[Enlil]

Бесконечное спасибо всем тем терпеливым и самоотверженным лличностям, которые терпят, читают нас, да еще и комментируют, несмотря на мои периодические загулы)) я вас всех безумно люблю, вы в курсе, да)))
И мы все таки тут, с новым отчетом, многими буквами и рейтингом))

Сатин - 16 лет. Исенара - 3 мес.

- Агу, - вдумчиво говорит мне крохотное, очень серьезное существо в кроватке. - Агуагу, - добавляет оно и, неожиданно, улыбается. Я не понимаю, что оно подразумевает, но, на всякий случай, соглашаюсь. Диалог у нас пока не вяжется, но эдак через год, думаю, это будет исправимо.
Сестренка заразительно смеется во всю свою крохотную мордашку и хватает меня за оставленный без присмотра палец. Я фыркаю, щекочу голое пузико и, невольно смеюсь вместе с ней.
У Исенары янтарно-карие глаза - мои - папины - бабушкины, и очень светлая, нежная кожа - совсем как у мамы. Ей три месяца, в ее глазах ни проблеска мысли, зато они полны безмерным, всепоглощающим доверием и любовью к миру.
Она милая - считаю я, но памперсы ей меняет мама.

Абрахаймы - практически вторая семья. Они не заменяют мне родителей, никогда не могли заменить, слишком велика разница между нами, но, несмотря на это, они относятся ко мне с поистине семейной теплотой и фамильярностью. Лет пять назад в этом доме было куда более шумно, как бывает, когда поблизости обитает пара мальчишек-подростков. Но старшие братья Клариссы - двойняшки Морис и Густав, уже несколько лет появляются в отчем доме только по большим праздникам. "Студентом не до стариков-родителей" - с грустной нежностью говорит миссис Абрахайм и я очень надеюсь, что у мамы при мысли обо мне, никогда не будет таких глаз.
- Сегодня на ужин будет лосось в овсяной панировке, - говорит тетя Роксана и вручает мне стопку тарелок, их нужно расставить на столе. По пути из столовой обратно на кухню мне встречается мистер Абрахайм, вооруженный плюшевым медведем. Выставив его перед собой словно щит, он надвигается на меня с видом решительным и заговорщицким.
- Сатин, - говорит он, драматически понизив голос. - Этого медведя я, так сказать, реквизировал во время командировке в Винчестере.
Я скептически выгибаю бровь. Я не очень в курсе деталей работы дяди Арама, но лично папино "реквизировал" обычно сопровождается массовыми разрушениями. Именно поэтому, как я подозреваю, до сих пор не достроили многострадальный веронский порт. Время от времени, как правило после очередного, особенно удачного, "реквезирования", папу на ковер в ратушу вызывает мэр. О чем они говорят - неизвестно, но до сиз пор ему как то удается убеждать тетю Джульетту, что, если бы не его титанические усилия, толпы нежити давно бы заполонили Верону и сожрали всех избирателей.
- По слухам, - продолжает дядя Арам, - он принадлежал самой Марии-Антуанете и был обагрен ее кровью на эшафоте.
Я не уверена, что Мария-Антуанета стала бы брать с собой на эшафот плюшевого медведя. На нем нет кровавых пятен и я сомневаюсь, что палач, сразу после обезглавливания королевы, сдал медведя в химчистку. Медведь выглядит старым, эдак лет на пятьдесят, но никак не на две с лишним сотни. Но я не спорю, покладисто впечатлившись и шокировано округлив глаза.
- Арам, ради Бога! - отчаявшись меня дождаться, тетя Рокси сама отправляется на мои поиски. - Что за ужасы ты рассказываешь перед ужином?! Сатин, солнышко, не слушай его. Лучше сходи наверх, позови к столу.
Она забирает у меня оказавшуюся лишней тарелку и, стоит ей отвернуться, дядя Арам подмигивает за ее спиной.
- Потом еще поговорим, - шепчет он. - Я положу его рядом с твоей сумкой. Передашь отцу? Уверен, он будет в восторге!
Я в родительском восторге, как в отцовском, так и в материнском, тоже нисколько не сомневаюсь.

