[Лалэль]

Сказка пятая

Красавица и Чудовище, родители Белоснежки и Алоцветика,
Рапунцель и Красной Шапочки

Продолжим же наше повествование и посмотрим, что происходит с бедным Карлом, вернее сказать, взглянем на него в тот момент, когда одна юная девица по имени Геката, тёмная лицом и черная душой, весьма искусная во всякого рода злом чародействе, показывает его другой девице, юной и невинной, с добрым сердцем, полным сострадания, золотыми волосами и чистотой помыслов напоминающей только что поднявшееся над горизонтом солнце. Показывает, вне всякого сомнения, лишь затем, чтобы посмеяться над незавидным положением горемыки.

Наш герой влачил поистине жалкое существование, и вместе с ним прозябала прекрасная принцесса, лишившаяся по его вине всего, что составляло её гордость, в том числе и девичьей чести. Взяв бедняжку в жёны

почти насильно, после долгих уговоров и угроз (несчастная не хотела признать, что всё это происходит взаправду, билась в припадках и рыдала), Карл увез её в лес, где они проживали в полнейшей безвестности и в отчаянной бедности в жалкой лачужке, в которую никогда никто не заглядывал, разве что изредка забредал заблудившийся путник; да и путники старались избегать их жилища, и никогда не стучались в дверь, если только их не принуждала к этому жестокая нужда: всем им было известно, что здесь обитает отвратительнейший зверочеловек, и никто по доброй воле не желал повстречаться с таким чудовищем.

Очутившись в глуши, Анна бледнела и дурнела (дабы не погрешить против истины, престанем величать её незаслуженным титулом и станем называть просто по имени), итак, она слабела, грубела, дичала, и красота увядала день ото дня всё сильнее от горя, забот и тяжелой работы. Ей была ненавистна хижина со всем её грубым скарбом, она презирала и боялась своего мужа, чья страшная полузвериная внешность вызывала у неё отвращение (что вряд ли можно поставить ей в вину), и лелеяла мечту о том, как отец на склоне дней раскается и призовет её к себе. Надежд на это оставалось с каждым днём всё меньше, но она не переставала надеяться.

Развенчанная принцесса плохо справлялась с обязанностями хозяйки дома, поскольку не умела ничего, что должна уметь хорошая женщина, чтобы угодить мужу и содержать в порядке дом. Дичь, которую с большим трудом добывал Карл, гнила, заброшенная в дальний угол, поскольку нежные ручки не знали, как ощипывать перья, снимать шкуру, и как держать нож, чтобы разделывать и потрошить тушку; хлеб, который Карл, сам мало что умеющий, но смыслящий в хозяйстве чуть больше, чем его женушка, с большим трудом научил её печь, выходил то пресным, то сухим и плоским, как лепешка, то мягким и непропеченным, так что зубы увязали, стоило лишь надкусить ломоть. Немудрящая похлёбка из разных лесных плодов, которую принцесса с грехом пополам научилась-таки варить, то и дело подгорала, словом, муж и дочери неумёхи чаще всего вставали из-за стола недоевши, а то и вовсе голодными.

Коль скоро рассказчик упомянул о дочерях красавицы и чудовища, нелишним будет познакомить с ними читателя. Несмотря на звериный облик и плачевное своё состояние, Карл смог зачать с Анной ещё трёх детей, кроме того, которого зачал тогда, на лесной поляне. Назовем это так, поскольку хоть они и состояли в законном браке, всякому понятно, что столь ужасный муж лишь силой мог принудить жену выполнять супружеские обязанности, и разумеется, нося плод этих сношений под сердцем, принцесса всячески проклинала того, кто обрек её на такие страдания, и отказывала ему в законных отцовских правах. Словом, что бы мы по этому поводу ни думали, у неё, каждая в свой срок, родились четыре дочери.

