Ненависть порождает ненависть. Так и зло порождается злом. Все преступники в большинстве своем стали такими не потому, что им это нравилось. Их, в первую очередь, вынудили остальные, окружающие. Одних не захотели понять, других не желали принять, третьих презирали из–за факта их рождения или существования. Насмешки, злоба – все это породило в своем конце нового убийцу или насильника. Кто–то стал жестоким, потому что не нашлось того, кто сказал бы: «Я буду с тобой, потому что ты мне нужен.
Дана Рассветных
Вчерашние белые хлопья первого снега уже сегодня превратились в серую грязную массу под ногами послушников монастыря Святого Августа. Всё кругом раскисло и размокло под моросящими нитями дождя, даже воздух был каким-то сырым и тяжёлым.
За работой братьев всё это время наблюдал молодой и очень высокий мужчина в чёрной рясе священника. Высокий, широкоплечий с мощным телом, словно у тяжеловесного атлета, а крупные ладони рук хранили скрытую силу, которую молодой человек продемонстрировал сполна этим летом при закладке фундамента. Он работал наравне со всеми братьями, меняя свой привычный наряд на рабочую одежду. Мало кто знал, но именно благодаря своему личному участию в жизни монастыря, отец Филипп и сплотил в своё время живших здесь братьев, превратив ленивую, увядающую обитель в цветущий храм благочестия. В благодарность приор монастыря даже написал письмо на имя епископа, где просил повременить с переводом отца Филиппа обратно в Риверсайд. В своё время им прислали этого праведника в момент, когда казалось сам Бог начал покидать их. Плохие времена для братьев Святого Августа начались три года назад, когда по решению городских властей Сансет-Вэлли у них отобрали большое здание из белого камня, где размещалась часть послушников, а на первом этаже располагалась особая школа для мальчиков с углубленным изучением религиозных учений и латыни. Школа существовала не один десяток лет, и до определённого момента она никому не мешала.
Однако, три года назад всё изменилось. В Сансет-Вэлли сменился мэр, и вскоре кардинально поменялась вся верхушка местной власти, для которой духовная школа в центре города стала бельмом на глазу. Откуда-то всплыли какие-то документы, по которым земля, где была построена школа, являлась собственностью Симландии, а, следовательно, школа являлась самостроем, который требовалось немедленно снести. Такое заявление стало шоком не только для монахов, но и для жителей Сансет-Вэлли, чьи дети посещали эту самую школу. Началась настоящая война, забастовки с плакатами, митинги у администрации и даже личная встреча епископа с мэром не спасла ситуацию. У нового мэра были слишком большие и влиятельные покровители в столице, чтобы он мог испугаться кучки священников и их паствы. Школа пошла под бульдозер, а белый камень растащили по домам сами строители, которые за довольно короткий срок отстроили на этом месте огромный торговый центр с двумя ресторанами, современным кинотеатром с пятью залами и множеством торговых секций.
Впрочем, притеснения местного духовенства на этом не закончились, а со временем разрослись в настоящую гулкую впадину недопонимания. Люди тоже стали плохо ходить на церковные службы, даже по воскресеньям, когда обычно в Сансетхилле яблоку негде было упасть, а после смерти старого отца Джеймса и вовсе всё пришло в упадок. Трезвых могильщиков днём с огнём не сыщешь, вопиющие случаи вандализма на старом кладбище, да и в монастыре общее настроение оставляло желать лучшего. После того, как после смерти отца Джеймса стремительно слёг с воспалением легких настоятель Барталомью, приору Стефану становилось всё труднее и труднее с каждым днём поддерживать дисциплину среди братьев. Приор был лишком молод и мягок по характеру, чтобы стать лидером, который смог бы поддерживать дисциплину в монастыре и вернуть горожан в храм.
Особым красноречием он тоже не обладал, хотя был очень трудолюбивым и глубоко верующим человеком. Последней каплей в этом испытании для Стефана стала прохудившаяся крыша и отсутствие каких-либо средств на её ремонт.
Хотя раньше дела шли намного лучше. Это можно было ясно увидеть, заглянув в бухгалтерскую ведомость, которую старательно вёл настоятель Бартоломью. Доходы от иконной лавки, ритуальных услуг, экскурсий на горный кряж к святому источнику, пожертвования и ещё одна статья доходов с довольно внушительной суммой без указания конкретного отправителя. Суммы переводов были колоссальными, но откуда и почему до определённого времени их приход имел такого щедрого покровителя, который так внезапно испарился в беззаветность, приор не знал, а разбираться в этом не было времени. Приближалась зима, и обстоятельства требовали от него существенных действий. И тогда он решился написать письмо на имя епископа, где подробно изложил обстоятельства всех дел, состояние здоровья настоятеля, несостоятельность нового священника прихода Велихилл, а также признание и собственной несостоятельности. Приор просил снять его с должности и назначить на неё человека более решительного и просветленного, который на время болезни отца Бартоломью смог бы заменить его во всех делах.
Так в Сансет-Вэлли появился молодой отец Филипп, который по личному приказу епископа Аластера был временно переведён из Риверсайда в их город.
