- Анфиса, ужинать будешь?
Хороший вопрос. Буду ли я ужинать, если последний раз ела без чего-то час дня, а сейчас половина восьмого и я, уставшая дочь, едва переставляя ноги, притащилась, наконец, с этой чёртовой занудной работы.
Глухо бросив: «Да», - сажусь за стол, хватая из хлебницы булочку, и жадно вонзаюсь в неё зубами.
Фу-уу!! Вкусовые рецепторы явственно различают тошнотворный, мерзкий привкус плесени, едва сдержав моментально возникший рвотный рефлекс, несусь к туалету.
- Мам! Они же испорченные!
- Кто испорченный?
- Булки.
- Не морочь мне голову, - отмахнулась мама, - сегодня купленные, мы с отцом ели, это тебе вечно всё не так. Я тарелку поставила, садись, ешь.
Придирчиво осматриваю надкусанное хлебобулочное изделие. Выглядит свежим, но приближенный к нему нос выдаёт обратную информацию. Воровато оглядываясь, сую предмет преткновений в мусорное ведро и не без опаски отправляю пару нанизанных на вилку макаронин в рот. Остальная еда вроде бы в порядке. Ладно, спишем на глюки, и не такое бывает в мире. Вперив взгляд в окно, и почти не замечая вкуса, дожёвываю оставшееся на тарелке.
Покончив с приёмом пищи, отправляюсь к своему самому лучшему другу — компьютеру.
Вот с кем, с кем, а с ним готова провести все ночи и дни, не отвлекаясь на еду и сон. Но у местных божеств похоже совсем иные планы и только-только я вышла на очередной уровень любимой игрушки как бац, потух свет во всей квартире. Естественно, домочадцы тут же стали толкаться в поисках свечек, тихонько при этом переругиваясь, я же осталась сидеть на месте, только выглянула в окно, убедившись, что эта проблема общая для всего квартала, значит слабая надежда на то, что манипуляции с пробками возымеют какое-то действие, пропала.
Ладно, лягу спать, коли так. От досады испытываю огромное желание пнуть что-нибудь как следует. Подсвечивая мобилкой, нахожу пижаму, переодеваюсь и залезаю под одеяло. Ну, хоть раз удастся выспаться.
Перед тем как окончательно уплываю по волнам сна, запах плесени снова слегка щекочет мои ноздри.
Кап по капле. Мало-много жизни-смерти на весах? Если честно, нету строгой, страшной кары в небесах…
Что-то шевельнулось. Заворочалось в потаённых запылённых уголках, тяжело плеснуло и смрадной удушливой жижей пролилось оземь. Она проснулась. Еле-еле выплывая из чертогов ледяного небытия, получила хоть и крохотную, но вожделенную порцию силы, едва ощутимый глоток, который, впрочем, позволил ей начать различать очертания чего-то в такой привычной за последнюю вечность темноте.
Ночь проходит спокойно, подорвавшись утром ни свет ни заря сумрачно сморю на будильник и неохотно плетусь в ванную осуществлять водные процедуры. Испытываю привычное раздражение, глядя на не закрученный кем-то из домашних колпачок зубной пасты и небрежно брошенное на сушитель полотенце. Оно же так не просохнет, чёрт бы всех побрал, разве трудно развесить как надо?
Льющаяся из душа вода почему-то очень странно пахнет. Спешу побыстрее выдавить на мочалку чуть ли не четверть банки геля для душа и миндальный аромат перебивает всё на свете.
Сегодня моя очередь готовить завтрак, поэтому открываю холодильник, задумчиво изучая имеющиеся там продукты, потом лезу в кухонный шкаф. Крупы все закончились, значит, на покупку булок ума хватило, зато пару пачек риса мы взять не догадались. Ладно, есть молоко, можно сделать блинчики. Выливаю содержимое пакета в миску, и в нос мне шибает уже знакомый неаппетитный запах.
Медленно-медленно кладу пустой пакет на стол и делаю шаг назад. Испорченное молоко совершенно нельзя не заметить, оно просто не может так пахнуть и быть абсолютно свежим внешне.
Может, бывают обонятельные галлюцинации?
Рассердившись, бегу в свою комнату, хватаю флакон духов и брызгаю на кухне в воздух. Как ни странно это помогает, и завтрак я готовлю без приключений, но при первой же попытке отведать приготовленное блюдо отвратительный вкус заполняет рот.
Мигом одеваюсь и выскакиваю из дома. Меня глушит непонятная ярость. Едва не срываюсь на ни в чём не повинных маршруточников. Нет, они, естественно, далеко не агнцы божии, но этот раздирающий душу гнев в моём рыке явно был перебором. Дядечка посмотрел на меня как на умалишённую, но сигарету в окошко всё же выбросил.
