Я поковырял шов ботинка – и снова принялся похрустывать суставами на пальцах. Потом, проигнорировав очередной спазм желудка, закусил и пожевал кольцо в губе. Очень нетипичное для меня поведение.
А все потому, что я нервничаю.
Забавно.
В попытках отвлечься от неприятных ощущений я попытался вспомнить, когда со мной случалось нечто подобное в последний раз. Только не надо удивляться – я действительно практически не знаю, что такое волнение или нервозность.
За это отдельное спасибо моей психологической травме. Хоть это и было дцать лет тому назад, я получил психологический блок на некоторые эмоции. До сих пор. Видно, за ту ночь просто израсходовал некоторые свои ресурсы. Я умею злиться, раздражение так и вовсе составляет девяносто процентов моего обычного состояния; я знаю, что такое страх – но вот что такое волнение, предвкушение или тревога, это мне абсолютно не знакомо. Мне непривычны эти острые, беспокойные покалывания по нервам, когда ваш родной человек не берет трубку, когда вы трясетесь в ожидании самого важного в вашей никчёмной жизни экзамена, когда стоите в пробке, безбожно опаздывая на встречу, а тупая пластмасса, именуемая телефоном и поработившая всю нашу современность, внезапно разрядилась. Раньше я думал, что на привязанность и на что-то посильнее не способен, однако… Проехали.
Теперь, благодаря некоторым, все меняется. Бриттани стала для меня чем-то вроде штопора, который обнажил все тщательно спрятанные, еще с самого детства, эмоции и окончательно снес мне крышу. Я до сих пор не особо могу привыкнуть к новому себе, и уж тем более научиться эти эмоции как-то контролировать. Возможно, именно поэтому я часто веду себя как полная свинья.
Довольно самокопаний. Но напоследок вынужден признаться - я очень хорошо знаю, что такое настоящее отчаяние. Ведь именно оно взашей пригнало меня сюда.
Мне нужно принять самое сложное и ответственное решение в своей жизни. Это даже нельзя сравнить с женитьбой и рождением ребенка. Эти два, даже в совокупности, просто смех по сравнению с тем, что предстоит мне. Потому что, по идее: это меня не касается. Но…
Вам когда-нибудь доводилось решать судьбу человека?
Я собираюсь решить кое-что касаемо жизни Бриттани. Что может понести за собой просто непоправимые последствия. Я могу стать причиной ее смерти. Действительно могу. И.... мне стоит добавлять, что она абсолютно не в курсе?
Я не имею на это право. Ни малейшего. И вообще, к слову: все ответственные и взвешенные решения, что я когда-либо принимал в своей жизни – надеть презерватив.
О, только не надо так кривить губы – предупреждал же, что я свинья.
Ладно, не будем о грустном. Я действительно благодарен своему лояльному отношению к резиновым изделиям. Кому нужны проблемы? И можете считать меня неприхотливым, мне все равно.
В тоже время я немного злюсь на себя. Ну, право, какие такие ужасные решения я могу принять, сидя в каком-то несчастном медицинском кабинете? Накрутил себя, как сопливая девчонка, на ровном месте.
В этот момент дверь кабинета резко открылась, и я вздрогнул как полный придурок, в очередной раз дернув фалангу пальца; крайне неудачно, потому что в ответ моментально послышался неприятный хруст, сопровождающийся жгучей вспышкой не самых приятных ощущений. Я сморщился и увидел, как на меня с порога в упор уставилась бледная женщина средних лет, с грязной челкой и в очках строгой оправы. Похоже, именно это и есть доктор Янг.
Доктор недоверчиво уставилась на меня, а потом обвела безнадёжным взглядом пустой коридор. Видн,о до последнего надеялась, что фрик вроде меня пришел не по ее душу.
Да-да, дамочка, здесь только я. И я к вам.
- Ну, заходите, – ее голос прохладный, словно хирургическая сталь. Она сама словно глыба льда, обтянутая тонкой бледной кожей. Я на своем личном опыте убедился, что вообще-то брюнетки довольно горячие штучки, но могу дать голову на отсечение – если засунуть руку в трусики этой мадам, пальцы заледенеют и отвалятся.
Я захожу в ее стерильный кабинет, игнорируя полные неприязни взгляды, которыми она щедро одаривает мою обувь. Правда, перед входом не забываю отметить весьма ироничный плакат, висящий на двери ее кабинета. Заба-а-вно. Разваливаюсь в кресле перед ее столом и жду, пока доктор Янг соизволит предоставить мне информацию о том, зачем я пришел. Вернее, начнет разговор. Пока она копается в ящиках своего рабочего стола, я пялюсь на нее, скорее, по причине того, что за исключением меня она здесь единственное более-менее темное пятно. Смотреть куда-либо еще просто болезненно для глаз.
Доктор перехватывает мой пристальный взгляд. Дьявол, да эта женщина буквально дыры во мне сверлит своими окулярами! Вообще-то, обычно более восьмидесяти процентов представительниц женского пола всегда смущенно опускают глазки под моим тяжёлым, раздевающим взглядом. Даже те, которые в последствие оказались совсем не прочь разделить со мной горизонтальное положение и не только (ну там, туалетную кабинку, заднее сиденье машины и т.д.), они все предпочитают пялится на мои губы, на края татуировки, выглядывающей из-под одежды, на мои руки, ну или совсем крайний вариант – себе под ноги. И всего лишь одна может не просто спокойно в них смотреть, но и прожечь меня в ответ своей пронзительной голубизной.
Так, я опять не о том. Мне не по себе, как она на меня пялится, и с громким визгом ножек стула по начищенной до скрипучего блеска кафельной плитке я отодвигаюсь от нее подальше.
- Это вам, - она протягивает мне кипу разномастных медицинских буклетов и проспектов. И наступает очень неловкий момент, потому что я сижу чуть ли не за километр от нее и явно не могу протянуться за бумагами. Доктор весьма характерно выгибает бровь. Я чувствую себя нашкодившим мальчишкой и подвигаю стул обратно. Опять с оглушительным визгом. Она сердито морщится и сжимает губы в еле заметную натянутую нить:
- Не могли бы вы перестать двигать свой стул?
О, Боги, сейчас она меня отшлепает.
- Пардон, - брякаю я, и это злит ее еще больше. Видно от волнения я становлюсь еще большим придурком, чем обычно.
Я, наконец, беру злосчастные бумаги и бегло окидываю их взглядом. Все написанное кажется какой-то чертовой тарабарщиной.
- Знаете, у вас весьма забавный плакатик висит на входе. Как будто тонко... намекает, - у меня вырывается совершенно дебильная усмешка. Однако, увидев взгляд, которым она меня одаряет, я понимаю, что с мечтой быть отшлёпанным можно сразу распрощаться. Она меня просто убьет.
Доктор недовольно поджимает губы, глядя на меня, и закатывает глаза.
- Знаете, я все еще считаю, что вам не стоит в это ввязываться. Вы слишком юны, чтобы принять взвешенное решение.
Вот это поворот. Показать ей язык или средний палец? А может, задницу?
- Как вы заметили, мадам Янг, я уже давным-давно закончил детский садик, - я обильно смачиваю палец в слюне и начинаю чересчур картинно листать страницы буклетов. С оглушающим шелестом мнущихся страниц.
- По вашему поведению это не особо заметно, - огрызается она, с тревогой поглядывая на свои документы в моих загребущих руках. – К тому же, есть ряд некоторых обстоятельств. Которые могут осложнить дело.
Я остановлюсь здесь на минуту, чтобы как следует объяснить, что происходит. Буклеты в моих руках – медицинские проспекты. С описанием в них препаратов и процедур, еще не разрешенных… Или запрещенных для лечения рака. Но очень мощных, действенных. Вы понимаете, к чему я веду?
Это – альтернативное лечение.
- И какова общая картина?
- Мы проводили опыты на… желающих, разумеется. Пять пациентов, которых пытались вылечить этими методами — все они имели онкологию. Двое скоропостижно скончались, другие двое тоже умерли, но прожили намного дольше и лучше, чем ожидалось. Один раковый больной после лечения вошел в полную ремиссию.
Вот дерьмо. Это абсолютно не те цифры, которых я ожидал. Стул опять скрипит, но на этот раз из-за того, что я приподнимаю корпус и ору:
- Один к пяти? Вы издеваетесь?!
- Успокойтесь, - резко пресекает она меня. - Это еще не до конца изученные препараты, мистер… Вы не представились. Многие из них только на стадии разработки. Мы еще не подобрали правильную дозировку. И реакция каждого организма на каждый из них индивидуальна. Тут… нельзя угадать.
- Почему люди этим пользуются?
- По той же причине, что и вы. В особо безнадёжных ситуациях. Хотя я не считаю, что у мисс Эллисон…
- Эллис, - почему-то меня крайне задевает этот ее ляп. До такой степени, что хочется взять и уйти, но я призываю эмоциям успокоиться и не вести себя как истеричная барышня.
- ... Прошу прощения, Эллис, все так плохо. Обычное лечение не помогает или оказывается слишком слабым... Человек так устроен, он всегда ищет альтернативы.
- Я просто хочу, чтобы она выздоровела. Но у меня есть подозрения, что эта хрень, которой ее накачивают… Ни хрена не помогает ей. Ей как будто только хуже становится.
