Ты предаёшь то, что не можешь победить
(с)
Мы могли бы взять такси – от Торвилля было всего два часа езды. Однако, мы в конце концов остановились на электричке. Это было дешевле, к тому же, я счёл, что Юльхен не повредит поездка – она была вполне объяснимо взволнована с самого утра, и ей, пожалуй, требовалось время, чтобы настроиться на предстоящий разговор с матерью.
Меня не особенно беспокоила реакция отца, он всегда достаточно мягко относился ко всем нашим проступкам, а тут и вовсе, подозреваю, был бы рад. От мамы же, с детства старательно вбивавшей в наши головы нормы симлендской морали, следовало ожидать самой бурной реакции.
Юльхен сидела, повернувшись к окну, и, почти не отрываясь, смотрела на заоконные пейзажи, не отличавшиеся, впрочем, разнообразием.
Я полагал, ей требуется с кем-то поговорить – не столько даже, чтобы услышать совет, сколько чтобы высказаться, вылить на кого-то свои переживания – после таких разговоров ей, как правило, становилось лучше. Следует, однако, заметить, в подобных разговорах я испытывал изрядные затруднения. И сейчас, глядя, как она сидит, опустив глаза, я всё не решался сказать ей хоть что-нибудь. Поэтому когда она обратилась ко мне первой, я едва подавил в себе желание поблагодарить её.
- Ты помнишь миссис Стивенсон? – спросила она, и, увидев, как я в непонимании нахмурился, продолжила, - мамина старая подруга из клуба садоводов. Они перестали общаться, когда её дочь забеременела.
- Что-то припоминаю, - проблеял я, судорожно подыскивая правильные утешительные слова.
Я действительно помнил Маргарет Стивенсон и её дочь, Кристину, хотя и смутно. Маргарет бывала у нас часто, Кристина – время от времени. Мы с Юльхен тогда были совсем маленькими, а она уже ходила в старшую школу, поэтому ей нечего особенно было у нас делать. Я помню, как дёргал её за косы, сидя у неё на коленях, и что она иногда приносила сладости – обычно ириски, твёрдые, как речные камушки – наверное, мама велела ей что-нибудь нам покупать, а на сладости поприличнее она жалела карманных денег.
В общем-то, этот эпизод так и затерялся бы где-то в недрах моей памяти и мозг выбросил бы эту информацию, чтобы освободить эту ячейку для чего-нибудь более важного. Но в какой-то момент Кристина перестала у нас появляться. Как и Маргарет. Когда Юльхен спросила, почему мамочку давно не навещает подруга, та, не отрываясь от мытья посуды, бросила:
- У Кристины будет ребенок.
Юльхен перевела на меня взгляд, как бы спрашивая, что в этом плохого – но я тоже тогда этого не знал.
- Кристи разрешит нам поиграть с малышом? – в конце концов, осторожно спросила она.
- Нет, солнышко, - ответила та, - Кристи – гулящая, потому что забеременела, не будучи в браке. Я бы не хотела, чтобы вы общались.
Юльхен тогда расстроилась, я – не особо, а потом и вовсе забыл. А теперь вдруг вспомнил. И Юльхен, очевидно, тоже.
- Ты тоже думаешь, что я гулящая, Дэнни? – подала вдруг голос она, и я постарался улыбнуться как можно более ободряюще.
- Ну, конечно, нет, - сказал я, в надежде, что она улыбнётся в ответ. Юльхен не улыбнулась.
- Я люблю его, Дэнни, - она подняла глаза, - Симуса. И ребёнка тоже люблю, даже если он ему не нужен. И я в любом случае его оставлю.
Я смотрел в её глаза – уже не испуганные, как мне показалось вначале, а злые, как у собаки, у которой пытаются отобрать щенков – и понимал, что дело вовсе не в том, что мама будет сердиться. Не в том, что о Юльхен плохо будут говорить соседи и не в том, что у неё будут сложности с поиском работы и своего места в нашем обществе.
Юльхен боялась, что мать заставит её сделать аборт.
