- Джеймс, а ты меня не бросишь?
А? Что? Блин, он только-только заснул, а ей, между прочим, завтра не вставать на работу.
- Не брошу, - хмуро пообещал он и перевернулся на другой бок.
- Точно? - жалобно пролепетала она.
- Точно.
Чёрт, дадут сегодня поспать или нет?
Камилла закашлялась, потянулась за ингалятором и пока пыталась побороть приступ, он уже окончательно проснулся и даже успел почувствовать себя виноватым. Она же беременна, перепады настроения никто не отменял, вот взбрендилось среди ночи, что он её вдруг бросит.
Он. Её. Ага.
- Я люблю тебя, - завёл привычную волынку он, как ни странно, от этой простой в сущности фразы она тут же успокаивалась.
- Правда?
- Конечно.
- Я тоже тебя люблю.
Из детской раздался недовольный писк и Джеймс, тяжело вздохнув, стал слезать с постели.
- Подожди, - хрипло проскрипела Ками, оторвавшись от ингалятора, - я сама, лежи.
- Да ладно, всё равно не сплю, - он поднялся и побрёл в детскую.
Майк смотрел на него широко раскрытыми глазами и демонстративно открывал рот. Значит голодный. Джеймс вообще удивлялся этому ребёнку, справедливо считая его странным, но разговор с Ками об этом не заводил, видел же как она из-за этого переживает. С каждым днём Майк становился всё менее похож на нормального ребёнка, он реже улыбался, его взгляд гораздо чаще становился осмысленным и как бы это сказать… недоумевающим. Джеймс не слишком разбирался в патологиях психики, но на аутизм это походило мало, мальчик прекрасно смотрел людям в глаза и даже ясно давал понять, чего хочет. Вот, в частности, сейчас, открывая рот, наглядно демонстрировал, что проголодался. С одной стороны удобно, конечно, не надо терзаться в догадках, чего там младенцу взбрендилось, а с другой – ну ненормально же, разве нет? И на психические отклонения не походило, разве что можно было предположить, что Камиллин сын – прирождённый начальник с младых ногтей способный строить всех и вся. Но с другой стороны ребёнок был очень удобным, не вопил без причины, много спал, а когда бодрствовал, то по минимуму требовал к себе внимания, проводя всё время за пытливым разглядыванием обстановки.
- Он хочет кушать, - Джеймс принёс Майка к матери и та, нежно улыбнувшись, завозилась в кровати, чтобы поудобней сесть, - давай подержу ингалятор.
Она виновато кивнула, но от помощи не отказалась. Да, дышать через кислородную маску и кормить при этом ребёнка не так уж и просто, отчаянно не хватает на всё рук, а верёвочку, которой можно зафискировать они где-то благополучно потеряли, завтра нужно приспособить новую. Джеймс держал силиконовый приёмник возле Камиллиного рта, а свободной рукой гладил её по волосам. Скользнул взглядом чуть ниже приготовившегося к трапезе Майка и надолго прикипел глазами к её животу.
Беременность очень плохо давалась Ками, помимо не пойми откуда то и дело вылезающих мелких проблемишек со здоровьем, типа частого мочеиспускания или дискомфорта в спине, махровым цветом расцветали глобальные – она всё чаще прикладывается к небулайзеру, иногда каждые два часа.
Она молчала, сквозь боль пыталась улыбаться, поддерживать хорошее настроение, но Джеймс же не слепой, он прекрасно видел, что ей с каждым днём становится всё хуже, а он ничего не может с этим сделать.
Да что там он, даже всемогущий Мирослав и то способен только развести руками. Они даже перестали с ним цапаться, по крайней мере, не так часто, он, кстати, вовсю терзается чувством вины, что позволил Камилле не делать аборт.
Тем временем странный ребёнок насытился, отпихнул от себя ручонкой грудь и выразительно посмотрел на Джеймса, дескать, что тупим, неси обратно. Тот подчинился, взял Майка на руки, прижал к себе, давая отрыгнуть, немного покачал и пошёл с ним в детскую. Технично и просто, ничего личного.
Когда вернулся, Ками всё ещё не спала и всё ещё держала у лица маску. Джеймс, лёг рядом и пробежался пальцами по её щеке.
Как хорошо, что у них теперь всё так гармонично, хотя поначалу было непросто. Вспомнить хотя бы их эпичную прогулку в парке, когда они чуть было совсем не разругались.
Начиналось всё довольно неплохо, несколько пришибленные впечатлениями о беременности на следующий день после несостоявшегося аборта они пошли прогуляться с Майки в парк.
Камилла радовалась солнышку, погожему деньку (как будто в Лаки много других), каждой встречной травинке-цветочку-бабочке, а он был чернее тучи. Дело в том, что в мозгу крепко засела одна нехорошая мысль, которую он совершенно не хотел с ней обсуждать. Да, она с ним спала второй раз в жизни и он у неё второй мужчина, но точно ли никого не было после него? Когда он так неосмотрительно сказал, что у них ничего не получится, не пошла ли она утешиться в объятьях кого-нибудь другого? Он бы точно пошёл. К тому же Полина как-то обмолвилась про какого-то Рэя с которым Ками летала (!) на какую-то вечеринку. Это было до или после? Просто срок, который сказали на УЗИ был двенадцать недель, сама Камилла поправила на тринадцать, не могло ли быть так, что она переспала с кем-то от досады, чтобы забыться, а теперь не может ему признаться, потому что боится остаться одна?
Почему он не спрашивал сам – боялся узнать ответ, а вдруг и правда так, Ками слишком честная, если спросить её в лоб, она скажет, не будет врать и как потом быть с этой правдой? Знать, что она носит не его ребёнка, жить с этим, растить чужого отпрыска. Нет, о Майке не идёт речь, тут сразу ясно чей он сын, у него даже фамилия Эшли, а не Крэй, а вот тот, которым она беременна… А если не спрашивать, то что, вечно мучиться подозрениями, да и, чего греха таить, бояться, что явится настоящий папаша, решит воссоединиться с семьёй и кто там вспомнит про него, стареющего Джеймса, которого так лихо использовали как перевалочную базу.