- Ну, это невозможно, - язвит доктор, и я сжимаю кулаки.
- Это то, что я вижу каждый чертов день! Просто скажите мне, достаточно ли обычного лечения? Я вижу, что ей не становится лучше. Она только мучает себя.
Доктор молча смотрит на меня, словно обдумывая свои дальнейшие слова.
- Видите ли, у меня есть своя теория на эту ситуацию. Я подробно изучила ее медицинскую карту. Заболела в одиннадцать, перенесла три ремиссии. Сменила много больниц. Но препарат был в основном один и тот же – Иматиниб. Он, возможно, лучший в своей сфере, но вы когда-нибудь слышали о толерантности организма?
- Понятия не имею, что это за хрень.
Она резко подвигается ко мне ближе:
- Это снижение реакции на повторяющееся введение лекарств, привыкание организма, ввиду чего требуется всё большая и большая доза для достижения присущего веществу эффекта. Вы понимаете, о чем я? Когда-нибудь он просто перестанет действовать на нее. И, возможно, этот день уже настал. У нее уже не самые утешительные анализы, хотя мы ввели ей приличную дозу. Он просто не помогает ей. К тому же, будем честны, это не самый сильный в своей сфере препарат.
- Вы же сказали, он лучший?
- Это не значит сильный. Мое личное мнение - рак можно прогнать только нечеловеческими усилиями.
- Хорошо, что вы предлагаете? – украдкой я начинаю массировать вспыхнувший резкой болью висок. Нет, мигрень, девочка, только не сейчас.
- Все, что я предлагаю, лежит на ваших коленях. Различные лекарства, медицинские препараты, экстремальная химиотерапия, а также лучевые терапии с максимальной степенью облучения.
- Что?
- Встаньте,- говорит она. Я обвожу взглядом ее огромный стерильный кабинет, и только сейчас понимаю, насколько же это похоже на камеру пыток.
Она проводит меня в какой-то закуток, больше похожий на двенадцатиперстную кишку. Останавливается перед матовой стеклянной дверью и поясняет:
- У нас было несколько попыток... В общем, на последних стадиях рака мы проводили особые процедуры облучения. При них доза ультрафиолета практически смертельна.
Почему-то я не горю желанием спрашивать у нее, чем все в результате кончилось. По ее напряженному взгляду все становится понятно и без лишних объяснений.
- Это исключено, - я резко оборачиваюсь к ней. – Должны же быть другие варианты? Менее... экстремальные.
Она сцепляет руки за спиной и как-то презрительно на меня щурится. На миг создается впечатление, что я помешал ее садистским планам угрохать в этой хреновине как можно больше онкобольных.
- Пройдемте обратно, - буркает доктор Янг.
Я топчусь рядом со стулом, пытаясь не впадать в отчаянье окончательно. Цифры удручающие, состояние Бриттани еще хуже. Ну, а эта гребанная машина смерти - полный атас. Жизненно необходимо что-то придумать... И, черт побери, голова все-таки разболелась.
- Есть еще кое-что, – прохладный голос садистки-психопатки плавно вливается мне в уши. – Препараты, запрещенные для лечения…
- И чем это, блин, может быть лучше? – я не могу сдержаться и перебиваю ее.
- Тем, что они изучены. И запрещены. Но не по причине того, что плохо лечат онкологические заболевания.
- Поподробнее.
- Я пытаюсь, но вы вечно меня перебиваете! – вспыхивает мисс Янг. - В общем, ситуация такова. Я даю вам список с перечисленными в нем медикаментами. Каждый из них был запрещен к применению, по той или иной причине. Будь то отказ почек... Или печени.
- Простите?
Она вздыхает и начинает говорить чуть ли не по слогам. Словно я умственно отсталый.
- Эти препараты наносят непоправимый вред организму. Именно поэтому они стали запрещены. Люди после них становятся инвалидами.
Час от часу нелегче! Теперь мне предлагают сделать из Эллис инвалида.
- Вы явно надо мной издеваетесь, доктор Янг.
- Я обрисовываю вам ситуацию. Это альтернативное лечение.
- Какой смысл лечить от рака так, чтобы потом остаться инвалидом до конца своих дней?
- Вы знаете ответ. Чтобы выжить. Они крайне действенные.
Черт побери. Что мне делать?
- Хорошо, - слышу со стороны свой голос и не могу поверить, что произношу это. – Тогда есть ли какие-нибудь более… Мягкие?.. – черт, как тяжело вести этот разговор. - Скажем так, не бьющие хотя бы по жизненно необходимым органам? И не лишающие ее чёртовых конечностей, чтобы она ходила и выглядела нормально?
- Интересные у вас понятия об инвалидах, – доктор как-то странно смотрит на меня. Не могу понять, что это за взгляд. – Есть, конечно, один препарат, который лишает конечностей, но, к слову сказать, не того, кто его принимает. Из всех здесь перечисленных он оказывает самое незаметное воздействие на пациента.
- Что это? – от напряжения я подаюсь ей навстречу. - И в каком смысле?
- Талидомид, - просто произносит она.
-Мне это ничего не дает. Что он делает?
- Никогда не слышали о «Талидомидных детях»? О «Талидомидной катастрофе»?
- Нет, черт побери.
- «Талидомидная катастрофа» — самый яркий в истории пример последствий приёма непроверенных лекарств. Его не изучили достаточно перед запуском на рынок. Раньше применялся как обычное успокаивающее и безобидное, но очень действенное снотворное. В результате, число младенцев, появляющихся на свет со врождёнными уродствами, возросло настолько, что это стали называть «эпидемией».
- При чем здесь… При чем...
- Его принимали женщины. Будущие матери. Остатки препарата впоследствии буквально уродуют эмбрион, воздействуя как на внешние, так и на внутренние органы. Сорок процентов «талидомидных детей» вообще не доживают до своего первого дня рождения. Ну, а те, кто выживает, остаются инвалидами до конца своих дней. И, к несчастью, в настоящее время талидомид применяется для лечения проказы, множественной миеломы и других серьезных онкологических заболеваний. Разумеется, официально он запрещен. Но во многом в онкологии нет ему равных.
- Так значит…
- Да. «Талидомидные дети» — люди, родившиеся с уродствами из-за приёма их матерями талидомида.
- Но при чем… – у меня все-таки вырывается истерический смешок. - Зачем вы вообще рассказывает мне об этом? К чему?
- Я рассказываю вам о последствия. Мисс… Эллис никогда не сможет стать мамой после приема Талидомида.
- Она и не собиралась, - я раздраженно подаюсь вперед. - Есть у него еще какие-нибудь побочные эффекты?
- Побочные эффекты? Нет, больше никаких.
- Что ж. Тогда это самый оптимальный вариант.
- Не торопитесь принимать окончательное решение. Это очень сложно.
- Чего тут сложного? Она умирает!
- Она никогда не сможет стать матерью,
-Доктор Янг, - теперь уже я начинаю говорить с ней по слогам, словно с умственно отсталой. – Поправьте меня, если я не прав, но если она умрет, то что-то подсказывает мне, что она и так никогда ей не станет! – под конец реплики все-таки срываюсь на гневное шипение.
- И все же подумайте, - просто вставляет она.
Я начинаю думать. Допустим, я пичкаю ее этим талидо-бла-бла. Допустим, она выздоравливает. Окончательно. И, допустим, она реально когда-нибудь захочет родить ребенка. Стоп, что? Эта мысль сначала вызвала во мне вспышку ослепляющего гнева, но затем лишь очередной легкий, полуистерический смешок. Бриттани Эллис мама? Не смешите меня. Да она возьмет первое место в номинации антимама, это же Бриттани, не способная даже завязать шнурки на своих кроссовках так, чтобы они не развязывались. Это же просто абсурд!
… Но, тем не менее, кажется, это нисколько не умаляет того вреда, что я могу причинить ее… э-э-эм… потенциальному материнству. Если девчонка поправится, то, скорее всего, в будущем она захочет семью. В этих делах, я, разумеется, пас! Поэтому, разве я могу принимать такие решения?
Здесь должен сидеть гребанный папаша ее детей, а не я. Не какой-то левый чувак, который сейчас одной подписью перечеркнет всю ее жизнь.
И, тем не менее. Мне важна ее жизнь, а на материнство от какого-то там будущего кретина совершенно плевать. Так что пускай перебьется.
- Я подумал. Я согласен.
Доктор Янг протягивает мне какую-то бумагу.
- Есть еще два весьма спорных нюанса. Первый – стоимость. Ну, а второй - ее подпись, разумеется. Согласие на прием препарата.
- Она же ни за что…
- Я понимаю. Поэтому расписаться нужно вам, но так, чтобы вы имели на нее право.
- В смысле?
- В каких вы отношениях с мисс Эллис?
- А что, разве по мне не понятно? – ощетиниваюсь я. – Я ее нянька!
- Что же, - хмыкает доктор. - Тогда вам следует узаконить ваше опекунство.
- Очень смешно.
- В самом деле - не очень, - задумчиво тянет она. – Это может расстроить всю сделку. Такие вещи действительно очень часто проворачиваются без ведома больных их родственниками.
Родственниками?
