
Я нервно сглатываю и киваю. Лазаниус, определенно, умел произвести впечатление.

19.00. Раздается звонок телефона и, подняв трубку, я слышу голос Клариссы. Она начинает говорить сразу, забыв поздороваться, и я чуть улыбаюсь. Она сплошным потоком журчит о том, что вышла новая серия "Загадок Риверсайда", что Мэт Кройк в ней совершенно, невообразимо очарователен, а я слушаю, провожу пальцем по поверхности фортепиано, поправляю вазу с цветами, едва касаюсь лепестков гиацинта. Мне тоже нравится Мэт Кройк, хотя, как ни крути, прическа у него дурацкая.
- Приходи ко мне, - предлагает она, сделав, наконец, паузу. - Посмотрим вместе. Мама сделала имбирное печенье.
Печенье миссис Абрахайм звучит соблазнительно, тем более стоит представить их с теплым молоком и под героические свершения Мэта. Я торопливо сглатываю слюну и смотрю на часы. Мимо проходит папа, уже в тренировочном костюме и готовый к бурной деятельности, и я показываю ему язык.
- Прости, - говорю я Клариссе в телефонной трубке. - Уже поздно, папа не отпускает. Да, ты не поверишь, возмутительная тирания. Деспот, что и говорить. Я бы тоже никогда не подумала, но вот оно.

19.30. Запястье немного ноет, но я сама виновата, это был неудачный захват. Глупый, сказал бы папа. Эмрис бы обозвал меня бездарем, но сейчас его нет, только мама из окна столовой наблюдает, как мы резвимся на лужайке перед домом.
- Тиран, значит? - голос папы почти не срывается, демонстративно сердит, но глаза смеются. Удар, уход, встречный блок. Мы кружимся друг вокруг друга и он при этом успевает издеваться. Я немного завидую.
- А разве нет? - прерывисто выдыхаю я, за что и тут же плачу. Короткая подсечка и я падаю, едва успев сгруппироваться и хоть как-то откатиться в сторону, прежде чем меня снова достанут. Но добивать меня он не торопится.
- Деспот? - уже не скрываясь, смеется он. Я успеваю подняться на ноги, чувствую, как поднимается в груди раздраженный азарт. Бью почти прямо, в плечо, но он уходит, а я и не ждала легкой победы. Удар, удар, снова удар. Он улыбается, без особого труда уходит от атак, он сильнее, я знаю, но я - быстрее, он не сможет держаться вечно. Удар левой, в челюсть, и мир переворачивается, ударяет в спину и выбивает из легких воздух.
- Почти задела, - смеется папа, локтем прижимая меня к земле. Хочется сказать что-нибудь неприличное, но благородные леди не ругаются, тем более при родителях, и я ограничиваюсь хриплым "Мэтт Кройк был бы недоволен".

20.30. На пороге дома появляется Освин Шарп. Мы запасаемся с ней чаем и булочками и удаляемся в беседку. Она выглядит как всегда - волосы шикарного винного цвета, голубые глаза, повязка защитника животных на плече. Она, как всегда, бодра и деятельна, и я едва успеваю принести ей обещанные соболезнования, которые она то ли не расслышала, то ли сочла за благо проигнорировать. Мне нравится Освин. Ей все равно, что о ней думают, она верна своим идеалам и, при этом, не навязывает их другим. Если не считать случая, когда благодаря ей у нас временно поселился маленький серый котенок Белочка. Поселился временно, но живет до сих пор, вымахав в здоровенную мохнатую зверюгу, по вечерам забирающуюся маме на колени и оглашая громогласным мурлыканьем гостиную. Нас с папой Белочка не переносит на дух, а вот к Эмрису явно неравнодушна, чем заставляет кота при ее появлении торопливо сбегать, ссылаясь на очень, очень важные дела. Иногда я участвую в демонстрациях и митингах Освин, иногда мы ходим в кино на последние документальные новинки.
В этом году Освин закончила школу, но с университетом до сих пор не опредилилась. Несмотря на уговоры родичей, внучка мэра мечтает о большом и светлом, мире во всем мире и похудеть килограмм на пять.
- Я поеду в Новую Зеландию, - с самым невозмутимым говорит она, тасуя карты. - Там есть центр по спасению дельфинов. Папа еще не в курсе, но он не будет спорить.
Беззаветно обожающий дочь дядя Осирис спорить и правда не будет. Только рыдать. Долго и безутешно.