- Солнце, достань, пожалуйста, салфетки из кармана в коляске, - попросила Камилла, чем-то там занимающаяся с Майком.
Джеймс усмехнулся. Солнце. Она часто называла его солнце, говорила, что вихрастые непокорные волосы, которые он отчаялся побороть и превратил в причёску, напоминают ей лучики. Запустил руку в кармашек на коляске, где хранилась всякая всячина, которая только может понадобиться на прогулке (при Камиллиной предусмотрительности становилось странным, почему она не отправляется в парк с двумя чемоданами). Салфетки всё никак не желали находиться, поэтому Джеймс растопырил кармашек пошире, изучая его содержимое. Искомая пачка обнаружилась, пусть и не сразу, а вместе с ней на свет божий выполз странный кусок белого картона.
Визитка.
Ну визитка и визитка себе, ничего особенного, мало ли снующих везде рекламщиков, распространяющих бумажный спам в подходящих и неподходящих для этого местах. Так-то оно так, но только держа белую картонку между пальцев Джеймс почему-то волновался.
- Сал-фе-ет-ки-и, - дурачась, нараспев произнесла Ками и скорчила умильную мордочку.
- Да, держи, - он отдал ей пачку, и пока она принялась заниматься малышом, посмотрел на оставшуюся в руках добычу.
«Кин Кэрри. Заместитель руководителя биржевого департамента. Телефон рабочий, телефон мобильный», - гласили чёрные надписи, и пока Джеймс раздумывал, что именно могло потребоваться Камилле в биржевом департаменте, нетерпеливые пальцы перевернули визитку и всё сразу прояснилось.
«Самой очаровательной молодой мамочке Лаки».
Понятно.
Закрыл глаза, а его лицо приняло такое выражение, будто бы внутри что-то довольно сильно болело. Хотя, собственно, почему это «будто», так и было. Вот тебе и документальное подтверждение страхам, хотел узнать – получай, только совершенно непонятно как с этим жить дальше, смотреть ей в глаза, на её живот, потом вглядываться в личико младенца, пытаясь найти хоть каплю сходства с собой и не находить.
- Джеймс, что с тобой? – Камилла тревожно взяла его за руку, - Тебе плохо? Почему ты закрыл глаза?
- Скажи мне, пожалуйста, - медленно начал он, пристально глядя в её лицо, - Ты давно видела Кина?
- Кого? – она удивилась, но (от сердца немного отлегло) не ошарашенно изумившись, как если бы он случайно открыл какую-то её тайну, а просто искренне не поняла, о ком он спрашивает.
- Кина Кэрри, - и снова цепкий взгляд, пытающийся проникнуть в душу через глаза.
- Не знаю, кто это, - пожала плечами она, а потом задумалась, - хотя нет, что-то такое знакомое… Я ещё подумала, что забавно, у него инициалы КК, как и у меня. Так кто это такой?
Джеймс молча продемонстрировал Ками визитку, её лицо прояснилось.
- А-а, понятно. Ты нашёл её в коляске? Да, мы с Майки гуляли, и он пытался со мной познакомиться, а почему ты спрашиваешь, давно ли я его видела? Ты его знаешь? – невинно захлопала глазами она.
Джеймсу что-то не понравилось, то ли он заранее принял позицию недоверчивого, то ли Камилла взглядом или жестом заставила усомниться в правдивости своих слов, но внутри него тревожная сигнализация вопила изо всех сил.
- Скажи мне, пожалуйста, честно, - уже начиная закипать, проговорил он, - ты беременна от него?
- Что? – она изумилась и даже слегка отклонилась назад.
- Да или нет?
- Нет, конечно. Что за бред, Джеймс?
- Тогда от Рэя?
- Небеса, а причём тут Рэй? Ты… ты… - её губы задрожали, тело выгнулась от спазма, она неловко дёрнувшись, бросилась к коляске и судорожно стала искать там свой ингалятор.
Потом была некрасивая сцена, он совсем слетел с катушек, предъявляя ей обвинение одно за другим, она смотрела на него со странной смесью изумления и жалости, а потом разрыдалась так горько, что он не выдержал, обнял её, осыпая поцелуями, но она только толкала его в сторону и всё никак не могла успокоиться.
- Чёрт, ну ты же должна понимать, что я стерилизован, что я могу вообще подумать? – в сердцах бросил он.
- Иди, сдай анализ и без его результатов даже не подходи к нам! – очень эмоционально взвизгнула она, машинально положив левую руку на живот, - И вообще, можно сделать тест на отцовство ещё до рождения ребёнка, только он очень дорогой. Если ты так во мне не уверен, то вперёд, только оплачивать будешь сам.
Развернулась и гордо удалилась.
Он бросился за ней, долго просил прощения, пытался загладить вину, притащил букет из сорока девяти роз, он очень испугался, что не сможет восстановить отношения. Она не ругалась, не колола его холодностью, просто молчала и смотрела так печально, что впору было застрелиться, уж лучше выслушать самую громкую из истерик Синди, чем понимать, что обидел нежную Камиллу, ранил её в самое сердечко своими идиотскими подозрениями.
В итоге она его, конечно, простила. Спокойно объяснила, что о Кине забыла сразу же, как тот удалился из поля зрения, а Рэй был тем самым парнем на свидание, с которым она ходила перед тем как написать Джеймсу в скайпе то эпохальное сообщение, благодаря которому они теперь вместе.