Первые три из них были премилые крошки, светлоглазые, розовощёкие, послушные, резвые, всем похожие на мать. Они отличались друг от друга разве что цветом волос: старшая дочь, первенец, обладала роскошной копной волос цвета меди, длинные волосы средней дочери были белыми, как нетоптанный снег, а младшая носила пепельно-русые косы, сероватый оттенок которых напоминал цвет оперения маленьких птичек. Анна, лелеявшая честолюбивые замыслы, дала девочкам роскошные дворянские имена: Розалина, Сневитхен и Валерианелла, но отец, посмеиваясь над тем, что такие благородные дамы бегают в заплатанных платьях, кликал их по-простому – Красная капуста, Белая капуста и Рапунцель.

Как бы их ни звали, девочки охотно откликались и вообще вели себя премило; звериная природа отца в них никак не проявилась, и сердце несчастной Анны согревалось, когда она смотрела на них. Былая гордость просыпалась в ней, и она мечтала, порой вслух, а порой и говорила об этом с дочерьми, как вернется к отцу, покинутому всеми, одинокому и старому, и покажет ему восхитительных девочек, при виде которых очерствевшее сердце растает: отец заключит дочь в объятья, восстановит её в правах на наследство и признает её дочерей своими законными внучками, а затем выдаст замуж за благородного господина. Как ни пытался Карл, чуть более прочно стоявший на земле, призвать её к разуму, объяснить, что подобное примирение маловероятно, Анна продолжала упорствовать в своих честолюбивых заблуждениях. Следствием этого было то, что Карлу порой запрещалось даже приближаться к девочкам, хоть он и был им отцом: Анна старалась внушить им мысль, что этот ужасный неотёсанный мужик, похожий одновременно и на медведя, и на лиса, не может претендовать на роль их отца, и посему не следует расточать на него дочернюю заботу.

О четвертой дочке следует рассказать особо. Лицо её красотой и правильностью черт также напоминало материнское, но глаза ей достались отцовские, тёмные, дикие, и волосы каштановые, непокорные, которые мать, отчаявшись вырастить красивую косу, по требованию девочки подстригала ровным кружком, как носят мальчики-служки в деревенских церквях. Однако послушание и кротость, присущие служкам, вовсе не были присущи хозяйке этих волос. В отличие от старших детей, она была непослушна, своевольна, то необузданно весела, то молчалива и замкнута; могла, не спросясь никого, уйти в лес и пропадать там несколько дней, в любую погоду – а в другой раз как встанет поутру, так сядет молча у огня, опустит ладошки в золу, и не дозовешься её, и никакими силами не заставишь выйти из избушки или сказать хоть слово. Мать, если другие девочки были заняты, иногда выгоняла её из дому пинками и подзатыльниками – принести воды, или хворосту для растопки, или травки в суп, или ещё чего, – она всё исполняла, возвращалась и как ни в чём ни бывало садилась на том же месте, где сидела раньше, и оставалась там, недвижима, молчалива, и хоть с каким вопросом подходи к ней, ответа не дождешься.

Если же она уходила из дому, никакими силами невозможно было её дозваться – неважно, дождь ли, град, буран или метель свирепствуют снаружи, девочка не придёт, пока не закончит заниматься своими загадочными делами. Сёстры видели издалека, как играла она с большими дикими собаками, по виду напоминавшими волков – но стоило кому-то застать её за этими играми, девочка убегала, и тогда несколько дней невозможно было её отыскать. Родителям она и вовсе не открывалась ни в чём. Карл, охотясь в лесу, часто примечал знакомую каштановую шапочку, но боялся окликнуть её или проследить за тем, что девочка делает: он понимал, что сделай он так, дочка еще долго будет на него сердиться, а возможно, и никогда больше не простит. Анна, глядя на неё, с огорчением понимала, что эту дикарку ко двору отца не представишь, и относилась к дочери холодно; а Карл, хоть и любил её всем сердцем, как и других своих дочерей, а может, и больше, втайне побаивался её. Сестры также избегали её – в общем, младшая дочь, вопреки традиции, не самая любимая, была на особом положении.