И плевать она хотела на мои утешения - ей просто нужно было, чтобы я был рядом. Чтобы придать ей решимости, когда она будет говорить, а мать слушать. Чтобы она не сломалась и не поддалась слабости, а сделала то, что решила. Потому что не поддаться давлению матери, когда ей это было нужно, было сложно.
И я решил, что буду рядом.
Когда мы выходили из электрички, я выхватил чемодан из её рук. И она улыбнулась впервые.
****
Родители сняли половину дома на Сосновой улице, 2. Дела в кондитерской шли неплохо, и теперь мы могли себе это позволить. Раньше я порадовался бы расширению жилплощади – теперь, когда у меня больше не было денег на собственное жильё, я вполне мог уместиться здесь, даже вместе с Метой и нашими будущими детьми – если она, конечно же, согласится. Однако именно сейчас эта мысль вовсе меня не воодушевляла.
Юльхен застыла, не решаясь постучать. Мама знала, что мы с минуты на минуту будем здесь, и, конечно же, знала все подробности ситуации, в которую Юльхен угораздило попасть. Однако, даже зная, что неизбежное должно случиться, каждый из нас порой склонен оттягивать неприятный момент.
Поэтому я отвёл её руку в сторону и постучал сам.
Мама открыла сразу, будто стояла там, за дверью, и ждала – и с нечитаемым выражением лица посторонилась, пропуская нас внутрь.
- Садитесь. Обед пока не готов, вам придётся подождать два часа, пока замаринуется мясо.
Мы с Юльхен послушно сели за стол, не решаясь пока начинать разговор. Мне нравилось здесь – намного больше, чем в нашей старой квартире на Главной улице. В любой другой ситуации я бы, пожалуй, даже забыл о своей нелюбви приезжать домой во время учёбы, и обязательно поинтересовался, когда они планируют закончить ремонт, и заказали ли они остальную мебель. Только сейчас я не был уверен на все сто процентов, что подобный разговор был бы уместным.
Мама сидела рядом, глядя на столешницу – однако, взгляд её был словно направлен внутрь.
Я чувствовал себя странно. Мне бы стоило радоваться – такая ситуация была из ряда вон в нашей семье. Из нас двоих именно Юльхен всегда была «правильным» ребёнком – она, конечно, не была образцом послушания и училась тоже далеко не так хорошо, как я – но именно она идеально вписывалась в устои и порядки нашего общества. Она была тем правильным куском картона, который дополнял паззл симлендского социального механизма. И поэтому троечница и лентяйка Юльхен была для матери предпочтительнее, чем отличник и труженик я.
Теперь же роли поменялись – именно я был правильным и порядочным парнем, который хорошо учится, помогает родителям с бизнесом и всегда пользуется презервативами, чтобы никто из соседей его матери не узнал, что у него был добрачный секс, и не подумал, что она плохо его воспитывала.
А Юльхен теперь была пятном на её безупречной репутации, и угрозой стать изгоем в обществе добропорядочных матрон из торвилльского клуба садоводов.
Мне, наверное, стоило бы злорадствовать – но я, лотарио возьми, не мог. И почти жалел об этом – положительные эмоции от радости чужой беде неплохо скрасили бы неловкость.
- Какой у тебя срок? – мама подняла глаза на Юльхен, но та так и не посмотрела на неё в ответ.
- Две или три недели, - ответила та, - но я всё равно хочу его оставить.
Юльхен смотрела на неё умоляюще, но с отчаянной уверенностью – сейчас, будь я на месте матери, я бы поддался её эмоциям, и мы бы сейчас вместе трогательно рыдали в обнимку.
Только, к сожалению, я был на своём месте, как и она на своём.
- Не ждала подобного от тебя, - сухо произнесла она и отвела взгляд.
Если бы её номинировали на самую драматичную позу года, она, несомненно, победила бы.
- Я справлюсь, - сказала Юльхен, - я обязательно найду работу и позабочусь о малыше. Ты сама ведь говорила, что на мужчин не всегда можно положиться, и...