Тогда ему удалось худо-бедно выбраться, вернуть хорошее её расположение и мысленно надавать себе тучу подзатыльников, чтобы не забывать относиться к ней мягче и спокойнее. Кстати, анализ на тихую он всё-таки сделал, нужно ли говорить, что он оказался положительным, да, его способность к зачатию восстановилась в полном объёме.
Была ещё и вторая ситуация, намного страшней, намного жёстче, правда, она о ней не узнала.
Дело в том, что с того момента, как стало известно о беременности они с Камиллой больше не спали. Вначале он шокированный свалившимся грузом ответственности, сомнениями в отцовстве и невесёлой информацией об обострении болезни даже и не помышлял склонять Ками к физической близости, она просто засыпала в его руках, а он держал её крепко-крепко, чётко осознавая, что может потерять в любой момент. Тогда ему стал понятен собственный недавний надрыв и упорное ощущение близкой потери.
Но время шло, пронеслись две недели и Джеймс был бы уже не прочь, но Камилла испуганно качала головой и так тряслась над этой беременностью, что боялась даже абсолютно естественных и нормальных вещей. Он советовал ей поговорить с Мирославом, уповая, что тот поймёт масштаб проблемы и хотя бы из мужской солидарности не станет строить козни. В конце концов, теперь он вряд ли захочет, чтобы их отношения с Ками прекратились, и та осталась одна с двумя детьми от разных мужчин. Но нет, Камилла стеснялась говорить с отчимом о таких вещах и отказывалась спросить у гинеколога, у которого стояла на учёте, просто повторяла, что боится и даже если ей все-все разрешат, это не изменит её ощущений. Словом, тупик.
Он стал чаще ночевать у себя дома и вовсе не потому, что собирался туда кого-то приводить, просто лежать возле неё, терпеть поцелуи на ночь, поглаживание нежными ручками и держаться, становилось совсем невыносимым. Этот аспект их отношений совершенно ему не нравился, а мысль о том, что терпеть придётся ещё минимум полгода (не сразу же после родов она решится, наконец, его осчастливить) делала его и так не самый спокойный характер совершенно взрывоопасным.
Дело ещё усугублялось тем, что на работе, естественно пронюхали о его романе с молодой девушкой. Ну как пронюхали, он сам же рассказывал об этом своему заместителю, а тот в свою очередь растрезвонил в курилке остальным. Кто сказал, что мужчины не сплетничают? Нет, вначале Джеймсу очень нравилось, что все знают, он гордо пружинящей походкой входил в свой кабинет, предвкушая, как шепчутся за его спиной сотрудники, естественно, понимая, по какой такой причине он с утра задержался и чему так рад и доволен. Но теперь… теперь-то им тоже было совершенно ясно, почему он такой нервный, дёрганный и злится от любой мелочи.
Но помимо осведомлённости коллег существовала её одна проблема, которую звали Вайолин. Нет, не секретарша, секретарём у Джеймса была тихая, спокойная, рано выскочившая замуж Вероника, которая прекрасно угадывала настроение шефа и выступала неким буфером между ним и сотрудниками, не позволяя тем лишний раз его разозлить, а ему под влиянием эмоций наломать дров. Вайолин же работала экономистом, прекрасно разбиралась в цифрах и не раз спасала компанию то от ненужных расходов, то от рискованных вложений или сомнительных кредитов. Помимо этого спала с Джеймсом. Их связь сохранялась на протяжении многих лет и о ней, на удивление, никто не знал. Вайолин всегда следила за конспирацией и неудивительно, ведь её муж работал здесь же, а она совсем не хотела развода или других с неизбежно возникших с ним проблем. Это не было постоянной интрижкой, просто время от времени они задерживались на работе, уединяясь в его кабинете, и устраивали себе эдакое мини-приключение.
Всё бы хорошо, но теперь, когда у него появилась Камилла, Джеймс со страхом ожидал, момента когда Вай снова захочется немного развлечься. Казалось бы чего проще, сказать, что их милые шалости остаются в прошлом, но он побаивался это сделать, кому как не ему знать, как мстительны бывают брошенные женщины, а она же как-никак имела доступ к его финансам. Впрочем, она пока что не торопилась уединяться с ним, несмотря на то, что они не спали уже более четырёх месяцев, то ли была мудрой женщиной, понимая, что покуда у шефа роман с новой молодой красавицей, то ей, собственно, ловить нечего, то ли по каким другим причинам. Хотя скорее всего ждала, когда Джеймс поутихнет, снизится острота влюблённости и начнутся проблемы, вот тогда и настанет её очередь выйти на сцену.
И вот час настал.
Джеймс, месяцем ранее летевший домой к Камилле на всех парах, снова задержался на работе, перекладывая отчёты финотдела с места на место и бездумно пялясь в монитор. Нет, он, конечно, очень любил Ками и, совершенно правдиво, ждал рождения ребёнка, но возвращаться к ней становилось сложнее с каждым днём. Да, мозгами он понимал, что она ни в чём не виновата и виноват по большому счёту он, не соизволивший проверить собственную фертильность, но каждый вечер превращался в сплошное испытание, принося слишком мало удовольствий. Он приходил домой, и она радостно бежала к нему, целовала, тащила на кухню кормить ужином, вроде бы всё хорошо, если не видеть её осунувшегося измождённого лица, синяков под глазами, не замечать, как она то и дело прикладывается к ингалятору, как морщится, только он отведёт глаза. Она не жаловалась, не ныла и не просила поблажек, но он же, чёрт возьми, не был слепым. Они разговаривали, поднимались наверх, а потом начиналась пытка. Она его целовала. Как всегда искренне, нежно и ласкающе, прижималась доверчиво всем своим хрупким беременным тельцем, ей хватало и этого, но ему-то нет. Он уже тридцать раз повторил про себя таблицу умножения, только бы сдержаться и, не, наплевав на её опасения, почти что взять её силой. Потом стал повторять таблицу умножения задом наперёд, потом на иностранном языке, потом на иностранном языке задом наперёд и так, пока вечер не заканчивался и она не засыпала. Он любил её. И хотел. Для него это были неразрывные понятия. И вот как прикажете существовать в таком режиме ещё как минимум полгода?