- Я ей не… – самодовольно начинаю я, как вдруг у меня стремительно пересыхает во рту. – Минуточку! Минуточку, черт побери! Вы что, намекаете мне на то, что я должен как-то с ней, блин, породниться?
От осознания я даже вскакиваю на ноги.
- Я вам не намекаю. А говорю прямо.
Вот это я попал… Настолько в шоке, что даже не знаю, что на это возразить.
Нет. Нет. Нет! Ни фига! Ни хрена!
- Послушайте, мистер... – она кидает на меня выразительный взгляд, и я выдавливаю свою фамилию онемевшими губами. - Мистер Максфилд, я вовсе не пытаюсь вас подставить, унизить или насильственным путем заставить вас пересмотреть вашу холостяцкую позицию. Я просто констатирую сей грубый факт. В наши дни без некоторых формальностей не обойтись, и для того, чтобы вам взять на себя ответственность за ее жизнь, она должна носить вашу фамилию.
- Ясно, - мне не хватает сил сказать что-то еще.
- Не хочу вас добивать, но также существенно омрачает положение цена за препарат. Я не уверена, что у такого молодого человека как вы, - она пристально оглядывает меня с ног до головы. - Есть такие деньги.
-А вы поменьше думайте, - огрызаюсь я. – Сколько он стоит?
От названной суммы у меня начинает кружиться голова. Стены вокруг пляшут, и я понимаю, что я в полной заднице. В полной, мать его, заднице.
Даже если я пихну свою гордость себе же в зад и сниму те деньги, что хранятся на счету Лендона Максфилда в Твинбруке, те самые деньги, что завещала мне мама, и которые я с грандиознейшим скандалом отверг на свое совершеннолетие – мне нужно будет еще три такие суммы. Ещё три таких гребанных суммы!
Матерюсь вслух прямо при докторе Янг. И мне плевать, что ее подбородок начинает смешно трястись.
- Не выражайтесь, пожалуйста. Иначе мне придется вызвать охрану.
-А охрана знает, чем вы тут занимаетесь? – весело спрашиваю я, и она смертельно бледнеет. – Так что не указывайте мне.
- Это вы не указывайте. Мы находимся здесь, чтобы помочь друг другу.
В душе я чувствую полную опустошенность и безразличие. Все настолько плохо, что хуже просто не может быть. Но у меня просто нет выбора.
- По рукам, миссис Дьявол! Гоните вашу чертову бумажку, я подпишу ее кровью и притащу вам ваши гребанные деньги.
Она смотрит на меня как на больного:
- Смените тон, я вас очень прошу. На все про все у вас есть около полугода. Препарат вывозится контрабандой из Японии, единственное место, где он не запрещен окончательно, и поэтому будет доставляться довольно долго. У вас как раз будет то необходимое время, чтобы уладить все наши… Несостыковки в договоре.
Полгода. Звучит как чертов приговор.
Я ставлю свою размашистую ЛМ на договоре, не чувствуя при этом ничего. Кажется, хуже уже быть не может.
Знал бы я, как же я ошибался в тот момент.
***
Из кабинета я выруливаю в несколько коматозном состоянии и плетусь обратно в палату. Вообще-то Бриттани сейчас последний человек, которого мне хотелось бы видеть, но стоит убедиться, что она в порядке, и, возможно, если я не озверею от произошедшего окончательно, предупредить ее о том, что сегодня я, пожалуй, свалю на ночь. Мне просто жизненно необходимо надраться. Желательно до смерти.
Не знаю, на что я зол больше: на то, что мне придется на ней жениться, на то, что я теперь должен откуда-то достать эти космические бабки, или на то, что я сотворю с ее здоровьем и будущим. Наверно, на все три вместе взятых.
Я должен буду обмануть ее. По правде говоря, опять. Да, вы поняли, о чем я. Говоря о любви, я не лгал, но в действительности это не подразумевало именно того, чего она так хотела. Да, я до усрачки люблю ее, но это абсолютно не значит, что между нами могут быть хоть какие-то отношения. Кроме горизонтальных, разумеется. Но их, блин, нет, так что между нами вообще нет никаких отношений. Я не хотел этого выноса мозга, не хотел становиться с ней парой... Никаких чертовых сердечек и цветочков! Не хочу впускать ее еще ближе. Я действительно охренеть как люблю ее, но абсолютно не могу дать того, чего она рано или поздно обязательно захочет, особенно если поправится, и мы будем вместе. Но нет, судьба словно посмеялась надо мной. Теперь я еще и сам должен буду ее об этом попросить! Стать моей семьей... Которой у меня толком никогда и не было, которую я в гробу видал. И вместо и так болезненного расставания, где меня уличат в куче грязной лжи, будет… Что? Развод? Я был в шоке от того осознания, как глубоко вляпался. Девчонка женит меня на себе, даже не подозревая об этом и ничего для этого не делая! Она просто… Просто была больна.
Бытует мнение, что интуиция присуща исключительно женскому полу. Я никогда особо не задумывался на этот счет – но что за чувство тогда резко оборвало мои мрачные разгневанные раздумья и толкнуло в лопатки со всей дури, стоило в лифте загореться кнопке с номером пять? Это вообще был не мой этаж. Но из лифта я вылетел словно ошпаренный – настолько внезапное предчувствие беды было осязаемым. И что-то мне подсказывало, что пешком будет быстрее.
Я ворвался в палату Бриттани, чуть не вынеся плечом дверь. От быстрого бега по многочисленным этажам сердце судорожно подпрыгивало в грудной клетке, а легкие хрипели. Увидев на деревянном полу россыпь ядовито алых капель, ведущих в туалет и обратно, у меня перед глазами заплясали белые точки. Я слабо окликнул ее по имени, безуспешно пытаясь унять дрожь в руках. А затем краем глаза уловил еле заметное шевеление на кровати.
Черт!
Все мои циничные мысли, все, что произошло до этого самого момента - все моментально испарилось, уступая место всепоглощающему ужасу за Эллис.
Рванув к ее бледному силуэту, я отчаянно пытался держать в узде напряженные до предела нервы. Бриттани лежала ничком на постели, а ее лицо было белее ваты и все измазано в крови. Она еле дышала, хрипя, а веки судорожно трепетали; я грубо схватил ее и рванул на себя, вынудив принять вертикальное положение. Она моментально закашлялась, и в следующий момент мне в лицо прямиком из ее дыхательных путей полетел темно-кровавый сгусток.
Верите или нет, я этого даже не заметил.
Когда ее дыхание наконец-то выровнялось, я глубоко вдохнул и сосчитал до трех. Попытался. Сосчитать. Раз, два, тр...
- Ты что, совсем дура?!
В такие моменты я просто мечтаю узнать, как выглядит ее разум. Вскрыть этот идеальной формы череп и заглянуть внутрь: есть ли там что, функционирует? Увидеть, наконец, этот чертов мозг с уймой извилин, по которым стремительными многоножками бегают мысли. А бегают ли вообще?..
- Совсем долбанутая! Ты ненормальная! Идиотка!
Я в ужасе смотрел на то, что она теперь из себя представляла. Кровь под носом уже запеклась жесткой коркой, воротник и сама кофта были насквозь пропитаны ее кровью, которая растеклась огромным уродливым пятном чуть ниже груди, и выглядело это так, словно ее пырнули ножом или выстрелили в упор. Мне стало дурно – сколько крови она потеряла? Сколько? Сколько?
- … Почему ты до сих пор так никого и не позвала на помощь?!
- Я прилегла и отключилась...
В чувство меня привели лишь бледные разводы от слез на ее окровавленном лице. Похоже, надо убрать громкость. Я представил свой гнев как нечто материальное. В роли чего-то более вещественного и осязаемого. Представил, как сдираю его со своей плоти, соскребаю с костей – и прячу в коробочку, которую задвигаю на задворки разума. Сейчас не время для сцен.
Жар ярости застилал мне глаза, пока ее осторожно укладывали на каталку. А что, если бы я не почувствовал тот спасительный толчок? Не вернулся бы вовремя? Такое чувство, что это наказание мне, за то, чем я занимался в кабинете доктора Янг. Мне хотелось убить Бриттани за такое наплевательское, пассивное поведение. В себя я пришел только от звука собственных тяжелых шагов - оказывается, я все это время шел рядом и держал Эллис за руку: аккуратные следы в форме полумесяцев от ее ноготков остались на моей ладони.
На этот раз я знал ответы на все вопросы. Это больше не звучало, как полная тарабарщина. Что уж там – я знал ответы гораздо лучше Бриттани.
- Последний раз переливание тромбоцитарной было 21 мая, –на секунду зависаю, вспомнив тот день, когда узнал о болезни Бриттани.
- Использовали аспирин или Кавитон?
Как ни странно, больничная иерархия действует на меня успокаивающе. Мы минуем заурядных жертв пьяных драк, наркотиков и неудавшихся семейных скандалов – отправляемся в отделение для более тяжёлых случаев. Проезжаем мимо травматологии, с неудачливыми владельцами транспорта и мотоциклистами, так и не вписавшимися в последний момент в поворот – салют вам всем, неудачники! - направляемся на этаж, в отделение Марии Кюри, где лежат люди, чьи тела медленно, но верно, день за днем, пожирает карцинома.
- Нет. У нее аллергия на Кавитон.