- Если бы ты слушала, что я говорила, ты сейчас училась бы, а не сидела здесь, - процедила сквозь зубы мама, - поэтому сейчас, пока ты ещё несовершеннолетняя, твою участь буду решать я. В Академию ты, естественно, не вернешься – я больше не позволю тебе оказаться одной так далеко, пока ты не научишься вести себя, как взрослый человек. Я, конечно, не могу настаивать на том, чтобы ты избавилась от плода, но подумай, что за будущее тебя ждёт? Никто не кинется брать на работу незамужнюю сотрудницу с...
- Ребёнком, мама, - закончил за неё я, - у неё будет ребёнок.
- Я знаю, - она непонимающе уставилась на меня.
- Именно ребёнок, а не плод, как ты выразилась, - пояснил я, - ты не медик, и сказать так было совсем не в твоём духе, однако, ты предпочла использовать именно это слово, вместо логичного в данном случае «ребёнок». А знаешь, почему?
Мама нахмурилась, но рефлекторно мотнула головой в ответ на вопрос, и я продолжил:
- Потому что тебе не хочется считать себя причастной к убийству ребёнка. Ты отгораживаешься этим словом от правды – это своеобразная попытка снять с себя ответственность. Мол, если не было никакого ребёнка, то тебе не в чем себя обвинить.
- Нет, Дэнни, с чего ты...-начала мать, но когда я уже разогнался – меня сложно остановить.
- Ты ведь считаешь себя мортемианкой, мама, – прищурился я, - ты ведь помнишь, что в мортемианстве говорится об абортах? Зачем было в детстве таскать нас в церковь каждую субботу, если ты веришь только в то, что тебе удобно?
- Вот поживи сначала с моё, а потом будешь открывать рот, - прошипела та.
- О, я надеюсь, с возрастом мои принципы не станут такими же гибкими, как и твои, - огрызнулся я.
- Дэнни, не нужно, - встряла Юльхен, прежде чем кто-то из нас с мамой успел бы вновь сказать хоть слово, - мама, я оставлю его, как я уже сказала. Если ты любишь меня только тогда, когда я делаю всё правильно - я уеду, и сниму комнату где-нибудь в пригороде. Приличную работу мне, конечно, не найти, но посудомойки и уборщицы всегда были востребованы.
На миг комната утонула в тишине. Я отметил, как мамино выражение лица сменяется с озлобленного на растерянное.
- Ну, зачем ты так, родная? - прошептала она, – я думала только о том, что будет лучше для тебя. Если ты так твёрдо уверена, никто не станет возражать.
Я почти возликовал, глядя на её поникшую фигурку – она словно скукожилась, уменьшилась вся, как это происходило всегда, когда кому-то удавалось её осадить. Лишённая право на злость, которая полыхала в ней ещё несколько секунд назад, она тонула сейчас в самом отвратительном чувстве на свете - чувстве, которое она старательно заталкивала внутрь, до сего момента не позволяя ему вырваться наружу.
Чувстве вины.
Юльхен кивнула, и подняла глаза. Пустые, лишённые всякой энергии, что, похоже, иссякла в ходе разговора.
- Папе я скажу сама, - сказала мама, тяжело вздохнув, - ты ведь знаешь, у него слабая нервная система.
«Ещё бы, за два десятка лет семейной жизни» мстительно подумал я, поднимаясь из-за стола.
- Пойдём, - сказал я Юльхен, - тебе нужно отдохнуть.
Юльхен собралась уже уйти за мной, как мама вновь окликнула её:
- Послушай, этот парень...- начала она, наливая себе кофе в крошечную – как в нашей кондитерской – фарфоровую чашечку,- возможно, на него можно будет как-то повлиять? По молодости многие делают глупости, но, я уверена, в будущем он не простит себе, если бросит своего ребёнка.
Юльхен пожала плечами.
- Мне на днях звонил его отец, - ответила она, - он сказал, что хочет приехать и поговорить обо всём. Только ему нужно, чтобы кто-то совершеннолетний отправил ему приглашение - дергийцам просто так не въехать в Симленд без визы.
- Хорошо, дорогая, я займусь этим, - успокаивающе улыбнулась мама, - как его зовут?
- Люк Освальд, - ответила Юльхен уже заметно более спокойно.
Мама едва не поперхнулась кофе.