Звали её из-за каштановых волос, подстриженных кружком, Красноголовкой, Кардиналом или Красной шапочкой – и прямь, в сумерках, в неверном свете огня, трещавшего в домашнем очаге, волосы девицы отливали киноварью или медью, и казалось, будто красный шлем воителя охватывает девичью головку. Прозвище это полюбилось дикарке, она охотно на него откликалась, и вскоре даже родители забыли, каким именем окрестили её при рождении. Одевалась она как мальчик, в рубашку и гетры, и повадки имела мальчишеские, буйные, манеры грубые, речи вела неделикатные – словом, во всех отношениях странная была девица.

Но хватит о ней, поговорим о персонажах, более достойных нашего внимания, к примеру, о нашем герое. Каким увидела его огнекосая юная девица, когда тёмноликая Геката, желая похвастаться, показала ей свою любимую игрушку – незадачливого горбуна с лисьими лапами и шкурой? Каково-то жилось ему тогда в лесу, в избушке, окруженной со всех сторон вековыми дубами, в самой что ни на есть чаще леса, вдалеке от людей и их суетных забот? Доставляло ли ему утешение общество прекрасной жены и очаровательных дочерей, украшавших своей невинной красотой это во всех отношениях убогое жилище? Обрел ли он смиренное счастье или, за неимением лучшего, смирился со своей долей?

Увы! Наш герой не был счастлив, не был спокоен и не был смиренен. Он влачил поистине жалкое существование: хоть он и старался любыми способами прокормить семью и делал всё, что мог, для жены и детей, они жили за гранью нищеты и только что не умирали от голода. Относились к нему день ото дня хуже, и только что на улицу, как собаку, не выгоняли. Жена его презирала и боялась, дочери сторонились. Никто о нем не заботился: и еду ему оставляли на дне горшка – что останется после всех, то и съешь, – и спал он на ворохе соломы в углу возле самой двери, где зимой стены покрывались инеем, а весной и осенью отсыревали. В то же время жена и дети его ложились спать поближе к огню, где было тепло и уютно.

На семейное ложе, которое Карл выстругал из массивного ствола поваленного дуба, робко надеясь разделить его с красавицей женой – на это ложе его после рождения последней дочери не допускали; Анна укладывала рядом с собой Варианеллу, свою любимицу, которую мучили ночные кошмары. Карлу нравилось смотреть, как его дочь мирно спит, согретая теплом материнских объятий; но он не мог не испытывать досады оттого, что им пренебрегли, хоть и понимал, что иначе и быть не могло.

Впрочем, не всегда наш герой был презираем, и ему порой доставались крохи искренней любви, пускай эту любовь и проявляли только дочки. В тёплые летние деньки (точнее, с первых дней апреля, когда начинал сходить снег, и до последних дней ноября, когда снег снова покрывал землю, и наступали морозы) Карл, научившийся уже жить в лесу, подобно любому зверю, от зари до зари охотился, добывая дичь, и возвращался в избушку только затем, чтобы поспать, и то не каждый день. Красная Шапочка, которая также пропадала в лесу целыми днями, испытывала к нему что-то вроде привязанности – должно быть, чувствуя сходство устремлений и привычек, а может, принимая отца за дикое животное, такое же, как те волки и медведи, с которыми она играла.

Когда Карл, усталый, устраивался на отдых под ракитовым кустом, или на берегу маленького ручья, Красная Шапочка, если не была в тот день на него сердита, приносила ему в горсти лесных ягод, или орешков, или сладких корешков, и всегда – согнутый по краям лист лопуха, в котором плескалась прохладная родниковая водица. Накормив и напоив отца, Красная Шапочка садилась рядом и расспрашивала его о том, как прошла охота, как он загонял и разрывал дичь, пользуясь собственными когтями и зубами, как сопротивлялась бедная зверушка и как была умерщвлена. На окровавленные тушки, лежащие рядом с усталым Карлом, дочка взирала без страха и брезгливости, с молчаливым одобрением. Ей нравилось своими ручками мыть окровавленные шерстистые лапы отца, наслаждаясь запахом крови и пота, исходившим от него; дома она с таким же удовольствием свежевала и потрошила добычу, и к десяти годам отлично научилась тушить мясо, жарить рыбу, варить уху и наваристую похлёбку из потрохов, от которых её мать брезгливо воротила хорошенький носик, – хотя ни печь хлеб, ни варить кашу девочка не умела, да и не стремилась этому учиться. Словом, ей нравилось всё кровавое, нравился вкус и запах свежей плоти, нравилось охотиться, нравилось трепать бедных зверушек – не из жестокости, не забавы ради, а по велению того охотничьего инстинкта, что присущ любому хищному животному. Карл с ужасом думал о том, что же вырастет из этого волчонка, когда он подрастёт и превратится в юную волчицу, какой мужчина пожелает взять её за себя. Разве что разбойник какой, или, прости господи, оборотень, волколак.