Епископ Аластер отзывался об этом человеке с глубоким уважением и настоятельно рекомендовал приору Стефану прислушивается к нему с таким же уважением, с каким он прислушивается к советам самого епископа. Несмотря на молодость и мирское прошлое, отец Филипп достиг немалого как проповедник и своим примером помог нескольким заблудшимся грешникам вернуться к праведной жизни. Кроме того, была в нём какая-то скрытая невероятная сила, которая внушала благоговейный трепет любому, с кем отец Филипп разговаривал. И здесь даже было не в двухметровом росте, не в массивном теле и не в глубоком низком голосе. Дело было в его энергетике и сильном взгляде. Глаза на массивном лице были очень живые, наполненные одновременно каким-то внутренним спокойствием, светом и чувством невосполнимой утраты.
Со стороны казалось, отец Филипп сочувствует каждому, кого встречает на своём пути, словно он видит или чувствует их боль и тревоги. Как дождь заставляет ныть старые раны, так и отец Филипп имел удивительное чувство вытаскивать из душ людей залежавшуюся грязь и боль, даруя очищение и свет. После того, как он возглавил приход Сансетхилл, люди снова потянулись в храм, и каждая его проповедь, каждая служба собирала всё больше и больше людей, а очередь из желающих пообщаться с отцом Филиппом после службы росла на глазах.
Он вернул людей в храм, организовал церковный хор и вдохнул в жизнь в старый орган. Кроме того, благодаря отцу Филиппу было налажено прочное сотрудничество с местными органами социальной защиты. Он активно помогал им с временными приютами для бездомных, обделенных и умирающих, когда тех отказывались приютить даже больницы и специализированные учреждения. Отец Филипп брал всех, даже умирающего мужчину без документов согласился приютить в тайном домике в лесу, куда дорогу знали только монахи. Мужчина был весь грязный, с покрытой язвенными воспалениями кожей, и от него ужасно пахло. Соцслужбы привезли его как скот в грузовой машине и брезгливо выгрузили прямо к порогу монастыря Святого Августа. Отец Филипп принял мужчину лично, помог братьям его искупать, переодеть и накормить. После чего раз в неделю один из братьев регулярно ходил к больному в убежище, чтобы накормить и оказать необходимую помощь, а отец Филипп в это время теребил социальные службы с восстановлением необходимых документов для несчастного. Никто не верил в целесообразность этой авантюры, но отец Филипп, в конце концов, всё-таки смог добиться своего, и через месяц бездомному был вручен паспорт и изготовлены все необходимые документы, в том числе и медицинский полис по которому он, наконец, был определён в специальное учреждение.
После этого случая люди с особенным уважением стали отзываться о новом священнике, и ведь это был не весь перечень его дел. Он почти покончил с беспредельным пьянством могильщиков, заставив их работать как следует, вернул дисциплину в стены монастыря и организовал стройку нового корпуса, где и должна была снова появится духовная школа для мальчиков.
Его даже не пугало отсутствие больших денег, недружелюбность чиновников и нестабильный доход. Он лично разработал план, провёл расчёты и даже на свои личные деньги приобрёл бетономешалку, благодаря которой строительство и впрямь пошло быстрее, а потом и подтянулись доброжелатели, которые исключительно из уважения к отцу Филиппу привозили стройматериалы. Пусть это было каплей в море, но каждая капля была не менее важна, чем само море, так всегда говорил отец Филипп, чьи руки были покрыты болезненными мозолями не меньше, чем у самого последнего работяги.
Однако, не все жители Сансет-Вэлли так хорошо относились к молодому священнику, многие, наблюдая его нарастающую славу и авторитет, напротив, начинали видеть в этом подвох, а в поступках самого отче какие-то скрытые коварные мотивы. Кто-то высказывал, что он всего лишь шарлатан, который благодаря своему дару убеждения вымогает у людей деньги, другие видели в нём тайного агента иностранного государства, который работал здесь под прикрытием, а кто-то и вообще считал его тайным служником дьявола. Для простого священника он слишком умён, слишком красноречив, слишком образован и бесстрашен. Да и вообще слишком хорош для священника!
У людей, а особенно у молодых женщин, не укладывалось в мозгу, как такой видный мужчина мог в 25 лет принять монашеский постриг. Для них это было дико! Они отнеслись бы с большим пониманием, если бы он был женатым священником, ведь как известно, сан священника получают в двух случаях: либо после женитьбы, чтобы избежать блуда, либо после пострига в монахи, который означает посвящение себя ангельской жизни. Мотивы принятия такого координального решения в таком молодом возрасте были непонятны многим жителям Сансет-Вэлли, и они терялись в догадках, строя одно абсурдное предположение за другим, но истинный ответ знал только сам отец Филипп, и этот ответ был его своеобразной старой раной, которая до сих пор тихо надрывала где-то в глубине души.