В доме Абрахаймов три этажа. На первом - кухня и гостиная, на втором - спальни родителей, Клариссы и Мориса, на третьем, под самой крышей - спальня Густава и мастерская. Комнаты мальчишек сейчас пустуют, а в мастерскую поднимается только Кларисса, дабы на холсте и бумаге творить свои картины.
На втором этаже тихо. Мягкий персидский ковер проглатывает звуки шагов. Спорить готова, что на нем тоже убили какого-нибудь перса, после чего дух убиенного вселился в ковер, творя всяческие злодеяния, и дядя Арам вынужден был его реквизировать. Но я не чувствую ни страха, ни трепета, я привыкла. В особняке фон Вальде тишины и призраков в избытке.
- Лара? - толкаю дверь Клариссиной комнаты, но в ней пусто. Я слышу шорох и глухой стук по соседству, в комнате Мориса. Без понятия, что она там забыла, но мне сказано позвать и привести, и я полна решимости выполнить возложенное на меня поручение.
- Лар, нас ждут к столу, - я смело шагаю, распахивая дверь, и недоуменно замираю на пороге. Мы с Клариссой не виделись минут двадцать и я не уверена, что за это время она успела столь разительно измениться. Бледная спина, острые лопатки, стриженный шатенистый затылок. Он оборачивается и смотрит на меня спокойными серыми глазами. Ему лет семнадцать на вид, он не красавец, но весьма неплохо сложен. А еще он стоит передо мной в одних трусах и я вижу его впервые в жизни. Клариссин хахаль? Вор? Маньяк? Мысли проносятся в голове, практически не останавливаясь. Вряд ли Кларисса бросила бы практически голого ухажера в доме с родителями. Вряд ли бы вор полез в чужой дом голым. Вариантов остается немного. Невольно всплывают папины инструкции "маньяка нужно бить в глаза, горло, а потом засветить каким-нибудь атакующим заклинанием". Нас с незнакомцем разделяет метра два и быть в глаза и горло с такого расстояния непродуктивно. Но зато прекрасный шанс испытать папин любимый "огненный смерч". Ладонь начинает теплеть, пробегают по пальцам пламенные змейки. Но столь решительные действия требуют максимальной определенности.
- Прощу прощения, - чопорно осведомляюсь я спустя добрую минуту гробового молчания. - Вы маньяк?
Я вижу, как у него дергается уголок глаза, но лицо остается непроницаемым.
- Нет. А вы?
- Я - нет, - с достоинством вскидываю подбородок и парень кивает.
- Хорошо, - вкрадчиво одобряет он. - В таком случае вас не оскорбит, если я одену штаны?
Он кивает на стул. На нем и правда висят аккуратно выглаженные серые брюки, рубашка, зеленая кофта.
- Нисколько. А должно?
- Не имею понятия. Это вы вламываетесь в чужие комнаты к полуголым парням.
На миг я чуть не задыхаюсь, то ли от возмущения, то ли от восхищения столь вопиющей наглостью.
- Могу я узнать, что вы делаете в чужой комнате в таком виде? - не сдаюсь я.
- Переодеваюсь. По крайней мере пытаюсь. Кажется вы говорили, что нас ждут к столу.
- Да, - подтверждаю я. - Сегодня на ужин лосось в овсяной панировке, - гордо сообщаю я, после чего разворачиваюсь и покидаю комнату, преисполненная независимости и чувства собственного достоинства.

В столовой сногсшибательно пахнет жареным лососем и приправами. С выпечкой у тети Роксаны не очень, но рыба всегда получается сверхъестественно вкусно. Не иначе как на запах, все сползаются к столу, и последним появляется давешний маньяк. На этот раз полностью одетый, и даже в тапочках - умилительных лиловых собачках. Мисисс Абрахайм его появление не удивляет и ничуть не смущает, и я тоже делаю как можно более невозмутимое лицо.
- Милый, ты задержался, - ласково попрекает она, и маньяк виновато улыбается в ответ.
- Извините. Я... - он даже не косится в мою сторону, но я, делая вид, что все мое внимание поглощено единственно лососем, чувствую, как начинают у меня гореть уши. - Я пришивал пуговицу.
Я невольно бросаю на него короткий взгляд, и не вижу на всей его одежде ни единой пуговицы. Но серые глаза настолько честные и уверенные, что никому и в голову не приходит усомниться.
- Сатин, познакомься, это Алистер! - щебечет Кларисса, вынуждая меня таки повернуться к парню. - Он к нам по обмену опытом приехал и будет жить у нас. Алистер - это Сатин. Она моя сааамая лучшая подруга!
Я очаровательно улыбаюсь, мол оно самое я и есть, и Алистер улыбается едва ли менее мило.
- Рад знакомству с самой лучшей подругой Клариссы.
- Безусловно, это взаимно, - цежу я сквозь улыбку. Мы улыбаемся друг другу, а Кларисса сияет, как начищенная кастрюля и смотрит на него затянутыми мечтательной поволокой глазами, словно обкурившаяся валерьянкой мартовская кошка.

