[size="3"]
Сатин - 22 года. Исенара - 6 лет.
Такси останавливается у калитки рано утром, еще нет даже пяти. Услужливый водитель, молоденький и суетливый, распахивает передо мной дверь машины и галантно подает руку. Я выбираюсь из машины, стараясь делать вид, что не замечаю его жест и, выбравшись, сладко потягиваюсь всем телом. Низкое свинцово-серое небо лениво покрапывает мелким летним дождиком и я с наслаждением вдыхаю свежий сырой воздух. Водитель выгружает из багажника мои сумки. Чуть позже должны привезти Генриха. Закинув на плечо сумку я открываю калитку и неторопливо шагаю по вымощенной серым камнем дорожке к порогу особняка. Когда я подхожу ближе, я вижу, как в окне детской на втором этаже качаются тяжелые голубые шторы.
Я аккуратно закрываю за собой дверь, смазанный замок бесшумно защелкивается и я оборачиваюсь. На втором этаже, притаившись за перилами лестницы, зеленеет нечто миниатюрное, кареглазое и черноволосое. Я выжидаю некоторое время, но нечто не проявляет активности и я перестаю делать вид, что не замечаю ее.
- Ну же, иди сюда, малышка, я не кусаюсь.
Исенара отмирает и, смеясь и попискивая, скатывается вниз в мои объятия. Даже жуть берет, как она выросла за время моего отсутствия. Мы в обнимку возвращаемся в ее комнату, детскую, что когда то была моей, и она льнет к моему бедру, словно котенок. Из-за двери родительской спальни появляется отцовская голова, он с откровенным трудом фокусирует на нас взгляд и бурчит что то невнятное. Папа ярко выраженная сова и вставать в такую рань для него невыносимая мука, даже ради горячо любимой дочери. Этим утром мы завтракаем в детской, прям на полу, та толстом мягком ковре, и к нам постепенно стекается вся семья, включая любопытные морды котов.
В первую очередь начинается обязательная череда визитов. Мы навещаем семейство Шарп, Абрахаймов, затем к нам будто невзначай забегают соседи и знакомые. Все они, за исключением разве что дяди Осириса, в один голос причитают, как я выросла, что стала, мол, красавицей и мне, совершенно определенно, пора замуж. Уже к концу недели я начинаю звереть. Почти сразу я прихожу к мысли, что замуж может и не пора, но работу найти было бы неплохо. Еще неделю я уныло брожу по дому и с тоской взираю на свой диплом психолога, а затем еду на собеседование в местную веронскую газету.
Виктор Каплоу, невыразительный блондин с залысинами и гладко зачесанными назад волосами, встречает меня в дорого отделанном кабинете.
- Присаживайтесь, милочка, - сходу, пропустив приветствие, предлагает он и я невольно вспоминаю профессора Мэрсона. Делается противно и тошно, и только усилием воли я заставляю себя смотреть в маленькие голубые глазки редактора твердо и бестрепетно. - Я просмотрел ваше резюме и ваши работы, - он возвышается надо мной, торжественно восседая за большим деревянным столом в большом кожаном кресле, что невольно навевает на мысли о Фрейде. Приходится прилагать некоторые усилия, что бы концентрироваться на его речи и не увлекаться психоанализом. - И вот что я думаю, милочка, - меня снова передергивает, но я креплюсь. - Ваш потенциал, я готов это предположить, достаточно велик, но я не понимаю, почему вы пришли раскрывать его к нам. Мы не какая то там зачуханная газетенка, мы уважаемое издание, сама королева отмечала наши заслуги. На прошлой неделе, между прочим, нам исполнилось двадцать лет. Возможно вы возомнили, что диплом психолога делает вас экспертом во всех сферах. Я знаю таких, как вы, смазливых выпускниц, решивших, что теперь мир у их ног. Но я вам скажу, ради вашего же блага, что это не так. Поверьте, милочка, старому волку, приходится много работать. У нас даже стажеры воспитаны на преданности делу и корпоративной этике. Мы не берем случайных людей, даже если они кичаться древностью рода, богатством и дипломом психолога.