Боль отца Филиппа была в том, что он так и не смог до конца искоренить в себе страсть плоти, и временами это беспокоило его. И дело было не в том, что его голову посещали мысли о женщинах, всё было гораздо хуже, в его сознание закрадывалась мысль об одной женщине, которая отвергла его много лет назад, в то время, когда он и не думал становиться священником. Бороться с этим помогали уединение, почти полный отказ от пищи и долгие, усердные молитвы. Несмотря на прошедшие годы, отец Филипп до сих пор вёл скрытую борьбу со своими искушениями, а точнее, с той частью себя, которая упорно продолжала оставаться Эриком Брауном и отказываться признавать отца Филиппа.
Из суровых размышлений о своём мирском прошлом вытащил отца Филиппа взволнованный голос приора Стефана:
- Отче, к вам приехала женщина, - запыхавшись, сообщил приор, пробираясь под нитями мороси. – Говорит, у неё к вам важный разговор.
- Что за женщина? – всё также спокойно спросит Филипп, чуть приподняв брови
- Она не представилась, - ответил Стефан, жмурясь от мелких капель, летевших прямо ему лицо. – Сказала, что не нашла вас в церкви, и могильщик ей посоветовал приехать сюда.
Филипп на секунду погрузился в задумчивость, словно обратив взгляд глубоко в себя. Это длилось какое-то мгновение, а потом он ожил и несколько раз кивнул, словно согласившись со своими же мыслями.
- Я знаю эту женщину. Это госпожа Лёвенфельд, наш новый благотворитель. Пригласите её сюда.
Приор Стефан немного замешкался от такого заявления.
- Но отче, женщинам запрещается заходить на территорию монастыря.
- Вздор, - чуть опустил брови Филипп, строго посмотрев на приора. – Женщинам запрещается заходить в саму обитель, но не на ее территорию. Двор обители открыт для всех желающих.
Спустя несколько минут вслед за приором Стефаном в монастырский двор прошла женщина в чёрной вуали. Она осторожно шагала среди строительного мусора, отчаянно пытаясь уберечь свои дорогие туфли от грязи. Приор провёл женщину прямо в беседку, где её уже ожидал отец Филипп.
- Что вас привело ко мне в это дождливое утро? - спросил Филипп, когда они остались наедине.
- Я не могу так больше, отче, - с надрывом в голосе начала Хильда, промокнув кружевным платком воспалённые от слёз глаза. – Мой муж, он ненавидит меня… Я устала! Устала молиться за его грешную душу, устала вымаливать у него любовь и заботу, устала говорить себе изо дня в день, что всё хорошо, и носить эту железную маску благополучия. И самое ужасное – я больше всего устала жить с это ужасной ненавистью в душе. Ненавистью к Эмме и её ребёнку. Все эти годы ненависть живёт во мне и разъедает меня изнутри.
- Хильда, - мягко прервал её взволнованную речь Филипп. – Бог не посылает нам тех испытаний, которые мы не могли бы вынести. У каждого из нас своё бремя и свои искушения, с которыми каждый по мере своих сил борется или поддаётся им. Дьявол очень хитёр и часто очень привлекателен внешне. Его внешность обманчива, как и обманчивы некоторые наши желания, которые мы стараемся прикрыть благими намерениями.
- Что вы имеете в виду, отче? – спросила в следующую секунду Хильда, подняв на него свой тревожный взгляд.
- Вы прекрасно знаете, о чём я говорю, Хильда, - твердо ответил Филипп, посмотрев на женщину всей чистотой своих серо-голубых глаз. – Я говорю о вашем браке с Луисом, мотивы заключения которого определённого носили нечистый и греховный характер ещё у самого его истока. На протяжении всех этих трёх лет, что я с вами знаком, мы неоднократно обсуждали как вашу непростую ситуацию в браке, так и личность самого Луиса, и мое мнение по этому вопросу остается неизменным. Я не раз отвечал вам об этом как священник, а сегодня впервые отвечу как человек, который искренне желает вам добра. Отпустите его, Хильда, разорвите эти бессмысленные дьявольские цепи, которые тянут вас в прошлое. Отпустите Луиса на волю, начните новую жизнь, исповедуйтесь, и вам станет легче.
- Это не так просто сделать, отче, - призналась вдруг она, поджав губы. – Понимаете, всё-таки какая-то часть внутри меня до сих пор надеется, что однажды Луис станет прежним, и мы будем счастливы.
- Хильда, как вы не понимаете, что этими мыслями дьявол искушает вас снова и снова. Это самообман! – строго покачал головой отец Филипп. – Вы даже не задумываетесь о самом понятии «стать прежним». Прежним – это каким? Мужчиной, который откровенно прелюбодействовал за вашей спиной, сквернословил в ваш адрес, обманывал вас, использовал? Неужели вы хотите снова окунуться в эти Садом и Гоморру?
- Нет, - тихо ответила Хильда, смахнув слезу. - Но как быть, если я до сих пор люблю его?! Люблю и в той же мере ненавижу за то, что он сделал со мной, с нашим сыном… Конечно, мы оба отчасти виноваты в смерти Уилла, но его вины здесь больше, да видит Бог.
- Это не любовь, дорогая Хильдегард, и я вам не раз говорил об этом. В истинной любви нет места ненависти, лжи и эгоизму, она выше всего этого. Здесь же я не вижу ничего, кроме одержимости, от которой вам нужно как можно быстрее избавиться.
