Шло время. Фрэнки все так же спал по семь-восемь часов в сутки, но теперь это уже не казалось странным или неправильным. Ему было пять лет, он любил мамин сад, где пропадал целыми днями, длинные романы в жанре фэнтези (и чем чаще в тексте упоминались эльфийские красавицы, тем лучше) и свою пижаму.
Пижаму стирали раз по девять на неделе; из темно-малиновой она очень быстро превратилась в светло-розовую, а не выведенные до конца пятна неизвестного происхождения на животе и штанинах сверкали грязным зелено-коричневым, но мальчика это не особенно волновало. В конце концов, в поместье можно было хоть голым ходить – на сотню миль окрест ни души, не считая их самих.
- Пожалей хотя бы Ларри, - просила Мэй, разводя в тазу стиральный порошок. – Каково ему будет все время стирать за тобой? У него спина болит и ноги… хочешь заставить пожилого человека часами стоять, сгорбившись над тазом?
- Да я сам буду стирать – у меня-то ничего не болит, - и это говорил Фрэнки, которому едва хватало терпения вымыть посуду после ужина.
- Подожди-ка, что-то я не понял… - до него вдруг дошло некоторое несоответствие, - ты хочешь куда-то уехать? А почему я ничего не знаю?
- Ну, вчера ты уже спал, когда я приехала…
В дельфинарии, где работала Мэй, случилась неприятность – сразу несколько животных заболели. Ветеринар сказал, что, возможно, дело в слишком холодной воде… от греха подальше было решено отвезти дельфинов в заповедник Южного Архипелага, недалеко от известного острова Твикки. А чтобы дельфины не пугались переезда в закрытом аквариуме и лучше адаптировались к жизни на новом месте, их сопровождали знакомые тренеры.
- Так… и когда ты уезжаешь?
- Во вторник.
Была суббота. Фрэнки, подумав и взвесив все «за» и «против», решил, что пропалывать помидоры в пижаме все-таки не стоит.
Оставалось надеяться, что его добрых намерений хватит до маминого возвращения.
* * *
В заповеднике Архипелага дельфинов ждало темно-синее море, теплое, как парное молоко, и забота местных ветеринаров.
А тренеров – небольшая, но очень уютная гостиница на Твикки, местные деликатесы (Мэй осторожно пробовала их на язык), работа и, как бы между делом, культурная программа. Гида нашли сами, здесь же, и он не подвел: знал множество легенд и умел провести в любой уголок острова.
Так, очень запомнилась рассказанная им легенда о корабле капитана Крюкка.
То был человек благородного происхождения, получивший от родителей большое наследство. Несмотря на молодость, он не торопился швырять золото на ветер, но разумно старался приумножать свои богатства мирной торговлей… которую, правда, по большей части вел через управляющих. Поначалу в делах ему сопутствовала удача; повезло и с семьей. Он женился на бесприданнице (впрочем, осудить его за это покойные родители уже не могли), женился по любви и с нетерпением ждал появления на свет наследника.
Но потом все рухнуло, как карточный домик.
Сперва шторм поглотил несколько кораблей с золотом, ударив по состоянию семейства.
А меньше, чем через месяц, в городе вспыхнула холера; капитан (впрочем, тогда еще – просто сэр Эдвард Крюкк) чудом не заразился, но потерял всю семью.
Он пил, долго, тщетно пытаясь утопить горе в вине. В алкогольном дурмане, сам не помня, как, проиграл почти все, влез в огромные долги – и был в шаге от долговой ямы. Почему-то ему не пришло в голову иного способа быстро раздобыть деньги, кроме как собрать шайку головорезов и, на последние деньги снарядив судно, выйти в море под «Веселым Роджером».
Около года он грабил мирные суда; денег скопил достаточно, но теперь на родине его ждала не долговая тюрьма, а виселица. А по своей природе сэр Эдвард не был властным и жестоким человеком, скорее, его можно было назвать мягкосердечным и трусоватым. И, конечно, устав терпеть над собой слабого капитана, команда подняла бунт…
Почему его не убили, а оставили на острове по соседству с Твикки, неизвестно.
Но самым забавным в этой истории было то, что первый же шторм пригнал корабль Крюкка к берегу. Пустой - без единой живой души на борту, - но почти не поврежденный…
Он и сейчас выглядел еще очень неплохо, плавая вдоль берега, отмечала Мэй. Конечно, через несколько веков вряд ли там осталась хоть одна доска того времени. Местные жители заботились о корабле, а в капитанской каюте устроили даже небольшой музей – там хранились чудом уцелевшие дневники, бортовой журнал и письма капитана. А еще эмалевый медальон с изображением миловидной девушки в кружевном светлом платье и столбы с зарубками; видимо, Крюкк так отмечал дни, прожитые на острове. И нехитрые предметы быта, которые он пытался мастерить сам.
Судя по тому, что медальон и бумаги остались в корабельном сундуке в лесной хижине, здесь он и встретил свой конец…
Мэй задумчиво касалась старого штурвала (может, все-таки того самого?) и представляла себе грустного капитана Крюкка, которого некому было даже похоронить.
И еще долго не могла перестать о нем думать. Чаще всего эти мысли приходили по ночам, когда все спали, а она плавала или просто сидела у кромки ночного моря.
На острове дельфины и их сопровождающие пробыли около трех месяцев; Мэй успела дико соскучиться по дому. По мужу и сыну, по старому верному слуге, склочной Китти, нахальному Бакстеру и даже Микки. Котенок, если верить Фрэнки, успел вымахать в огромного пушистого толстяка, и его мурчание было слышно даже по телефону.
- …вот, слышала, да?
- Слышала, слышала, конечно, - мурлыкал кот действительно очень громко.
- Мам, когда ты приедешь?
- Скоро, солнышко. Уже очень скоро. Наши дельфины совсем поправились, через неделю я буду дома… Потерпи совсем немного.
- Ну, если неделю, тогда ладно… а ты ракушки привезешь какие-нибудь?
- Конечно. И ракушки, и стеклышки… я тут много интересного на пляже нашла. Дома увидишь.
Она зачеркивала дни в календаре, зная, что ее сын где-то в маленьком доме в пустынном кармане реальности делает то же самое. И неделя пролетела немного быстрее.
А ночью, первой за три с лишним месяцем ночью дома, когда слуга отнес спящего Фрэнки в его комнату (мальчик весь день ходил за мамой, как привязанный, и даже засыпать без нее отказался наотрез), Орландо, обнимая жену, шептал ей в волосы:
- Я люблю тебя.
Многобуквие