В академии у нас целый курс лекций был посвящен тонкому искусству того, как делать умное лице, если клиент несет ахинею. Очень полезный навык, сейчас я это понимаю как никогда ярко. Но мистер Каплоу не мой пациент и даже не мой работодатель. Это к лучшему, мы бы с ним не поладили.
- Прошу прощения, - мне приходится повысить голову, что бы прервать его монолог и редактор от возмущения давится воздухом.
- Вы меня перебили! - негодует он и в его маленьких глазках я вижу торжество. - Я это и имел в виду! Это многое о вас говорит! Вы даже не способны дослушать умного человека, по отчески...
- Благодарю вас, - я поднимаюсь с кресла и моих сил хватает на то, что бы не вылить на него графин с водой, только улыбнуться. - Я услышала достаточно.
Злость разбирает меня в машине, и ткнувшись лбом в руль, я бессильно скриплю зубами и впервые жалею, что не курю.
Я даю себе волю дома. Спортивный зал за время моего отсутствия ничуть не изменился, даже груша осталась та же, старая, потертая, что и десять лет назад. Я не запираюсь, просто прикрываю дверь, и остервенело луплю грушу, попеременно представляя лицо то мистера Каплоу, то профессора Мэрсона.
- Милочка, черт возьми! - бормочу я и хуком справа пытаюсь отправить мистера Каплоу в нокаут. Цепь, на которой висит груша, насмешливо скрипит в ответ на мои потуги. В академии я посещала спортзал гораздо реже, чем следовало, да и партнера для спарринга не было. Не Клариссу же было лупить. Я могу оправдываться сколько угодно, но чувствую, что изрядно потеряла форму, и это злит еще больше.
- Уважаемое издание, черт возьми! - я трачу драгоценный воздух на злобное шипение и быстро выдыхаюсь. За дверью зала деликатная тишина, мама позволяет мне перебесится и побыть наедине с собой. Но отцу деликатность не указ. Он вламывается в мое укрытие, на ходу дожевывая пирожок.
- Неудачно съездила? - без особого сочувствия интересуется он, оглядывается и присаживается на сиденье одного из тренажеров. Я останавливаюсь, обхватываю грушу руками и повисаю на ней, щекой прижавшись к потертой коже. Молча, очень выразительно смотрю на отца и тот, не дождавшись ответа, фыркает.
- Ты знаешь, в свое время, только вернувшись из академии, я отправился к тете Джульете.
- Предлагаешь мне тоже сходить? Но я к вам в Flut устраиваться не собираюсь.
- Ну так и что? - отец смотрит на меня прищурившись и в его янтарных глазах пляшут смешливые искорки. Попила бы чайку с тетей...
- Внучатой тетей, - поправляю я и отец морщится.
- Не занудствуй. Попила бы чайку, поболтали бы по родственному. А то, что тетя еще и мэр, так это счастливое совпадение. Она может и подскажет чего, к примеру что это за фрукт этот твой Каплоу, как ему хвост прищемить, или еще чего. Хорошо, когда у тебя есть мудрая тетя.
- А еще когда она мэр.
- Именно, - подозрительно покладисто соглашается отец и улыбается, хитро щурясь.
Тетя Джульетта встречает меня с распростертыми объятиями. У нее под глазами залегли глубокие тени, щеки впали, прическа потеряла прежнее изящество, даже костюм, по прежнему дорогой, сшитый на заказ, стал проще и бледнее.
- Плохо выгляжу? - улыбается она и я теряюсь, не нахожу в себе сил ей солгать. Но она и не ждет от меня ответа, не заставляет выбирать между вежливостью и честностью, она знает все сама. Тетя дожидается, когда молоденькая тощая секретарша принесет поднос с чайником и чашками и прогоняет ее прочь. Чай она наливает сама, и пальцы ее не дрожат, руки по прежнему тверды и сильны. Я вспоминаю о том, что говорила мама, мол в последнее время в прессе много пишут, дескать мисс Пряхо больна и недолго ей осталось. Это отца не интересует официальные СМИ, там ведь не пишут про очищение местного кладбища от нашествия вурдалаков, так какое ему дело до газет. Мне становится неловко и я торопливо ставлю на стол прикупленный по пути тортик.