- Но как? Я уже устала молиться, устала плакать, устала не спать по ночам…, - неожиданно зарыдала в голос Хильда. – Порою мне кажется, что я схожу с ума и слышу ночью голос Эммы, которая зовёт меня из своей комнаты. Я слышу его так отчётливо, что у меня колючий холод пробегает по спине, хотя я прекрасно знаю, что Эммы там нет, а дверь в комнату давно наглухо заколочена. Это ужасно!
- Вам нужно продолжать молится, несмотря ни на что, и самое главное – исповедуйтесь. Я твержу вам об этом уже несколько лет, но вы упорно продолжаете откладывать это на неопределённый срок.
- Мне просто страшно.
- В чем же заключается ваш страх?
- Я боюсь, что мой грех слишком тяжек, чтобы Бог так легко простил меня. Вы даже не представляете, отче, насколько ужасную вещь я совершила много лет назад.
- Бог милостив, Хильда. Мы все его дети, и каждому искренне кающемуся в грехах и не утаившему с луковым умыслом какого-либо деяния, непременно будет даровано прощение.
- Я столько лет молюсь и прошу Бога о счастье, что, наверное, отчаялась поверить в чудо.
- Никогда не надо отчаивается. Моисей сорок лет водил по пути свой народ, прежде чем им было даровано спасение. Истинный праведник должен быть терпелив и смиренен, - сказал отец Филипп, устремив взгляд глубоко в себя, а потом добавил. – Я тоже много лет молюсь о том, чтобы моя сестра перестала быть гулящей женщиной, и твёрдо знаю, что не перестану это делать даже спустя двадцать лет. Потому что знаю: рано или поздно будет ей спасение, ведь в Евангелии написано, что будет дано каждому по вере его. Продолжайте верить, Хильда, продолжайте молиться, и для этого не обязательно каждый день приезжать на могилу к Уильяму. Ведь мёртвых не держат людские ограды, и для него было бы большим счастьем увидеть вас живущей полноценной жизнью среди живых, чем убивающейся горем на старом кладбище.
- Вы правы, отче, - сдавленным голосом ответила Хильда, шмыгнув распухшим носом. – Уилл бы ужасно расстроился, увидев меня в таком состоянии.
- Вы ещё сомневаетесь, что Уильям вас видит и слышит? – спросил Филипп, мягко наклонившись к ней, словно к непослушному дитяти.
- Бывают моменты. Я последнее время во многом сомневаюсь. Просто столько всего навалилось: ссора с Луисом, проблемы на работе, а ещё эта непонятная свадьба… Да и вы ещё уезжаете в Риверсайд.
- Моя работа здесь закончена. Я практически передал дела новому викарию, а после Рождества в монастырь пришлют нового настоятеля и смогу с чувством выполненного долга вернуться домой. Мой приход нуждается в заботе не меньше дерева, что растёт в саду. Без должного ухода и внимания все начинает рушиться и увядать, а мне бы этого не хотелось. Так что подумайте над моими словами по поводу исповеди. У вас есть ещё время до Рождества, Хильда. Кроме того, если у вас возникнут какие-то вопросы по поводу подготовки к причастию, то я с большой радостью помогу вам.
- Благодарю вас, отче, - благодарно поцеловала ему руку Хильда.
- Да прибудет с вами Господь, - перекрестив на прощание женщину, сказал отец Филипп.
Убаюкивающие звуки его голоса и успокаивающий запах ладана от его одежды вернули Хильдегард какую-то святую уверенность в том, что спастись ещё не поздно. Ещё не поздно начать новую жизнь, где она не будет смотреть на окружающих мужчин через призму отношений с Луисом. Ведь она ещё не такая уж старая? Ей всего пятьдесят три. В мире полно женщин намного старше неё, которые в своё время не побоялись стать счастливыми.
С этими мыслями она всё также осторожно пробиралась по булыжникам строительного гравия под заинтересованные взгляды некоторых монахов. Когда она добралась до машины, в туфлях хлюпала вода, а от сырости и слёз немного растеклась по лицу косметика. Сев в машину, Хильда первом делом привела себя в порядок и только потом завела мотор своей иномарки, который откликнулся приятным плавным звуком.
Дождь продолжал моросить, и мокрый серый асфальт извилистой дорогой бежал вниз по склону от места, где возвышалась братская обитель Святого Августа. Однако, Хильде уже не было дела до дождя, все её мысли теперь были заняты размышлениями о разрыве с Луисом. Она плохо пока себе представляла, как это всё будет выглядеть, как они будут разъезжаться и куда, собственно, он поедет? Но одно она знала точно: он будет рад её решению также бурно, как радовался много лет назад, когда она женила его на себе. Старые воспоминания вихрем закрутились в голове… Его пронзительные голубые глаза, обжигающие губы, руки и сумасшедшие ночи в общаге, когда он тайком пробирался к ней в комнату по водосточной трубе. От этих воспоминай у неё до сих пор захватывало дух, и где-то в глубине души до сих пор очень хотелось, чтобы однажды ночью Луис прокрался к ней в комнату и бесцеремонно овладел ей с прежним напором, как делал это в студенческом городке.