- О чём задумался, красавчик?
Джеймс поднял глаза, и сердце громко стукнуло в горло на прощание, перед тем как провалиться в пятки. Вай всё-таки решила прервать паузу.
- Я не задумался, я работал, - осторожно ответил он.
- Ну конечно, - улыбнулась она, запирая дверь его кабинета изнутри, - и много наработал, созерцая столешницу скорбным взглядом?
Он не нашёлся что ответить, потому что она соблазнительно покачивая бёдрами, подплыла к нему поближе и положила руку на плечо.
Днём в рабочей обстановке они называли друг друга на вы и Джеймсу было ни разу не сложно абстрагироваться, не вспоминать о её тёмных с поволокой глазах, о том, как она выгибается под его руками, как никогда не снимает туфли на длинной шпильке даже если это единственное, что на ней остаётся.
Она села на стол и с каким-то печальным любопытством посмотрела ему в глаза.
- Сложно тебе?
Он кивнул, на какую-то долю секунды показалось, что она его понимает, проскользнуло облегчение, они сейчас просто поговорят, он пожалуется на нелёгкую свою судьбу, а потом они просто разъедутся по домам и всё будет в поря…
Вайолин наклонилась и тёмно-вишнёвыми своими губами охватила его губы.
Джеймс резко вдохнул, но не отстранился, поцелуй вышел острым и жгучим, будто со вкусом паприки. Его столько времени не касался никто кроме Камиллы. Ноздри затрепетали, вдохнув запах её любимых духов. Чёрная роза – аромат, щедро приправлявший каждое их страстное соитие, намертво пропитывающий волосы, тяжёлый, словно осенняя лесная ночь. Воспоминания обрушились на Джеймса с неотвратимостью снежной лавины. Запах, прикосновения рук, пружинящее под ладонью бедро, тонкие ленточки её белья… Небеса, как же он хотел сейчас эту женщину. Да что там эту, ему бы сейчас любая подошла.
Его руки самостоятельно стянули с неё пиджак и юбку, а её ловкие пальчики давно уже ослабили ремень его брюк, он целовал её, опалял поцелуями нежную шейку, тонкие ключицы, покатое плечико…
«Джеймс, что ты вообще делаешь? Ты действительно собрался переспать с другой женщиной и перечеркнуть всё, что у вас есть с Ками?»
Мысль возникла так внезапно, что он так и застыл, уткнувшись раскрытыми губами в плечо Вайолин.
- Прости, - сказал он, с сожалением отстраняясь.
- Что, не сегодня? – насмешливо хмыкнула она.
Ох, Джеймс бы вспылил, потому что с этим как раз всё было в порядке, не в порядке было с другим.
- Наверное, больше никогда, - он отвернулся и ещё раз добавил, - прости.
В висках стучало, неизвестно только от неразрядившегося перевозбуждения или вдруг охватившего осознания, что он только что чуть не совершил непоправимую ошибку.
- Но почему? – она нахмурилась, этого он больше всего и опасался.
- Не могу, - честно признался он, застёгивая рубашку, - понимаешь, у меня сейчас есть девушка…
Тьфу как глупо. «Есть девушка». Так он мог ответить лет в семнадцать, но не сейчас же.
- И что на двоих уже не хватит? Раньше тебя не останавливало даже наличие жены, а сейчас какая-то… девушка, - она резко развернулась и принялась натягивать сброшенную одежду.
- Понимаешь, - он замялся, чёрт, ну как сказать одной женщине, что другая гораздо лучше неё, - понимаешь, я…
- Ну? – недобро глянула на него уже одетая Вайолин.
И Джеймс решил просто сказать правду.
- Я люблю её. Никогда не предполагал, что со мной такое случится, но она делает меня другим, и я не хочу ей изменять. Да, она никогда бы не узнала, даже Синди не пронюхала, а Камилла вообще такая наивная, - зачем-то принялся рассказывать он, сел на диван возле одетой уже Вай и продолжил, а та, между прочим слушала и даже, что удивительно, больше не показывала никаких признаков гнева или недовольства, - Но я не могу ей изменять, она такая хрупкая, такая чистая, а я что, буду спать направо и налево. Нет, так не хорошо.
- Но, тем не менее, сразу ты меня прогнал, а очень даже был не прочь.
Он вздохнул.
- Мы ждём ребёнка, а она очень плохо переносит беременность, поэтому с сексом…
- Ну ничего себе новости, надо же, поздравляю.
Джеймс удивлённо уставился на Вай, да и было чему подивиться, женщина в мановение ока превратилась из роковой соблазнительницы, в которую любила играть во время их встреч в обычную офисную Вайолин Ринд, которая сейчас смотрела на него с неподдельной радостью и увлечённостью, а также, отказавшись от своей вечерней немногословной таинственности, принялась сыпать словами:
- Ну ты и жеребчик, Джеймс, не ожидала, с места в карьер, сразу сделал девушке ребёнка. Нет, ну а что ты хотел, постарался, теперь терпи, что поделать. Ей и так несладко, а тут ещё и ты.
Нет, он решительно ничего не понимал в женщинах, как может его любовница так искренне сочувствовать Камилле, которую и в глаза-то не видела ни разу, да и вообще, почему она не расстроилась из-за испорченного свидания?
- Слушай, Вай, а зачем ты со мной спала все эти годы? – вдруг спросил он прямо в лоб.