- Ты ко мне просто так или по делу? - интересуется тетя Джульетта.
- Просто так. В гости, - я не вру, я действительно не хочу ни о чем расспрашивать эту старую, мудрую женщину с бесконечно усталыми глазами. Чай одуряюще пахнет смородиновыми листьями.
Я сижу в кабинете мэра на мягком диване, подогнув под себя ноги, мы неторопливо пьем чай и беседуем ни о чем. Она не торопит меня, не напоминает, что у нее много дел, кажется она сама непроч отдохнуть.
- У твоего отца сейчас много работы, - говорит тетя Джульетта и долго смотрит в окно. В стекле мозаики мир дробится и расплывается, но женщину это не смущает, она смотрит в никуда. - Мы собираемся расширять Flut. Отец тебе не говорил? Визерис недоволен, вопит, что не собирается терпеть рядом с собой бездарей и недорослей. Должно быть надеется, что ты присоединишься к нему. Врать не стану, это было бы неплохо. Мне не нравится, что происходит с этим городом, Сатин, - неожиданно признается она и негромко вздыхает. - Я приехала сюда почти пятьдесят лет назад. Верона стала моей жизнью, моей душой, кровью. И дело даже не в том, что в последнее время все больше нечести появляется в городе, что бывшие мои соратники только и ждут, когда я споткнусь, сломаю себе шею или, в крайнем случае, тихо скончаюсь в своей берлоге, освободив им место. Я чую, как что то гниет, расползается по городу, травит все, до чего дотягивается. Пятьдесят, даже десять лет назад такого не было, хотя и тогда мерзавцев хватало, - я неловко опускаю чашку на блюдце и от этого звука тетя Джульетта вздрагивает, оборачивается ко мне.
- Никогда не иди в политику, - говорит она и снова улыбается.
В конце лета в Верону приезжает Френсис. Мистер Воррзингтон старший отпускает его от семейного бизнеса на неделю, и Френсис пользуется этим, что бы познакомится с моими родителями.
Он робко целует меня в щеку у калитки, его смущают алчные взгляды наших любопытных соседей. Я не успеваю довести его даже до порога дома, как из кустов выскакивает Визерис фон Вальде с огромными садовыми ножницами наперевес. Он преувеличено бурно восторгается появлением Френсиса и с энтузиазмом трясет его ладонь. Мне становится интересно, как долго отец просидел в кустах в засаде. Судя по тому, что волосы и одежда его изрядно промокли - давно. Но дождь его нисколько не смущает. Он старательно лобзает ошалевшего от такого напора Френсиса в щеки, трижды, по древней семейной традиции фон Вальде, как объясняет он тут же, и начинает громогласно нахваливать прическу и костюм моего кавалера.
- Это лондонский стиль? Потрясающе! Какой покрой, какая клетка! А эти кудряшки! Вы знаете, они напоминают мне наших милых барашков, что мы выпускаем пастись па холмах.
Папа переигрывает. У нас никогда в жизни не было никаких барашков и вообще на расстоянии миль десяти от Вероны не выводится на выпас никакая, даже мало мальская, скотина. Френсис окончательно убеждается, что Верона это страшное, дикое место, и живут тут одни варвары. За спиной Френсиса я пытаюсь спрятать усмешку в ладони и сделать папе предостерегающе страшные глаза. Папа, хоть и видит мои потуги, им не внемлет, продолжая с упоением описывать кудряшки воображаемых барашков. В этот момент отец напоминает мне хитрющего стервятника. Наконец мне удается вырвать Френсиса из его хищных лап и увлечь в дом. На пороге нас встречает мама.
- Лобзания! - шепотом подсказывает папа Френсису и я не успеваю его остановить. Парень вырывается вперед и кидается на шарахнувшуюся назад маму.