От волнующих воспоминаний у Хильды даже немного перехватило дыхание, но мысли о словах отца Филиппа снова вернули ей благоразумие, и когда она уже подъехала к дому, намерения обговорить с Луисом разрыв были в ней тверды как никогда.
На кухне как обычно горел свет, это было добрым знаком. Если горит свет, значит, Луис готовит завтрак, а если готовит завтрак, значит, он трезв, что было просто замечательно уже само по себе. Правда, войдя в дом, Хильда немного смутилась, споткнувшись о мокрую дорожную сумку, небрежно брошенную чуть ли не у самого порога.
А чуть дальше были также небрежно сняты грязные и мокрые мужские кроссовки, которые, по всей видимости, принадлежали Эйнжелу. Ну а кому ещё? После смерти Уилла гостей в их доме практически не бывает, а все друзья Луиса либо давно на кладбище, либо в тюрьме. Так что особых вариантов тут и не было.
Вот только сам факт внезапного визита племянника удивлял. С чего он вдруг примчался к ним в Сансет-Вэлли, да и ещё и с вещами? Не уж-то любимая дала отворот-поворот. А как же ребёнок? Эйнжел слишком хорошо воспитан, чтобы бросить своего ребёнка, да и на инициатора разрыва он слабо тянет. Такой же мягкотелый, как Эмма. Своего мнения практически нет, а навязать чужое под должным руководством можно в два счёта.
В гостиную почему-то была приоткрыта дверь. Подойдя ближе, Хильда смогла расслышать надломленный голос Эйнжела, который что-то рассказывал Луису с заминками на протяжные паузы.
Однако, когда она шагнула в комнату, желая поприветствовать племянника, то неожиданно перед ней возник Луис, который, бесцеремонно вытолкнув её в коридор, захлопнул дверь.
По всей видимости, случилось, что-то очень важное, раз Луис так зол и смел. Не уж-то развод? Впрочем, Хильду это теперь не интересовало, покрутившись у двери, она стремительно направилась в бар, где, опрокинув пару стаканов виски, стала изучать свой ежедневник.
У неё было запланировано столько дел и столько встреч на этой неделе, а в итоге она целую неделю проторчала дома с Луисом. Просто их последний скандал выбил её из равновесия. Хорошо, что на фирме есть Мэри – её правая рука, которая всегда её прикроет и разгребет все проблемы. Кто бы мог подумать, что в семье Мюллеров могут родиться два таких непохожих ребёнка? Луис и Мэри просто небо и земля. И если бы не внешнее сходство, то Хильда даже могла усомниться в их родстве, однако, с генетикой не поспоришь.
Нужно немедленно заканчивать этот незапланированный отпуск, брать себя в руки и завтра же выходить на работу. Как бы ни была хороша и эрудированна Мэри, компания, прежде всего, нуждается в опытной руке своего руководителя. Кроме того, на следующей неделе маячит такой важный и такой неоднозначный договор о слиянии с партнёрами из Бриджпорта. И шестое чувство подсказывало Хильде, что в тех документах не всё было чисто, но основательно разобраться в этом у неё просто не был сил. Она структуру еле-еле вчера смогла закончить, и то, села за документы больше для того, чтобы отвлечься и не думать о Луисе и о том, что случилось неделю назад… Он просто… Просто растоптал её в тот день, и всё то хрупкое хорошее, что, казалось, начало вырисовываться после смерти Уилла, рухнуло в один миг. И как она могла быть такой слепой столько лет? Как глупо было надеяться, что его прижженная пороками натура изменится с годами! Как говорится, горбатого только могила исправит, а его любовь к Эмме и вовсе в понимании Хильды не укладывалась ни в какие рамки здравого смысла.
Почему в его сердце пробудилась нежность именно к этой бесцветной девчонке? Почему он с таким упорством хранит все эти годы верность? Что было такого особенного в Эмме, чего природа не дала самой Хильде? Ум? Нет, в этом Эмма определенно проигрывала сестре по всем фронтам.
В школе она училась слабо, многие предметы давались ей очень тяжело, кроме того, особым упорством в учебе она никогда не отличалась. Ей больше нравилось читать глупые сказки, бульварные романы и играть с подружками в теннис. Кроме того, её огромную любовь к розовому цвету, который в некоторых учениях считался символом глупости, Хильда расценивала как очень красноречивый факт, лаконично описывающий умственные способности сестрицы. Таланты? Хм, тоже мимо. Единственными более или менее удачными хобби Эммы были теннис и живопись. Однако, особых успехов она не добилась нигде. Пассивное отношение к наставлениям тренера и природный пофигизм навсегда закрыли ей дорогу в спорт. А живопись так и осталась на уровне домашнего хобби, хотя Хильда не раз в своё время предлагала Эмме обучение в художественной школе. И, наконец, внешность? Вот здесь, пожалуй, преимущество было на стороне младшей сестры, которой досталась миловидная внешность матери, вместе с её шармом и мелодичным голосом. Неужели смазливой мордашки было достаточно, чтобы зацепить так крепко Луиса? Нет, здесь определенно было что-то ещё, какая-то упущенная деталь, которая хранила ключ разгадки к зачаткам великого чувства между ними. Однако, Хильде не дано было это узнать из-за её предвзятого отношения к Эмме и нездоровой зависимости от Луиса.