Поздней осенью, когда крестьяне убирали урожай, забивали скотину и варили пиво, Красная Шапочка совершала победоносные набеги на крестьянские хутора и на дворы ближайшей деревеньки: тогда она каждый день притаскивала Карлу, которому, прямо скажем, ближе к зиме в охоте везло не так, как летом, и который по этой причине почти всегда оставался голоден, то яблоки, то груши, то сладкий виноград, то кусок хлеба, то свежеиспеченную ватрушку или пирожок – прямо из печки, то недавно забитую курицу, то копченую колбасу, то бараний бок, начиненный кашей, а однажды приволокла целый мех молодого вина, который несла на спине с большим трудом, потому что он был по весу почти сравним с весом самой девочки. Карл пытался объяснить, что воровать грешно, но Красная Шапочка старательно притворялась, что не понимает, и продолжала притаскивать ему еду – только ему, и только когда он находился вне дома, остальные домочадцы такой чести не удостаивались.

Зимой же, когда избушку заметало по самые двери, и Карл вынужден был сидеть взаперти, выходя, только чтобы наловить глупых птичек на похлёбку или принести воды и дров, Красная Шапочка теряла к нему интерес и начинала воспринимать отца как часть домашней обстановки, и оживлялась, только если отец начинал потрошить туши, шить дубленые шкуры или рассказывать про охоту. Тогда она бросала свои дела, забиралась к нему на колени и внимательно смотрела в лицо взволнованными глазами, и следила за его руками, если он резал мясо, или слушала, стараясь не пропустить ни слова, если он что-то рассказывал. Впрочем, и в другие дни она относилась к нему лучше, чем к матери или сёстрам, и могла за обедом украдкой подсунуть отцу вкусный кусочек, или нарочно улечься на соломенную постель, где потом предстояло спать ему, чтобы нагреть это место.

Когда наступали лютые морозы, другие дочери также вспоминали о Карле и начинали о нём заботиться. Белая Капустка и Красная Капустка перетаскивали его соломенную постель из заледеневшего угла поближе к огню, а Рапунцель стирала и просушивала над огнём его жалкую одежонку и латала её, пришивая крохотными неумелыми пальчиками заплаты на самые большие прорехи. Затем Капустки растирали густую звериную шкуру отца щётками, чтобы разогнать кровь и тем получше согреть его. Когда Карл начинал посмеиваться от щекотки, баловницы бросались нарочно щекотать и мять его, чтобы позабавиться, и иной раз так наваливались, что ему трудно становилось дышать, и он, с трудом переводя дыхание, обещал каждой по золотому, лишь бы они оставили его в покое. Карл не роптал: ему уже приятно было, когда дочери, наигравшись, в детской невинности сердца начинали к нему льнуть, целовали в щечку теплыми губками и обнимали за шею слабыми ручонками. Да если в этот момент, случалось, и Анна глядела на него не так сердито, как всегда – о, как он бывал счастлив в такие мгновения!

Однако безоблачные дни случались всё реже и реже. Много пришлось выстрадать Карлу и его семейству, и дети их росли, не радуясь жизни

, но как будто этого было мало, на них сыпались всё новые и новые несчастья.