Пятница - это мое время. Я забываю про школу, про занятия, могу позволить себе короткое платье, жирно подвести глаза, яркую помаду и модную нынче прическу "ведьма".
В клубе "Лабиринт" полно золотой молодежи, но нет моих одноклассников, что меня полностью устраивает. Еще больше устраивает это Клариссу, ей нравятся шумные вечеринки и не очень нравятся высокомерные однокашники. Лучи цветного света мечутся, выхватывают кусками то танцующих, то ди-джея, то барную стойку. Кларисса радостно визжит и что то пытается сказать. Музыка бьет в уши, глушит все и я не слышу ни слова. Это, конечно, не Бетховен.
Бармен строго, сурово смотрит на нас, когда мы садимся у стойки. Кларисса раскраснелась и возбужденно хихикает, я честно смотрю в глаза бармену. Он не верит, что нам есть двадцать один, и правильно делает, но я протягиваю ему золотую отцовскую кредитку, заказываю Platinum Passion, томно вздыхаю, обещая быть щедрой на чаевые, и он уже готов взять грех на душу.

Я понимаю, что нам пора уходить, когда Клариссу перестают держать ноги. Вместо ног поддерживать ее приходится мне. Держать ее приходится аккуратно, у нее подозрительно зеленый цвет лица, а мое платье мне еще дорого. Наверное не стоило поощрять ее эксперименты с текилой.
Кларисса не очень убедительно отбивается и бормочет, что с ней все в порядке, ей только подышать свежим воздухом пару минут. Я соглашаюсь. Подышать, так подышать.
На свежем воздухе Кларисса и правда выпрямляется, прислонившись к столбу невозмутимо снимает каблуки, облегченно вздыхает и роется в сумочке в поисках сигарет.
Я звоню папе и невозмутимый, ленивый голос из трубки обещает забрать нас минут через пятнадцать, так же лениво напоминает, что, если на нас нападет маньяк, нужно бить в глаза, горло, а потом засветить каким-нибудь атакующим заклинанием. Лично папе больше всего нравится "огненный смерч", но он готов оставить выбор мне.
Пока мы ждем Кларисса становится нормального цвета, курит, держа сигарету двумя пальцами - указательным и средним, как героини в старых шпионских фильмах.

Папа появляется через назначенное время. Черный Maybach останавливается у обочины, Кларисса торопливо тушит сигарету о столб, суетливо оглядывается в поиске урны, а я пытаюсь делать вид, что я не с ней.
Папа выходит, галантно открывает дверь заднего сиденья и терпеливо ждет, пока я затолкаю на заднее сиденье Клариссу. Она потягивается и вольготно откидывается назад, почти сразу засыпая.
- Булочкой отравилась, - поясняю я папе, садясь рядом с ним. Он смотрит в окно заднего вида и интересуется.
- И сколько градусов было в этой булочке?
Я улыбаюсь самым краешком губ, мысленно прикидываю, сколько должно бы выйти в совокупности.
- Что-то около тридцати.
- Полагаю я скоро получу счета и убежусь, что булочка была высшего качества?
Я киваю и где то глубоко внутри становится немного стыдно. Но папа не переносит оправданий. Он поворачивает руль одной рукой, мы выезжаем к театральной площади, и он говорит:
- Ну и хорошо. Хотя бы не ширпотреб с оптового рынка.
- Кларисса...
Папа кивает, не нуждаясь в продолжении.
- Я позвоню Араму, что бы не волновался. Скажу, что деточки попили теплого молока, утомились и уснули у телевизора.
Я чувствую, что снова улыбаюсь и снова становится немного стыдно.
- И еще... не говори маме...
- Не скажу. Ей сейчас не стоит волноваться.

