Родное лицо за секунды превратилось в кровавое месиво, лицо человека, который несмотря ни на что, всегда значил для меня больше, чем все остальные. Частичка меня и Лео, живое воплощение нас, того почти забытого времени, лежала в палате реанимации на грани жизни и смерти. А я ничего не могла с этим поделать и лишь беспомощно глядела сквозь стекло двери операционной.
Мы узнали об аварии только ранним утром и встревоженные, сразу примчались в больницу. В ее стенах раздавались приглушенные звуки и голоса, торопливые шаги, всхлипывания, но мне они казались такими далекими и нереальными. Словно я находилась совсем в другом месте. Ах, если бы это действительно оказалось так. Мы в оцепенении сидели в зале ожидания, даже друзья Декстера, с которыми он поехал на этих проклятые гонки. Полицейские безуспешно пытались взять показания у ребят – те сидели расстроенные и потерянные.
Аарон молча держал меня за похолодевшую от волнения руку, я не возражала. В дань прошлому, наверное. А может и потому, что не видела смысла сопротивляться и капризничать. Невестка не могла скрывать слез и отошла к автомату с газировкой, тихо извиняясь, чтобы не расстраивать меня еще сильнее. Я грустно про себя улыбнулась: она способна думать о таких вещах несмотря на сложившуюся ситуацию, а я – уже нет. Разревись сейчас все вокруг, навзрыд, это бы ничего не изменило. Я и так находилась на грани, и видела перед собой лишь сына, распятого на операционном столе, в окружении сосредоточенных хирургов в масках.
Спустя несколько часов из распахнутых настежь дверей к нам не спеша вышел врач, и я мигом подорвалась с дивана, взглядом требуя новостей.
- Ваш сын попал в реанимацию с хлыстовой травмой, ЗЧМТ, переломами грудной клетки и ребер, и впал в кому сразу после аварии, – будничным тоном заявил тот. – Мы провели трепанацию черепа с удалением гематомы…
Я не дала ему закончить. Совершенно не важно, что они там провели, главное – чего они добились. Декстер будет жить? Когда он очнется? С ним все будет в порядке? Он выкарабкается? Он же поправится, правда? Иначе ведь и быть не может! На уставшего врача снегопадом посыпалось множество вопросов обеспокоенной матери, что очнулась во мне, распустилась окровавленным цветком, болезненно прорвалась в эти минуты.
Материнство.
Наверное, каждая вторая женщина в Симляндии скажет, что это – дар свыше, и в нем заключается наше главное предназначение в жизни. Выносить, родить и вырастить ребенка – абсолютное счастье, пусть оно порой и причиняет немало боли. Но ведь оно того стоит, не правда ли? Стоит вытерпеть все, лишь бы поскорее блаженно уткнуться носом в родные пяточки, такие маленькие и нежные, что хочется визжать от умиления.
В сущности, что такое «быть матерью»? Быть символом жизни, любви и заботы. С рождения опекать свое чадо, обучать, помогать ему расти и развиваться, уже позже – формировать в нем личность. Жить только для него, идти на жертвы, сворачивать горы? В тяжелые моменты молиться демиургу, в которого не веришь, но все равно надеяться на чудо, если сама не в силах ничего изменить? Но разве я соответствую этому описанию? Я люблю своих детей, но совсем не так, как большинство других матерей, что посвящают им свою жизнь, целиком и полностью, и видят ее смысл лишь в семье. Так кто я на самом деле? Кто я, Максис подери, если ничего подобного в жизни не испытывала?
Комочек, который я со слезами вынашивала девять месяцев, превратился в красивого юношу с ярко выраженными чертами отца. Но для меня он стал символом нашей любви с Лео, а уже потом сыном. А с ним я никогда не вела себя как любящая мать. Я видела в нем лишь свое прошлое, и оно тянулось мрачным шлейфом за мной по сей день. Вы скажете, что я ведь должна… обожать Декстера и оберегать его ценой собственной жизни, ведь он – все, что осталось после Лео. И будете правы. Только я не могу себе такого позволить именно поэтому. Лео больше нет, а его сын – горькое напоминание о том злосчастном дне. И я никогда не с этим не смирюсь. Вряд ли когда-нибудь сумею…
Приливы нежности, сюсюканье, любование крохотными ножками и ручками – ничего этого не случалось. Никакой музыки в его смехе я не улавливала. Особого участия в воспитании Декстера я не принимала, я растила его, потому что «так надо». Не из-за душевных порывов или материнского инстинкта. А потому что должна, я ведь родила его. Часто вела себя слишком строго, но для его же блага, придиралась по пустякам, наказывала жестче, лишь бы он не пошел по стопам отца и деда. Сын оказался далек от их деятельности, и все же родная мать уберечь его от беды не смогла.
Но вдруг это моя вина в том, что сын этой ночью истекал кровью на операционном столе в холодном свете ламп?
