Однажды моя мать сказала, что мы рождаемся на этой земле для мучений, а жить начинаем лишь после смерти. Возможно, её такая мысль бодрит, придаёт сил держаться и верить в добро. Я восхищаюсь ей, её силой духа, тем мужеством, с которым она преодолевает испытания, выпавшие на долю нашей семьи.
Я восхищаюсь своим отцом. Он для меня-пример истинного рыцаря, защитника и кормильца семьи, образец мужчины с большой буквы. Если бы не они, если бы не их вера в то, что всё будет хорошо, я бы уже сдалась.
Временами мне хочется просто уснуть и никогда больше не просыпаться. Лёжа ночами в кровати без возможности уснуть и проснуться, не ощущая этой адской боли и беспомощности, я думаю, чем же я так провинилась и за что меня так наказывает Максис, которому поклоняется мать. Если он добр и справедлив, то за что карает не только меня, но моих близких, заставляя их без отдыха и права на личную жизнь носиться со мной, имея лишь призрачную надежду на частичное выздоровление? В такие минуты я молю его забрать меня, оборвать мои мучения, освободить родителей и дочерей от ноши по имени Мила. Если нужно мучениями заслужить место на небе после смерти, то я уже могу претендовать на должность как минимум управляющего. Но он молчит, а мои мольбы сменяются проклятиями. Потом силы покидают меня, и я погружаюсь в забытьё.
Наступает новое утро. Ещё одно. И ночное отчаяние сменяется радостью, что я вижу ещё один рассвет. И надеюсь, что и завтра вновь увижу его. Как часто простые люди, обычные здоровые люди, задумываются о таком чуде, как видеть новый день, встречать рассвет? И много ли раз в жизни они задумывались, какое это счастье-просто встать утром с кровати, вздохнуть полной грудью воздух, забить до отказа лёгкие кислородом, не боясь, что от этого сломается очередное ребро. Просто проснуться, встать ногами на пол, почувствовать пальцами ног холод паркета или мягкий ворс ковра, заварить кофе, налить в него молока, положить ложечку сахара, и держать горячую чашку руками, чувствуя, что она обжигающе-горячая. А потом съесть дольку шоколада, ощущая на языке сладость с лёгкой горчинкой, не думая, что придётся из-за этого маленького удовольствия провести неделю в больнице под капельницей... Какое счастье просто жить, просто просыпаться, просто дышать полной грудью, просто иметь возможность двигаться, говорить, чувствовать предметы на ощупь, ощущать вкус еды...
Нет, я не завидую. Я радуюсь за тех, кто может себе позволить не ценить столь обычные вещи. Я радуюсь за тех, кто может не замечать их важность. Потому что это действительно счастливые люди. К сожалению, не все это понимают.
Сколько человек может выдержать, пока отчаяние не поглотит его полностью, пока его воля к жизни окончательно не исчезнет, уступив безжалостной старухе с косой? Я не знаю верного ответа. Знаю лишь, что я ещё не сдалась, и моя борьба продолжается. Я не могу подвести родителей, не могу предать их искреннюю веру в меня и мои силы. И значит, пока я буду жить. Несмотря ни на что, я буду жить. И бороться! И радоваться каждому вздоху, каждой секунде, каждому движению, каждой мысли.
А солнце меж тем уже показалось из-за горизонта. Какое счастье, что сегодня я ещё раз увидела его! Оно так прекрасно! И я своим упрямством отвоевала ещё один день на право наслаждаться им.
И я не хочу, не имею права потерять его, потратить ни на что. Но единственная польза, которую я могу сейчас принести - рассказать о тех ошибках, которые совершила, о возможностях, которые упустила, и тех прекрасных моментах, тех людях, которые помогают мне не сдаваться и жить, несмотря ни на что. Надеюсь, этот рассказ поможет кому-то выбрать другой путь. И научить ценить то, что никогда не вернётся - время. И тратить его на самое дорогое, что есть у каждого человека - его семью, родных, друзей и близких, тех людей, что искренне любят нас.
***
Я родилась хоть и в небольшой, но в дружной и любящей семье. И всю жизнь у меня перед глазами стоит пример искренней преданности и настоящей любви. До девяти лет я жила в Виллоу Крик. И это было прекрасное время, не омрачённое никакими внешними событиями. Нет, мир, конечно, и в то время не был добр и справедлив, но мне было всё равно. Я жила за каменной стеной заботы, которую построили родители.