Оставив призраков прошлого в покое, она приняла душ и, выпив ещё пару стаканов виски, решила всё-таки заставить себя поспать. Ей нужен был отдых, чтобы прийти в себя, нужно ещё чуть-чуть набраться сил перед самым важным разговором в своей жизни.
С такими тревожными мыслями Хильдегард медленно погрузилась в дремоту, и сон необычайно легко пришёл к ней. Как не приходил уже несколько дней.
***
Хильдегард появилась на свет в довольно обеспеченной и влиятельной семье Вильгельма и Франциски Лёвенфельд. Отец был владельцем семейного бизнеса, который уже на протяжении многих лет занимался строительством элитного жилья по всей Симландии. Фирма Лёвенфельдов имела блестящую репутацию, свою клиентскую базу и несколько филиалов в других городах Симландии.
Хильда навсегда запомнила отца как человека умного, хваткого, не лишенного своеобразного обаяния, даже несмотря на полноту. Вильгельм всю свою жизнь был что называется «большим мужчиной», во всех смыслах этого слова.
Грузный, с солидным животом и круглым приятным лицом, он, несмотря на свой излишний вес, никогда не стыдился своей внешности. Напротив, Вильгельм всегда старался подчеркнуть свою солидность и объемность, которая, вопреки пресловутому мнению, не мешала ему виртуозно отплясывать на банкетах и очаровывать дам.
Отец Хильды был просто потрясающим собеседником: умный, эрудированный, подкованный во многих вопросах человек, он умел очень тонко и очень своевременно пошутить.
Кроме того, он был ещё и религиозен. Каждое воскресенье вся семья исправно ходила в церковь, хотя жена Вильгельма не совсем разделала религиозные пристрастия мужа.
Франциска Лёвенфельд или, как называли её родные, просто Фанни, родилась и выросла в далёкой Индии, в семье немецких дипломатов. Родители старались воспитывать её в духе европейских традиций, но веяния диковинной культуры индусов не обошли её стороной. Фанни как магнитом тянуло к разноцветным шёлковым тканям, из которых местные девушки шили себе сари, её завораживали огромные слоны и золотые статуи Кришны, Ганеши и Будды в местных храмах. И в определённый момент ей это завладело настолько, что окуривание статуэтки бога Ганеши стало для неё большей святостью, чем походы в христианский храм. Замужество с Лёвенфельдом мало поменяло ситуацию, хотя муж активно боролся с её восточными причудами. Разбивал статуи, прятал от неё книги на санскрите, но со временем хитрая Фанни нашла компромисс с супругом, играя ради него благочестивую христианку по воскресеньям, а в остальные дни занималась чем ее душе угодно.
Властного мужа она укротила лаской и женской хитростью, которой время от времени укрощала не только своего мужа, но и других мужчин, льнувших к ней как мотыльки к пламени.
В памяти Хильды образ матери запечатлелся не самый радужный. Образ Фанни Лёвенфельд для неё всегда будет ассоциироваться с видом немного растрепанной женщины в шелковом халате, которая любила кокетничать с мужчинами и демонстрировать им свои бесконечно длинные ноги.
Фанни никогда в своей жизни не работала, единственными её увлечениями были фотография и кулинария. Готовила она божественно и всегда с удовольствием, что было настоящей отрадой для гурмана Вильгельма и наказанием для Хильды, которая, унаследовав от отца его склонность к полноте, начала стремительно поправляться в возврате семи лет.
Это было ещё одним лишним поводом для сверстников подтрунивать над ней, хотя и без этого повод был всегда. С самого рождения Хильда, откровенно говоря, была некрасивым ребенком, и даже родная мать не скрывала негодования:
- И в какого ты такая уродилась?
Конечно же в папу, да только ему было проще, так как он был мужчиной, а вот каково быть женщиной с таким лицом и лишним весом? Очень непросто, кроме того, у Хильды было ещё небольшое косоглазие, что ещё больше добавляло ей проблем.
С каждым годом лишний вес и комплексы нарастали как снежный ком, злые дети откровенно унижали её и, несмотря на успешную учебу, идти в школу хотелось всё меньше и меньше.
Каждое утро Хильда плакала и просила мать, перевести её на домашнее обучение, но Фанни в ответ на слёзы дочери отвечала ей в довольно грубой форме, что она просто неблагодарная лентяйка. Хильда умолкала, одевала школьную одежду и, утирая бегущие по щекам слезы, плелась в школу ради новой порции унижений. В определенный момент она даже серьезно думала о смерти. Страшно подумать, ей было двенадцать, но она уже думала о смерти. Просто сидела на крыльце школы и плакала.
Домой идти не хотелось, там странная мать развлекается с молодым любовником, который по совместительству был близким другом отца, Иеремией Шпигель. Хильда не раз возвращалась из школы на час раньше и натыкалась на шокирующую картину – полуобнажённая Фанни, сидя на старинном рояле, с которого отец сдувал пылинки, лобызается с каким-то молодым и поджарым мужчиной, в котором девочка без труда узнавала Иеремию.