- Угу. Противововоспалительные?
Больница – настоящий мир, который существует по своим законам и где каждый занимает строго отведенное ему место.
- Нет.
- Уровень тромбоцитов в последний раз?
А этажом выше конечная станция -морг, где в ящиках-холодильниках лежат трупы. Каждый со своей именной биркой.
- Чуть выше двадцати.
Доктор вздыхает. Мы наконец въезжаем в палату.
- Придется перелить пару единиц, – она зажимает Бриттани нос, заглядывает в рот, щупает горло и шею сзади. Пока врач осторожно засовывает тампоны ей в нос, я стараюсь думать о чем-то простом. Банальном. О том, что отвлекает. Например, как меня раздражает и отвлекает звук, когда Бриттани грызет ручку. «Чак-чак-чак». Как чудесно пахнет о нее, когда она немного вспотеет. О молочных усах, которые неизменно остаются на ее губах после стакана молока на ночь.
Видок у нее ужасный. Бледная, окровавленная, вся дрожит – мне кажется, меня словно поместили в невидимый котел и начинают варить на медленном огне. Я начинаю немного отходить от гнева. Хорошо слышу, как тяжело ей дышать и в горле совсем пересохло. Я поворачиваюсь к доктору:
- Ей нельзя попить? Она столько крови потеряла.
- Только после того, как остановим кровотечение. Можете пока отвлечь ее чем-нибудь.
Лучше бы она этого не говорила. Что я могу? Спеть? Станцевать? Или показать свой коронный номер – с исчезновением за дверью?
Мне хочется склониться к нежному завитку ее ушка и пошутить на тему того, что я тут только что чуть блин не овдовел, даже еще не женившись. Мне нравилось, что у такого ангелочка как Бриттани была особая склонность к юмору в темных тонах. Но, думаю, это не тот случай, когда она бы меня поняла.
Придется засунуть язык себе в задницу и попытаться быть милым.
Я наклоняюсь к уху Бриттани и говорю:
- Как вернемся, могу проглотить гигиеническую прокладку, чтобы понять каково тебе сейчас. Хочешь?
Бриттани издает булькающий звук, чем-то отдалённо напоминающий смешок.
- Так и знал, что тебе нравится, когда я страдаю. Какие ты мне посоветуешь для первого раза? Ультра или с тремя каплями?
Я несу полную чепуху в попытках ее немножко отвлечь. Вслух воспоминаю, как летом мы ходили на пристань – и Бриттани застряла в туалете. Дверь заклинило, и я доставал ее оттуда как самый настоящий супер-герой. А когда вытащил - она была вся розовая от стыда и разревелась в мое плечо как маленькая девочка. Она и сейчас стала красная словно рак.
- Боже, мне стыдно. Прекрати это вспоминать, - сконфуженно сипит она, но ее лицо хотя бы начинает напоминать мне лицо живого человека. И приобретает слабую улыбку.
- А потом тебя стошнило устрицами.
- Лукас, - она пихает меня в плечо. – Ты настоящий садист. Лучше бы ты молчал.
- Между прочим, прямо на мои любимые джинсы.
- Я не виновата, она застряла у меня между зубами! И от них слишком сильно пахло морем. Уберите его отсюда, пожалуйста.
Мне удается ее растормошить. Доктор очень недовольна постоянными хихиканьями с нашей стороны, но все же признает, что это гораздо лучше, чем если бы она лежала мертвенно-бледная и хрипела на манер Темного Лорда.
-Устрицы с причала нашего города самые ужасные на свете, - она встревает в разговор с еле заметной улыбкой. – Вам лучше попробовать те, что выловили со дна океана.
Затем доктор поворачивается к медсестре и командует:
-Кислород. Прижигать не будем. Лучший пациент за ночь, однозначно.
А потом смотрит на меня и подмигивает так, словно предлагает косяк:
- Вы тоже держались молодцом.
***
Я бы хотел сказать, что потом все жили долго и счастливо, и закончить на этом свой рассказ, но это не было правдой. Правда же заключалась в том, что Бриттани с каждым днем становилось все хуже и хуже. И я ничего не мог с этим поделать.
Настали тяжелые времена. Я с головой погрузился во все эти ее лекарственные препараты, процедуры, бесконечные химии, терапии, облучения. Доходило до того, что порой мне приходилось напоминать себе, что это она больна, а не я. Я действительно начинал путать кто из нас кто. Еще бы, не помню, когда спал в последний раз.
Температура не опускалась ниже тридцати семи, ее часто рвало, она много спала. Мне же спать было стремно – не хотелось повторения предыдущего раза, когда именно во сне у нее пошла кровь.
Сцену я ей все-таки закатил. Очень тщательно замаскировав свою вину якобы злостью на ее халатность и беспомощность, и густо приправив сверху своей усталостью от ситуации. Плюс во всем этом был лишь один – все мои сомнения по поводу Талидомида мгновенно разрешились. Мне срать, какие там у нее будут проблемы в будущем с ее потенциальным материнством, но этой штукой я ее накачаю. И обязательно вылечу, продержаться бы только этих вшивых полгода… Уверен, оно поможет. Я просто знал и чувствовал это.
Не может не помочь…
Про астрономическую стоимость препарата я старался лишний раз не вспоминать, хотя это было абсолютно по-детски. Где я достану такие бабки - тоже было лишь одному черту известно.
Так же ситуация крайнее омрачалась ее психическим состоянием. Она превратилась в постоянно рыдающий комок нервов, с которым я вообще не знал, как себя вести. Я было попытался сюсюкаться с ней, ну, насколько я в состоянии это сделать в принципе, один день, затем два, но потом не выдержал. Все, чего она хотела теперь – это постоянно рыдать, уткнувшись в мое плечо. Что ж, для этих целей она выбрала абсолютно неправильного парня.
В моем лексиконе не было таких слов как «поддержка», «утешение», и «успокаивающие обнимашки». Но, стоит признать, ее состояние ужасно било по мне. Каждая ее истерика просто убивала меня. Я хотел помочь, но просто не знал как.
И меня гораздо больше волновало то , что анализ ее крови стал совсем плох. Черт, может стоит поговорить с доктором Янг и постараться добыть препарат быстрее? Хотя, черт побери, откуда я так быстро возьму на него деньги?
Ну а Бриттани днями напролет ревела из-за своих чертовых волос.
Да, она окончательно потеряла свои волосы. И ресницы тоже. Теперь на ее голове постоянно была эта дурацкая тряпка, она наматывала ее себе на голову даже ночью, перед сном. И эта чертова повязка постоянно сползала - я ужасно переживал, что в конечном итоге она ей задушится.
Я скучал по ее ангельским кудряшкам. Больше всего на свете. Раньше, прежде чем заснуть, я всегда крепко прижимал ее к своей груди и осторожно наматывал их себе на пальцы, пропуская сквозь ладонь их восхитительный шелк. Это так умиротворяло. Бриттани словно была моей тихой гаванью – раньше одно лишь ощущение ее близости дарило спокойствие и умиротворение в моей душе. Пускай относительное, пускай временное – но рядом с ней мне всегда словно дышалось легче.
А теперь мне порой казалось, что от меня в скором времени ничего не останется. Не в прямом смысле, конечно. Но то, как я привязался к этой девчонке, как ее состояние сказывалось на мне – было страшным. И опустим мои постоянные размышления на тему "за что мне все это" – вышло то, что вышло.
Но мне нужно было срочно придумать, как поставить на ноги нас обоих. И в голову не приходило ничего лучше, кроме как «защитить свое сердце».
Особенно если вспомнить о том, какое незавидное будущее нас обоих ждало. Гребанный фиктивный брак и бесплодие.
***
Обычно ближе к утру сон все-таки косил меня. Признаюсь, вторую половину ночи я всегда больше дремал, часто просыпаясь и постоянно проверяя как она, но потом словно попадал в зыбучие пески. Тревожный, мутный сон затягивал меня с головой. Это не было кошмаром, ведь мне не снилось ничего ужасного. Но это и не было приятным – такое чувство, что я захлебываюсь в сточной канаве из собственных переживаний.
Я просто забывался.
Была одна причина, по которой в последнее время я стал ненавидеть это спасительное пребывание в состоянии с минимальным уровнем мозговой деятельности. Ответ – пробуждение.
Просыпаться в несвойственном вам месте всегда немного дезориентирует. До сих пор не могу привыкнуть к этим тошнотворным стенам мятного оттенка. Больница. После сознания этого, словно по команде ноздри наполняются резким и неизменным запахом ибупрофена, а слух улавливает пищание медицинских приборов. Но эти моменты – самые приятные. Я еще не пришел в себя окончательно, не вспомнил, кто я есть. Просто ощущаю тепло ее ладони в своей и по мне, словно тягучая нуга, растекается тепло.
А потом начинается это. Осознание, что надо просыпаться. Пробуждение. По утрам волей-неволей приходится вставать. Поднимать свою тушу. В полудреме я еще мог оставаться прежним, самим собой. Мысли пробуждаются медленно, словно по венам пускают яд.
Подняться удавалось не сразу. Я мог целый час лежать рядом с ней, пока за тонкими занавесками поднимался кровавый рассвет, рассеянными лучами просачиваясь внутрь.