****
- Спасибо, - сказала мне Юльхен, когда я заглянул к ней спустя час, - ну, за то, что вступился за меня.
- Ты и сама отлично справилась, - заверил её я.
Юльхен выглядела намного лучше – отдых пошёл ей на пользу. Да и самое страшное уже было позади – все те трудности, с которыми ей ещё предстояло столкнуться, меркли по сравнению с авторитарной фигурой нашей матери.
- Ты останешься со мной на пару дней? Я знаю, тебе нужно учиться, но...
- Конечно, - кивнул я, - главное, не переживай. Ты ведь знаешь, тебе не нельзя.
Я покинул комнату Юльхен со странным чувством в груди. Мы никогда не были особенно близки – она не советовалась со мной по поводу своих бойфрендов, а я не защищал её в школе от хулиганов. Я не прикрывал её перед мамой, когда она бегала на свидания, а она не знакомила меня с симпатичными подружками. Я не помогал ей с домашними заданиями {во всяком случае, добровольно}, а она не позволяла мне использовать её косметику для химических опытов {во всяком случае, бесплатно}.
Однако, если бы мать выгнала её из дома, я бросил бы учёбу прямо сейчас, чтобы устроиться на работу каким-нибудь грузчиком и получить возможность помогать ей деньгами. А ещё я знал, что она сделала бы для меня то же самое, будь мне это необходимо.
И поэтому я не сомневался, стоит ли пропустить несколько дней в Академии ради её спокойствия.
****
Юльхен влилась в новый ритм довольно быстро. Она порхала по дому, наводя порядок, занималась ремонтом, умело орудовала гаечным ключом, игнорируя уговоры матери немного отдохнуть.
- Это не очень-то вписывается в увлечения правильной симлендской девушки, знаешь ли, - подначивал её я.
- Мне уже нечего терять, Дэнни, - грустно улыбалась она в ответ.
В общем-то, мне даже приятно было вернуться в круг семьи, пусть и на короткое время – здороваться по утрам с папой, обсуждать с ним последний выпуск «Крысиных бегов», есть приготовленный мамой завтрак и играть с кошками.
Весь дом тонул в этой расслабленной атмосфере семейного уюта, однако, в день прибытия Люка Освальда, отца светила стоматологического факультета и тринадцатого почётного члена «Андер», а так же будущего нашего родственника, все были странно взволнованными.
Юльхен металась по комнатам, пугая кошек невыключающимся ни на минуту пылесосом, мама не вылезала из ванной комнаты, в третий раз переделывая макияж, а папа, встретивший новость о беременности дочери со стойкостью мортемианского монаха, теперь огрызался на каждое слово и не мог усидеть на месте.
Это тоже повлияло на степень моей заинтригованности – я представлял Люка Освальда то напыщенным самоуверенным подонком с белозубой улыбкой, то беспечным потребителем запрещённых в Симленде веществ, с банкой пива в руке и косяком за ухом.
Поэтому, когда он появился у нас в дверях, и испытал вполне понятное недоумение. Я слышал, что по молодому поколению дергийцев не советуют судить об их предках – но никогда не думал, что разница будет настолько впечатляющей.
Потому что он был вопиюще, возмутительно нормальным.
На голове его не было ни единого рыжего волоска, хотя на вид ему нельзя было дать и пятидесяти. Очевидно, поседел он вовсе не от количества прожитых лет.
- Проходите, мистер Освальд, родители сейчас спустятся.
- Можешь называть меня Люком, друг. Я не привык к официальным обращениям, - мягко улыбнулся он, - а ты, значит, мать моего будущего внука?
Юльхен смутилась, не зная, что сказать. Она ожидала, пожалуй, обычной в таких случаях обвинительной речи симлендских папаш, и, вероятно, готовилась к обороне, а не спокойному дружелюбному разговору.
- Я принёс торт, - сказал он, не дожидаясь, когда Юльхен созреет для какого-нибудь ответа, - ты ведь любишь сладкое?
Мама спустилась в холл именно в этот момент и тоже застыла, как фарфоровая статуя.