Врач бормотал, что Декстер пока будет находиться в отделении интенсивной терапии, что по словам спасателей, подушка безопасности не раскрылась, что сын застрял в кабине собственного авто… Своей любимой Субару, подарившей ему немало приятных мгновений, и ее теперь проще заменить новой. Только Декстера заменить нельзя, как и открутить поврежденные запчасти, заменив их новыми и блестящими, без боли и переживаний за его жизнь, без суток ожидания в реанимации и преисполненного надеждой взгляда на врачей. Несмотря на то, что операция предотвратила самое страшное и немыслимое, Декстер так и не вышел из комы. Моя жизнь, мой шаткий мир снова раскололся надвое: на еще одно «до» и еще одно «после».
Я поселилась в палате сына, когда его состояние более-менее стабилизировалось. Каждый день находилась рядом, разговаривала с ним сутки напролет, ведь это помогает человеку сохранить связь с миром живых и поскорее очнуться, зная, что его любят и ждут на этой стороне. Друзья, пышущие жизнью и здоровьем, тоже его навещали и заряжали своим жизнелюбием и меня. Мы надеялись, что излучаемый ими позитив перейдет и к Декстеру, и ему захочется вернуться к нам. Включала его любимую музыку, читала вслух книги, журналы, что попадались под руку. Следила, чтобы медсестра проводила все необходимые процедуры. А еще без утайки рассказывала обо всем на свете, о жизни в Лос-Анджелесе, о забавной драке между Эйданом и Дэвисом из-за меня, о моих наивных девичьих мечтах, о поездках во Францию и Китай с папой и Лис. Говорила о Лео и чувствах к нему, о возможном счастье, что навсегда утеряно, о том, что вряд ли отважилась бы рассказать в другой ситуации.
Июньские дни стояли тихие, теплые и безмятежные. По воздуху растекался аромат лип и свежескошенной травы с газонов, а с берега доносилось прохладное дыхание океана. Улицы Сансет Вэлли заполнили счастливые улыбки, ликующие дети и их разноцветные шарики. Жизнь в городе била ключом, и это лето с его теплой и беззаботной атмосферой стало горькой насмешкой над нашей семьей.
После бесконечных дней ожидания в палате больничный запах выгнал меня на скамейку около клиники. Зеленеющий тополь напротив бросался мягким пухом и пускал его по ветру, а в глубине сочной листвы запел соловей. Защебетал так радостно и беззаботно, что в моей груди надорвалась невидимая струна, и слезы брызнули из глаз, потекли грустными струйками. Ведь этой глупой птице невдомек, что мой сын уже больше месяца в коме, и никто не в силах изменить это.
На скамью рядом со мной опустился Аарон, привычным жестом тронул за плечо и спросил, как я. О, Максис, а как я, в самом деле?
- Так же, как вчера и позавчера. Одинаково паршиво. Когда ты заберешь свои вещи?
Он растерялся от такого вопроса и, глядя себе под ноги, еле слышно ответил: «Скоро».
В своем решении развестись я оставалась все так же тверда и уверена, и даже состояние Декстера не могло заставить меня передумать. Ни жалость Аарона, ни его любовь, ни его забота теперь не нужны мне. Я больше не стану притворяться мертвой и прятаться за горем, которое случилось так давно. Столько лет моей жизни было потеряно на самобичевание, а вместо этого я могла бы растить сыновей и заботиться о них, как подобает. Но путешествия во времени – всего лишь пустые фантазии. Я не позволю снова утопить себя в жалости и депрессии. Аарону нужно научиться жить без меня, а мне – без него, и понять, что я вполне могу справиться сама. Иначе его забота меня задушит. Жаль, что у нас все так вышло, но я надеюсь, что он еще найдет свое счастье, ведь он его, несомненно, заслуживает.
В эти нелегкие дни Декстер нуждался в матери с ясным, незатуманенным иллюзиями разумом, без тени отчаяния, уверенной, целеустремленной, с верой в то, что он совсем скоро он откроет глаза и увидит родное лицо. Я освободилась от всего, что мне мешало. Мечтала, молилась каждое мгновение и надеялась, что это поможет мне снова услышать голос сына.
***
Палата Декстера тонула в мягком полумраке. Я неуверенно вошла в дверь, с надеждой всматриваясь в лицо сына. Он был так близко и в то же время так далеко. Я говорила с ним, но мои слова не доходили, обрывались где-то посередине меж двух миров – миром живых и миром глубокого сна. Видеть собственного ребенка в таком состоянии и понимать, что ничем не можешь ему помочь, резало больнее тысячи острых ножей. Чтобы перебороть себя, я включила диск с медитативной музыкой и уселась в кресло напротив сына.
Под плеск волн мои веки тяжелели, больничные звуки стали отдаляться. Вокруг тихо кричали чайки, над лазурным океаном высилось нежное небо, по берегу тянулся легкий ветерок, косая волна с шумом набегала на песок и уходила обратно в океан, оставляя за собой лишь прозрачную пену. Смутными видениями промелькнули безграничные заливы, лагуны, белые пляжи, лохматые верхушки пальм, наш дом на Гавайях.
Услышав звук заглохшего мотора, возвестившего о возвращении Лео с работы, мы с Декстером вприпрыжку побежали встречать его у крыльца.