- Дочь, он идиот, - негромко сообщает мне отец, с интересом наблюдая, как мама пытается отбиться. Мне с трудом удается сохранить на лице серьезное и укоризненное выражение.
Папа развлекается весь вечер, а мама, пережившая традиционное приветствие, розовая и взъерошенная, сидит поближе к супругу, не подозревая о его коварстве, и подальше от Френсиса. Исенаре тоже не нравится Френсис, весь вечер она молчит, уныло ковыряет свой ужин, поглядывая исподлобья, и рано уходит в свою комнату.
Наконец мы остаемся с Френсис одни. Мои родители, в отличие от четы Ворзингтонов, извращаться не стали и сразу заселили парня ко мне. Наедине он заметно расслабляется, видимо и от него встреча с родственниками потребовала предельной концентрации сил. Мне все еще хочется смеяться, я мягко провожу ладонью по его волосам, вспоминая барашков, и как то мы начинаем целоваться, а потом под моей спиной кровать прогибается от веса обрушившихся на нее тел.
- Сатин, - с придыханием бурчит он, пока я пытаюсь выдрать из его брюк рубашку и путаюсь в пуговицах дурацкой пиджака в дурацкую клетку. - Сатин, я хочу, что бы ты переехала ко мне.
До меня не сразу доходит, что он имеет в виду, а когда доходит, я упираются ладонью ему в грудь, вынуждает отстранил и взглянуть в глаза.
- Ко мне. В Лондон, - покладист объясняет он и я сразу представляю, как счастлива будет его дражайшая матушка. Я приподнимаю бровь и выжидающе на него смотрю. весь романтический и запал пропадает, да и до Френсиса доходит, что я не в восторге от идеи. - Возможно не сейчас... Ты подумай, - он идет на попятился. - может немного позже... Через пару месяцев... - он снова тянется к моим губам и я позволяю себя целовать. - что тебе делать в этой дыре?
Что мне здесь делать? Хороший вопрос. И я думаю о нем, глядя как надо мной колышется потолок.
Поставленный Френсисом вопрос я решаю по своему. Френсис не в восторге, но не спорит, и я беру билеты до Японии, маленького местечка Такемицу, недалеко от Киото. там у на дача, на которой никто не был, кажется, лет сорок, и идея туда съездить кажется всем, кроме Френсиса, чрезвычайно удачной. Мама надеется, что я приведу жилье в порядок и отдохну, папа надеется, что я проверю голову и брошу Френсиса, Эмрис ни на что не надеется, кота настигает очередной приступ вселенской скорби и депрессии и он просто рад, что в доме будет тише. Я собираюсь медитировать и писать докторскую. Но больше всех рада Исенара. Главным образом потому, что малышка едет в Японию со мной.
Старый дом пропах пылью и временем. Пока Исенара осваивает выбранную комнату, я знакомлюсь с домом, слушаю, как скрипят половицы, касаюсь теплого дерева мебели и обивки стен. Я вытираю пыль, протираю мебель и пол, ставлю цветы в вазы - дивные японские тюльпаны, колдовским нашептыванием воскрешаю давно погибший фикус в кадке. Щелчком пальцев я зажигаю в камине огонь, хотя сейчас только начало осени и совсем не холодно, и дом оживает, приветственно урчит потрескиванием камина, и наполняется теплом.
На полу, возле полок, обнаруживается книга, забытая, должно быть, последним обитателем дачи. Я беру ее в руки, сдуваю пыль с обложки и вслух читаю вытесненные серебристые буквы.
- Аствелл фон Вальде, том первый.
Я открываю книгу наугад, на середине, и перед глазами бегут строчки, со страниц звучит голос далекого предка.
"Иногда мне снятся сны о гранатовых рощах и полузабытых местах, куда я вряд ли когда-нибудь вернусь. Иногда мне сняться сны о местах где я никогда не был, там холодный камень отливает голубоватой кромкой инея и в мертвом, навеки уснувшем, безветрии неистово пляшет пламя длинных белых свечей. Но чаще всего мне снится Тьма, и на устланной пеплом земле остаются мои следы".