Когда она первый раз это увидела, её чуть не стошнило прямо на персидский ковер, но она сдержалась, еле-еле унеся ноги в сад. С тех пор образ матери навсегда упал в её глазах, а авторитет отца стал каменным и неоспоримым.
Однако, несмотря на раскрытие тайной связи между матерью и Иеремией, отношение Хильды к самому Шпигелю почти не изменилось. Он был молод и хорош собой, любил пошутить и посмеяться, и частенько по поручению друга забирал Хильду из школы. Первое время она даже как-то по-детски была в него влюблена, Иеремия казался ей каким-то необычным принцем из сказки.
Самым красивым, самым добрым и замечательным, но, застукав его в объятьях с родной матерью, Хильда была разочарована. Воздушные замки рухнули, и нимб над головой Шпигеля испарился как дым. Но, несмотря на затаённую обиду, девочка всё равно бессознательно тянулась к нему, словно чувствуя в нём какую-то поддержку, которую не получала у родителей.
И однажды Иеремия действительно пришёл ей на помощь. Он иногда забирал её по четвергам из школы, чтобы подбросить до лингвистического центра, где Хильда два раза в неделю исправно занималась английским и французским. В один из таких дней Иеремия и заметил особо хмурый вид девочки:
- Эй, малышка, в чём дело? Неужели опять мальчишки достают?
- И они тоже, - буркнула Хильда и внимательно посмотрела на него. – Скажи, Иеремия, я толстая и некрасивая? Ты только не обманывай, скажи, как есть, ведь сама знаю.
- Хильда, - покачал головой обескураженный мужчина. – Ты что, влюбилась что ли? А?
- Да какая тут любовь, когда мне жить не хочется, – заплакала в ответ девочка.
И в этот момент Иеремия понял, что дело серьёзное, и на следующий день посоветовал другу отвести дочь к диетологу и психологу. Мол, малышке помочь надо, чтобы беды не вышло. Вильгельм так и сделал, хотя, по началу Хильде было тяжело привыкнуть к новому питанию и постоянным упражнением. Есть хотелось постоянно, особенно отсутствие мучного и сладкого смущало девочку, зато, когда килограммы вскоре начали таять, а в облике фигуры вырисовываться долгожданная талия, у Хильды появилось окрыляющее чувство уверенности. А как ахнули одноклассники, когда после летних каникул Хильдегард пришла в школу в прекрасном коротеньком платье, постройнейвшая и похорошевшая!
Даже вечный её обидчик старшеклассник Луис проводил её в тот день заинтересованным взглядом, а его друг Стефан, который и до этого дня неровно дышал к Хильде, и вовсе потерял в голову и стал таскаться за ней, как хвост.
С переменами в школе Хильда как-то не сразу заметила, как в их доме тем временем создался культ обожания её младшей сестры, которая появилась на свет ну такой прехорошенькой, такой аккуратненькой и такой чудесной, что родители носились с ней, как с писаной торбой.
Эмма была копией матери, за исключением цвета волос, который так же, как и Хильда, она унаследовала от отца, да только вот отцы у них были разными. Однако, этот факт Хильда осознает лишь спустя годы и заявит об этом Шпигелю, который даже и отпираться особо не будет. Но всё это будет потом, после рождения Эйнжела, а на тот момент Хильда особо не задумывалась об этом. Все разговоры в доме теперь вертелись только вокруг Эммы и её успехов. Эмма сказала первое слово. Эмма сходила на горшок. У Эммы прорезался ещё один зубик, а все успехи Хильды стали вторичны, и обида на новорожденную малышку поневоле закралась в её душу.
Теперь отец при каждом удобном случае стремился похвастаться перед друзьями красавицей Эммой, а не умницей Хильдой, на которую у него всё реже и реже находилось свободное время. Больше всего Хильда расстроилась, когда папа не пришёл на школьную выставку её работ, к которой она готовилась не один месяц. Слезам и обиде не было предела. Спас возникший ниоткуда Стефан, который принёс огромное яблоко и предложил съесть его по полам.
- Да ладно, не расстраивайся, вот у меня вообще нет отца, а мать с бабушкой слишком заняты, чтобы ходить по выставкам. Так что мы друзья по несчастью.
- Ну да, - хмыкнула носом Хильда.
- Может быть, сходим в кино на выходных? - неожиданно предложил Стефан, отчего Хильда покраснела до кончиков ушей.
- А я не мелковата для тебя? Мне только в январе четырнадцать исполнилось.
- А мне пятнадцать месяц назад. Так что в самый раз, - улыбнулся Стефан, и от этой улыбки на душе стало тепло-тепло, как никогда.
Так в жизнь Хильдегард вошёл Стефан и вошёл довольно основательно, с перспективой будущего замужества. Хильду очень грела мысль о новом поклоннике, хотя особой любви к нему она не испытывала.