Маме и правда не стоит волноваться. Через месяц она округляется, становится все более мечтательной и все более требовательной. Она требует сосисок со сгущенкой, крабовых палочек в сливочном соусе, клубники с кетчупом, тепла, котят и лилий. Папа ходит за ней по пятам, тревожно и преданно заглядывает ей в глаза, нежно берет за ручку. Они выглядят безумно счастливыми и, глядя на них, я невольно пытаюсь представить себя, лет через десять, или, быть может, двадцать. Голубое платье для беременных, томная нега, мужчина рядом со мной. Я попыталась представить лицо Пола, почувствовать то, что, должно быть, испытываешь в объятиях любимого. Романы утверждают, что сердце должно биться быстро-быстро, дыхание прерываться, а мир сужаться до его глаз. Представить не получалось, да и разум яро противился такому кощунству. Мама была счастлива, светилась. Но жить с каким-нибудь Полом и рожать от него детей я была явно не готова.

- Скоро нас будет четверо, - говорит мама и смеется, что с каждым днем все больше походит на броненосец. Мы не знаем, кого ждем, мальчик, девочка, двойня или даже, чем черт не шутит, сразу тройня?
- Слышишь, как бьется сердечко? - спрашивает мама и нежно поглаживает пальцами живот. Прильнув ухом, я честно вслушиваюсь, но не слышу ничего, тем не менее с готовностью киваю. Я не ревную к будущему родственнику внимание родителей. Я не испытываю предвкушающей радости, что теперь они переключатся на него, а мне предоставят больше свободы. Зов крови тоже молчит. Мама еженедельно ходит к врачу, сопровождаемая трепещущим папой, с каждым днем все больше округляется, а для меня это не значит ничего. Пожалуй, я даже не осознаю, что должно случится через какие то месяца четыре. Я только рада, что мама так широко, искренне улыбается, а папа смотрит на нее влюбленным и ошалевшим взглядом.

Папа сам настаивает, что бы я привела Пола знакомится. Я не имею ни малейшего понятия, что на него нашло, но не спорю. Почему бы нет, решаю я и однажды после школы привожу Пола к нам домой. Пол держится неплохо, ни от кого не шарахается, называет папу "мистер фон Вальде", рассказывает, что после школы намерен пойти в армию, благополучно умалчивая о том, что у него дядя полковник стрелковой части и с радостью пристроит племянника в штаб. Папа смотрит на него внимательно, цепко, по змеиному холодно. Ему не очень нравится мой парень, я понимаю это, хотя не могу понять почему именно. Но папа улыбается, он вежлив и сдержан, а Пол разливается соловьем и сам предлагает играть канасту.
Пол весьма посредственно играет в карты, я не собираюсь поддаваться, а папа явно сдерживается, что бы не размазать соперника по карточному столу. Бол нервничает, ему не нравится проигрывать, но что поделать, если он хорош в футболе и ужасен во всем остальном. Он все держится, бравирует и слишком громко смеется.
Напоследок, перед тем, как уйти в дом и оставить нас вдвоем, папа очень долго и очень внимательно на меня смотрит.

Пол выглядит раздраженным и немного несчастным. Я его понимаю, к моему отцу надо привыкнуть. И это он еще Эмриса не видел.
Я присаживаюсь рядом с Полом, искоса смотрю на него, а он раздраженно мнет в руках карту. Нужно как то вознаградить за долготерпение, решаю я и тянусь к нему, целую в уголок губ. Он сразу же поворачивает голову и целует сам, жадно, настойчиво, требовательно. В спину впивается деревянный столб, когда Пол вжимает меня в него. Он тороплив, стискивает меня, как плюшевого котенка, и очень скоро мне перестает нравится происходящее.
- Пол, - шепчу я, а он влажно целует мою шею и ладони скользят вверх по бедру, забираясь под юбку. Я упираюсь руками в его плечи, не пытаясь оттолкнуть, скорее напомнить.
- Брось, детка, - хрипит он. - Не ломайся, Сати.
Перед глазами вспыхивает что то яркое и яростное, так разбивается хрусталь. Я пинаю его промеж ног, выворачиваюсь, заламывая руку за спину, и толкаю его на перила. Перила трещат и не выдерживают натиска. Пол валится вперед, в кусты, и раздается подозрительный хруст. Я очень надеюсь, что это его ребра, а не любимые мамины розы. Пол воет и хватается за руку.
- Я просила. Никогда. Меня. Так. Не. Называть, - с достоинством сообщаю я, возвышаясь на фоне пролома, а Пол смотрит на меня с ненавистью.