- Папа, папа приехал! – радостно воскликнул детский голосок. Я с умилением наблюдала со стороны, как сын маленькими ножками засеменил прямиком в распростертые объятия Лео.
Я слышала, как заливисто хохотал сын, когда мы катали его с горки где-то на берегу океана, а потом я вместе с ним села на качели. Мы все вместе играли в мяч, увлеченно лепили куличики и строили красивые замки из влажного песка. Декстер бегал к воде с явным желанием войти в нее, но мой голос несколько раз назвал его имя, и сын отказывался от своей затеи, хотя проворный взгляд не исчез с его лица. Мне привиделись сотни вечеров, когда солнце краешком касалось горизонта, медленно томилось в его бескрайней полосе, оставляя после себя розовую дымку; когда мы с Лео выходили на веранду в синеву сумерек; искали созвездия на синем полотне, чувствуя кожей нежный ветерок тропической летней ночи.
Мы были такими счастливыми и настоящими, что я безоговорочно поверила в картинку, представшую передо мной. Я жила в нашем раю, счастливая, влюбленная – та Адриана, которой мне не суждено стать уже никогда.
И образы, один за другим всплывающие в моем сознании, никогда не воплотятся в реальность. Я никогда не окажусь с папой на берегу океана, среди пальм и белого песка, он больше никогда по-отечески не обнимет меня и не поцелует в лоб. Я больше не почувствую на своей шее теплый поцелуй Лео и мурашки по коже от его прикосновений. Он никогда не будет мне ближе, чем в ту ночь где-то под небом Лос-Анджелеса.
А теперь я теряю и Декстера. И все-таки, где бы вы предпочли остаться? В счастливых грезах вместе со своими любимыми мужчинами или в грубой реальности, потеряв их всех, кроме одного? Того, чья жизнь теперь полностью зависит от случая?
Ведь там хорошо. Стоит лишь закрыть глаза…
Грезы занимали меня всю, и я совсем не чувствовала времени. Моя тень сидела в кресле, сама же я блуждала в нашем раю, теплом и светлом, таким непохожим на действительность. Образы всплывали до того яркие и реальные, что я поначалу противилась, отворачивалась, отвлекалась, но в итоге сдалась и позволила им унести меня в сумеречные дали, туда, где мы счастливы все вместе. Я представляла, как было бы здорово, обернись все совсем иначе.
Милый мой, хороший Декстер.
Я так хотела бы, чтоб твои первые годы жизни были иными.
Я хотела бы повернуть время вспять.
Я хотела бы стать лучшей матерью.
Я хотела бы…
***
Шел последний месяц лета. Солнце лениво сияло над головой, кожу приятно обволакивало теплое дыхание августа, легкий ветер гулял по городской площади. И жизнь всего лишь на миг стала прекрасной. Во второй половине дня я сонно брела по бульвару Саннисайд из салона с новой стрижкой, а в магазинчике напротив центрального парка купила пачку «Мальборо». Подумать только, лет двадцать их не покупала. Закрыв глаза, я подставила солнцу лицо – сквозь закрытые веки свет проникал сплошной алой пеленой. Я медленно скользила сквозь суматоху, наполненную запахами лета, пестрыми цветами, льющейся со всех улиц Сансета музыкой, и перешла дорогу.
Устало опустилась на скамейку в необъятном шуршащем сквере, держа в руках нераспечатанную пачку сигарет. Вдруг на меня свалилась оглушительная тишина, все голоса притихли, а машины стали лишь изредка проезжать мимо парковой зоны. Казалось, что весь Сансет замер в преддверии надвигающейся бури. На голубое небо разлилось молоко, с далеких гор раздались тихие раскаты грома. Они неумолимо приближались, медленно, крадучись, и звуки эти, словно мрачные тени, заползали мне прямо в душу.
В воздухе свежо запахло озоном. Теплый поток летнего дождя хлынул на город и накрыл куполом из миллионов слезинок мира. Капли запели, мерно забарабанили по крышам домов, торопливо застучали в оконные стекла, шумно посыпались на листву деревьев. Раскаленный солнцем асфальт заблестел и покрылся белыми пузырьками и ручейками из дождевой воды.
Я забежала под арку рядом с кофейней и не желала заходить внутрь. Ведь летний дождь – это так волнительно. Мое временное спасение от реальности и проблем. Всего лишь несколько минут абсолютного спокойствия. Люди в панике разбегались кто куда: прятались под крыши остановок, запрыгивали в машины и переполненные автобусы, забегали в дружелюбно распахнутые двери ресторанов и кафе, скрывались за пестрыми витринами магазинов.
Издалека я заметила приближающуюся фигуру молодого мужчины. Он молча встал рядом, обдав меня густым ароматом дорогой туалетной воды. Наверное, тоже захотел полюбоваться буйством неистовой стихии. Поприветствовав меня улыбкой, он сказал что-то о дожде и нашем обоюдном желании понаблюдать за ним, чем вызвал у меня ответную улыбку. Если честно, я плохо помню слова, я помню лишь поступки и эмоции, которые подарило это странное, но судьбоносное знакомство.