Я захлопываю книгу и ставлю ее на полку, напоследок трепетно проведя пальцами по твердому корешку.
В своей комнате я переодеваюсь в кимоно, действуя в точнейшем соответствии с заранее приобретенной инструкцией и тихо ругаюсь сквозь зубы. Несложное казалось бы дело обрастает кучей деталей и неудач. Японцы вызывают смешанные чувства восторга и негодования. Я пытаюсь утешать себя тем, что все дело в практике и еще пару раз и я буду справляться с лихостью самой настоящей японки. Самоутешение действует не слишком благотворно и, оглядывая себя в зеркало, я понимаю, что все равно выгляжу как дорвавшаяся до экзотики безрукая туристка. Кажется в японском языке этому есть определение - гайдзин. Бака-гайдзин.
Я помогаю Исенаре облачится в ее кимоно и благодаря приобретенному на себе опыту мне удается сохранить лицо и видимость того, что я знаю, что делаю. Мы собираем ее пышные, вьющиеся волосы в пучок, кокетливо выпустив несколько прядок, и по окончанию процедур Исси долго смотрится в зеркало.
- Сатин... - наконец она подает голос и смотрит на меня очень-очень робко, как маленький ангел в облачках и цветах. - Я красивая?
Я не уверена, что должна ответить, мне кажется, что общаться с детьми надо как то иначе, и даже пресловутое образование психолога не служит мне подспорьем. "Наверное это важно для нее," - решаю я и аккуратно, что бы не попортить прическу, целую в лоб.
- Ты чудо, малышка.
Как у всяких порядочных туристов наш визит начинается посещения местных достопримечательностей. Жители Такемицу давно привыкли к наплыву алчных иностранцев и уже многие поколения строят на них свой бизнес, а потому с невозмутимым и загадочными восточными улыбками встречают и криво повязанное кимоно, и корявый японский и беспардонную наглость некоторых отдельно взятых личностей.
- Ах, эти невыносимые американцы, - неодобрительно поджимает губы пожилая английская леди, с которой мы вместе летели в самолете и снова столкнулись в парке Тысячи Духов. В пяти метрах от нас некий дородный господин в звездно-полосатой майке и яркой оранжевой кепке пытается выловить телефон из крохотного колодца возле одного из храмов сада. Рядом с ним суетливо скачет маленький японский менеджер.
- Своим поведением они позорят нашу старую славную Европу. Ведь этим самураям не объяснишь, что мы, добрые англичане, не имеем никакого отношения к этим варварам, - качает головой леди и, перехватив поудобнее трость, решительно направляется в сторону разворачивающегося действа, дабы пресечь безобразие на корню. Мы с Исенарой покидаем их и в самом уединенном уголке сада находим святилище Бэнтен, аккуратную конструкцию, огороженную от алчных туристов бамбуковой оградкой. Исенара очень внимательно, очень серьезно рассматривает высеченное на камне изображение изящной девушки с чем то вроде лютни в руках.
- Можешь загадать желание, - я улыбаюсь и протягиваю ей монетку. Исенара кивает, прижимает зажатую в ладошках монетку к груди и очень долго что то шепчет одними губами. Когда монетка скрывается под водой колодца и затихают даже расходящиеся от нее круги, святилище начинает медленно светится зеленым. Местные жители говорят, что это хорошо, богиня Бэнтэн благосклонно принимает подношение.
Готовлю я довольно посредственно и, дабы не истязать подобными испытаниями Иссин, да и свой организм, обедаем мы в местном кафе. Хозяин крохотного кафе, его же неизменный повар, мастер Такеши, со временем начинает выделять нас из прочих европейских лиц. Он называет нас Tsuki и Odzuki, луна и маленькая луна, и это жутко приятно даже несмотря на мои подозрения, что он просто не может запомнить наши имена. Мы никогда не заказываем что-то определенное, мастер Такеши сам решает, чем нас сегодня порадовать, и угощает десертами за счет заведения. Часто по вечерам, когда в его маленьком безымянном кафе не остается посетителей, мы засиживаемся допоздна и под шатром высокого, темно-синего неба, словоохотливый японец рассказывает нам местные легенды и предания.
