[Дежавю]

Глава 3 Пифагор, Героклит и Анастасия

Глава 3 Пифагор, Героклит и Анастасия

Фёдор Яковлевич не обманул меня, и поздней осенью я с моей желанной Марьей Фёдоровной отправились в Польшу. Всю зиму мы провели в Варшаве, отдаваясь не только плотским утехам, но и таким великим наукам, как философия и математика. Студентом института я понял, что не люблю узконаправленно работать, ведь человек – это необъятная копилка знаний, которую нужно пополнять монетами ни одной валюты; что математика учит не только лишь решать задачи, подставляя громоздкие формы, но и, со своей стороны, объясняет нам строение мира. Один мой хороший знакомый, поэт и, по праву названный неоднократно многими людьми и мной в том числе, философ, будучи не особо в здравом уме, но при этом сам того не осознавая, подвигнул меня прийти к невероятному умозаключению: лишь воистину осознавая значимость наук можно провести явные параллели между ними. Так, к примеру, я свел математику к философии, а именно философии чисел, как некогда в своих учениях писал Пифагор. По мнению великого мыслителя, все в нашем мире подчиняется неким числовым комбинациям, об этом мне и говорил мой друг, светлый по своей натуре, но очень падкий на эмоции, с отпущенной бородой, он напоминал мне Иисуса. Порой он настолько отдавался размышлениям, что глупо было его спрашивать, о чем он думает, по двум причинам: это либо сугубо личное, либо он стремительно набирал высоту полета мысли, настолько запредельную, что даже не замечаешь, как ты растворяешься в ней, и, будучи прерванным этим вопросом, упал бы в своей голове, ровно так же, как падает случайный прохожий на покрывшейся льдом луже.
По весне мы перебрались в Люблин. Тогда я уже чувствовал себя совершенно другим человеком. Я по-другому думал и по-другому смотрел на мир. Мне совершенно не была интересна Марья Фёдоровна, она казалась мне пустой, хотя бы потому, что философию она называла «наукой обо всем, да не о чем», и когда мы поселились у друзей Фёдора Яковлевича, я совсем охладел к его дочери.
Зеленские были знатным родом в Польше, они часто открывали свои двери гостям, устраивали званые вечера, жили в большом поместье, где царили уют и благодать: всюду дорогие картины известных живописцев, под каждой статуэткой вальяжно лежали скатерочки – всё говорило о том, что здесь живут знатные богачи. Дочь Михаила Самуиловича и Елены Игоревны была красавицей: статная белокурая женщина с необычайно большими зелеными глазами, которые подчас когда она была весела и беззаботна становились как весенняя листва, когда же ее что беспокоило или кто-то вызывал ее гнев, они становились как море вовремя шторма.



Красива тонкой, одухотворенной красотой. Сложением тела безупречна, её можно было бы назвать обольстительной, если бы не строгая манера держаться. Очень умна (не раз я замечал, как она поздней ночью водила своими тонкими пальцами по карте звездного неба, изучая созвездия и планетные системы.



Днем же она играла на фортепиано в общей гостиной, читала работы Героклита и Плотина, по выходным занималась верховой ездой), прямодушна, благородна, постоянна, но сама выработала в себе скрытность и недоверчивость, чтобы не позволять людям управлять собой. Горда, никому не открывала душу. Обладала железной волей, непреклонна, решительна, хитра. Глубокими ночами, когда я привычным требованием тела касался Марьи Фёдоровны, перед глазами я видел Анастасию. Мне представлялась ее лебяжья шея и слышался ее бархатный голос. В тот момент, я твердо решил, что постигну все науки и заинтересую эту особу.

Летним днем, когда миновал двадцатый год моей жизни, Зеленские вместе с Марьей Федоровной отправились встречать Федора Яковлевича в Варшаву. Анастасия же осталась, ссылаясь на необходимость в подготовке к экзаменам, и, как и всегда, сидела в гостиной за книгой. Она ненароком бросила на меня взгляд, и в нем я увидел неистовое желание львицы наброситься на меня-добычу. Она была другой. Властной, гордой, той, которая не могла считать себя кому-то обязанной, а тем более отдавать свое тело жертвенной благодарностью мужчине. Я не уставал учиться у женщин. Правда, меня больше тянуло к девушкам, совсем юным, у которых еще не было мужчин и которые ничего не знали, в них я мог страстно влюбляться; но девушки обычно бывали недосягаемы: они были чьими-то возлюбленными, были робки и за ними хорошо следили. Но я и у женщин охотно учился. Каждая что-нибудь оставляла мне: жест, способ поцелуя, особую игру, особую манеру отдаваться или сопротивляться. Я был ненасытным и уступчивым, как ребенок, был открыт любому соблазну. За время пребывания в Польше не раз я предавал мою почтенную Марью Фёдоровну. Вот и в этот раз:



Анастасия встала, рукой поманила меня в ванную комнату, там, сняв с себя все одеяния, отвернулась лицом к стене, чуть склонившись, и ждала, когда мои покрывшиеся холодным потом пальцы коснутся ее талии.

Вернувшись, перед Марьей Фёдоровной предстала привычная картина: Анастасия чертила на пергаменте фасад какого-то здания, я курил трубку, глядя в окно, но какой-то другой был у нее взор, как-то взволнованно бегали ее глаза, а над верхней губой выступил пот. Она подошла ко мне сзади, положив руки на плечи:
- Что же вы, Богдан, не поинтересуетесь, зачем я с батюшкой видалась? – укоризненно молвила она.
- Зачем же?
- У Вас будет сын, Богдан.
Анастасия все так же чертила, не отрывая глаз от работы, лишь было заметно, как вздрогнули ее хрупкие плечи, а Марья Фёдоровна поплыла улыбкой.



Спустя девять месяцев у меня родился сын, посвященный богине Деметре. Дмитрий с детства был смышленый мальчуган, поразительно принципиальный, младенчески улыбающееся лицо, а в ясных глазах безмерное любопытство, которое готово вырваться десятками неожиданных вопросов. Оттопыренные уши и немножко раскрыт рот. Мальчик как мальчик. Только в ту минуту, когда радостная улыбка на его бледном лице исчезала, а в глазах появлялось строгое, даже суровое выражение, он так сильно походил на меня. К нему приставили девку, турчанку, проданную Зеленским за два злотых. Марья Фёдоровна, узнав о моей близости с Анастасией, начала выживать из ума. Часто с ней случались срывы и истерики, она кричала, рвала на себе волосы, царапала руки, и вскоре я писал Фёдору Яковлевичу, чтобы он забирал дочь домой, дабы не травмировать психику малолетнему потомку.

Благодарность

Отдельную благодарность выражаю Огонь. Спасибо тебе за терпение и усидчивость.