Я помню, как мое лицо показалось ему знакомым, но парень не мог понять, где он мог видеть меня раньше. Сей факт меня сильно рассмешил, ведь я находила подобный способ знакомства довольно примитивным и скучным. Как потом оказалось, что он вовсе не пользовался этим заезженным трюком, а действительно знал, кто я. Здесь нужно заметить, что я принадлежу к тем знаменитостям города, которые совсем не похожи на звезд в прямом смысле этого слова. Меня могут узнать на улице, улыбнуться, очень редко - взять автограф, но это обычно делают мои немногочисленные фанаты. Для большинства же я была ничем не примечательной писательницей и журналисткой, и слава моя редко выходила за границы Сансет Вэлли.
Помню, как на свежем лице мужчины мелькали мысли, словно он тщательно подбирал слова, чтобы продолжить общение. Как в мои уши полились речи о том, что он – один из тех фанатов, кто читал мою колонку, покупал каждую книгу, следил за моей карьерой, но он несомненно оказался первым, кто помнил меня по старым статьям в LA Magazine. Это так странно, ведь он выглядел лет на двадцать пять с хвостиком, и был еще ребенком, когда публиковались мои первые статьи. В глубине души я чувствовала, что он преувеличивал, но в этом нестерпимо пристальном взгляде светлых глаз чувствовалось что-то такое цепляющее, словно незнакомец знает меня, видит насквозь.
Помню, как расстроилась из-за того, что вместе с сигаретами, которые все еще держала в руках, я не купила зажигалку. Как я, смущенно взглянув на своего «поклонника», попросила у него огня. Одарив меня сдержанной ухмылкой, парень легким движением руки достал из кармана стильную зажигалку и дал мне прикурить. С прыгающего пламени я невольно перевела взгляд на жилистые руки и трепещущие пальцы, затем мысленно одернула себя.
- Спасибо, – улыбнулась я.
Его глаза обезоруживающе улыбнулись в ответ.
- На здоровье.
- В наши дни редко встретишь человека, который не читает нотации о вреде курения.
- Все мы когда-нибудь умрем, – усмехнулся парень.
Я согласно закивала, выпустив облачко сигаретного дыма.
- Действительно.
Я помню, как его серо-голубые глаза с благоговением гладили каждую черточку моего лица. Когда он предложил мне выпить кофе, в голове вихрем пронеслась шальная мысль: «А почему бы и нет?». Уютная ароматная атмосфера кофейни, с оживленной болтовней посетителей и позвякиванием чашек, действовала успокаивающе. Но я не знала, почему именно приняла его предложение, поднялась на второй этаж, как зачарованная; утонула в мягком диване и сидела, внимая его рассказам, из которых запомнила лишь то, что он тоже какое-то время жил в ЛА, а потом перебрался сюда и открыл собственное дело. Я знала лишь только, что где-то в бесконечной серой глубине его глаз плескалась истина. Истина, которую я искала с тех пор, как погиб Лео.
Когда мы с Коулом вышли из кофейни, свинцовые тучи расступились, выпустив счастливое солнце, и в его свете капли дождя засверкали бриллиантами, падающими с неба. Мы обменялись блаженными улыбками и, щурясь от солнечного сияния, уставились в бесконечную синеву, которая выглядывала из-за угрюмой серой пелены. Парень с неподдельным интересом все еще бросал на меня изучающие взгляды. Я же старалась этого не замечать и с легким волнением вышла из-под козырька прямо навстречу стихии. Коул сделал то же самое.
Вместе с теплыми каплями на нас лилось чистое, настоящее, неразбавленное счастье, и мы подставляли ему лица, ладони, смеялись, переглядывались. Словно приоткрылась сокровенная тайна, приоткрылась лишь только нам двоим, и весь мир вокруг исчез в эти мгновения. Волосы и одежда впитывали это счастье, оно текло по лбу, щекам, игриво забегало в рот, спускалось на подбородок, уютно ложилось на подставленные ладони маленькими лужицами.
Сквозь влажную ткань топа проступал приятный холодок от дождевой воды, мокрые волосы щекотали мне шею и спину. Я стояла рядом с малознакомым парнем, слегка прикасаясь к его плечу намокшим рукавом, и чувствовала себя снова на двадцать лет. Он все смотрел на меня украдкой из-под опущенных ресниц и улыбался, а чуть позже его рука тяжело легла на мою ладонь, завела на парковку и усадила в темно-синий Лексус.
Мы плыли в его машине по сияющему асфальту на Ландграаб Авеню. Тонкие струйки воды катились по стеклу, то плавно переливаясь друг в друга, то разбегаясь. Под гулкие басы какой-то песни по радио, отзывавшиеся в груди, я все думала о том, уместно ли это приключение. Ведь я не знаю парня за рулем, мой сын в коме, и мне, в конце концов, уже не двадцать лет. Ловила себя на мысли, что я переживала и о том, что за годы скучного брака совсем разучилась флиртовать и жеманничать, кокетливо хлопать ресницами. Но потом поворачивала голову влево и замечала восхищенный блеск в серо-голубых глазах, который развеял все мои тревоги.