Неудачное взросление малыша в ребёнка 25 очков

Несмотря на то, что они забрались в самую глухую глушь, молва о странном семействе всё равно разнеслась по округе. Прибыл полк солдат с целью арестовать урода и препроводить его в цирк; но дело было в самую горячую летнюю пору, когда Карл пропадал в лесу по нескольку дней сряду, и потому задержать его не удалось. Командир, раздосадованный такой неудачей, злющий, как тысяча чертей, написал в своем рапорте, что всё это-де враки, и никакого зверочеловека с лицом человека и телом не то белки, не то лисицы – фу ты, мерзость какая! – конечно же, не существует в природе, поскольку это противоречит её законам, а в означенном доме проживает молодая вдова приятной наружности с детьми, не достигшими сознательного возраста, числом четыре, среди которых все девочки. Следствием этого события стало то, что Анну обязали платить налоги в казну герцогства (по иронии судьбы, теперь отвергнутая дочь должна была отдавать последнее в казну герцога, которому являлась единственной наследницей). Налог пришлось отдавать тотчас же, поскольку капитан очень не хотел, чтобы его кампания не принесла никаких результатов, ведь тогда можно было бы сказать, что он зря поднимал своих солдат по тревоге и заставлял их прочёсывать лес – а добрый полководец никогда не допустит, чтобы о нём отзывались подобным образом. Денег у бедняжки Анны не оказалось, но капитан был учтив и, сочувствуя бедственному положению вдовицы, не взял с неё ничего, кроме изящной резной тумбочки

(тумбочку выпилил и разукрасил резьбой Карл в долгие часы зимнего досуга), которая очень ему приглянулась, да кое-какого поцелуйчика. Но это на первый раз, а в будущем бедному семейству предстояло платить налоги наравне со всеми остальными.

Сборщик налогов забирает мебель 25 очков

Бедняжка Анна заломила руки, думая, откуда взять денег: золотые из её кошелька, громко звеня, раскатились по свету, да и сам кошелек давно был продан; все украшения, что были на ней в тот день, когда отец её выгнал, давно были обращены в деньги, платье разрезано на куски, материя и мех с платья распроданы, и даже прекрасные светлые волосы она остригла, чтобы выручить за них хоть пару серебряных монет. Продавать больше было нечего. Анна в отчаянии попробовала лепить горшки, которые, конечно, получались и кособокие, и кривые, и когда она попробовала поехать с ними на ярмарку, её высмеяли, а какой-то молодец на лошади наскочил прямо на её телегу, отчего все горшки побились. После этого она оставила надежду заработать денег таким способом и решилась на крайние меры: сказала, что не потратит больше ни гроша, все деньги, какие они отныне смогут добыть, пойдут на уплату податей.

Тут и настали тоскливые времена: ничего больше не покупалось, ели только то, что могли добыть или вырастить сами, одежду носили заплатанную, из самого простого деревенского льна – и хорошо, что Красная Шапочка смогла стащить холсты, сушившиеся у речки, а то бы и этого не было. Мать её за это побила, но всё равно разрешила дочкам оставить материю себе. Осенью девочкам надлежало идти в школу – но Красная Шапочка, только показавшись там, сразу же сказала, что это ей не по нутру, и сбежала, а остальные и хотели бы учиться, но не было у них ни бумаги, ни чернил, ни свечей, чтобы читать и писать по вечерам, не было даже прочной обуви, в которой можно было бы ходить в школу и обратно, поэтому их желание учиться быстро улетучилось. В первые же дни учитель распёк их, назвал неотёсанными дурами и худшими ученицами в классе и поставил всем
двойки

. После этого девочки решили, что в школе им делать нечего.

Ребёнок получает двойку 5 очков × 4 = 20 очков

Чем ближе становились холода, тем тяжелее становилось жить: Карл не мог уже добывать столько дичи, сколько добывал летом, дети голодали, и родители со страхом думали о том, что не все девочки переживут зиму. В этот момент Геката и показала его сострадательной юной девице с волосами цвета разгорающегося солнышка. Показала, а затем заявила без обиняков:
-Что-то мне надоело, что все мои игрушки живут в одном месте. Надо их рассадить по разным домикам.
После этого она приблизила к лицу куклу-горбуна и сказала ему:
- Все дочки с тобой больше жить не могут. Я заберу одну из них и сделаю из неё себе помощницу … Постой, как же мне выбрать, какую? – и она глубоко задумалась.