- Рад тебя видеть, Мэри, - снова улыбнулся тот, - у тебя замечательные дети. Разрешишь пройти?
- Вы разве знакомы? – удивился я.
- Да, мы с Мэри когда-то учились вместе, - спокойно ответил Люк, пройдя всё же внутрь, - я тоже закончил ГСУ, правда, медицинский.
Я выхватил торт из его рук, и отправился на кухню за ножом, оставив маме несколько минут для объяснений со старым знакомым. Я не знал университетских друзей родителей – никто из них никогда не гостил у нас, да и мама не имела привычки рассказывать о тех годах. Я полагал, это от того, что ни с кем из них она не была по-настоящему близка – поэтому, очевидно, и растерялась, увидев Люка на пороге своего дома. Я тоже, пожалуй, растерялся бы, случись мне увидеть подобный призрак из прошлого – с такими людьми никогда не знаешь, как стоит их принимать – как добрых друзей или как случайных прохожих.
- Если ты приехал, чтобы обвинить мою дочь в непорядочности, то можешь не утруждать себя, - сказала мама, когда я вошёл, - я не стану выслушивать претензии от человека, который не смог должным образом воспитать собственного сына.
«Ну вот, нужно было так всё испортить» подумал я, раскладывая торт по тарелкам. Мама сомневалась несколько секунд, стоит ли пробовать, а потом всё же взялась за вилку. Я усмехнулся – как ни старалась она беречь фигуру, сладким её было легко соблазнить.
- У меня тоже достаточно претензий к моему сыну, - усмехнулся Люк в ответ, - мы с Симусом обсудили этот вопрос. К сожалению, он служит сейчас в Тотенбурге, и, боюсь, дергийская армия и отцовство не очень совместимы. Да и я не уверен, что из него получится хороший отец. Но так как мы с женой уже потеряли всякую надежду на внуков, мы, конечно же, хотели бы поддерживать отношения. И помогать, конечно.
- Я не возьму твоих денег, Люк, - мама оторвала взгляд от тарелки и посмотрела прямо ему в глаза.
Она, вероятно, рассчитывала, что он разделит с ней драматичность момента – грустно кивнёт, мысленно раскается за свои варварские мысли продажного человека и тихо скажет «извини». И больше ничего не скажет, до самого своего ухода – чтобы не испортить драматичность.
Однако, Люк, очевидно, оказался не столь тонко чувствующей натурой, потому что момент не оценил, и даже не перестал улыбаться.
- Я не стану настаивать, но мне хотелось бы общаться с будущим внуком или внучкой, - он перевёл взгляд на Юльхен – не злой и не виноватый, как у матери, а подбадривающий, - если тебе всё-таки что-нибудь понадобиться, можешь звонить в любое время. Не нужно бояться мамы, она намного добрее, чем кажется. Поверь, я знаю.
- Я думаю, раз мы всё решили, то разговор на этом можно закончить, - встрял вдруг папа.
Все взгляды тут же устремились на него – он ни слова не сказал за весь вечер, и услышать от него хоть одно было равносильно тому, как если бы мы услышали это от предмета мебели.
- Думаю, никто не будет возражать, если у ребёнка нашей дочери будут бабушка и дедушка с отцовской стороны, - продолжил он, сжимая вилку едва не до побелевших костяшек, - и, я думаю, это к лучшему, если сам отец не будет появляться вовсе. Юльхен обязательно выйдет замуж, и её ребёнок всё равно станет называть папой другого мужчину. Полагаю, с этим никто не станет спорить? Люк, я думаю, вы устали, и, если желаете, я могу вас проводить.
Мы с Юльхен переглянулись. По её округлившимся глазам я понял, что она тоже перестала понимать, что здесь происходит.
- Спасибо за заботу, но я, пожалуй, задержусь, - непринуждённо ответил Люк, отложив, однако, столовые приборы, - мы с Мэри давно не виделись, и, думаю, нам есть что обсудить. Ты ведь не будешь возражать?
Мама бросила растерянный взгляд на отца.
- Пожалуй, лучше поговорим в кабинете. Остальных вполне можно отпустить спать.