После ужина мы стаскиваем подушки и пледы в мастерскую, запасаемся какао и печеньем, и со всем комфортом располагаемся перед стареньким, доживающим свой век телевизором. Алистер, чуть помявшись, поддается уговорам Клариссы и составляет нам компанию, скромно пристроившись у стены. Мы смотрим хит этого года - сериал "Вступившая в бой: Цветок Страсти", фильм, в общем то не новый, но докатившийся до Соединенного Королевства только нынче, и быстро завоевавший себе неимоверное число фанатов. Оригинальное название сериала - лаконичное "Антония", и чем руководствовались отечественные профи киноиндустрии, для глупых британцев адаптируя Антонию в претенциозный "Цветок Страсти" неизвестно. Нынешнее название на первый взгляд навивает мысли о восточных боевых искусствах, жанре Уся и режиссере Энге Ли, но несчастной Антонии, хоть и приходится многое пережить, за свое счастье приходится бороться не клинком и не прыгая по деревьям. На экране любят, страдают, снова страдают, а потом немножко любят, Антония раз за разом выходит замуж, иногда даже за разных, Кларисса переживает, а Алистер смотрит очень серьезно и внимательно, словно после просмотра ему надлежит сдать тест из полутысячи вопросов.
Я кутаюсь в плед, лениво слушаю, как Алехандро обвиняет Антонию в измене, а она заламывает руки и плачет. Серии на третей я, сама того не замечая, расслабляюсь, пригревшись, а Алистер передвигается поближе к нам и к тарелке с печеньем. Он тоже увлечен, его крайне занимает, простит ли Антонию Алехандро, или бедной девушке придется искать утешения у коварного Максимилиана и только, сам не замечая, нервно вздрагивает, когда наши ладони встречаются в почти пустой тарелке. У меня всегда были холодные руки.

Наша новая встреча неожиданна для нас обоих. Я стою на пороге "Flut" с небольшим контейнером в руках. В контейнере, заботливо укутанном в полотенчико, баночка с домашним, экологически чистым борщиком, салат "цезарь" в вакуумной пластиковой упаковке и связка домашних пирожков с вишней.
- Ты забыл обед. Мама просила передать, - я ставлю сверток на стол перед папой и тот откладывает книгу в сторону, улыбается и любопытно отгибает краешек полотенца, пытаясь разглядеть содержимое. Алистер сидит за соседним столом, поверх своего талмуда на меня смотрят серые глаза, смотрят немного растеряно и ошалело. Мы оба могли бы догадаться, он живет у папиного начальника, я подруга дочери этого начальника, но почему то нас обоих встреча в Flut застает врасплох. Мы молчим, пока папа роется в свертке, момент с приветствием упущен и теперь мы делаем вид что все под контролем. В неловкой тишине раздается только жизнерадостное шуршание папиного свертка.
- Спасибо, Сатин, ты спасла меня от голодной смерти! - наконец вспоминает про нас отец, бодро зажевав пирожок, и еще один протягивает парню. - Угощайся, Ал.
Алистер чуть медлит, но пирожок принимает, хотя и не спешит его кусать.
- Знакомьтесь, кстати, Ал, это моя дочь Сатин, умница, красавица, отличница и все такое.
Парень внимательно смотрит на меня и брови его заметно ползут вверх. Я сохраняю невозмутимость и достоинство перед лицом своих многочисленных достоинств.
- Сатин - это Алистер, наш стажер, очень талантливый юноша!
У Алистера начинают краснеть кончики ушей, и я сохраняю невозмутимость за двоих.
- Мы... знакомы.. - наконец выдавливает он, очевидно придавленный гнетом честности. Папа загадочно хмыкает и еще раз благодарит за спасение от голодной смерти.