Я лежал, придавленный тяжестью, словно невидимым грузом. Спасительной соломинкой каждый раз казалось движение – я скатывался с кровати, падал на пол и, как псих, начинал отжиматься. Движение. Движение – это жизнь. Я двигался, двигался, двигался, но никак не мог убежать от самого себя. Я насквозь пропах несмываемым чувством отчаянья, на мне горело его клеймо, а сверху каждый гребаный раз словно обрушивалась карающая десница – ну почему я не могу ничего исправить?
Мысли копошились в моей голове, словно черви в могильной земле. Я постоянно сравнивал. Неделю назад ее ребра еще не выступали так сильно. Неделю назад она еще улыбалась, а не пялилась как конченная психопатка в одну точку. Неделю назад у нее еще были волосы, а глаза блестели. Особенно при виде меня.
А две недели назад мы чуть не сделали «это», как выражается Эллис, прямо в парке. А ведь сейчас я даже посмотреть на нее не могу.
Теперь мы стали совершенно разными. Я говорю не о внешних и внутренних различиях. Внешне Бриттани всегда выглядела вполне здоровым человеком. Да, я во много раз превосходил Эллис, особенно в физической силе, но раньше ей не надо было держаться за стенку, пока она пытается добрести до туалета. Ожидал ли я, что будет тяжело? Конечно, да. Знал ли, что так нестерпимо? Определенно, нет.
К такому нельзя быть готовым. К такому нельзя привыкнуть. Предательские мысли без конца плодились в моей голове. Давайте начистоту – почти каждый из вас, увидев тяжелобольного или инвалида, отведет глаза. Лишь бы не видеть этого убожества, не смотреть в потухшие глаза, не испытывать такого грязного чувства отвращения и облегчения, что это случилось не с вами. А что делать, если вы любите именно такого человека? Больного, слабого… умирающего? Это было невыносимо. Видеть, насколько слабой, беспомощной и жалкой она стала, при этом самому оставаясь таким, как прежде, – было невыносимо. Видеть, как она тает на моих глазах, и не в силах это исправить – было невыносимо. Просто видеть ее... было невыносимо.
Снова стать собой, а не вечно ноющей тряпкой мне помогали мои злые мысли. Словно вновь оживала та прежняя агрессивная злобная сущность, которая поселилась во мне с той самой роковой ночи – она была во мне, такая же реальная, как, скажем, внутренний орган вроде сердца или печени. Казалось, ткни меня ножом в живот – и она, темная, вся в желчи, вывалится на пол и влажно взвизгнет под подошвой наступившего ботинка.
Я шел в туалет, до упора выкручивал смеситель в сторону холодной воды и с остервенением умывался. Вода была настолько ледяной, что сводило скулы, а отросшая щетина царапала ладони. «Маму изнасиловали и убили на моих глазах, а Бриттани умирает на моих руках» - вот моя спасительная мантра. Напоминало родео с самим собой, только я был и быком, в которого тычут острым железным наконечником, и самим наездником. Наконец-то приходил спасительный гнев, раскаляя сознание добела, и мой кулак со всей дури врезался в стену напротив. Слава богу, зеркало я снял, подглядев однажды, как Эллис чистит зубы напротив него с плотно сомкнутыми глазами и струящимися по щекам слезами.
После той жуткой картины я избавил ее ото всех отражающих поверхностей. Зеркало из туалета вынес, чему она несказанно удивилась, когда заметила. Правда, спустя какое-то время, Бриттани предприняла слабую попытку и попросила меня подать ей зеркальце из спортивной сумки с вещами, которые мы в спешке захватили из дома. И я «случайно» шмякнул его об пол.
Тяжело дышу. Сердце беспокойно бьется о ребра. Успокоиться и глубоко вздохнуть, задержать дыхание. Двигаться, что-то делать. Не бездействовать, не сметь. Сжаться, представить, что я - камень. Подобрать и спрятать все лишнее.
Мои пальцы трясутся, пока я выкуриваю одну сигарету за другой. Раньше я частенько просыпался ночью, чтобы покурить, а теперь лишился такой роскоши. Приходится лежать рядом с ней, словно повязанному. Поэтому с утра я пускаюсь во все тяжкие.
Утро. А у меня больше нет утренней эрекции. Нет вообще никакой. Мое тело застыло, стало таким же бессмысленным и ни о чем, как и взгляд Эллис. А меня это даже не беспокоит. Кажется, меня больше вообще ничего по-настоящему не беспокоит.
Я не камень. Я самая настоящая глыба льда.
На самом деле, это неправда. Я часто срывался. Психовал. Несправедливо, что я оказался в такой ситуации, не так ли? Мне что, мамы было мало? Я пытался взять себя в руки, доказать, что владею ситуацией, и разлюбить ее искусственно. Да я даже не люблю ее, это всего лишь гормоны. Я так долго хотел ее, что немного свихнулся. Стал выдавать желаемое для Бриттани за свое действительное. Я вообще не могу никого любить.
Это наказание. За все, что я сделал. За то, что смешал с грязью отца, шокировал своими выходками людей, глотал колеса и курил травку, напивался вдрызг, богохульничал, матерился при детях и трахал чужих подружек. Бриттани Эллис – мое наказание, мой час расплаты.
Господи, как я любил ее... Особенно в те моменты, когда в ужасе тянулся к ней с утра, чтобы убедиться, что она дышит - и убедившись в этом, словно воспарял к небесам. Я в такие моменты был самым счастливым, мать его, человеком. Облегчение и любовь закипали в моих венах, унося разум куда-то вдаль. Живая. Еще живая. Еще со мной.
Это был чистый кайф.
А ведь вам от вашего любимого человека наверняка нужно очень многое. Чтобы он оказывал внимание, был нежным и чутким, говорил сладкие слова, в том случае, если вы девчонка. Или, если вы парень, не выносил мозг, одевался в латекс и давал так, словно завтра конец света. Мне же теперь не надо было от нее ничего. Лишь бы дышала.
Уже окончательно светало, и в окна робко просачиваются тусклые лучи по-осеннему холодного солнца. Я с тоской оглядываюсь на узкую кровать, где в позе эмбриона сиротливо свернулась Бриттани, которую я только что перенёс туда на руках. Нельзя было разрешать ей вчера ложиться со мной. На полу холодно и неудобно, к тому же, я опять повел себя как полная тряпка. Ужасно хотелось лечь с ней рядом и снова забыться, а еще лучше - перестать вести себя как конченный придурок и разбудить поцелуем. Просто поцеловать. Нет, нельзя, под утро она уже гораздо более чутко спит. Нельзя рушить то, что я с таким трудом создавал. Я должен защитить... себя.
К тому же, я не побрился, и на ее бледных щеках неминуемо останутся красные следы раздражения.
Стены вдруг начинают нестерпимо давить. Вращаются, кружатся, водят вокруг меня хоровод. Словно кто-то одним резким движением перекрывает кислород и мне становится нечем дышать; отчаянье - это та вонь, от которой невозможно избавится. И она пропитала нас обоих буквально насквозь.
Я кидаюсь к ближайшему креслу и начинаю судорожно копаться в перепутанной между собой горе одежды. Тут и ее, и мои вещи, сплелись в намертво запутанный клубок. Поначалу я чувствую раздражение – дожили, мог ли я хоть когда-нибудь представить, что мои шмотки будут валяться среди девчачьих? А потом я чувствую укол бредовой зависти к своему же собственному свитеру, так нежно обернувшемуся вокруг ее кофточки. Словно наши вещи могут ласкать и прикасаться к друг другу, а мы больше нет.
На улице немного отпускает. Сегодня на удивление морозно. Мне чудится, что пахнет снегом. Моя мама могла безошибочно определять день, в который пойдет снег. Уверяла, что у него есть свой собственный запах – смесь ноток озона и арбуза. Вдыхаю полной грудью – сейчас именно такой запах, и невольно вспоминается, как она катала меня на санках. Настроение сразу портится.
Чтобы отвлечься, представляю горную лесистую местность и Бриттани в дурацкой шапке. По ее хрупким плечам снова струятся мои любимые золотые кудри, а ресницы облеплены снежинками. Солнце медленно садится за горизонт, а я весь день без передыха катаю ее на санках. На щеках румянец, она визжит от страха, но счастлива.
Представляя такие моменты, я с каждым разом все больше верю в то, что когда-нибудь боль по маме уйдет насовсем. Она уже сжалась и стала размером с горошину, по сравнению со страхом за жизнь, по сути, совсем чужой мне девчонки.
«Люби живых» - издевательски отбивает пульс в моих ушах. А в сердце катастрофически не хватает места для них обеих.
Пока нахожу на парковке машину, успеваю продрогнуть до костей. Выбежал из чертовой палаты как проклятый и совсем забыл про куртку. В салоне температура будто еще ниже, и пока заведенное авто прогревается я делаю пару глотков из фляжки, припасенной тут на всякий случай. На душе стразу становится чуточку легче. Потом делаю еще парочку. Алкоголь приятно жжет пустой желудок.
