Черный год начался с драки. С обычной школьной драки с не совсем обычным, но, увы, не таким уж уникальным исходом.
Каспар, сын Сенди и Феликса, унаследовал от отца способности к магии (или часть способности – сейчас уже не разобраться), но, увы, совсем не унаследовал семейного здоровья. Вроде и рос на природе, на пресловутых экологически чистых продуктах, и родители здоровьем обделены не были, а мальчик все равно рос худеньким и каким-то болезненным.
А еще Каспар был очень пугливым ребенком. Во всяком случае, так казалось его старшим сестрам (младшая из девочек как-то даже на рисунке его подписала «бояка»). Да и вообще он боялся многого. Даже того, что родичи считали обычным. Например, привидений. Даже Сенди, которая как-то попыталась с ним поиграть.
Но больше всего Каспар боялся боли. Так боялся, что тренировался, как одержимый, чтобы научиться ставить щиты против физического воздействия. Это его и погубило.
В дневниках Селестии, как всегда, собраны все печатные (а по возможности и снятые) свидетельства. В статьях рассказывается, что несколько старших ребят повалили Каспара на землю и забили ногами. Правда, умер мальчик не совсем от побоев, а «по невыясненной сопутствующей причине». Согласно приложенным кем-то из живущих в доме схемам, мальчик просто до последнего держал щиты – и на столько боялся боли, что не остановился даже когда дошло до «неприкосновенного резерва». Уж не знаю, что заставило этих малолетних чудовищ так долго издеваться над ребенком – и почему их не успели остановить. Хотя… надолго ли хватит семилетнего мальчика, еще не умеющего толком распределять силу? Наверняка выплеснул почти все и сразу, даже не подумав, что даже с его здоровьем побои – даже полученные от подростков – меньше угрожают жизни.
А эти малолетние убийцы потом еще его же называли чудовищем. Мальчика, не делавшего и не желавшего зла. Даже мне, через столько лет, понятно, кто в этой истории чудовища.
Хотя это мне понятно, а причастным к тем давним событиям, видимо, было не очень ясно. Во всяком случае, жалельщиков у «бедных деточек» хватало. Подписи собирали десятками. К счастью, моральным уродам было уже достаточно лет, а убийство – это, как ни крути, не украденные сигареты. «Бедных деточек», которые «такие молодые, им жить да жить еще» посадили сначала в колонию для несовершеннолетних, а потом во «взрослую». Еще сюда же приложена заметка, выпущенная уже после их выхода на свободу, согласно которой, насладиться свободой парням не удалось: один сошел с ума, остальные погибли (авария, самоубийство и – вообще непонятное, учитывая возраст - инсульт). На полях рядом с вклейками – единственное слово, написанное рукой Селестии: «Поделом».
После случившегося, разумеется, о школе не могло быть и речи. Младших и из дома-то старались лишний раз не выпускать: так безопаснее. Хотя в те месяцы, что ушли на окончательное осуждение виновных, кто-то ухитрился-таки обойти оставшиеся после Феликса чары – и устроил в доме пожар.
Судя по расположению этой вклейки и стрелочкам, связывающим ее с вклейками по поводу хода дела «несчастных деток», Селестия считала, что в пожаре виноваты «хотевшие как лучше» (возможно, они считали, что после гибели родственников жертвы удастся как-то уменьшить наказание виновным, или просто мстили за «поломанные жизни, а может и еще что – из дневников не ясно). Доказать, к сожалению, не смогла.
В пожаре, к счастью, никто не погиб, но уверенности он никому не прибавил: мало того, что в городе их, оказывается, так ненавидят, так еще и оставленная Феликсом защита, оказывается, больше не гарантирует безопасности. Не вчетвером же воевать со всеми соседями…
Защиту, конечно, можно (и нужно) было обновить, но как? Из способных к магии в доме только младшие, не обученные, да еще и занятые чем угодно другим. Они, видите ли, вбили себе в дурные головы, что с такой внешностью им ничего в жизни не светит – от личной жизни до жизни вообще.
Ну да, вот и у Йозефа было аж две сожительницы, и Корай нашел свою любовь (взаимную не взаимную – кто этих фэйри знает, но с ним оставшуюся), а им, видите ли, не светит. Вот Феликс да, был один, ну так он и любил всю жизнь только свою магию – и немного Кару с Кораем. Особенно счастлив в семье и правда никто не был, но дело-то не во внешности.
Но девочкам этого или не объясняли, или просто не смогли сказать достаточно убедительно. И если младшая просто регулярно печалилась перед зеркалом, то у Эдны все грозило закончиться катастрофой: она часами не слезала с тренажера и изнуряла себя диетами (видимо, надеялась, что осунувшееся лицо будет выглядеть хоть немного симпатичнее).
Про общение с родственниками точно не скажу, но, видимо, стена, на одном из рисунков отделяющая Эдну от остальных, означает, что его она тоже свела к минимуму.
К сожалению, эти самые родственники, видимо, слишком замотались, чтобы уделить этому должное внимание. Закончилось все печально: в один далеко не прекрасный день Эдна порядком облегчила «заначку» семьи – и исчезла из дома. Деньги ей потребовались на пластическую операцию, но об этом безумном решении родственники узнали позже. Когда Эдна не очнулась после наркоза. Причину так точно и не определили: все вроде в норме, все правильно, никаких отрицательных реакций. В годовщину гибели Каспара Селестия подписала согласие на отключение аппарата жизнеобеспечения. На полях рядом с его копией - «с проклятьем не шутят».