- Значит ты маг? - эдак ненавязчиво спрашиваю я, когда папа, сославшись на какие то важные дела, попросил подождать и оставил нас наедине.
- Да, темный, - он роется на книжной полке, но когда оборачивается ко мне, без книжки, он собран и ироничен, как при нашем первом знакомстве. - У нас маленький город, практически все инфраструктуры в зачаточном состоянии, тем более магия. Попасть сюда помогла наставница моей бабушки. Не уверен, как надолго смогу здесь задержаться, но это очень полезный опыт.
Он присаживается рядом со мной на край стола и смотрит со спокойным любопытством.
- Ты ведь тоже ведьма?
Многим не нравится этот термин - "ведьма". В среде особо чувствительных магов он считается уничижительным и неполиткорректным. Но мне все равно, как называться, и я уверена, что он имел хоть какое то намерение меня оскорбить. Просто ему тоже все равно.
- Нейтрал, - киваю я и понижаю голос до заговорщицкого, зловещего шепота. - И меня учит кот.
Алистер смеется. Я впервые слышу его смех, но он мне нравится, негромкий, глухой, спокойный.
Папа задерживается. Сначала Алистер рассказывает мне про родной город - Грифтаун, про огромные раскидистые ели, подпирающие небосвод, запах дождя и чистые, как слеза, озера. Потом он показывает мне одно простенькое заклинание для создания иллюзий и мы творим двух маленьких рыцарей. Мой рыцарь - черный, с золотым драконом на нагруднике, Алистера - темно-зеленый, с великолепным серебристым хвостом на шлеме. Его рыцаря зовут - Максимус Деций Меридий, моего - Кристиан Бенолли. Они сходиться в нешуточной схватке и мы азартно из подбадриваем, доедая папины пирожки. Битва прекращается с появлением папы. Алистер ловко развевает свою иллюзию за долю секунды, мой же рыцарь еще минуту грозно лязгает забралом, топает ножками и всячески пытается вызвать папу на дуэль, после чего тает золотистой дымкой.
Мы прощаемся довольно тепло, хотя и неловко. Папа с поразительной для него деликатностью смотрит в другую сторону.

Алистер уезжает домой через полторы недели, что повергает Клариссу в глубочайшее отчаяние. Она рыдает целый вечер напролет, ткнувшись лицом в мои колени, и я устало, раздраженно глажу ее по волосам.
- Мы больше никогда не увидимся, - стенает она. - Мое сердце разбито.
Мне удается вытащить ее на пробежку на третий день. Согласно плану свежий воздух и физические нагрузки должны выветрить дурь из ее головы. Но стоит нам остановится в близлежащей кафешке выпить по чашке чая, как стенания начинаются снова.
Я пытаюсь воззвать к ее голосу разума, говорю, что на Алистере не сошелся свет клином, что вокруг полно куда более симпатичных и куда менее нахальных молодых людей.
- Смотри, - говорю я, - вон парень за кассой, симпатичный, блондин и кажется милым. Почему бы тебе не оставить ему номер своего телефона?
Мои старания не имеют ни малейшего эффекта, Кларисса и в лучшие то свои времена в первую очередь руководствовалась гласом сердца. Глаза ее наполняются влагой и я вымучиваю сочувственную улыбку. Я говорю себе, что меня переполняет сострадание к подруге. Я говорю, что на самого Ала мне плевать.
Расплачиваясь на кассе я улыбаюсь тому самому блондинчику. На мгновение он зависает и улыбается мне в ответ. "Том", читаю я на его бэйджике и ненавязчиво пододвигаю к нему салфетку. На салфетке мой номер телефона.

Сатин - 17 лет. Исенара - 1 год.

Мама учит кроху Исси ходить. Исси не хочет, она хочет сидеть на ручках, смотреть своими огромными чистыми глазками и любить мир. Но мама неумолима. Наши мужчины - папа и Эмрис, деликатно стоят в сторонке. Хвост Эмриса ходит ходуном, он раздражен, он не любит детей в целом и в частности, и старается держаться от них как минимум на расстоянии безопасных двух метров. Папа благодушен, умиротворен и умилен.
- В ней нет ни капли магической искры, - ворчит Эмрис. На его взгляд это достаточная причина, что бы потерять всякий интерес к происходящему. Но, в отличие от него, папе все равно, будет ли его ребенок магом. Исенара делает первый шаг, мама вопит от восторга, папа кидается к дочери, подхватывает на руки и целует ничего не понимающую мордашку. Папа небрит, щетина колется, и малышке явно не нравится целоваться с небритым отцом, она хнычет и махает ручками.