Магазин находится крайне быстро. Небезызвестный «Шипмарт» - словно капиллярная сеть по всему штату, славился своими детскими товарами превосходного качества, а его название доносилось из уст практически каждой хоть немного озабоченной своим положением мамочки. Однако вид этой детской дребедени словно ножом по сердцу - вспоминаю про Талидомид и новообретённые кошмары, где Бриттани держит в руках безрукого кукольного ребенка. И горько над ним рыдает. Я грязно ругаюсь в своих мыслях и, закрыв глаза, отчаянно убеждаю себя, что в конечном итоге она простит меня. И поймет. Когда-нибудь. Хотя кого я обманываю, никто и никогда в здравом уме такое не простит. Буду надеяться, что она хотя бы просто поймет.
В конце концов, ее будущий и сомнительно потенциальный ребенок – не моя проблема. И не моя головная боль.
Продавщица, едва завидев меня, чуть ли не хватается за сердце. Понимаю, видок у меня тот еще. Полная умора – она в ужасе смотрит то на кассу, собираясь, видимо, защищать ее содержимое грудью, то на висящий на стене телефон, но, увы, слишком далеко, чтобы она могла до него дотянуться и вызвать копов.
Так и подмывает прикольнуться и сказать ей, что она милашка, и поэтому я убью ее быстро.
- Мне нужна радионяня, – я наклоняюсь к ней вплотную и щедро одаряю парами виски и запахом сигаретного дыма. Голос звучит так хрипло, что царапает горло. Мои первые слова за сегодняшнее утро.
- А вы что, - испуганно пищит она. - Папа?
«Э-э-э» - самое осмысленное из того, что тогда пришло мне в голову. При чем здесь это вообще? Ах да, я же в детском магазине... Целую минуту я со скрипом выстраиваю логическую цепочку. Я бы, конечно, мог пуститься в долгие и муторные объяснения, что на самом деле моя подружка больна раком, и эта дура ни хрена не умеет о себе позаботиться, и поэтому эта штука нужна мне для того, чтобы было легче отслеживать ее дыхание во сне, ибо я устал проспаться каждое утро весь липкий от страха, что она больше не дышит. Но это так долго и муторно...
Значит решено. Я хренов папа.
- Точняк.
Кажется, она немного расслабляется. До сих пор смотрит с недоверием, но все же разворачивается вполоборота и поглядывает на стеллаж с разноцветными коробочками.
-А у вас девочка или мальчик? – снова оборачивается ко мне.
И тут я замечаю, что у нее неплохая попка. И задаю встречный вопрос:
- А вот те, что на самой верхней полке, справа... Это чьи?
- Девичий дизайн. Там еще аппликация бабочки и цветочка...
- То, что надо.
Девчонка тяжело вздыхает и тащит стремянку. Я внутренне ликую и предвкушаю зрелище. И действительно, расстояние от кассы до полок настолько крохотное, что, когда она взбирается на ступеньки ее задница оказывается практически у меня перед носом.
Хорошо. Очень хорошо.
- ... Мистер! Я же вам вопрос задала! – тут я замечаю, как опасно она покачивается на своей стремянке. И какого-то черта вспоминаю розовые хлопчатобумажные трусики Эллис, которые выглядывают из-под ее сорочки всякий раз, когда она сворачивается во сне клубочком. – Вам эту или ту?!
- Вон ту.
- Какую?
- Ну, ту, – я указываю на самую дальнюю коробку и, когда она стиснув от злости зубы за ней тянется, под другим углом рассматриваю ее бампер. «Ты пялишься на задницу в черных леггинсах, придурок. Будь добр пялиться и думать о заднице в черных леггинсах, а не о той, в милых трусиках с рюшами, которые так плотно облегают каждый изгиб…» Да вашу ж мать!
Да, читать она любит в весьма экстравагантных позах. Буквально испытывая мое терпение.. .
- Вот, – буркает девушка, спрыгивая со стремянки и со стуком ставя передо мной покупку, прерывая этим самым мои эротические грезы. Мне становится чертовски уныло оттого, что я не могу пялиться на ее прелестнейшую попку и думать именно о ней, а не о той, другой попке. – Что-нибудь еще?
- М-м-м, - и хотя страшно подмывает купить Бриттани соску, я хлопаю себя по карманам в поисках денег. - Сигареты есть?
- Это детский магазин, - она очень смешно округляет глаза.
Пока достаю банкноты из бумажника, взгляд цепляется за мамину фотографию в специально отведенном отсеке. Спокойные глаза оттенка яблок грэнни смит, немного вымученная улыбка. Фотография была сделана буквально за пару дней до ее гибели. И лежит здесь уже столько, сколько я себя помню.
Пора бы ее уже наконец-то выбросить. И повзрослеть.
***
Когда я возвращаюсь, Эллис еще спит. К счастью, сегодняшняя отлучка прошла более успешно, нежели в тот день, когда я подписывал договор с самим «дьяволом» – кровью она не фонтанирует, в обмороке нигде не валяется, лишь сладко посапывает себе во сне. Я сажусь на корточки перед кроватью и несколько минут изучаю родное, ставшее таким измученным лицо. Кожа совсем прозрачная, словно бумага. Я вижу каждую вену и сосуд, каждый капилляр Бриттани. До боли хочется положить палец на ее пересохшие губы, обвести их контур, погладить пролёгшие под глазами тени. Как же нестерпимо хреново не прикасаться к ней, когда так хочется...
Мне хочется обнять и притянуть тебя к себе. Сжать до хруста, до боли – мне хочется этого больше всего на свете. Пожалеть тебя, защитить, забрать всю твою боль себе. Но я не могу сейчас позволять себе такой роскоши, боль и страх за тебя уничтожат меня полностью, если я хоть на немного ослаблю этот спасительный щит равнодушия.
Хотя бы один из нас должен быть сильным.
- Эллис. Вставай.
Слишком грубо и резко для моей зефирки. Но это единственный способ хоть как-то держаться на плаву. Орать на нее, быть грубым. Приказывать. Отталкивать. Единственный способ не расклеиться окончательно, ведь я - наше единственное и последнее спасение.
Потому что я хоть что- то пытаюсь предпринять.
Ее глаза слабо приоткрываются, веки растерянно трепещут. Я знаю, она сейчас проходит через тот же ад, что и я. И так всякий раз. Пробуждение. Осознание. Отчаянье. Только, в отличии от меня, к ее мучениям добавляются еще и физические страдания.
Наконец-то распахнув глаза, она смотрит на меня загнанным взглядом и издаёт жалобный звук, похожий на бульканье:
- Меня тошнит.
Я киваю и достаю из-под кровати таз. Бриттани поджимает под себя колени и сжимается над ним в болезненный комок. Затем начинает раскачиваться туда-сюда, словно маятник. Я колеблюсь и какое-то время просто всматриваясь в ее мучнисто-белое лицо.
- Уйди, - она тяжело дышит, на лбу тускло блестят капли пота.
- Давай уже, - все-таки накрываю ее ладонь своей, и именно в этот момент у нее хлынула рвота – прямиком в розовый тазик.
Даю Бриттани минуту, чтобы откашляться, прийти в себя. Она снова откидывается назад, на кровать, и дышит тяжелыми, медленными вдохами. Чтобы себя отвлечь, внимательно разглядываю рвоту в тазике. Хм, разноцветная. Наверное, из-за драже в йогурте.
- Выглядишь ужасно. Что с тобой?
Отрываю взгляд от содержимого тазика и смотрю на Бриттани в упор. Она серьезно? Даже и не знаю, что это со мной.
- На себя посмотри.
Утренний обмен любезностями состоялся.
- Чего разлеглась? Иди умывайся.
Какое-то время просто устало смотрим друг другу в глаза. И каждый молчит. Не знает, что сказать. Ее глаза словно угасли, лишились прежнего задорного огонька, который делал ее такой живой. Сейчас передо мной лишь тень, жалкий призрак. Прежней Бриттани больше нет. Больше нет той девчонки, которая была в состоянии дать мне отпор, которая могла без остановки дразнить меня, но при этом оставаться такой невинной, которая всегда могла понять и ответить на прикол как настоящий мужчина, у которой буквально солнце светило из задницы.
Больше не было той девчонки, которая так хотела жить. Вместо нее передо мной лежит чертов призрак, забальзамированный живой труп.
- Ты в курсе вообще, сколько сейчас времени? У тебя процедура через пятнадцать минут.
Она кивает и послушно ковыляет в туалет, а я опорожняю таз. Заправляю постель, пока она чистит зубы и одевается. Когда она выходит из ванны, мои внутренности словно пропускают через мясорубку – тонкая лебединая шея, на которую больно смотреть, бледное бескровное лицо и пузырящаяся на растаявшей заднице юбка. Жадно всматриваюсь в ее лицо, чтобы понять, тошнит ли ее до сих пор.
- Ты в состоянии идти? Если хочешь понесу тебя.
Вижу - она колеблется. Может, огонек из ее глаз и пропал, но их голубизна затягивала меня в свою небесную пучину, как и прежде. Они словно умоляли – потрогай меня.
Как мне хотелось прижать это хрупкое, по-птичьи невесомое тельце к своей огромной груди. Скажи да.
- Не стоит таких жертв. Я же вижу, как ты избегаешь прикосновений ко мне. Словно я прокаженная.
- Как хочешь.
От боли в ее глазах мое сердце предательски екнуло. Но затем вновь сжалось в кулак.