Среди пасторальных пейзажей, садов камней, пагод и храмов я обнаруживаю островок агрессивной европейской цивилизации - тир. Он принадлежит одному из многочисленных племянников мастера Такеши, в юности учившегося в Кельне, и содержится главным образом для души. Тир не пользуется популярностью среди японцев, те предпочитают древние традиции холодного оружия грубой силе огнестрела, не пользуется популярностью и среди туристов, те едут в Японию за экзотикой и сувенирами. Но я прочно обосновываюсь там, мне нечасто доводится пострелять даже несмотря на то, что у меня есть разрешение на ношение оружия, всеми правдами и неправдами выбитое для меня отцом.
Пистолет удобно ложится в ладонь и Исенара с горящими, восхищенными глазами взирает, как пуля попадает в десятку.
- Иди ка сюда, - я с трудом опускаюсь на одно колено, узкий подол кимоно не предназначен для подобных телоджвижений, настоящие японки ходят степенно, маленькими шажками, с чувством собственного достоинства, и не учат малолетних сестер стрелять. Исси не сопротивляется, но берет в руки пистолет с такой опаской, словно боится, что он вот-вот взорвется. Я пристраиваюсь за ее спиной, аккуратно придерживаю ее ладони снизу и направляю траекторию.
- Прикрой левый глаз, - нашептываю я ей на ухо, - и плавно нажимай на курок.
После первого выстрела Исенара вздрагивает, ойкает и роняет пистолет. В цель мы, естественно, не попадаем даже примерно, им Исси смотрит на меня боль шими жалобными глазами.
- Еще разок? - интересуюсь я, Исенара кивает и мы повторяем эксперимент. Уже некоторое время спустя она без моей помощи азартно лупит по мишеням.
Сатин - 23 года. Исенара - 7 лет.
К концу первого года нашего пребывания в Такемицу Исенара уже уверенно говорит на японском. У девочки потрясающая память и даже мне языки даются куда хуже. Она прекрасно ладит со своим репетитором, мистером Спейси, американцем, обосновавшемся в Такемицу лет десять назад. Кроме японского он обучает Исси математике, английской литературе и прочим важным наукам, необходимых для юной леди. По возвращению в Верону папа собирается отправить Исенару в школу им. св. Этельвольда, ту самую, что в свое время закончила я. Мистер Спейси приходит к через день и каждый раз приносит огромный букет тюльпанов. Я стараюсь не замечать его услужливости и внимательности, менять репетитора было бы некстати, Исенаре он нравится, да и непросто найти в крохотной Такемицу опытного учителя европейца.
Пока сестра постигает науки, я неторопливо занимаюсь тем, зачем и приехала в Японию за уединением и тишиной - пишу диссертацию на тему "Социально-психологическая адаптация человека к кризисным событиям жизненного пути". К концу года она готова почти наполовину.
Мастер Такеши все больше проникается к нам доверием и однажды предлагает съездить нам в закрытых храм Киёмидзу-дэра, где живет его старый друг, монах-отшельник Масахару Коидзуми-сама. Я не отказываюсь от редкой возможности, в закрытые храмы и аборигенов то редко пускают, не говоря уже всяких гайдзинах. Мастер Такеши снабжает нас картой, подробными рекомендациями и добрыми пожеланиями.
Дорога ведет нас в горы, и чем ближе мы приближаемся к Киёмидзу-дэра, тем отчетливее я ощущаю колыхание силы. Это не палящее тепло энергии Света, не вечно клубящийся хаос Тьмы, что то спокойное и неуловимо родное, словно ветер ласково касается щеки, или ключевая вода принимает в свои объятия, или кружение осенних листьев под ногами. Исенара тоже это чувствует, хотя и она и не маг, но чутье у нее мамино, и, не понимая, что происходит, заметно нервничает.