- Да так… - она задумчиво покачала полуснятую туфлю на пальцах ноги, - ты же знаешь моего Брендона – деспот и тиран, а дома особенно. И вот каждый раз, когда мне хочется расчленить его и спрятать на балконе, я думаю «А я сплю со своим и твоим шефом, выкуси». И мне сразу легче. А ещё потому, что ты классный, - она пробежалась пальчиками по его щеке, - и умеешь дать женщине то, что ей нужно.
Он расплылся в улыбке и даже слегка приосанился, да, слышать такое было, чего греха таить, приятно.
- Ну всё, уже перья распушил, - расхохоталась Вайлин, - дуй домой к своей возлюбленной. Я не обижаюсь. Иди, строй новую семью, а я найду себе кого-нибудь другого.
Она поцеловала его на прощание долгим, проникновенным поцелуем, во время которого он изо всех сил старался удержать руки на диване, потом улыбнулась и, мерно цокая каблучками, ушла.
Джеймс ещё с минуту посидел, глядя на опустевший дверной проём, потом резко встал, тряхнул головой и спустился вниз в рабочие помещения. Там был душ, и его нужно было обязательно принять – запах её духов иначе ничем не перебить.
И вот он лежал в постели с Камиллой, обнимая её левой рукой и вспоминал. Почему-то хотелось напомнить себе прошедшие события, покрутить перед глазами, поперебирать, словно драгоценности. Ведь были же не только сложности и страдания, это всего лишь основной закадровый фон, а на первом плане чаще всего оказывались её улыбки, бесконечные поцелуи и приятное чувство теплоты. Ведь, что ни говори, когда тебя всегда ждут и всегда рады видеть, это здорово.
- Я никогда тебя не брошу, - расслабленно прошептал он, будучи уверенным, что она спит, но ошибся.
- Спасибо, - она мягко провела ладошкой по его груди, а потом резко вдохнула.
- Больно? – сочувственно спросил он.
Она не ответила, только сильнее к нему прижалась.
Джеймс всё чаще думал, а что если она и вправду умрёт? Да, мозг упорно не хотел принимать даже тень этой мысль, даже возможность, хотелось зажмуриться, резким движением руки отмести само наличие такой вероятности, но если отбросить чувства с сантиментами, то нет никакой гарантии, что так не может случиться. Она может умереть, а он снова останется один. С ребёнком на руках или без него, с непроходящей болью, после которой только и останется, что удавиться. Сложно даже представить, что будет, если она не выживет.
- Только ты тоже меня не бросай, ладно? – её волосы приятно щекотали его голую грудь.
- Ох, а я-то куда денусь? – сказала она, положив руку себе на живот.
- Никуда… - прошептал он, - да, деваться тебе совершенно некуда.
Закусил губу от острейшей боли, вспоровшей сердце. Как бы он хотел, чтобы она и вправду никуда не могла деться, не страдала, не охала тихонько, не ёрзала в тщетных попытках найти более-менее устраивающее положение тела, а ведь это ещё и не последние месяцы, считается, что второй триместр – золотое время беременности, когда опасность выкидыша минимальна и ничего не болит.
Но им не повезло.
- Камилла, - он осторожно сжал её кисть и поднёс к губам, - слушай, давай поженимся. Ну, то есть, ты выйдешь за меня замуж?
Она забрала руку, села на кровати и затрепетала ресницами.
- Джеймс… да. Да, конечно, - вид у неё был растрёпанный, ошарашенный и счастливый, - Я даже не думала, что ты захочешь жениться ещё раз. Небеса, - она схватила его руку и прижала к своей щеке ладонью.
- Мы же любим друг друга, у нас будет ребёнок, что ещё нужно, - задумчивая улыбка бродила по его лицу, в самом деле, что ещё нужно, эта малышка станет его женой, может хоть так можно будет удержать её в этом мире. В самом деле, нельзя же умирать будучи невестой, это слишком жестоко.
- Только давай поженимся после того как родится ребёнок, ладно? – её глаза блестели, щёчки всегда такие бледные, хоть немного порозовели, - Я хочу выходить замуж в белом платье. Правда, какая это невинность с двумя детьми-то…
- Ты самая невинная из всех, кого я видел в жизни, - он потянул её на себя, - хорошо, поженимся, когда родишь, а сейчас давай спать.
Дальше всё потекло экспонентой, отношения день за днём улучшались, они привыкли друг к другу, научились учитывать особенности и не задевать острые углы, хотя этому очень способствовало то, что Джеймс стал гораздо спокойней. Проблему неудовлетворённости решал самостоятельно, а вот атмосфера безусловной любви, которой его окружала Камилла, благотворно влияла и на его настроение, и на взрывной характер. Он расслабился, не ждал подвоха откуда угодно и уже не так остро реагировал на Мирослава и другие раздражители. Но как хорошо было между ними, так же у неё было плохо.
Камилла ещё более осунулась, по сути от неё остались одни только глаза, живот и волосы. Кожа истончилась настолько, что стала похожа на пергамент, ингалятор уже давно был заменен на концентратор кислорода, с которым она не расставалась ни днём, ни ночью. Её лёгкие настолько заполнились вязким секретом, что для дыхания ей осталось хорошо, если десять процентов. Молоко давно пропало и Полина кормила Майка смесями, сама Ками настолько ослабла, что не могла осуществлять даже тот минимальный уход, который нужен был сыну.
- Не переживай, - она ещё пыталась его успокаивать, - уже двадцать шесть недель, осталось немного, я рожу и потом поправлюсь, вот увидишь.
Он только лживо кивал и пытался растянуть губы в улыбке. Ага, немного осталось, всего-то три с половиной месяца, говорить не о чем.
Нет, он верил, точнее, пытался верить, что всё так и будет, что ей и правда станет лучше, что ребёнок, покинув её тело резко всё исправит. Нет, чудес, конечно, не бывает и она не встанет на следующий день после родов здоровая и посвежевшая, но может быть, всё хоть и не сразу, но вернётся на круги своя?