Карл проснулся в холодном поту, тщетно пытаясь унять сердцебиение: колдунья явилась к нему во сне и сообщила:
- Все дочки с тобой больше жить не могут. Я заберу одну из них и выращу своей помощницей, а кто это будет – сам решишь. Завтра, когда твоя жена начнет раздавать им обед, оставь одну девчонку без супа. Та,которой не хватит похлёбки в отцовском доме, станет моей, и я тотчас её заберу. Три другие дочки останутся с вами, и вы заживете лучше прежнего. А не послушаешься меня, не отдашь мне девочку, или вздумаешь хитрить, – я всех вас уморю.
Карл хорошо успел изучить норов ведьмы и понимал, что с ней шутить не приходится. Сказать Анне? – но к чему? Разве она сможет чем-нибудь помочь? Весь день он провёл в глубокой задумчивости, присматриваясь то к одной дочке, то к другой, и с ужасом понимая, что не может выбрать ту, которую хотел бы отдать.

Наступил следующий день – и вот уже пора обеда, а он так и не смог сделать выбор. Анна уже принесла на стол горшочек, расставила миски и приготовилась разливать похлёбку. Её голос, созывающий девочек к столу, прозвучал для бедного Карла громче архангеловой трубы. Он проворно схватил миску со стола, припрятал и с замиранием сердца стал ждать: кто же из дочерей придёт последней.

Девочки же, занятые во дворе весёлой игрой, не спешили на зов. Наконец раздался громкий смех, дверь хлопнула, и Красная Капустка вбежала в комнату, разрумянившаяся и пахнущая снегом.
- Где твои сёстры? - строго спросила мать.
- Отряхивают снег с ботинок, - простодушно отвечала девочка. И правда, за дверью слышались девичьих голоса, громкие хлопки, постукивания и смех.
Карл перевел дыхание. Розалина протянула матери миску и спустя мгновение уже с аппетитом уплетала похлёбку. Карл был рад, что она пришла первой: он очень любил Красную Капустку за её живость, резвость и красоту, за её быстрые ножки, весёлый нрав и громкий чистый смех. Если бы колдунья забрала её, дом потерял бы своё сердце.

Вновь скрипнула дверь, и вошла Сневитхен. Она умылась, чинно вытерла руки полотенцем и подошла к матери за супом. Карл улыбнулся. Белая Капустка теперь тоже была спасена. Карл по-отцовски любовался её расцветающей красотой: светлыми волосами, бледной кожей, изящными чертами, так похожими на черты её матери. Она была прелестна, но не горда, и вовсе не чванилась своей красотой; нрав её был тихий, поэтичный, и Карл гордился собой, когда думал, что когда-нибудь дочь его составит счастье какого-нибудь мужчины. Если бы колдунья забрала её, из дома ушли бы красота и поэзия.

Теперь Карл трепетал: две старших дочери уже были спасены, значит, колдунья нацелилась на одну из младших. Кого же она заберёт? Тихую, послушную Рапунцель или своенравную, дикую Красную Шапочку?

С кем ему легче было бы расстаться? Варианелла ухаживала за ним, была доброй и тихой девочкой, а Красная Шапочка дичилась, но зато он был единственным человеком, которому Шапочка доверяла, и которого считала своей семьёй. Как же он мог отдать её колдунье – ведь после этого она никому и никогда больше не доверится?! С другой стороны, другие домочадцы не больно-то любят Шапочку, она всех пугает – а Рапунцель любимица матери и лучшая подруга сестёр. Как можно отдать её – и разбить сердце Анне и девочкам? Что же делать, как выбрать между ними?

Карл заметался, не зная, как ему быть. Тут обе девочки вошли – шаг в шаг, только что за руки не держались. Он с отчаянием посмотрел в ясные глазёнки одной дочки, в тёмные глаза другой – и понял, что не сможет ни с одной из них расстаться.
"Что если сказать им? Что если предупредить?".