С ней нельзя иначе. А то сядем в обминку и будем реветь в три ручья, как два идиота.
- Хватит уже смотреть на меня как побитый щенок. Идем.
Пока ждем у кабинета, я все-таки не выдерживаю. Позволяю ей усесться на мои колени, потому что от вселенской тоски в ее взгляде становится просто невыносимо. К тому же я вижу, как Бриттани нервничает перед своей люмбальной пункцией – ладошки вспотели, нижняя губа уже вовсю кровоточит от постоянных укусов. Она заламывает пальцы и от нервов распускает юбку нитку за ниткой. Я долго собираюсь с духом, чтобы придумать хоть какой-то способ отвлечь ее.
- Иди сюда.
Просить дважды не приходиться. Ее дрожащее, тщедушное тельце врезается в мое, и Бриттани неловко обнимает меня за шею, чувствуя теперь и мою дрожь. Меня трясет. Буквально лихорадит. Я почти не обнимаю ее в ответ. Без конца проворачиваю в голове одну и ту же картинку: тонкая острая игла вонзается в ее поясницу. Раз за разом. Снова и снова.
- Что с тобой? – слышится робкий вопрос. - Тебе холодно? – тепло ее тела медленно просачивается под мою одежду, и на мгновение мне кажется, что мне действительно холодно. Что из огня я превратился в глыбу льда. Как приятно обнимать ее. Хотя Бриттани и пропахла ибупрофеном насквозь. Хочу зацеловать ее несчастное лицо. Понимаю, что еще немного, и я словно ребенок разревусь у нее на плече. Тряпка. Я не могу, не могу позволить себе быть таким жалким и ничтожным при ней. Срочно исправить.
Убрать все лишнее. Я камень. Избавится от мыслей, что же со мной будет, если она не поправится.
Равнодушно смотрю в эти голубые растерянные глаза. Кажется, что равнодушно. На самом деле внутри меня настоящая буря.
- Нет. Противно.
Как только эти убийственные слова срываются с кончика моего языка, внутри все словно взрывается от боли. Она, словно оглушенная и выброшенная на берег рыбка, беспомощно ловит воздух ртом. Мне невыносимо от того, что приходится отталкивать ее. Невыносимо. Но это единственный способ, иначе нам обоим не выжить.
- Ясно.
Нет же, дура! Ну что тебе ясно?! Не отводи ты глаза, посмотри на меня. Посмотри, неужели ты не видишь, что любовь к тебе буквально отпечаталась на сетчатке моих глаз? Неужели не чувствуешь, как в моей голове теперь только и бьется проклятое «Я люблю тебя», неужели не ощущаешь, как я мысленно посылаю эти слова из редких прикосновений своих пальцев к твоим, вверх по руке, по вене, прямо в твое сердце? Но нет, идиотка, ты ничего не видишь и не чувствуешь, ты как слепая, тебе важно слышать. Тупые вы бабы, любите ушами.
- Одного не понимаю, - кажется, прошло несколько часов, прежде чем я снова услышал ее голосок. А может и лет. Столетий. Веков. – Если так... Почему ты все еще здесь?
- Ну я же обещал, – это бьет ее наотмашь словно пощечина. Садится на самый дальний стул и утыкается носом в ладони. Горько, но беззвучно рыдает, только плечи подрагивают. Ну, а мне приходится продолжать сидеть с невозмутимым видом и глотать свои невидимые слезы. Не могу же я плакать прямо при ней.
***
После пункции и химии ее опять стошнило. Потом она пообедала и, неловко стянув юбку, прямо так рухнула на кровать. Отвернулась. А я все скакал вокруг нее, сдувая пылинки и в тщетной надежде развеселить, приносил ей всякую всячину, будто дворецкий. Лимонное мороженное на палочке. Грелку. Нарезанные ломтики фруктов на блюдечке с голубой каёмочкой. Кипятил в дорожном переносном чайничке палочки корицы, когда пошел первый в этом году снег – так, по мнению Бриттани, пахло Рождество, до которого она так боялась не дожить.
И при этом у этой зацикленной на себе суки хватало совести считать, что я не люблю ее. Она практически не смотрела в мою сторону, избегая взгляда и уставившись куда-то в одну точку на стене. Даже кокетливо подмигивающая зеленым огоньком радионяня на ночном столике не привлекла ее внимания.
Прекрасно.
Снег действительно пошел. И стал настоящей проблемой.
До отопительного сезона еще как минимум месяц. Стены в больнице словно бумажные – холод просачивался сквозь них на раз-два. И уже ближе к вечеру Эллис без конца шмыгала порозовевшим от прохлады носом. Грелки хватало на пару часов максимум, одеяло не спасало. Я бы мог лечь с ней рядом, крепко обнять и прижать к себе, греть в своих объятиях всю ночь, уверен, моего бы тепла хватило для нас обоих. Но я выбрал иной вариант.
Ее глаза потрясенно расширились, когда я при всем параде выперся из ванной. Надо же, посмотрела в мои сторону. Косуха, кожаные штаны, мотоциклетный шлем под мышкой - всего лишь имитация прежнего меня. Когда я и моя жизнь еще не зависели от жизни от какой-то жалкой бабы. Я действительно собираюсь прокатится с ветерком. Ожить вновь хоть на пару мгновений.
Плевать, что это все жалко и искусственно.
- Т-ты уходишь... – даже не вопрос. Смягчаюсь от ее перепуганного заикания. На секунду она снова напоминает мне прежнюю Эллис. Она всегда заикалась, когда была чем-то взволнована и напугана.
Я молча киваю. Потом понимаю, что это уж слишком, и торопливо добавляю:
- Съезжу к тебе домой за теплыми вещами. Переносной обогреватель есть?
Бриттани отрицательно качает головой, словно китайский болванчик.
- Ладно, - меня вдруг начинает очень пугать тот факт, что она так старательно избегает взгляда со мной. Хочу, чтобы она сказала еще хоть что-нибудь. Неужели я все так испортил?
-Какой свитер тебе взять?
- Какой угодно, – черт бы попрал этот убитый, обреченный тон. Бриттани, ну зачем ты так. Мне ведь тоже тяжело.
- Могу взять тот дурацкий, розовый.
- Ты же его ненавидишь.
- Плевать.
- Да, проблема не в этом. Ты меня ненавидишь.
- Не начинай.
- Просто скажи это вслух. Мне правда станет легче.
Только я открываю рот, как она аккуратно накрывает ладонью мои губы:
- Не надо, лучше не говори…
- Ты же прекрасно знаешь, что я тебя не ненавижу, – цежу я сквозь плотно стиснутые зубы. Отчасти это правда. А отчасти – ложь.
- Можно я кое-что скажу тебе?
- Нет.
- Ты ведь знаешь, что я тебя не держу, правда?
- Блин, не начинай...
- Я просто хочу знать, когда увижу тебя в последний раз... Хочу знать, что этот раз будет последним, понимаешь? Я же вижу, что ты.. На грани...
Я взрываюсь:
- Дьявол! Да я просто еду за твоими долбанными вещами!
- Не ругайся. Я не хочу, чтобы ты был со мной из чувства долга. Я тебя не держу и никогда не держала, мне очень жаль, если ты воспринял это иначе...
- Я здесь не из чувства долга, черт!
- Тогда почему?
- Тебе не стыдно клянчить?
Тут уже взрывается она:
- Я не клянчу, Лукас Максфилд! Я просто хочу, чтобы ты произнес это вслух! Что теперь я тебе противна! Что ты больше не можешь смотреть на меня и не чувствовать омерзения!
- Да заткнись ты, маленькая истеричка! Я не чувствую к тебе омерзения!
- Да как же! Ты даже не прикасаешься ко мне! Знаешь что, - вдруг зло выдыхает она, и хватает меня за воротник куртки, притягивая вниз к себе. Я резким движением сбрасываю ее руки:
- Есть кое-что, в чем мы очень похожи. Почему я никому не говорила про рак. Да потому, что я ненавижу жалость, ясно тебе?
Ее слова задевают за живое. Сразу вспоминается та саднящая боль от резко впившихся в мякоть ладони ногтей, когда в детстве, в начальной школе, меня буквально по пятам преследовали шепотки. После трагедии я стал практически местной легендой. «Ух ты, это же он! Точно? Да точно, точно он!» или «Вау, гляньте у этого мальчика убили маму. Как именно? Трахнули и раскромсали на куски!».
Мне было всего семь с половиной, когда я пробил череп Бену Дэю о раковину, стоило ему попытался восхититься моей «необычной судьбой».
Я стал на манер того гребанного очкарика из сказки, мальчика, который выжил. Ведь я тоже выжил. Это была еще одна причина, по которой мы с отцом свалили в Твинбрук.
В ушах сильно загудело – словно возвращались звуки той ночи: низкий мужской окрик, громкая возня, вой. Мамины леденящие душу вопли... Опять она – «Дыра». Так я называю особо опасную зону, возникающую всякий раз, когда я начинаю предаваться этим чертовым воспоминаниям. Я уже ловил «Дыру» при Бриттани, и каждый раз это могло закончится катастрофой.
- ... Думаешь, ты мне противна? Думаешь противна, да? По-твоему, я считаю тебя жалкой?