Двадцать семь недель. Камилла уже совсем не могла обходиться без аппарата, Мирослав стал заводить разговор о кесаревом прямо сейчас, но она гневно (насколько была способна ещё испытывать столь сильные эмоции) отказывалась.
Двадцать семь недель с половиной. Мирослав стал настаивать, Джеймс тоже подключился к уговорам. В страшных ночных метаниях пришёл к выводу, что чёрт с ним, если ребёнок не выживет, главное, что останется жить она. Ками стояла на своём.
Двадцать восемь недель. Её переселили в больницу, поближе к аппарату «искусственные лёгкие», объём собственных бронхов, которым она ещё могла пользоваться, ощутимо приближался к минимальным значениям.
Двадцать девять недель. Джеймс совсем перестал ходить на работу, перестал вообще следить за происходящим и отвечать на любые телефонные звонки. Дошёл до того, что даже разревелся в больничном туалете как последняя ванильная девчонка. Всё время проводил в её палате, уже неспособный ни на утешения, ни на подбадривания, просто сидел рядом, держал её за руку как в любом из сопливых фильмов и молчал. На уговоры, к которым подключилась и Полина, Камилла не реагировала.
Мирослав почти жил возле неё, Майка отдали Рикардо, поэтому Поля тоже почти всё время проводила в палате дочери.
«Зачем вы всё здесь?» - из-за трубок она не могла говорить, поэтому набирала пальцем на планшете, - «Езжайте домой, со мной всё будет в порядке».
Естественно, никто её не послушал.
Джеймс стоял в больничном коридоре, закрыв глаза и прижавшись спиной к стенке. Сколько ещё можно выдержать пытку неизвестностью, сколько можно смотреть, как она угасает? Если бы знать, то он бы изо всех сил настаивал на аборте тогда, когда ещё можно было бы всё поправить. Теперь остаётся только ждать и надеяться, впрочем, с последним уже сложно.
- Папа?
Джеймс дёрнулся, открыл глаза и непонимающим взглядом, чумным от недосыпа и нервозности уставился на дочь с мужем.
- Пап, ты что здесь делаешь?
- А ты? – он потёр левый глаз и тряхнул головой, чтобы хоть как-то прийти в себя.
- Мы пришли на плановый осмотр, - недоумевающе захлопала ресницами дочь, - Что с тобой? Ты заболел? Выглядишь, честно говоря, неважно.
- Не я, Камилла заболела.
- Камилла заболела? - дочь обиженно надула губки, значит как здоровье его единственной беременной дочери папа не спешит узнать, а вот как молодая любовница прихворала, так он тут как тут, - И чем же она заболела?
- Долго рассказывать, - Джеймс поморщился, - она в реанимации. Кстати, - он вдруг вспомнил что со всеми волнениями, событиями и всем прочим совсем забыл сказать дочери, что у неё скоро появится не только ребёнок, но и брат.
Но не успел сказать этого и сейчас, потому что только открыл рот, решившись выпалить всё как на духу, как тут откуда ни возьмись, прибежала Полина и схватив его за руку, не церемонясь потащила за собой.
- Она рожает, быстрей пошли.
- Рожает?! - донёсся сзади изумлённый голос дочери.
Сердце, сердце, сердце, говорят, что после сорока пяти сердечная мышца многих мужчин, оставляет желать лучшего и плохо выдерживает нагрузки. За последний час сердце Джеймса какие только фигуры высшего пилотажа не выписывало по грудной клетке.
Оцепеневшая Полина сидела с натянутой, как струна спиной и смотрела в одну точку таким напряжённым взглядом, что казалось, противоположная стена скоро пойдёт дымом.
Невыносимо было просто сидеть, а ведь неизвестно, сколько продлится операция. В самом кесаревом сечении нет ничего необычного, но Камилла в таком состоянии, что совершенно непонятно, что будет потом.
Джеймс изнывал от ситуации, когда единственное, что он мог сделать, это просто ждать. Сердце колотилось, руки дрожали, тело, казалось, подпрыгивало от желания тут же вскочить и побежать что-то делать, всё равно что. Хоть что-нибудь.
- Это была твоя дочь? - вдруг спросила Полина и Джеймс был ей благодарен хоть за какую-то тему, на которую можно отвлечься.
- Да. Тоже беременная. А как ты догадалась, что это моя дочь?
- Вы похожи, - миссис Фирт пожала плечами, - Камилла тоже на меня похожа, а Ринат вообще непонятно на кого, от Мира у него только волосы.
Джеймс кивнул, не придумав, что бы ещё сказать и разговор увял.
- У Мирослава никто не умирал во время операции, - вдруг сказала Полина, - никто не знает почему, но это так. Поэтому можешь так сильно не волноваться.
- Я вижу, как это помогает, - красноречиво окинул взглядом её всё ещё напряжённую, неподвижную фигуру.
- Это другое, - тихо прошептала она.
Время шло, пробивающиеся через стены больничные звуки говорили о том, что жизнь тоже идёт, что-то происходит, снуют какие-то люди, которые чем-то занимаются, общаются, молчат, думают или спят. Время шло, но только тут, в месте, где Камиллины мать и будущий муж тревожно ожидали результатов операции, стрелки часов, казалось, намертво застыли в одной точке и, сколько ни гипнотизируй, не двигались с места.
Джеймс уже истерзался и двадцать раз уже собирался выйти в коридор, всё лучше, чем тут сидеть, но не хотел оставлять Полину одну, слишком уж неестественно она была бледна, а ведь не девочка, ей тоже может стать плохо. Но тут вдруг мочевой пузырь, невнятно попискивающий последние полчаса возмущённо заявил о себе, поэтому Джеймс поднялся со стула, изъеложенного его задницей, и отправился в туалет, благо кабинет мистера Леско был оснащён соответствующим помещением.