Дочки между тем уже закончили плескать руками в бадье с водой, вытерлись полотенцем и подошли к столу. Анна заметила, что одной миски не хватает, бросила суровый взгляд на Карла, и он молча поставил последнюю миску на стол.

Как же быть? Нельзя никого из них отдать колдунье.

Красная Шапочка и Рапунцель удивленно переглянулись, взяли миски и почти одновременно протянули их Анне. Анна опустила половник в чашку и собиралась уже наполнить миску Рапунцель – без всякой на то причины, просто потому, что неосознанно ставила её на первое место, – когда Карл резким движением выхватил у неё половник, схватил горшочек и одним движением расплескал его содержимое по обеим мискам.
- Вот! Вам обеим хватит похлебки в отцовском доме! Вы обе мои дочери!Поняли?

Девочки смотрели на него с удивлением и страхом. Варианелла не смогла удержать миску, которую Карл наполнил до краев горячим супом, и случайно выронила её. Миска перевернулась, суп растёкся по полу, девочка вскрикнула, а Карл закричал во весь голос, поражённый в самое сердце.

- Папа, что ты? - Рапунцель, понимая, что отец расстроен, доверчиво прижалась к его руке. - Жалко супчик, но я похожу и голодной...

Карл стоял с лицом, тёмным от горя, как у древней статуи. Он понимал, что это был не просто суп. Появилась колдунья, привлекла к себе девочку, завела ядовитые речи, Анна закричала – но он ничего этого не слышал, обезумев от отчаяния. Колдунья взмахнула рукой, и девочку окутало облако синего света, и она начала таять в воздухе, окруженная этим злым синим сиянием – но даже тогда отец не закричал, не пошевелился, превращенный горем в настоящую статую.

Социальный работник забирает

ребёнка 50 очков

Но когда всё было кончено, и испуганные дочки, забыв про недоеденный обед, спрятались в углу, а Анна тихонько рыдала у потухающего домашнего очага – только тогда он осознал, что потерял дочку, и повалился на пол, как куль с мукой, и издал крик, больше похожий на вой раненного волка. Ведь Карл, мы забыли сказать, давно уже понял, что семья – единственное

, что осталось у него в жизни, единственное, что может его спасти.

Крах стремления к семье 100 очков

- Фу, плакса! - поморщилась Геката и, оживившись, засунула руку в свой сундук и извлекла оттуда две старых пыльных куклы. - Пошлю к нему Доктора и Мистера Кролика, пусть его успокоят.

Визит Психиатра 100 очков
Сим видит социального кролика и Психиатра одновременно 300 очков

... К вечеру вся суета в доме утихла, все разбрелись по углам, занялись своими делами, стараясь не думать о том, что сегодня произошло. Красная Шапочка снова убежала из дому, несмотря на метель, заметавшую все лесные тропки: что ей нужно было там, в лесу, ночью?

Карл лежал лицом вниз на своей соломенной подстилке, стиснув зубы, и старался не сойти с ума. Все молчали, и лишь несчастная Анна, стоя возле разобранной постели, глядела как безумная, на то место, где спала её любимица, и лишь причитывала вполголоса:
- Рапунцель, доченька моя... Доченька моя, да как же так? Да за что это мне, несчастной!

Метель выла так, что заглушала даже вой волков, к которым убежала Красная Шапочка, но даже она не могла заглушить этого тихого материнского причитания, как гром, как колокол, как набат разносившегося по всей округе, влетавшего в каждое окно, в каждое сердце:
-Доченька моя! Дочка! Где же ты? Куда ты ушла? Если в вас есть хоть капля доброты, верните мне мою дочку!

Огнекосая девица, слыша это, громко плакала, а Геката только ухмылялась. Потом она лениво взяла двумя пальцами маленькую куколку и поместила её в другой домик, меньше размером и сделанный из картона.
- Верни её домой, - попросила девица.
- Так будет скучно! Пусть живут без неё.

Бонус

Семья Карла в полном составе (пока ещё) и с ними добрая огнекосая девица, чьи косы спрятаны под чепчиком.