Это наш с Клариссой последний год в школе. До выпускного еще полгода, но все начинают готовится уже сейчас. Кларисса лениво листает журнал мод, лениво бормочет, что в этом году в моде черное, но ее, Клариссы, творческая натура категорически восстает против черного. На мне серо-голубое платье. Уже третье за последний месяц в роли претендента на бальный наряд. Папа с терпением относится к моим причудfм, возможно отчасти потому, что Исси научилась ходить и приходится строго следить, куда именно она ходит.
Я купила это платье вчера, но теперь мне кажется, что на манекене оно выглядело лучше, чем на мне. Клариссе оно тоже кажется слишком блеклым и она невозмутимо роется в моем шкафу.
- Определилась, с кем идешь на выпускной? - я слышу ее голос из недр гардероба. Я киваю, вспоминаю, что она меня сейчас не видит и озвучиваю вслух.
- С Томом.
Сама Кларисса молчит о своем кавалере, но на днях я видела, как к ней подходил капитан нашей школьной команды по футболу. Ушел он не слишком, счастливый, так что, видимо, подруга ему отказала.

Школа святого Этельвольда для проведения выпускного арендует практически дворцовый комплекс. Здесь есть фонтан, огромная бальная зала, гостиная с белым фортепиано, кафе, где подают устриц и трюфеля, и даже гостиничный этаж с номерами.
Мы с Клариссой, вопреки расхожему мнению о приличных дамах, не задерживаемся и приезжает точно к сроку, но молодые люди нас уже ждут, что то оживленно обсуждая на лавочке у фонтана.
- Система передачи радиоволн... - слышу я отрывистую фразу, когда мы подходим. Они оборачиваются к нам на звук цокота каблуков. У Тома новая прическа с дурацкой челкой и олений взгляд. Алистер с нашей последней встречи, кажется, повзрослел. На нем алая рубашка и алый платок в кармашке пиджака - под тон платью Клариссы. Ал улыбается нам и поднимается навстречу. Он берет Клариссу под руку и та сияет, кажется даже светиться.

Проходит торжественный банкет, обязательные речи преподавателей и директора школы со слезами на глазах. Включают слезливую музыку, под которую Аннабэль Вер, звезда школьного хора, поет заунывную песню о том, как ей жаль расставаться со школой. Один обязательный танец, пары не в такт музыке топчутся на месте, прижимаясь друг к другу с пылкостью Ромео и Джульетт.
Алистер находит меня на балконе, откуда я наблюдаю за одноклассниками и тем, как возле бара Том что-то рассказывает Клариссе. Наверное опять что то про радиоволны. В руках Ала два бокала с шампанским, один он протягивает мне и я принимаю. Мы чокаемся, пьем, опершись на парапет.
- У тебя потрясающая дама, - говорю я ему, глядя на алое пятно Клариссы, ярко выделяющееся на фоне одноклассников. Она была права, в этом сезоне и правда черный в моде. - Парни в очередь выстраивались, что бы пригласить ее на выпускной! И штабелями падали под ноги!
- Правда? - Ал кажется спокойным и немного удивленным. - Кларисса сказала, что ей не с кем пойти.
Я едва не давлюсь шампанским и торопливо пью из бокала, стремясь как то замять неловкость.
- На свой выпускной я вряд ли попаду, так что буду считать, что я отмечаю окончание школы заранее. Сильно заранее, - улыбается он. Я не сдерживаю любопытство.
- Насколько заранее?
- На два года, - невозмутимо отвечает он, а я торопливо провожу нехитрый расчет. Он не похож на пятнадцатилетнего. Он высокий, подтянутый, спортивный. Он смотрит на меня, как будто выжидающе, улыбается краешком губ и я вынуждена признать, что, возможно, у Клариссы неплохой вкус.

Аннабэль, наконец, перестает мучить наши уши.

This Romeo is bleeding
But you can't see his blood

Раздается из колонок, и я ловлю себя на том, что тихо подпеваю. Ал смотрит на меня краем глаза и улыбается.
- Танцуешь? - спрашивает он и я, не задумываясь, киваю. Ал ловит мою ладонь, переплетает пальцы и увлекает вниз, в зал. Бон Джови хрипит из колонок:

Yeah, I will love you
Baby - Always
And I'll be there forever and a day -
Always

Рука Алистера ложится на мою талию и серые глаза, так смущающе близко, мягко смеются. Я ловлю себя на мысли, что от него пахнет полынью и еще, почему то, дождем.
Он неплохо танцует и уверенно ведет. С ним легко танцевать, легко ни о чем не думать. Под хрипловатый голос Бон Джови, запах дождя и скольжение по паркету я так легко отвечаю на его улыбку и забываю, что вокруг целый мир.

