Итак, Корай ушел из дома. Что творилось с Сенди первые пару лет, описывать не возьмусь. Там такой сумбур в записях, что и сама Сенди в здравом рассудке не разобралась бы. И, разумеется, в основном записи посвящены Кораю. Диапазон эмоций – от «люблю его, жить не могу» до «сволочь, жизнь мне сломал, а потом бросил – лично пришибу, если вдруг увижу». В общем, истерика длиною в пару лет. Отношение к детям – соответствующее. В том смысле, что когда Сенди сходит с ума на тему «вернись, я все прощу» - дочери (а второй родилась девочка, да еще и похожая на отца даже больше старшей сестры) у нее «лапочки», «пусечки» и «любимые малышки».
В семье царит мир и благодать.
В те же моменты, когда Сенди ненавидит бросившего ее супруга, дети «удостаиваются» фраз вроде: «Уже минут пять орут. И когда эти уроды заткнутся уже? Сил моих нет.»
К остальным жителям дома отношение ровнее: Мурата Сенди вполне стабильно считала «милым мальчиком», Аскольда и Селестию старалась не замечать, а Феликса – уважала и немного побаивалась. Впрочем, если верить Сенди, к старшему в семье так относилось большинство знакомых с ним соседей - и все домашние. Вернее, как выяснилось после одной неприятной истории, почти все.
На той самой истории, пожалуй, стоит остановиться чуть подробнее. Как минимум, это чуть не единственный случай за «истеричные» два года, который Сенди описывает внятно, почти не переключаясь на Корая.
Началось все… Строго говоря, началось все с рождения Аскольда и Селестии. С отношения к Аскольду Мурата и его издевательств над «племянником». Просто пока была жива Кара, Селестия старалась действовать миром, а когда в доме был Корай, Мурат просто побаивался обижать его дочерей. Но Кара умерла, а Корай ушел – и парочка осталась практически без сдерживающих факторов. В дневниках не описывается, что сделал Мурат Эдне, чтобы так разозлить подросшую племянницу, но подробно пересказывается подслушанная Сенди ссора. Ссора, в ходе которой Селестия и заявила «мальчику-звезде»: «Еще раз обидишь кого-то из младших – не проснешься. И ни один суд ничего не докажет.»
Предназначалась эта угроза исключительно Мурату, но испугалась еще и Сенди. Испугалась настолько, что обратилась за помощью к Феликсу. Прямо за ужином, при Аскольде и Селестии (Мурат не присутствовал из-за личного отношения к большинству родичей, а дочери Сенди – в силу возраста).
Правда, реакция старшего в семье ее разочаровала: вместо того, чтобы разозлиться, запретить даже мысль о подобном, а может, даже выгнать социально опасную полукровку из дома, он всего лишь спросил, правда ли это. Селестия отпираться не стала. Больше того, взгляд отца встретила без малейшего трепета, все своим видом показывая, что не боится – и ничего страшного он ей не сделает.
Феликс же почти минуту рассматривал это местное воплощение наглости – и заявил: «Возможно, я был не прав. Из тебя, похоже, выйдет толк.» На попытку Сенди возмутиться старший в семье сказал, что кровные родственницы, из которых могут получиться толковые колдуньи, для него важнее ленивого и бездарного чужака, даже если последний был рожден Карой. И добавил, что Селестию, которая станет его наследницей, стоило бы слушаться и без угроз. Подозреваю, это заявление тоже закончилось бурным всплеском негативных эмоций. Во всяком случае, примерно в это же время вечных истерик не выдержал уже не только Мурат (который начал вести дневник, потому как от «семьи» сочувствия не дождешься, а жаловаться посторонним стыдно), но и Феликс. Судя по датам, где-то через неделю он провел некий ритуал, который должен был облегчить мучения страдалицы (а заодно и всех окружающих). Разумеется, подробностей от главы семьи добиться не удалось: Мурата он недолюбливал, Аскольду и племянницам знать было ни к чему, Сенди, по мнению старого колдуна, должна была радоваться уже тому, что ради нее хоть что-то делается, а Селестия (единственная, у кого реально был шанс добиться разъяснений) просто не спрашивала. Она вообще редко о чем-то спрашивала, но на удивление много знала. Правда, говорила иногда странно. Например, когда Сенди попыталась узнать у нее что-то о предстоящем действе, «блаженная» сказала примерно следующее: «Твоя цепь слишком натянулась – вот и бесишься. Он бы и рад тебя освободить, да теперь и сам не сможет, наверное, вот и решил просто перекинуть поближе. Ты не бойся, жить и правда станет легче.»
Через несколько дней Мурат написал, что «последняя нормальная в этом безумном доме чокнулась» - и больше к вопросу о том, что именно сделал Феликс, никто не возвращался. К воспоминаниям о Корае, впрочем, тоже. Записи Сенди стали чуть более адекватны, а центром ее мира теперь был Феликс.
Учитывая, что сказала о ритуале Селестия (а она, сколько бы ее ни называли безумной, знала о творящемся вокруг больше прочих), я думаю, что Сенди к Кораю тоже привораживали. Только раньше – и куда более грубым и надежным способом. Видимо, младшего брата Феликс все-таки пожалел – и использовал что-то временное. Жалеть совершенно постороннюю Сенди черному колдуну было не с чего – и ее он «привязал» намертво. Настолько, что потом и сам не смог распутать. Впрочем, сама Сенди над этим не задумывалась (во всяком случае, не писала о таких мыслях) и в последние годы жизни была вполне счастлива (Феликс был достаточно холоден со всеми – и добиться еще большего охлаждения было бы трудно, да и особого интереса к другим женщинам он не проявлял).
Даже сына родила. Назвали Каспаром.
Дочери Корая ходили в младшую школу, а Каспару едва исполнился год, когда Феликса не стало.