Дневной теплый дождь превратился в настоящий ливень. Мы с шумом ввалились в прихожую, впустив с собой запах сигарет и сырости. Связка ключей загремела на столике, обувь небрежно повалилась на пол, моя сумка рухнула где-то неподалеку. Ухмылка, нежные пальцы, усмехающийся уголок рта, – все смешалось.
За настежь распахнутым окном неистово хлестал дождь, сталкивались и грохотали тучи, на свинцовом небе сверкали белыми черточками молнии. Я слышала свой тихий стон, громкое прерывистое дыхание, шорох мокрой юбки, упавшей на пол. Теплые губы скользили по влажной шее, незнакомые, новые запахи, чужие прикосновения в полумраке опьяняли. Замелькали картины на стенах, поплыла комната, побежал потолок, вспыхнули искры, по широкой кровати растеклись тела.
Ливень кончился. Мы курили на террасе его дома, зачарованно вглядываясь в далекие россыпи огней. Вокруг все дышало, лужами сиял асфальт, поблескивали вывески магазинов.
Я ушла через час. Уже дома размышляла, не совершила ли ошибку. Нет? Нет, мне это было нужно. Нужно.
Сомнения закрались в мою душу только на следующий день, когда мы под черным зонтом стояли на парковке у больницы. Летний дождь снова опустился на Сансет Вэлли, и на этот раз не думал прекращаться. Я заливалась румянцем и, волнуясь, шептала о том, что обычно не поступаю так легкомысленно, что случайные связи никогда не были нормой для моей жизни, а Коул лишь тепло на меня взглянул и успокаивающе ответил:
- Знаю.
Он сделал то, что поразило меня до глубины души и заставило все мои переживания улетучиться, окончательно расположив к своей персоне. Коул закрыл зонт, и на нас обрушился ливень, который я не заметила, потому что теплые руки взяли мои ладони в свои, а нежные губы принялись целовать их – палец за пальцем. Тогда весь мир резко сузился до восхищенного молодого человека, исступленно целовавшего женщину, за спиной которой снова расправлялись крылья.
Коул ворвался в мою жизнь непрошенным гостем, с запахом сигарет, дорогим коньяком, философскими разговорами в полночь. Наши с ним судьбы оказались до неприличного похожи: оба выросли без родной матери, отцы вели сомнительный бизнес, от которого пострадали невинные люди. В один миг этот мужчина потерял молодую жену, а сам остался бродить по эту сторону жизни, потерянный и совершенно не имеющий понятия, что делать дальше. Совсем как я – ему было тогда чуть больше двадцати. Мы провожали лето за посиделками в парках и кафе, где каждый делился самым сокровенным. И так, после нескольких встреч, мой новый знакомый стал первым человеком, кому я доверила всю историю своей жизни. Он появился неожиданно и так кстати, что я порой сомневалась в его реальности, но его своевременные откровения убеждали меня в том, что это происходит на самом деле, и мы нужны друг другу. Мне не хватало сил забыть и по-настоящему начать жить заново, а ему – веры в то, что не нужно винить во всем своего отца.
С Коулом я расцветала, и все вокруг оживало вместе со мной. Я стала спасением для него, а он – для меня. С ним я чувствовала себя не женой и не матерью, я всего лишь становилась собой, и чувство это было опьяняюще-прекрасным. Меня не волновала разница в пятнадцать лет. Тогда я стала понимать, что возраст сам по себе не является преградой. И дело вовсе не в восхитительном сексе с молодым парнем, а в том, что с ним я больше не витала в облаках и не думала ни о ком другом, не сравнивала и не вспоминала. Конечно, насовсем я о своих главных мужчинах не забыла, нет, мне бы это никогда не удалось. Но когда я оставалась с Коулом, все воспоминания тускнели и теряли былую остроту. Это меня исцеляло и помогало понять, что нужно все-таки потихоньку отпускать и двигаться вперед, хоть ненадолго. Нас объединяли смерть и страдания, нерадивые отцы, которых мы все равно любили. Мы – два горя, два одиночества в бесконечности огней ночного Сансет Вэлли.
Город спал. В окно глядела звездная ночь и дома, переходящие в темно-синее небо.
- Ты всегда винил во всем отца? – спросила я Коула, пока мои ногти бродили по его груди.
- Всегда. Каждый чертов день, – тяжело вздохнул он. – И вряд ли это изменится.
Тогда моя рука нежно стала гладить темно-русые волосы, чтобы вытеснить эти мысли из его головы.
- Перестань. Не вини, не надо. В последнее время я стала думать, что события нашей жизни – это необходимые фрагменты ее мозаики, они неизбежны, и судьба рано или поздно настигает нас. Ничего нельзя предотвратить, как бы нам этого ни хотелось. Даже если повернуть время вспять, все случится именно так, как задумано вселенной. Мы можем жалеть об этом, можем никогда не смириться, можем страдать всю жизнь, но это нам неподвластно.