Я взглядом проводил их до двери, и отвел глаза, только когда услышал щелчок дверного замка.
Юльхен не стала задерживаться, и поднялась наверх, вопреки обыкновению, оставив грязную посуду прямо на столе. А мы с папой, не говоря друг другу ни слова, сели перед телевизором. Я поставил кассету со старой, не вышедшей версией «Антонии», в которой снималась когда-то Сатин – когда-то выпросил её у Исенары, но руки так и не доходили посмотреть.
Мы с отцом напряжённо вглядывались в экран, где совсем ещё юную Сатин кружил в танце какой-то неизвестный актёр – хотя я мог поклясться, что каждый из нас думал совсем о другом.
- Съёмки так себе, - бросил я отцу, чтобы дать понять, что чрезвычайно увлечён происходящим на экране.
- И совсем не по книге, - буркнул он, давая понять мне, что он так же погружён в сюжет.
Я всегда воспринимал родителей как образцовую пару – из тех, что печатают на обложках хлопьев и снимают в рекламе. Они даже почти не ссорились – что странно, учитывая мамин темперамент – и поэтому отцу вовсе не следовало нервничать, случись маме поговорить наедине с другим мужчиной.
Однако, сейчас нервничал, почему-то, даже я.
Мама вышла только спустя три часа – на этот раз лишённая всякой нервозности, перекашивающей её лицо в начале вечера. Умиротворённая.
- Почему вы оба ещё не в постели? – улыбнулась она, - марш наверх. Или завтра будете оба, как варёные овощи.
- Разве Люка не нужно проводить? – отозвался отец с дивана.
- Я постелила ему в кабинете, - просто ответила мама, стараясь, впрочем, на него не смотреть, - уже слишком поздно, пусть лучше переночует здесь.
Я хотел было оставить их вдвоём и уйти вслед за Юльхен, но вдруг, вспомнив кое-что, задержался:
- Мама, помнишь, ты говорила, что в университете к тебе цеплялся какой-то парень? Ну, который никуда не ходил без своих тупоголовых дружков и публично осмеивал твой внешний вид, - услужливо напомнил ей я, - это ведь был он, да? Люк?
Та, на миг задумавшись, кивнула.
- Да, Дэнни. Но это осталось в прошлом, и я вовсе не держу на него зла, - мама перевела взгляд на отца за моей спиной, - а теперь оба наверх. Я не стану никого из вас будить с утра.
Я послушно побрёл наверх. Отец, шедший за моей спиной, казался даже тише обычного.
****
Я увидел Люка уже у самой двери, когда спускался утром в холл, и не преминул окликнуть его:
- Вы разве уже уходите?
Тот застыл, похоже, разочарованный, что ему не удалось уйти незамеченным.
- Останьтесь хотя бы на завтрак, - предложил я, быстро спустившись по лестнице, - мама расстроится, если ей не удастся с вами попрощаться.
- Не хотел никого будить, - виновато пожал плечами он, - и, мне кажется, твоим родителям с лихвой хватило моего общества вчера.
Он усмехнулся уголком губ. Я хотел поначалу сказать что-то о Мете – она вряд ли рассказывала родителям обо мне, но Люк слишком сильно располагал к себе, да и момент, по-моему, был вполне подходящим, но в последний миг передумал.
- Я помню вас, - сказал вдруг я, неожиданно для самого себя, - вы помогли мне тогда, в Тотенбурге, с патрульным...а я вылетел так быстро, что не успел даже сказать вам «спасибо».
Люк рассмеялся – легко, по-доброму, и я не мог не подумать – как, лотарио возьми, у таких замечательных отцов получаются такие отвратительные сыновья?!
- Никогда не бывает слишком поздно что-то сказать, друг, - он хлопнул меня по плечу, - а теперь, если позволишь, я всё же пойду. У меня самолёт через полчаса, жена не простит мне, если я опоздаю к ужину.
Он лукаво подмигнул мне.
- И береги маму. Она у тебя замечательная.
Я кивнул, закрывая за ним дверь. И ещё с полминуты наблюдал, как его фигура движется вдаль по Сосновой улице, пока он не скрылся за поворотом.