И чуть не выругался от досады, потому что едва он приступил к тому, чему собирался, как хлопнула, наконец, дверь, раздался знакомый голос и Джеймс едва не дёрнулся в сторону, гонимый намерением не теряя ни секунды узнать всё из первых рук, несмотря на не оконченный процесс. Но, хвала небесам, у него хватило благоразумия остаться на месте и превратиться в слух.
- Ну что?! – раздался встревоженный возглас Полины.
- Плохо, - ответил ей Мирослав, - у ребёнка недоразвиты лёгкие, не знаю, если до утра доживёт, потом можно будет надеяться, сейчас он на аппаратах. Камилла тоже может не выжить, - совсем тихо добавил он.
Джеймс со свистом вдохнул в себя воздух. Чёрт, чёрт, чёррррт, ну как так? Нет, он отказывается в это верить, просто отказывается, нужно сейчас застегнуть, наконец, молнию и пойти поговорить с Мирославом. От души так поговорить, по-мужски. Пусть ответит ему, с чего это он вдруг бросается такими громкими заявлениями, дескать, она не выживет. Он разве не понимает, что это невозможно? Не-воз-мож-но, Камилла не может быть мёртвой. Не может! И пусть зарубит себе на носу!
Несмотря на столь гневные и динамичные мысли, щёлкающие в мозгу подобно некоему невидимому тумблеру, если бы кто-нибудь вошёл в помещение, то увидел бы бледного, прижавшегося лбом к стене мужчину, который едва-едва держится на ногах.
- Только пересадка может помочь, - до сознания Джеймса всё-таки добрался голос Мирослава, - но ни одного потенциального донора при смерти нет, лёгкие один из самых сложных органов, они живы до двух часов, даже из Бриджпорта не выпишешь. К тому же я не уверен, что комиссия по трансплантации вообще внесёт её в список.
- А от живого донора? – слабым голосом спросила Полина.
- Думал уже, - расстроенно бросил Мир, - у меня четвёртая группа, у тебя вторая, а нужна первая, в её состоянии нужен только максимально подходящий орган.
- У меня первая, - рванул на себя двери Джеймс.
Джеймс лежал в больничной кровати и несмотря на то, что не спал последние двадцать шесть часов, сон всё не спешил по его душу. Ему выделили палату, как потенциальному донору, Мирослав взял все необходимые анализы, хоть и смотрел на него крайне скептически и хмуро посоветовал подумать, а решение сказать утром.
Вот за эту отсрочку Джеймсу хотелось от души ему врезать, останавливало только то, что судьба Камиллы в его руках. Буквально. Бить хирурга, который будет делать операцию тебе и ей – не самая благоразумная затея.
Но, чёрт, зачем же нужно давать ему время на раздумья, зачем это нужно, не лучше было бы сразу надеть на него маску, оттяпать лёгкое, да и дело с концом. Просто сейчас, в темноте, разбавляемой неясными отблесками из коридора и редкими негромкими звуками, он с ужасом понимал, что боится.
Джеймс словно разделился на две неравные части, каждая из которых тянула его в свою сторону. С одной стороны было сознание, которое подбоченясь гордилось столь мужественным и эффектным поступком своего хозяина, дескать, что нам, пожертвовать кусок мяса для возлюбленной – ничего не стоит, а если у неё с почками, к примеру, проблема, то давайте и её отрежем за одну операцию, ну чтобы два раза не вставать.
Сознание было бодрым и вовсю гордилось мужеством, с лёгкостью разбазаривая внутренние органы направо и налево.
Но с другой стороны было ещё и тело. Тело, которому не были знакомы постулаты альтруизма, тело, которое жило лишь древними инстинктами, в которых самосохранение было едва ли не важнейшим из них. Тело, которое боялось и тихонько нашёптывало ему:
"Ты, конечно, ничем таким не болел,но ты подумай, ты же не молодой мальчик, у которого всё заживает как на собаке. Во-первых, тебе будет больно, когда отходит наркоз, то вся боль от того, что в тебе ковырялись медицинскими инструментами, разрезая нервные окончания придёт к тебе и даже когда она угомонится, всё равно остаётся шов, который нужно обрабатывать, стенающие перерезанные мышцы, ты подумай, подумай об этом. А во-вторых, дорогой мой Джеймс, кто сказал, что ты сможешь нормально жить с одним лёгким. Ты помнишь, сколько тебе лет? И что потом, каждый раз когда ты закашляешься, то в голове будет сразу же выстраиваться цепочка "бронхит-пневмония-смерть"? Не говоря уже о том, что после этой операции ты просто можешь банально не выжить. Вот так. К тому же представь, как тебе наденут маску и, едва дождавшись, пока ты уснёшь, примутся вскрывать грудную клетку".
Джеймс резко вдохнул, перевернулся на другой бок и вцепился пальцами в слегка взмокшую от пота подушку. Ему было страшно, очень страшно, так легко родившаяся фраза "я отдам ей своё легкое" звенела в ушах почти что похоронным набатом. Тело цепенело, становилось холодно. Он щупал свою грудь, представляя, что там внутри будет пустота. Потом, вспомнилось непонятно к чему относящееся словосочетание фибробзная ткань, от которого аж передёрнуло. Как он будет дышать одним лёгким? К тому же он курил. Недолго, но курил же. Сейчас Джеймсу хотелось самолично отдубасить себя по такой непредусмотрительной голове. И сможет ли он потом даже поднять на руки сына с одним лёгким?
Сын...
Джеймс со стыдом понял, что совершенно забыл о сыне, ребёнке, который сейчас один лежит в кювезе, подключённый к аппаратам. Вздохнул, потёр глаза. Хотя ну что он реально может сделать, как ему помочь? Отрезать кусочек от оставшегося лёгкого?