- Ты хоть раз всерьез задумывалась над тем, что сделал твой отец? Ты даже не считаешь его поступок по отношению к твоей биологической матери дикостью? Это можно было бы предотвратить, сделай он выбор в ее пользу.
- У него не было выбора, – возразила я и села на краешек дивана.
- Выбор есть всегда.
- Суть в том, что она бы все равно погибла, а я осталась с ним. И моя дальнейшая жизнь сложилась бы так же.
Он вымученно улыбнулся.
- Ты так сильно его любишь?
- Мой папа – самый лучший на свете, – без раздумий ответила я. И это была чистая правда.
***
Коул ждал недалеко от палаты, прислонившись к стене, пока я собирала сумку. На смену мне шли Кристиан и Скайлер, одарив подозрительным взглядом моего любовника. Сын не видел меня дома уже целую вечность, ведь днем я сидела у Декстера, а ночью грелась в объятиях Коула.
Крис встал напротив меня, недовольно сдвинув брови, и ждал ответа на свой вполне естественный и простой вопрос:
- Мам, где ты пропадаешь?
В ту минуту Кристиан сильно напомнил моего отца: та же линия подбородка, тот же взгляд, только глаза другого цвета. Он был мягче – несомненно, это передалось ему от Аарона, но в тогда я увидела в сыне собственного отца. И мне стало трудно дышать, страшно поднять на него глаза, все мое самообладание испарилось. Захотелось бежать без оглядки – от этого взгляда, полного укора, от ответственности за собственное поведение, от объяснений, от бесконечных «почему». Почему Адриана избегает собственного ребенка и его жену? Почему не приходит домой ночевать? Почему ей важен только один сын, и она посвящает свое свободное время только ему? Почему ведет себя как сбежавший из дома подросток? Почему?..
Сквозь завесу паники я слышала, как чужой голос солгал за меня сам:
- Ночую здесь. Аарон так и не съехал, значит до тех пор дома я не появлюсь.
Бывший муж все еще считал своим долгом поддерживать нас, упорно не замечая мое сопротивление. Да, это некрасиво – валить всю вину за свое отсутствие на него, но это лучше, чем настоящая причина.
- Поехали домой, – отрезал сын сердито. Кажется, мои слова прозвучали совсем неубедительно.
- Нет, милый. Я нужна Декстеру. У тебя есть Аарон, а у него…
На меня уставились две недоумевающе пары глаз.
- У него тоже?
- У него только я, – прошептали мои губы беззвучно, и я вдруг узнала ответ на свои «почему». Потому что всем со стороны казалось, что именно он был любимчиком, именно его я хвалила и ставила в пример Декстеру. Именно он был лучше, умнее, и вырос он более целеустремленным и успешным. Теперь старший сын в беде, и сейчас самое малое, что я могу сделать для него, чтобы как-то компенсировать совсем незаслуженное отношение, это быть рядом.
Обняв Кристиана, я чмокнула в щеку невестку и вышла из палаты, игнорируя Коула. Он поплелся за мной на почтительном расстоянии. Сообразил.
- Ты бы меня еще в шкаф спрятала, как тайного любовника, – обиженным тоном заметил он, ловко поймав меня за локоть у выхода.
- Не обижайся, просто они не поймут этого и посчитают меня безответственной стервой, когда я развлекаюсь с молодым мужчиной, пока мой сын в коме.
- Ах вот оно что. Ты меня стесняешься. И моего возраста.
Я отрицательно замотала головой, а он надул губы.
- Ладно, – вздохнул Коул. – Ты пойми, не особо приятно, когда ты так шарахаешься от меня в больнице.
Если до этого дня я еще не испытывала уколов совести, одурманенная новым знакомством, то вечером стала задаваться странными вопросами. Что я делаю? Разве это правильно по отношению к Декстеру? К памяти Лео и папы? К моей семье? Я их полностью игнорировала, но сына навещала исправно. Какая же я все-таки эгоистка… Потому что мне наплевать, как они там сейчас. Чуть ли не впервые в жизни мне наплевать, и от этого чувства становилось неуютно. Но я знала, кто всегда сможет найти для меня правильные ответы.
Тлел сиреневый закат, рыжие листья кружили и ложились на землю, соединяясь в единое полотно осени. А мы нежились в обнимку в его спальне.
- Никому не станет хуже, если ты найдешь человека, до боли похожего на тебя. Такого же потерянного, того, кто понимал бы тебя лучше всех, кому ты доверила свое прошлое.
- Но это не отменяет того факта, что я плохая мать, – возразила я, с шумом выпустив воздух.
- Нет, нет, нет, – повторяли его губы. – Я обожаю тебя. Ты совершенна. И ты – моя. Ты – моя удивительная женщина. Только я все никак не могу понять, почему ты так упорно хочешь себя похоронить заживо? Пока я рядом, этого больше не произойдет, слышишь? Я тебе не позволю так над собой издеваться.