****
Я уехал домой тем же утром. Мама, казалось, смирилась с участью стать бабушкой в сорок шесть и перестала бросать на Юльхен разочарованные взгляды, а посему я решил, что теперь вполне могу оставить её одну. Ей предстояла долгая адаптация к новой роли, а мне – выпускные экзамены меньше, чем через год.
Я пребывал в довольно-таки приподнятом настроении, когда переступал порог коттеджа, однако, увидев в гостиной самого Адама Смита, ректора Академии Ля Тур, я поёжился.
Кай стоял рядом, белый, как бумага.
- О, я вижу, вы тоже здесь, мистер Хагенштрем, - он обернулся ко мне, - что ж, тем лучше – мне не придётся вызванивать вас, пока вы прохлаждаетесь где-то в академическое время.
- Я уехал в связи с семейными обстоятельствами, - бодро отрапортовал я, – я оставил заявление в деканате.
Тот, однако, пропустил мои оправдания мимо ушей.
- Это не так уж важно, - махнул рукой мистер Смит, - я здесь по-другому вопросу. Я как раз рассказывал мистеру Джонсону о весьма любопытной информации, любезно предоставленной мне мисс Ханрахан. Одной из лучших, и, прошу заметить, порядочнейших студенток.
Мистер Смит продемонстрировал мне диск – самый обычный, без всяких надписей и других опознавательных знаков, однако я тут же обомлел, сообразив, что может быть на нём записано.
- Мисс Ханрахан обнаружила диск у вас дома, и не преминула сразу же сообщить мне о находке, - продолжил мистер Смит, вдоволь насладившись нашими с Каем ошарашенными лицами, - я и не предполагал, что в Академии кто-то решится на подобную подлость у меня за спиной, поэтому тщательнейшим образом изучил эти, с позволения сказать, данные. Здесь всё изложено довольно подробно, чтобы у меня не возникло сомнений в преступности происходящего в этих стенах безобразия, однако, я хотел бы знать имена тех героев, которые упоминаются здесь под порядковыми номерами. Желаете прокомментировать, мистер Хагенштрем?
Я открыл было рот, чтобы выдавить из себя какое-нибудь жалкое оправдание пойманных на горячем наркодилеров, в духе, «мне это подбросили» и «я не знаю, как это здесь оказалось». Впрочем, я не успел раскрыть и рта.
- Это моё.
Мы с Каем синхронно повернули головы – к нам направлялась Исенара, очевидно, только-только прилетевшая с занятий.
- Мальчики ничего не знали, - сказала она, глядя мистеру Смиту в глаза, - обществом занималась именно я, и, клянусь, никто из них ничего об этом не слышал.
- Исенара, что ты...- начал я, однако, та бросила мне такой взгляд, что я предпочёл заткнуться.
Мистер Смит поражённо выдохнул.
- А вы, значит, та самая пострадавшая «жертва дергийской агрессии», полагаю? – поджал губы тот.
Политику СНП в Академии не жаловали, однако определённое влияние у партии было, игнорировать которое ректорат был не вправе.
Исенара кивнула.
- Мне жаль что вам, хм, так не повезло наткнуться на недобропорядочных граждан, мисс, однако, я полагаю, вы понимаете, что пошли против заведения, где вам дали право на бесплатное образование за счёт государства? Из-за вашей безалаберности могли пострадать ваши однокурсники!
Он кивнул на нас с Каем, совершенно не обратив внимания на то, как наши лица с мертвенно-бледных становятся пунцовыми.
- Мне очень жаль, мистер Смит, - всё так же глядя ему в глаза, произнесла она, - этого больше не повторится.
- Разумеется, не повторится, - хмыкнул тот, - я полагаю, ректорат согласиться с тем, что подобным студентам не место в Академии. А сейчас вам придётся пройти со мной.
Исенара последовала за ним, остановившись лишь у самых дверей, а затем обернулась и подарила мне короткую улыбку, мол, не переживай, Даниель, всё будет в порядке.
Она вновь отвернулась очень быстро, однако, я успел заметить, что вместо положенного в данной ситуации стыда, страха или сожаления в её улыбке было торжество.