Тут зановоиспечённый папаша нервно расхохотался, хотя вообще-то звук был больше похож на кашель простудившегося оборотня.
Вконец обессиленный он впал в тревожное забытье, откуда и был выдернут Мирославом.
Утром Джеймс не изменил своего решения, подписал все бумаги, гласящие, что он-де в здравом уме и трезвой памяти, добровольно и прочее бла-бла-бла, над ним провели все необходимые процедуры и передали отчего-то нахмуренному Миру, который ещё и как-то неодобрительно на него смотрел. Скажите, пожалуйста.
Перед тем, как его увезли в операционную, Полина судорожно дёрнулась, поцеловала его в щёку и быстро прошептала "Спасибо".
А потом на лицо ему опустили маску и стало темно.
Прежде чем стало снова светло, до того как открыть глаза он сполна ощутил на себе все прелести проведённой операции. Казалось, тело банально мстило ему за столь неосмотрительное поведение, поэтому Джеймс огрёб от него тошноту, чувство жажды, а также, как и заказывали, боль. Казалось, болело везде, не только спина, которую разрезали, чтобы достать из него лёгкое, но и грудь, живот, а ещё с какого-то перепугу руки и ноги. И, что самое важное, было очень трудно дышать, сразу закружилась голова, он старался впустить в себя как можно больше кислорода, но это не очень-то получалось.
Жутко хотелось пить, но на фоне остального это были мелочи, хотя уже через несколько минут мелочи стали самым важным из ощущений.
Джеймс приподнял, наконец, веки, открыл рот, но пересушенная глотка отказалась издавать какие-то звуки кроме невнятного шелеста.
- Пы-ы-ы-ыть
- Мистер Кёртис, - метнулась к нему какая-то девушка, - сейчас...
Между губ ему ткунлся носик поилки, он жадно сделал несколько глотков, но облегчение длилось недолго, потому что тошнота стала совсем нестерпимой и закончилась рвотой.
А-а, до чего было больно, не передать, и без того стенающие мышцы буквально взорвались изнутри и жгли его газовой горелкой отовсюду.
- Ой, простите.
- Лирена, марш отсюда!,
Какая-то женщина прогнала девушку и вдруг принялась его обнимать, но Джеймс даже не успел удивиться, а лишь преисполнился благодарности, потому что так стало гораздо легче, она держала область разреза неподвижным.
Женщина внимательно заглянула в его глаза, потом стала смотреть на монитор, показатели которого видимо, её удовлетворили и только после этого спросила:
- Боль есть? Сколько по шкале от одного до десяти?
Джеймс задумался... такие глобальные вычисления сейчас дались бы ему крайне сложно.
- С-с-семь? - выдавил наугад он.
Женщина скептически на него глянула, а потом принялась что-то колоть.
- Отдыхайте, я позову мистера Леско.
О, да, он и сам очень хотел видеть мистера Леско. Кто ещё ему скажет, что там с Камиллой и как прошла операция.
- Ну как? – спросил вошедший Мирослав у женщины, ухаживающей за Джеймсом.
Та, бодро принялась что-то рассказывать о состоянии пациента, но сам пациент её не слушал, а цепко вперившись взглядом в лицо хирурга, пытался по его выражению определить хорошие новости тот принёс или плохие. Впрочем, понять было крайне сложно, внимательно слушающий врач не подавал ни признаков радости, ни тревоги, вот засранец.
- Ну как ты? – обратился он, наконец, к Джеймсу.
- Да бывало и получше, - честно признался тот и тут же сменил тему, тут нужно о насущном узнавать, а не церемонии разводить, - Как Камилла?
- Жива. В сознании. Состояние среднее, но она выкарабкается.
- Как ребёнок?
- Выжил, - коротко сообщил Мирослав, - Мы делаем всё возможное, чтобы это продлилось как можно дольше.
- А что с ним?
- Очень много медицинских терминов, - поморщился Мир, - слишком рано родился, но и без того не всё с ним в порядке. Если коротко, то недоразвитые лёгкие, кишечная непроходимость и порок сердца. Пока что справляемся, но гарантий никаких не дам.
- Столько всего на одного младенца… - упавшим голосом произнёс Джеймс, - но он родился такой ценой, так что просто обязан выжить.
- Да уж, такой ценой, что и не передать, - задумчиво проронил Мир и тут же добавил, - теперь чтобы вазэктомию делал у хорошего специалиста, я сам скажу у какого. И, кстати, спасибо тебе, - он протянул руку, которую Джеймс пожал изо всех сил, которые у него были, правда, их оказалось до обидного немного.
- Тебе, между прочим, тоже нужно серьёзно задуматься о своём здоровье, - продолжил Мирослав, - вообще-то я пошёл на служебное преступление практически, потому что ни тебе нежелательно было делать такую операцию, ни ей. Твои коронарные сосуды оставляют желать лучшего, поэтому теперь на сигареты, чтоб даже не смотрел. Впрочем, с одним лёгким тебе это и так не грозит. Так, всё, пока лежи, отдыхай, через пару часов придёт Анкель и покажет, какие упражнения нужно будет делать, чтобы лёгкое лучше работало, не спАлось и вообще облегчит тебе жизнь.
Мирослав вышел из палаты, а Джеймс устало закрыл глаза. Нет, он не ожидал, конечно, что как только очнётся, то вокруг него все примутся танцевать от радости, осыпать его цветами, а потом прибежит радостная Камилла с розовощёким младенцем на руках, поцелует его, Джеймса, в губы и они, освещённые солнцем и звёздами, отправятся к радуге на белом единороге. Нет, естественно, он не ждал, что всё мгновенно станет хорошо, но того, что операция будет всего лишь первым шагом на долгом пути даже не то, что к счастью, к норме, он не понимал.