Он подорвался с дивана и, включив планшет, принялся там что-то искать. А через день мы ужинали в элитном ресторане Сансет Вэлли. Тем же вечером Коул так много всего наговорил мне. Такого правильного и до боли очевидного, вот только я сама почему-то не могла до этого додуматься.
- Они поймут, если ты будешь счастлива. Я верю, что души умерших хотят, чтобы мы жили на полную катушку, радовались каждому вздоху, каждой прожитой секунде. Делали все, чего они сами уже никогда не смогут. Они навсегда поселились в нашей памяти и в наших сердцах, их образы выжжены в наших душах. Что бы сказал Лео? Судя по твоим рассказам, он пожелал бы тебе того, что происходит с тобой сейчас – со мной. Поэтому, пожалуйста, будь счастлива. И если это не получается со мной, найди другого. Делай все, что угодно, но будь счастлива, черт побери! И никогда, больше никогда в жизни не плачь. Потому что жизнь у нас всего одна, и она проходит, хотим мы того или нет. Всего одна попытка, чтобы получить все самое лучшее от этого путешествия в жизнь. Всего один шанс, чтобы обрести счастье.
Мои глаза блестели от слез, потому что мой мужчина был чертовски прав. Я не могла произнести ни звука и лишь внимала его словам.
- Хватит уже метаться. Успокойся, Адри… – продолжал он. – Ведь я знаю, что ты чувствуешь – на душе словно бесконечный ливень и серый туман. Но надо мной уже светит солнце. Так позволь своему солнцу тоже выглянуть из-за туч, как в тот день нашего знакомства.
И я позволила.
Розовый туман осеннего утра проникал в сонную спальню Коула. Я лежала рядом с ним, рассыпав волосы по подушке, и улыбалась новому дню. Уже очень давно я не спала так сладко, не забывалась таким глубоким, очищающим сном и не просыпалась с ясным разумом, полная сил. Проскользнув в ванную, я нетерпеливо принялась искать признаки складок на сорокалетнем лице, глядевшем на меня по ту сторону зеркала. Все-таки хорошо жить в наше время – мне можно было дать максимум тридцать. Все удивлялась, как из случайной встречи может вырасти нечто настолько редкое и хрупкое. Я больше ничего нового от своей жизни не ждала, похоронив личную жизнь заживо. Работа, дети, дом. Работа, дом. Когда я чему-то искренне радовалась за последние несколько лет? Не припоминаю. Мне казалось, что улыбки или щемящая радость в душе обязательно будут расценены как предательство. И я, в память об отце и Лео, редко позволяла себе подобное.
Но сейчас… Сейчас я широко улыбнулась своему отражению. Засверкала намазанными блеском губами. Я словно была разбитой вазой, а Коул собирал и склеивал меня по кусочкам, и пока у него это отлично получалось. Так странно, что он появился в моей жизни именно сейчас. Наваждение, влюбленность, притяжение – боюсь давать этому точное определение. Оно свалилось на меня внезапно, когда я его совершенно не ждала и не была к нему готова. Больное, странное, пьяное, прекрасное. Счастье наполняло всю меня и растекалось по венам, стало моим кислородом и заполняло собой легкие. Но оно сменялось нестерпимой грустью, как только нужно было ехать в клинику к Декстеру.
***
Наверное, все хорошее когда-нибудь заканчивается, и нельзя ни к чему привыкать. Сбивчивые слова о том, что нужно срочно уехать в ЛА – это последнее, что я слышала от Коула, а поспешный рваный поцелуй – его последний след на моих губах. Он исчез, оборвав все невидимые нити, соединяющие нас со дня знакомства, и моим домом снова стала палата сына.
Мне снится, что я вхожу в залитую солнцем палату и вижу тебя совершенно здоровым. Ты лежишь на постели и радостно улыбаешься мне, без единого шрама на лице, без следа трагедии, которая с тобой произошла. Я сажусь рядом в кресло и держу твою похудевшую руку. Нам столько теперь предстоит сделать, но главное, что ты жив. Я роняю слезы и радуюсь чуду, строю наполеоновские планы… Но потом просыпаюсь и вижу твое серое лицо, неподвижное тело, вздымающуюся под звуки приборов грудь, трубки во рту. Трубки везде. Безысходность – везде. Она разбивает мое сердце на миллионы осколков.
Верно говорят: беда не приходит одна. В конце ноября не стало Лис, моей матери, талантливой и изобретательной женщины, преданно любящей всех нас несмотря ни на что. Она была незримым очагом нашей семьи, тем самым клеем, на котором держалась наша жизнь под одной крышей. Лишь она одна создавала уют в нашем доме, одинаково заботилась обо всех, заботилась о Декстере за меня и оставалась со мной до конца. Незаменимая. Она взвалила на свои плечи так много, и тем не менее справлялась со всем, ей любые трудности были по силам. Но безжалостные годы взяли свое.
Ветер принес с собой ледяное дыхание близкой зимы и пронизывал нас до костей. Мы молча стояли над могилой Анналисы, созерцая надгробие невидящими глазами, каждый погруженный в собственные мысли. После той сцены в больнице Кристиан почти со мной не говорил, только иногда бросался угрозами о переезде вместе со Скайлер. Но в тот день на кладбище он впервые за долгое время взял меня за руку. Мама ушла, и теперь мне стало совершенно ясно: уже точно ничего не будет, как прежде.