Уже позже, в школе, изучая историю, я не могла понять, почему не помню фактов, положивших начало серьёзным изменениям не только в Фосландии, но и во всём мире. Но у меня были краски, крипка и лучшая подруга, она же сестра. И весь мой мир ограничивался простыми детскими радостями и смешными трагедиями, тогда казавшимися глобальными. А между тем до пяти лет нас с Таней воспитывал отец, потому что мать покинула нас, едва нам исполнилось два года. Где она отсутствовала три года? Для меня это до сих пор загадка, но в то время я не задавала вопросов. А сейчас это уже не имеет значения.
В те же первые пять лет нашей с сестрой жизни происходили глобальные изменения в жизни страны. На севере, на территории нынешней Симландии, прошли массовые выступления против контроля государства над наукой и медициной, против его вмешательства в образование.
Некоторые историки утверждают, что демонстранты не гнушались пользоваться услугами террористов и даже были попытки взорвать правительство. Мой отец - сторонник этой версии. В то же время тётя Таня и дядя Тимур говорят, что демонстранты действовали мирно, а взрывы и покушения устраивало само правительство для отвода глаз и чтобы оправдать новые законы, установившие цензуру и узаконившие слежку за гражданами. Выступления были жестоко подавлены, но идеи свободы продолжали будоражить умы граждан.
Отец в то время служил в армии при штабе. Как он говорит, писарем. Но он, сколько его помню, был и есть скрытный человек, поэтому подробностей его работы я не знаю. Кроме того, что в те годы зародилась трещина в его отношениях с братом, дядей Тимуром.
Но это всё я узнала позже. Так что первые годы моей жизни не были омрачены столь глобальными проблемами. И я была просто счастливым ребёнком.
Каждое утро я просыпалась от радостного смеха родителей. Мама готовила завтрак, а папа старался ей помочь, но выходило, что он больше мешал. И если что-нибудь действительно оказалось испорченным из-за его стараний помочь, они не ругались, а стояли около этого и смеялись. И мне казалось, что в каждой семье утро начинается именно так - со смеха родителей, которым хорошо вместе.
Потом мы с Тамарой вместо шли в школу. Она была мне не просто сестра-двойняшка, но моей лучшей подругой, человеком, с которым я могла поделиться совершенно всем. У нас никогда не было друг от друга никаких тайн или секретов. И радости, и горести мы делили поровну. Как и домашнее задание. Мне хорошо давались гуманитарные предметы, а с цифрами я уже тогда не дружила. Максимум - криво записать их в прописи. Тамаре же уже в первом классе учителя пророчили карьеру великого математика, потому что она, едва выучив символы, уже пыталась научиться не просто переписывать их, но понять и объяснить их смысл и значение. Зато читать я научилась раньше неё. Мы дополняли друг друга, и не представляли, как можно жить, не имея столь родного человека рядом.
Но в то же время мы были очень разными. Тамара не могла подолгу сидеть на одном месте. Она постоянно находилась в движении: то училась делать солнышко, то висела во дворе на перекладине, пока я читала книжку в гостиной, то танцевала с Лёшей, сыном дяди Дениса. Я помню, что иногда очень ревновала сестру к нему. Они проводили вместе много времени, а я чувствовала себя брошенной и одинокой. И в такие моменты мне не помогало даже увлечение рисованием.
Как-то папа спросил, что со мной происходит. Я честно сказала, что Тамара играет с Лёшей, а меня бросила. Тогда это казалась мне очень обидным, и было для меня целой трагедией. Какие там финансовые кризисы и массовые голоды, когда любимая сестрёнка шла играть с другим! Но отец потрепал меня по волосам и попросил помочь освоить ему один недавно купленный инструмент. Инструмент назывался фортепьяно. И я, как и мама, с первых же секунд влюбилась в звуки, которые он издавал. Родители записали меня в музыкальный кружок, и уже через несколько месяцев дома прошёл мой первый концерт. Папа играл на гитаре, мама пела романсы, а я пыталась не ударить в грязь лицом, старательно стуча пальцами по клавишам. Из зрителей было только Тома, но я была счастлива. Сестра хлопала в ладоши и подпевала нам.
После этого я перестала ревновать Тамару к её друзьям, потому что у меня появились свои - книги, краски и фортепьяно. Однако уроки мы по-прежнему делали вместе. И, несмотря на то, что перестали общаться каждую минуту, а может и благодаря этому, мы стали ещё ближе. Вечером, лёжа в кроватях, мы делились впечатлениями от прошедшего дня.
Мы часто ходили в гости.
Реже всего мы бывали в доме дяди Тимура и тёти Тани. Хотя и я, и Тома хорошо общались с их сыном Семёном, папа и его брат много спорили. Чаще всего они уходили в соседнюю комнату, но до нас долетали обрывки их ссор. Потом мама или тётя Таня шли их успокаивать. А после мы по нескольку недель могли к ним не приходить. Сам же Сёма был похож на меня: он много читал и рисовал, а потому редко куда ходил, и даже на детской площадке не был частым гостем. Но дом у них был большой, светлый и очень уютный.