Ненавижу, блин.
Темнота потихоньку наполняется, раскрывается, принимается клубиться. Чёрные искалеченные покорёженные пальцы, подрагивая, пытаются вернуть чувствительность.
- Фиса, что с тобой? Я ведь только хотела спросить.
- Отстань, не видишь, что мне некогда?
Почти отталкиваю коллегу, подошедшую к моему столу наверняка по какому-то делу. Сколько можно грузить меня непонятно чем? Неужели сложно разобраться самим?
От рассыпанных по полу бумаг явственно тянет плесенью.
Выскакиваю в коридор.
Клокочущая, неистовая злоба застит глаза, толкаю сисадмина, почти впечатывая его в стенку.
- Чокнутая.
Дёргаюсь будто от удара хлыстом. Медленно оборачиваюсь.
- Ты что-то сказал?
Ещё… да-а… невыносимая скованность, зажатость, замкнутость почти преодолена. Неподъёмная плита качнулась, старинные печати нарушены. Наконец-то.
Парень, кажется, его зовут Вадим, испуганно оборачиваясь, бегом покидает поле боя, не удовлетворив до конца мою жажду разрушений. Порванная рубашка явно не венец, она только распалила меня, раздразнила едва уловимым ароматом его страха, только зря вскипятила адреналин, подогревая и без того горячую кровь.
Запах плесени стал отчётливее.
Ш-шелестом иссохшейся кожи она прокладывает путь к свободе, почти неверимой, недостижимой. Нутро истосковалось, истерзалось в собственных недопереваренных субстанциях, жаждет отличного от полуистлевших остовов, свежая кровь, хотя бы немного…
- Анфиса?
О да, мой дорогой и любимый начальник отдела, конечно, ты удивлён, конечно, не ожидал увидеть здесь меня к тому же с ножом в руках.
Замер? Остолбенел не столько от увиденного, сколько от моего взгляда, неумолимо вперившегося в твои глазёнки? Теперь ты понимаешь кроликов? Скоро тебе придётся самому разделить их участь.
Испуганно смотришь на остриё ножа, на его играющее в солнечных лучах лезвие. Это почти совершенно, красиво, идеально, но достойным штрихом становится алая капля, окрашивающая его холодную стальную кромку. Жаль, что она не смешивается с потной дорожкой, стекающей с твоего лба.
Делаю надрез чуть сильнее…
Из него ощутимой волной исходит запах тлена.
И мне это уже нравится.
Всё, плотина прорвана, вибрируя, постанывая, изнывая от нетерпения, вырывается, выдвигается, воцаряется, заполняя, разливаясь на всё отведённое пространство. До чего хорошо-о-ооо.
Внезапная слабость стреноживает тело, лечу вниз, почти не чувствуя соприкосновения с полом, нож, звякнув, падает рядом. Воспользовавшись заминкой, хозяин кабинета пытается спастись бегством.
На секунду закрываю глаза
А вот открываю их уже не я.
Новая, лакомая, сладкая игрушка. Ладненькое подвижное тельце – всё лучше нескончаемого обездвиженного сидения в тёмном небытие, спелёнутом, перевязанном, сдавленном, полузадохшемся анабиозе. Ничего, теперь всё иначе, теперь это моё. Теперь я могу, наконец-то, осознать себя.
Теперь могу побыть свободной.
Столько, насколько тут хватит жизненных сил.
С ужасом наблюдаю сквозь собственные глаза то, как поднимаюсь с пола, выхожу из кабинета, закрыв двери. Не чувствую тела, не ощущаю мышц, не могу руководить собственными движениями. Закрыта! Заперта в собственном организме, будто в танке, ведомом чьими-то неизвестными руками.
Улыбаюсь.. До чего приятно ощущать. Видеть. Слышать. Чувствовать. Осязать. Глупцы, идиоты, бестолочи, никто никогда не ценит напрасно дарованного сокровища БЫТЬ.
Теперь пора на поиски новых эмоций – единственно ценного перед лицом вечности багажа
Чувствую себя мухой в янтаре, в глыбе равнодушного льда, вмороженной намертво, навечно с времён динозавров и до следующего тысячелетия. Лишена возможности хотя бы побиться в истерике, мне просто нечем это сделать.
Нахожу паренька… порывшись в архивных файлах памяти бывшей владелицы, выуживаю имя. Вадим.
Он настороженно смотрит, но когда я, приблизившись, включаю половые гормоны, на поцелуй отвечает с удовольствием. Мужчины такие же, как и раньше.
Боже! Что я делаю? Зачем? Остановись! Нет! А ты, придурок, зачем? Нет, это не могут быть мои действия, мои желания? Почему? Почему-у?