Однажды бестактный врач ненавязчиво намекнул на то, что Декстер никогда не очнется. Что он, как и множество других «безмозглых гонщиков», сам во всем виноват. Когда казнили отца, я считала, что хуже уже быть не может, я натерпелась от судьбы сполна. Но если, не дай Максис, мне придется хоронить собственное дитя и еще одного по-настоящему дорогого мужчину в моей жизни, то я начну верить в проклятья. Я разрывалась между сомнениями и верой, и меня внутренне шатало из стороны в сторону. Только слова доктора то и дело всплывали в моей голове и повторяли, что Декстер так и останется лежать в своей палате. Я старалась, как могла, прогонять эти мрачные мысли и повторяла про себя, что никто не сможет убедить меня в том, что мой сын никогда не проснется. Только бы хватило сил пережить этот кошмар.
Как оказалось, не хватило. Я все прокручивала в голове слова врача, наблюдая за бесконечным сном Декстера. Он так и не очнулся даже спустя полгода, и надежды мои таяли, а я все глубже погружалась в депрессию. В приступах острого одиночества мой разум одолевали воспоминания, которым я поначалу противилась и не хотела, чтобы старания Коула пропали зря. Но постепенно тонкая грань между воспоминаниями и реальностью становилась все более размытой. Я снова скорбела по Лео и отцу, а теперь и по Декстеру, сама того не сознавая. Все усилия, которые пришлось приложить, чтобы вынести потерю и попытаться жить дальше, теперь были напрасны. Я словно вернулась на двадцать лет назад, с открытой раной на сердце, с душой наизнанку, апатичная и безразличная ко всему. Измученное тело Декстера все еще дышало, лежа в прохладной палате, в которую струился колючий воздух через приоткрытую форточку, но в моих мыслях он уже присоединился к Саманте, Лео, Тому и Анналисе.
Я то знала, что сын всего лишь в коме, то – уже нет. Мне вспомнились отдельные фрагменты прежней жизни, другой жизни, в которой я была счастлива, и мысли о них все дальше уносили от реальности. Из потока воспоминаний выплывали разрозненные видения, образы, голоса, детский смех, потерявшийся крошечный ботинок, первые шаги, яркое солнце ЛА, верхушка раскидистой пальмы, кусок ясного синего неба над головой, детское личико, которое корчило смешные рожицы и улыбалось мне, а затем уже взрослое лицо Декстера, застывшее, окаменевшее, с трубками во рту. Такое родное и в то же время чужое, и вскоре оно вытеснило все другие лица сына, которые я знала прежде.
Зацепившись взглядом за утопающий в холодной синеве бледный диск светила, я медленно ступала по покрытому январским снегом пляжу. В ушах звучали голоса любимых мужчин, а теперь и Декстера, звучали так отчетливо, словно они стояли рядом, и звуки эти были приятней всякой музыки. В тот миг я оказалась один на один со своим прошлым, которое неизменно сопровождало меня всю жизнь. Я не хотела отпускать его и прощаться, посчитав это слишком неправильным по отношению к тем, кого рядом больше нет. Ведь они были слишком важны и слишком любимы, чтобы забыть и смириться…
Надо мной нависали и сгущались сумерки, расползаясь все дальше, затопляя пляж, опустошая и стирая все вокруг. Мне казалось, что я уже все потеряла. Прислушиваясь к уличному шуму, я закрыла глаза. Там мой сын жив, и Лео с отцом тоже. Декстер катался на своем маленьком велосипеде, весело хохоча, а я еле поспевала за ним. Вдалеке раздался рев приближающегося авто, и я обеспокоенно произнесла имя сына, попросив его вернуться назад и не приближаться к дороге. Но он меня не слышал, а машина звучала все громче. Я прибавила шагу и уже криком окликнула малыша, который снова проигнорировал мою просьбу. В считанные секунды меня ослепил свет фар, оглушил скрип тормозов и глухой удар…
Когда мой рай превратился в ад? Он теперь пробрался и сюда, где мы всегда были в безопасности. В беспамятстве я кричала, что было сил:
- Верни мне их! Верни мне их сейчас же! Не забирай их у меня, ты слышишь? В третий раз пережить это я не в силах! Верни моих мужчин назад! Верни, верни, верни…
Я глотала слезы, тонула, гибла в объятиях Коула, появившегося из ниоткуда, который понимающе смотрел на меня и обнимал все крепче. В его глазах блестели слезы, а мягкий голос откуда-то сверху шепотом повторял: «Тише, тише…»
Открыв глаза, я увидела перед собой перепуганного врача и обнаружила вокруг не рай, не замерзший пляж Сансет Вэлли, по которому я гуляла, а больничную палату, совсем не похожую на ту, в которой лежал Декстер. В замешательстве взглянув вниз, я увидела, что сама одета в больничную пижаму…