Мы выскакиваем на улицу, не расцепляя рук, и свежий воздух бьет в легкие обжигающим спазмом. Мы добегаем до фонтана и он обнимает меня за талию, притягивает к себе так жадно, сильно, что я чувствую себя слабой, хрупкой и женственной. Капли воды оседают на его волосах, над нами - только купол неба, почти черный, беззвездный. Я почти чувствую вкус его губ, я знаю, что сейчас должно произойти, я жду этого, но мы стоим, кажется, что очень долго, мучительно долго. Ал просто смотрит в мое лицо шальными, мутными глазами, прижавшись лбом к моему лбу. Я не знаю, чего он ждет, но боюсь пошевелиться, не могу даже вздохнуть.
"Ты пьяна", - услужливо подсказывают мне остатки сознания. "Я отравлена,"- соглашаюсь я и тут же забываю обо всем, потому что он, наконец, целует.
Я не знаю, сколько проходит времени, я задыхаюсь, но не могу оторваться. Его руки скользят по спине, прижимают плотнее, и я с готовностью подаюсь навстречу.
Чьи то шаги раздаются неподалеку и отрывают нас друг от друга. Алистер соображает быстрее. Пару шагов в сторону, он увлекает меня за собой, и нас скрывают кусты. У него все еще этот безумный взгляд и улыбка.

Мы ломимся в первую попавшуюся дверь. Она, оказывается, ведет в ту самую гостиную, с белым фортепиано. Я спотыкаюсь, что то звенит разбитыми осколками. Ал оборачивается на звук.
- Мы разбили вазу, - замечает он едва слышно. "Какая ответственность и наблюдательность", - ехидно замечает неуемное сознание и тут же затыкается, потому что меня впечатывают в стену и больше никакой грохот и звон в мире нас не может волновать. Его руки гладят мою спину, бедра с такой жадностью, словно он боится, что я исчезну, растаю. Он целует мою шею и, почему то, опять медлит. Я не выдерживаю, пальцами вцепляюсь в его рубашку, наощупь ищу пуговицы. Я успеваю справится с одной, второй, на третей он совсем немного отстраняется и мягко перехватывает мои ладони. У него дурные и, почему то, беспомощные глаза.
- Сатин, - шепчет он и этот звук кажется мне волнующим и чудовищно неуместным. Он хочет сказать еще что то, наверное про то, что не место, не время, и вообще, вообще, вообще... Это самое "вообще" не волнует меня сейчас ни в малейшей степени и, я вижу, не волнует и его. Но он ждет и, на этот раз, я целую его.
Нас едва хватает на то, что бы закрыть дверь на замок.

Утром я просыпаюсь первой, едва в окнах забрезжил рассвет. На узком диване вдвоем неудобно, у меня затекла нога, Алу я наверняка отдавила руку. Он спит, выглядит спокойным и беспечным. У меня ломит все тело и, стараясь ступать неслышно, я торопливо собираю одежду по всей гостиной.
Я вызываю такси и ухожу, стараясь не оглядываться.

Последний месяц я не бываю у Абрахаймов. Несколько раз звонит Кларисса. Снова грустит, Алистер опять вернулся домой. Я ссылаюсь на занятость, мол нужно готовить документы на поступление, тесты, анкеты. Кларисса с готовностью верит, она сама полна решимости отправится в Академию Ля Тур на факультет живописи.
Я не вижусь ни с ней, ни с ним с ночи выпускного. Ал звонит на следующий день.
- Все в порядке? - осторожно спрашивает голос в трубке, я спешу заверить, что все прекрасно, но сейчас я совершенно не могу говорить.
Внутренний голос гаденько нашептывает "ему пятнадцать, Сатин", "в него влюблена твоя лучшая подруга, Сатин", "это было чудовищной глупостью, Сатин". Тошно и без него.
-Ты даже не представляешь, малышка, - скорбно сообщаю я Исенаре, с которой, с недавнего времени, провожу много времени. - Какая у тебя сестра дура.
Исси как раз учится говорить, поэтому с готовностью и радостно подхватывает:
- Дула! Дула!

Мы все таки встречаемся. Натыкаемся друг на друга у дома Абрахаймов. Он забирает почту, а я иду забрать отцовские книги у дяди Арама. Он поднимает глаза и смотрит на меня очень серьезно, очень внимательно. Я не знаю, что делать, мы оба молчим, и тишина натягивается между нами звенящей струной. Он смотрит, а мне вспоминается затуманенный взгляд и запах дождя. Я отвожу взгляд и сбегаю, не прощаясь.
Дома я говорю папе, что не застала дядю Арама на месте.