- Не бойся, - я улыбаюсь и приобнимаю сестру за плечи. - Это всего лишь волшебство.
Наверное это мало что ей объясняет и еще меньше успокаивает, но она доверчиво прижимается к моему плечу.
Масахару Коидзуми-сама оказывается почти полностью лысым стариком возмутительно обыденного вида. Пожалуй именно таким представляешь себе монаха-отшельника, , невысоким, старым, седым, с сеткой смешливых морщинок у глаз. Разве что на японца он не слишком похож, смуглый, остроносый, словно в нем смешалась кровь очень многих народов. Мы единственные посетители в его храме, и он поит нас жасминовым чаем, расспрашивает ни о чем, шутит, и слушает с неподдельным, подкупающим вниманием. Уже через пятнадцать минут знакомства мы с Исей полностью покорены его обаянием.
Время в Киёмидзу-дэра летит незаметно и одновременно кажется, что его, времени, вообще нет, словно оно остановило свой бег и присело отдохнуть, выпить чаю и поболтать со старым монахом. Мне кажется, я могла бы остаться тут навсегда. Здесь хорошо ни о чем не думается.
- Возвращайся в Верону, Сатин, - неожиданно заявляет доселе такой деликатный Коидзуми-сама, когда мы как то невзначай отдаляемся от Исенары. В его серых глазах нет ни намека на шутку. Я смотрю на него растерянно и недоуменно, а он поднимает глаза к небу и, чуть улыбаясь, задумчиво наблюдает за полетом журавля.
- Когда то я знал Рокэ фон Вальде, - признается он. Я судорожно пытаюсь подсчитать, сколько лет назад это должно было быть. Даже по самым скромным подсчетам выходит, что очень и очень немало. - Он был славным юношей. Шальным, но славным. И сильным, хотя и не знал цену своей силе, - он снова переводит на меня глаза. - Я не смог дать ему много. Жаль, не смогу дать и тебе.
В его глазах века, бездны усталости и сила. Ветер мягко касается моей щеки и дарит понимание, узнавание.
- Великий... - в голову лезут только дурацкие и глупые вопросы. - Почему вы здесь? Почему не с Сашей и Яной?..
- Здесь тихо, - отвечает он и его глаза смеются, но развивать эту тему он не настроен. - Возвращайся в Верону, - снова мягко просит он. Что? Почему? Зачем? У древних магов никогда не бывает все просто. Но Коидзуми-сама, Великий Нейтрал, все же снисходит до кое-каких, не менее мутных, объяснений.
- Долгий штиль предвещает большую бурю. И я хочу, что бы, когда шторм начнется, ты была в его центре.
- Откуда он придет? - к предупреждению Великого стоит отнестись серьезно, но я не оставляю надежды добиться большей конкретики. Старик грустно качает головой.
- Я не знаю. В клубящемся на горизонте шторме я вижу тысячи лиц и тысячи рук. Возвращайся в Верону, - снова повторяет он. Я киваю. Сложно спорить, когда так настойчиво просят.
Через три дня, как и я и обещала, мы с Исей возвращаемся домой. Пугать сестру магическими страшилками я не собираюсь и беззастенчиво вру, что в Вероне мне предложили срочную работу. Исенара заметно грустнеет, ей нравится в Такемицу, но без истерик и скандалов послушно собирает вещи. Славная девочка.
Я жадно вслушиваюсь в отцовские рассказы о работе, но ничего принципиально нового и интересного в них нет, все как всегда, суровые будни борца с незаконным и вредительским применением сверхъестественных способностей.
Новостная лента Вероны тоже не выдает ничего, достойного внимания, и некоторое время я тупо пялюсь в монитор компьютера, подперев подбородок ладонью, а затем нахожу на самом дне сумочки давно позабытую визитку. Смятая, потрепанная, но на ней все еще видны буквы. "Макулатуроптпереработка. Секретарь Риган Кларк". Некоторое время я просто смотрю на нее, а потом набираю номер телефона.
- Мисс Кларк, у вас еще свободна вакансия?