Однажды мы были на дне рождения моей тёти Анны, младшей сестры отца и дяди Тимура. Ей в тот день исполнилось двадцать, и по случаю юбилея она закатила большую вечеринку. Я сидела во главе стола между бабушкой и дедушкой, ела вкуснейший в мире, как казалось на тот момент, торт, а они рассказывали смешные истории. Помню, как сложно было не засмеяться и не выплюнуть ещё не до конца прожёванный торт. Но вокруг были взрослые, и я тоже хотела казаться взрослой и воспитанной.
Папа показал нам комнату, где провёл детство и юность. И сыграл нам на скрипке. Звучало жутко, но нам было слишком весело, чтобы оценивать критически. Потом он со смехом рассказал, что всегда любил музыку, особенно скрипку. Хотя так толком и не научился на ней играть.
- Лучше бы и дальше занимался музыкой, - сказал дядя Тимур, появившись в дверях.
- Не сейчас! Здесь же дети! - вмешалась тогда мама. Я почему-то лучше всего запомнила именно этот диалог на этом празднике.
Так мы и жили в своём маленьком прекрасном мирке. Папа ходил на службу, мы с Тамарой старательно таскали пятёрки, а мама занималась садом и огородом. Она очень много времени проводила с лейкой и сорняками. Один раз я тоже попробовала, но это не вызвало во мне никаких чувств.
- Что может быть интересного в этом? - спросила я.
- Человек рождён из земли, в неё и вернётся. И со временем, когда это начинаешь понимать, начинаешь чувствовать землю, тянуться к ней, - ответила она. Тогда я не поняла, что мама хотела сказать. И как это - тянуться к земле.
Но ничто не длиться вечно. В первую очередь отступает счастье.
Ранней осенью случилось непоправимое. Нам с Тамарой было по восемь лет. На выходные мы поехали к дяде Виктору, маминому хорошему другу. Он уже тогда был в возрасте, хотя и занимал важный пост в одном НИИ, поэтому приезжал к нам редко, а родителям тоже, видимо, не хватало времени часто ездить к нему. Мы провели там два чудесных дня. Вечером, перед самым отъездом, мы с Томой уговорили маму отпустить нас поиграть на детской площадке в парке, который находился через дорогу от дома дяди Виктора. Она не хотела этого делать, говорила, что мы и дома наиграемся. Я послушалась и пошла в дом, но Тамара всегда была сорванцом... Она развернулась и побежала на площадку. По сторонам она не смотрела, а машина ехала с большой скоростью.
Когда я выбежала из дома, услышав дикий крик, то не сразу поняла, что случилось. Мама стояла у края дороги, покачиваясь и зажимая рот руками, моя сестрёнка, моя любимая сестрёнка, самый родной и близкий мне человек, лежала не шевелясь посреди дороги... Водитель даже не остановился!
Через неделю, так и не придя в себя, Тамара умерла. И в нашем доме поселился траур. Родители были безутешны. И если отдушиной отца стала работа, мама не знала, куда себя деть. Первое время она ни на шаг не отходила от могилы дочери, пока папа не пригрозил отправить её в сумасшедший дом.
Тогда её забота и внимание полностью переключились на меня. Она стала моим личным диктатором. Она начала контролировать каждый мой шаг,каждый жест, каждое слово, постоянно встречала меня из школы, провожала туда. Но я не возражала. Мне тоже казалось, что после смерти Томы у меня никого нет, кроме мамы.
Вместо сестры она стала помогать мне делать домашние задания. И лишь иногда, когда я не могла решить задачку по математики, она качала головой, видимо, думая, что Тома легко бы это сделала, и уходила в дом. В такие моменты мне было тяжелее всего: я боялась, очень боялась, что не только сестра бросила меня, но и родители. И я одна, совсем одна. А потому с удвоенной силой принималась учиться, чтобы заслужить любовь родителей.
А потом залезала на паутинку, любимое развлечение Тамара, и смотрела на закат. В такие минуты мне начинало казаться, что сестра по-прежнему рядом. И что она любит меня. А после, уже будучи подростком, я верила, что она улетела на небо, чтобы стать моим личным ангелом.
Но, видимо, нет ни ангелов, ни жизни после смерти. Прости меня, мама, вся твоя сила ушла в твою другую дочь, которой уже давно нет с нами. И имя которой мы почти никогда не произносим вслух, потому что до сих пор эта рана не зажила.