Следующие несколько лет прошли относительно спокойно. Во всяком случае, в дневниках ничего особенного не сохранилось. Собственно за эти годы и дневников-то никаких нет – только несколько схематичных изображений: три человечка, занимающиеся огородом, домом, погрузкой ящиков (видимо, имелась ввиду продажа урожая). Единственное – над одним из человечков часто рисовали глаз, к которому тянулись пунктирные стрелки от остальных жителей дома. Думаю, это означает, что Аскольд с Селестией глаз не спускали с последней носительницы магического дара.
Уж не знаю, как само «семейное сокровище» относилось к такому присмотру. А вот с магией она совершенно точно связываться не желала. Во всяком случае, следующая хозяйка семейной хроники (со слов Аскольда, разумеется) пишет, что после несчастий, случившихся с Каспаром (который, не владей он магией, возможно и выжил бы) и Эдной (в результатах операции все трое родичей винили старое проклятие – и глупость самой Эдны, попытавшейся ему перечить) девочка заявила, что не желает иметь с «этой дрянью» (магией) ничего общего, потому как жить очень хочется.
Такое решение не могло не огорчать Аскольда и Селестию, однако заставить наследницу они не могли (да и как заставишь заниматься тем, что самому не дано?). Приходилось терпеть ь- и надеяться на будущих двоюродных племянников. Тяжелой работой младшую старались не нагружать,
Но и в город одну не пускали.
После странной гибели убийц Каспара отношение к семье Донадо в городе было таким, что за последнюю наследницу было просто страшно.
Длилось это подвешенное состояние примерно до двадцать первого дня рождения Дионы. Правда, дело было не столько в ней, сколько в старших родственниках. Аскольд, судя по записям, мало говорил про случившееся, предпочитая отделываться короткими пояснениями. Говорил, что прилетели родственники матери (в зарисовках того времени изображены летающая тарелка, так что понятно, о каких родственниках речь).
Предложили забрать их с Селестией с собой. Селестия согласилась, а он решил остаться с кузиной: одной ей было бы тяжеловато ухаживать за домом. Он говорил, что Селестия и рада была бы остаться и помочь, но для ее здоровья лучше было уйти с родственниками. Все. Больше никаких подробностей в дневниках нет. Только странный рисунок: много человечков в два ряда, только над человечками второго ряда – летающие тарелки. А еще над человечками числа. Над маленькими (видимо, это дети) – 10, дальше – 17, 20, 30, 40. Дальше – человечки, покрытые странными черточками (то ли морщины, то ли трещины) и горстка пыли. Вот только в первом ряду этим рисункам соответствуют числа 70 и 200, а во втором, который с тарелками, 50 и 70. У меня есть предположение, как это можно трактовать, но пока слишком мало данных, чтобы выдвигать столь смелую гипотезу. В конце концов, для хроники важно, что Селестия ушла с пришельцами. Остальное вторично.
Хозяйство осталось на Аскольда и Диону. Разумеется, присматривать за младшей стало особенно некогда. Правда, выезжать в город она и сама побаивалась, а вот путешествовать неожиданно полюбила. Особенно ей полюбился один очень восточный городок - и Аскольд с некоторым стыдом признавался новому хроникеру семьи в собственной недостаточной сообразительности: он далеко не сразу понял, что (а вернее кто) именно привлекает Диону в том городе.
Мистер Алиото. Ловелас из неизвестно какой страны, удачно женившийся на богатой невесте (тоже не местной, но до такой степени влюбившейся в эти места, что жили молодые именно в том городе), но не ограничивавший себя исключительно обществом невесты. Для него Диона была всего лишь очередной любовницей (удобной любовницей, но об этом чуть позже). И ему было плевать, что для девчонки, уже успевшей поставить на себе крест, он – ее первая взаимная симпатия – стал центром мира.
Именно их роман заставил Диону поверить, что она не будет одинока. А еще она перестала вечно кутаться во что попало: раз Нату нравится ее тело, может, и нет нужды его так уж прятать? В особенно жаркие дни можно и в купальнике погулять.
Несколько раз этот самый Нат даже приезжал в дом Донадо. Диона считала это добрым знаком.
А уж когда выяснилось, что она беременна… Бедная девочка нарисовала себе
пасторальную картинку.
Даже повадилась в разговорах с Аскольдом называть Ната своим будущим мужем.
К сожалению, Аскольд был слишком мягок – и просто не смог найти слов, чтобы убедить кузину, что с этим человеком у нее ничего не выйдет, да и не нужно. Да что там – ее не убедила даже реакция мистера Алиото на известие о ее беременности. Она-то, наивная, надеялась чуть не на клятву вечной любви.
А этот «герой-любовник» заговорил об аборте. Если верить Аскольду. Расплевалась Диона со своим Натом надолго. Он до самого рождения близнецов звонил, извинялся.
Аскольд понадеялся, что у Дионы открылись наконец глаза на этого альфонса, но нет же! Мальчиков она назвала Натан и Нукрат (учитывая, что мистер Алиото упорно представлялся ей сокращением Нат – понятно, в честь кого названы близнецы), а через какие-то три недели после родов в доме появился и сам счастливый отец. Впрочем, желания пообщаться с сыновьями не высказал. И вообще сказал, что не хочет о них слышать. Ничего и никогда.
Сам Аскольд, которого Диона спровадила по делам в город, не застал ни разговора, ни гостя – только захлебывающуюся слезами кузину. Даже через много лет, рассказывая эту историю «под запись», он слишком хорошо помнил, что именно повторила вслед за этим чудовищем младшенькая: «Ты себя в зеркало видела? Да я спал с тобой только потому что тело у тебя ничего, а в роман с такой уродиной даже моя ревнивица не поверит. Не хочешь просто спать, как раньше – я пошел. А дети твои мне даром не сдались.»
Уж не знаю, насколько точно запомнил Аскольд сами фразы, но какая разница, какими словами была сказана эта мерзость? Диона после этого не прожила и месяца: покончила с собой, как только замотавшийся Аскольд не уследил.