Я грубо толкаю Бриттани в кресло, приземлюсь перед ней на колени и хватаю за тонкую шею , властно просовывая язык ей в глотку. Святой долбанный черт. Из носа у нее течет, и губы отдают солоноватым привкусом – горькие, отчаянные поцелуи. Нет, не поцелуи, яростные и агрессивные укусы. Но я все равно никак не могу остановиться. Я ожидал, что она будет бороться со мной, но она так легко растаяла. Отвечала мне с не меньшим жаром (и зубами) и, когда мои руки, против собственной же воли, начинают гулять по ее телу, не оказывает мне ни капли сопротивления, лишь крепче прижимает их сверху своими ладонями. Я двигал языком меж ее губ, а она раскрывалась мне навстречу, легонько постанывая в рот. Затем я с треском задрал ее свитер, и практически вылизывая впалый живот, долго исследовал губами грудную клетку, совершенно наплевав на то, что теперь она сплошная кожа да кости . Мне нужно больше, просто чертовски больше, мне нужна была она, прямо сейчас, больше я терпеть не намерен.
Перед тем, как окончательно провалиться в «Дыру» , я помню, как неистово целовал внутреннюю часть ее бедра, трясущимися пальцами сдвигал кружевную ткань в сторону, даже не спросив разрешения взглядом, как ее пальчики запутались в моих волосах, а потом резко вскинулись, тщетно пытаясь удержать бьющееся в конвульсиях тело…
Ухожу в препаршивом настроении. Это была чудовищная, худшая ошибка в моей жизни. На губах до сих пор ее пьянящий вкус, который на этот раз перебивает привкус чего-то горького. Блин, это было ужасно. Я совершено потерял над собой контроль, был чертовский грубым с ней... Меня легонько потрясывает и лихорадит, как при гриппе. Твою мать, что же я наделал. С другой стороны, отходники после «Дыры» всегда ужасно жалкие, сложно объективно оценивать масштабы катастрофы. В жизни не помню, чтобы мне было так тоскливо.
Одна часть меня тут же начинает серьезно париться. Это же Эллис, после таких штучек мне необходимо быть рядом с ней и с остервенением уверять, что я:
а) Ничего там у тебя не видел;
б) Ничего там у тебя не делал;
в) Да и вообще ничего только что между нами не произошло, тебе показалось.
А вместо этого я взял и свалил. Все, как в старые добрые, когда девчонки редко задерживались в моей спальни после случившегося.
Невольные воспоминания о моей прекрасной прошлой жизни врываются в голову и вызывают настоящий диссонанс. Да пошла она! Справится, будто не знала с кем связывается.
Мне плевать, мне плевать, мне абсолютно плевать.
Плевать…
Добрых минут десять я, как конченный идиот, копаюсь в бардачке мотоцикла в поисках перчаток, и пытаюсь игнорировать ее запах на своих руках. Уже замерз как собака, а пальцы распухли и онемели от холода. Если не найду их, за мотоцикл можно даже не садиться. Шлема тоже нет, я оставил его у Эллис дома – сегодня асфальт всерьез рискует познакомиться с моими мозгами.
Порывы ледяного ветра такие резкие, что выбивают дух. Я выжимаю сто тридцать в час и практически ничего не вижу – проклятые комья мокрых ледяных снежинок залепляют ресницы. Чувствую, насколько опасно скользит тонкая летняя резина – корка изо льда образовалась на дороге в мгновение ока.
Это прекраснее, чем все вместе взятое на свете. Дикий риск, опасность, адреналин, скорость, жгучий пронизывающий до костей ледяной ветер. Такое чувство, что за спиной у меня вырастают крылья. Я мчусь навстречу неизвестности в тщетной попытке забыть самого себя. Я вижу в этом вымышленное спасение – покатаюсь так пару часов, замерзну насмерть и перестану ее любить. Навсегда.
Правда, спустя сорок минут в моем плане появляется брешь. В баке заканчивается бензин, и я неловко торможу у загазованной выхлопами обочины. Как можно быть таким кретином. Кажется, что у меня даже щеки покраснели от стыда и досады. Такого бытового кретинизма со мной еще не случалось.
Минут десять вручную толкаю мотоцикл вдоль проезжей части. И думаю, какого же хрена мне теперь делать. Понимаю, что нужно срочно закурить, но карманы пусты, как обещания влюбленных. Психую, пару раз бью тяжелым носком ботинка прямо по колесу. Снова шарюсь по крутке – и тут нахожу его. Окоченевшие от холода пальцы натыкаются на мягкий, гибкий силикон.
Воспоминания обрушиваются на меня лавиной, пока я внимательно разглядываю простенький ярко-зеленый браслет лежащий на моей ладони. До сих пор не хочется признавать, но тот день был, наверное, самым счастливым в моей жизни. В начале месяца мы пошли с Бриттани на этот дурацкий осенний фестиваль, и я практически не вел себя как задница. Настолько она очаровывала меня своим смехом, день за днем, настолько легче дышалось с ней рядом. Не хотелось ей язвить, не хотелось ее отталкивать – мне нравилось сидеть на залитой солнечными лучами веранде Старбакса и наблюдать, как она лижет молочную пену, словно котенок. Меня не раздражала ее маленькая ладонь в своей руке, а от ее признания в любви, написанном сахаром от кофе, в жилах запела кровь. Меня даже не парило, что я веду себя как влюбленный кретин. Каждая мелочь, даже незначительная, будь то сладкая корочка, оставшаяся на ее губах после поедания сахарной ваты, постукивание каблучков по мостовой или легкое прикосновение золотистых локонов к моей щеке – буквально все, что происходило между нами в тот момент, привязывало меня к ней все сильнее и сильнее.
И в тот день меня абсолютно не парила опасность всего происходящего, мне было просто чертовски хорошо от того, что она рядом. Цвета, запахи, ощущения – все усилилось в разы, мир словно заиграл новыми красками. Такое чувство, что сознание заработало на полную катушку, старательно транслируя и записывая все происходящее Мне хотелось запомнить это все, до малейшей мелочи. Запомнить навсегда.
Мы дурачились и страдали фигней целый день, гуляя по причалу, пробуя устриц и зависая у яблочной палатки с местным урожаем. Бриттани, кажется, выклянчила у меня там все, что можно – начиная от яблочных леденцов и заканчивая такими же ирисками.
Мне до сих пор кажется, что именно поэтому ее и стошнило – кофе, десерт, жвачки, сахарная вата, яблочные чипсы, леденцы, ириски, кусок штруделя и добавьте к этому еще устриц в раковине... Получится незавидный коктейль. Особенно, как оказалось впоследствии, для моих любимых джинсов. Стоит признать, что эта девчонка ела как ненормальная.
Потом она надолго зависла у палатки, где проводилась беспроигрышная лотерея. Я стоял чуть поодаль, облокотившись на перила и с кривоватой ухмылкой наблюдая, как красиво переливались ее волосы в лучах яркого солнца. Сейчас бы уголь и бумагу. Или детские мелки? Я был готов изрисовать ее нежными чертами всю пристань.
Отвлекло лишь то, как резко Бриттани переменилась в лице, после получения своего приза.
- В чем дело? – кажется, Эллис даже вздрогнула от того, насколько моментально я оказался рядом.
- Да вот…
Мы оба уставились на простенький силиконовый браслет на ее ладошке, который издевательски гласил «Долгая жизнь». Нет, казалось, он буквально орал.
Насмешка судьбы? Или все-таки знак?
Она сконфуженно молчала, а я тупо пялился на бесполезный кусок цветастой резины, и никто из нас не знал, что сказать.
- Наденешь?- вдруг произнесла Бриттани чуть хриплым, взволнованным голосом.
Я кивнул и натянул браслет на ее хрупкое запястье. Это была надежда. В тот момент не возникало даже сомнения.
А через неделю у нее поднялась температура и Эллис потеряла сознание, упав на кафель и разбив себе лоб. Анализ костного мозга оказался отвратительным. И мы оказались заперты в больничной коробке из четырех стен. Вот уже почти весь месяц.
Поверить не могу, что был таким придурком. Таким наивным, слепым кретином. Поверил в сказку, жалкий несчастный урод. Поверил, что она поправится.
- Сука! – ору я. - Гребанная, чертова сука!
Силикон рвется невероятно легко. Одно лишь прикосновение пальцев, и я раздираю надежду на части. Словно рву свою душу на куски. А потом ошметки браслета-издевки летят прямиком в ледяное озеро. Пускай сгниют на его илистом дне.
Через полчаса я наконец-то нахожу чертову заправку. Заправляю бак до упора и выгребаю из кошелька всю мелочь. На автомате сажусь на мотоцикл, еду к Эллис домой.
… Из состояния ступора я выхожу только в тот момент, когда, паркуясь, замечаю, что в ее комнате какого-то хрена горит свет…
Бонусные скрины
Вот чем мы занимаемся в разгар тяжелых съемок
Наша малость упоротая погода
И наша новая Бриттани. На самом деле в центре внимания здесь должен быть розовый Sony Vaio. Именно на таком ноутбуке, такого же цвета и зародились Максфилды. Дабы поностальгировать, можно вернуться к первому отчету и просмотреть те жуткие скрины хDD
На этом все. Всем спасибо за внимание - до новых встреч!