Потом нечто в моём теле довольно потягивается и покидает кабинет.
Просто смотрю.
Смотрю на то, как пинаю пьяного на улице, ворую конфеты в супермаркете, как дарю коробку первому встреченному ребёнку. Пробираюсь на рок-концерт, кричу там. Лезу через забор и сигаю в чей-то бассейн.
Довольно долго созерцаю картинку движущихся бортиков, значит моему телу понравилось носиться по водной глади.
Ужасно!
Отвратительно понимать, что больше не могу управлять собой, у меня нет ничего кроме жуткого осознавания собственной беспомощности. И того, что так может продолжаться всегда.
Память о вечности, тайное знание потихоньку просачивается в то, что осталось от меня и дикая боль от того, что не смогла удержать собственную свободу в руках, отдаётся в душе, единственном, что от меня осталось.
Если бы у меня был рот, я бы открыла его в немом крике, когда кто-то при помощи моего тела бросается всё в новые и новые приключения, абсолютно не заботясь моими представлениями о морали и нравственности.
Если бы у меня было бы сердце, оно бы заходилось в бешеном паническом ритме, когда кто-то в моём теле осуществлял такие вещи, на которые у меня бы не хватило ни фантазии, ни извращённого любопытства.
Если бы у меня были руки, я закрыла бы ими рот, осмеливающийся извергать такие словесные конструкции.
Если бы…
Но моё тело безбожно предало, чутко подчиняясь чужому намерению.
Если бы у меня были глаза, в них стояли бы слёзы.
Жадность. Во мне проснулась жадность, я, задыхаясь, поглощала всё больше и больше, всё круче и круче, всё сильнее и сильнее. Разве можно испытать всё, разве можно объять мир, вместить в единицу времени столько событий, переживаний, наслаждений и ощущений? Можно. И это далеко не предел.
Ещё хотелось давным-давно позабытого сладкого чувства, которое испытываешь, держа в собственных цепких пальцах чью-то жизнь. Осознание власти над живым существом, контроль над самым ценным, что только может быть на свете…
Но к этому вернёмся завтра. Биологические конструкции столь несовершенны, что требуют длительного покоя для восстановления энергии.
Глаза закрываются, и становится темно. Панически мечусь разумом, заточённым в незримые оковы, пока до меня доходит, что тело просто заснуло.
Блуждаю в потёмках, темнота настолько густа, плотна и реальна, что я почти чувствую её удушливые, гнетущие объятья.
Даже этот странный намёк на ощущение переполняет мою сущность надеждой. Нельзя сдаваться, даже если врага не видно, нельзя бросать собственную жизнь, даже если выхода нет, нельзя… мысли пробуют иссякнуть в обессиленном неверии, но я всё же пытаюсь держаться, нужно искать, нужно стремиться наружу...
- О-о, я и не искала источник внутри. У тебя ещё кое-что осталось? Отдай.
- Нет! Кто ты?
- Какая разница, знание всё равно тебе не поможет. Отдай
- Что отдать?
- Желания… стремление… жизнь… силу. Отдай и тебе будет спокойно здесь.
Не отдам, чувствую непонятную дрожь, чёткое знание, что это поможет, это откроет, это освободит, я сильнее! Я много не помню, многого не знаю, но я могу вырваться. Я… я… хочу жить! Чёрт возьми, хочу! Это моё тело, это я должна просыпаться, вскакивать с кровати, давая мышцам разгон, это я должна хотеть, бежать, стремиться, узнавать, жить! Я должна жить, это моя жизнь, моя!!
- Твоя жизнь окончена, она прошла, давным-давно прошла, - торопливо говорю неведомо откуда берущиеся слова, но я уверена, слишком уверена в правоте, - ты умерла, умерла, оставь чужое тело и уходи!
- Смешная. Как ты можешь прогнать меня? Откуда в тебе могут быть силы?
Напрягаюсь. Я живая! Я ещё столько не успела, не сделала, не смогла, Я должна жить.
Должна!
Эта жизнь принадлежит мне!
… это странно, но тьма отступает.
Солнце постепенно осветляет мир сначала едва виднеющимся заревом, потом вспухающим огненным диском, поднимающимся над линией горизонта, потом медленно, подчиняясь неизменному ритму, выплывает полностью.
Я наблюдаю это собственными глазами, всё ещё лёжа на земле, чувствуя, что затекли конечности, в желудке урчит от голода, саднит левая кисть, болит правое колено, а внутренности сжимаются от не до конца развеявшегося ночного холода…
Всё ещё не поднимаясь, начинаю кататься в дикой истерике, захлёбываясь слезами и смехом одновременно, но всё это пустяки.
Потому что я жива.
Потому что теперь я буду по-настоящему жить.
И так будет всегда.