Да и целовал он её как-то сжато и сухо, совсем не так, как ей хотелось бы, но сказать ему об этом она боялась. Так прошло ещё несколько лет, прежде чем наступил тот самый страшный год, когда прежняя беззаботная жизнь Хильды рухнула навсегда.
Она благополучно поступила в университет на экономическую специальность и получала истинное удовольствие от жизни в студенческом городке, где не было критики матери, и не слышно было капризов восьмилетней Эммы, которая требовала новую игрушку. Всё здесь было по-другому, да и Стефан был рядом, пусть и учился в музыкальной Академии, но специально ради Хильды снял дом неподалеку от её общежития, благо хорошая стипендия и подработка в местном кафе позволяли ему это сделать. Однако, сказка кончилась быстро. В одно ужасное ноябрьское утро. С тех пор Хильда просто ненавидела этот месяц, так как он нёс ей одни сплошные несчастья, и Луис тоже был одним из них, так как был рождён в ноябре, да и ещё под противным знаком скорпиона, с которым у Хильды тоже были свои счеты. Её собственная мать была скорпионом.
В то ноябрьское утро ей позвонил Иеремия и взволнованным голосом срочно попросил приехать в Сансет-Вэлли. Ничего не понимая, Хильда спешно собралась и примчалась первым же рейсом домой, где застала ревущую навзрыд Эмму и мрачного Иеремию, который и поведал ей все ужасные подробности той роковой аварии, в которой погибли её родители.
Смерть была мгновенной. Их занесло, и автомобиль сорвался в обрыв. По некоторым сведениям, Вильгельм Лёвенфельд был пьян, так как супруги возвращались из ресторана, где недавно с шумом отметили день рождения Фанни, которое стало последним в жизни молодой женщины.
Ошарашенная Хильда не верила своим ушам, чувствуя, как стены родительского дома начинают на неё давить грузом непомерной ответственности. Эта весть для неё стала шоком, но она не плакала. Слёз не было, и это было ещё хуже. Внутри всё сводило от боли, а снаружи ничего, ровное равнодушное выражение лица. Уж лучше рыдать как Эмма, чем так. Но Хильда как ни старалась, не смогла выдавить из себя ни слезинки. В мозгу вертелись мысли о том, что будет дальше, и чем она больше думала, тем страшней ей становилось. Она не имела понятия, что делать с фирмой, как продолжать дальше учебу, как воспитывать Эмму и самое главное – как от всего этого не свихнуться на нервной почве. Словно прочитав её мысли, Иеремия, мягко обняв на похоронах её за плечи, скажет:
- Не переживай, Хильда, я помогу тебе. Дядя Иеремия научит тебя, как выжить в мире большого бизнеса.
С того дня, помимо учебы в университете, у Хильдегард появилось ещё несколько важных обязанностей. Раз в неделю Иеремия привозил её в офис фирмы, где, усаживая за компьютер, объяснял основы тонкостей ведения бизнеса, а кроме этого, на её попечении была ещё и Эмма, которая требовала определенного контроля. После смерти родителей она вообще стала невыносимой, отказывалась учить уроки, целыми днями смотрела мультики или плакала. Хильду всё это ужасно раздражало, она и раньше не сильно любила детей, а здесь у неё порой просто сдавали нервы. На помощь приходил дядя Иеремия, который списывал поведение Эммы на нервное потрясение, которое должно пройти через несколько месяцев. Однако, для Хильды даже несколько месяцев были равносильны бесконечности. В конце концов, поддавшись уговорам соседки, она на время сессии спихнула сестру на попечение этих добродушных людей и почти с облегчением укатила в студенческий городок, где повседневные заботы были гораздо приятней, чем подтирание соплей ноющей Эммы.
Первые два года после смерти родителей пронеслись в сумасшедшем ритме, где влюбленный нелюбимый Стефан с каждым годом становился всё больше и больше нелюбимым. Хильда даже понять не могла, что её так разрежает в нём.
Вроде он и относится к ней хорошо, готов в огонь и в воду по первому зову, и жениться хочет, но душа не лежит. А самое ужасное – это секс. Пока они милуются и общаются, то всё нормально, но как дело доходит до постели, то у неё прям опричь души. Хильда даже сама не могла объяснить природу своего отвращения к нему. Поначалу списывала на свою неопытность, но и потом чудо не случилось. Пришлось как можно деликатнее объяснить Стефану, чтобы он на время оставил её в покое в этом плане. Стефан понимающе согласился, но время от времени всё равно не оставлял попытки продемонстрировать Хильде своё особое отношения к ней. А у неё от одной мысли об этом тошнота под горло подкатывает, и что с этим делать, она не знала, пока не появился Луис.
Она прекрасно знала Луиса, но до определенного момента их знакомство носило исключительно заочный характер. А про его любовные похождения весь городок гудел, девки сами вешались ему на шею, и, по мнению Хильды, не было ничего пошлее, чем влюбиться в подобного типа. Впрочем, она не отрицала, что его мужская привлекательность её ужасно волновала, наверное, не меньше тех девиц, которые в первый же день прыгали к нему в постель. Однако, в отличие от них, Хильда была слишком хорошо воспитана, да и небольшие комплексы по поводу внешности до сих пор не давали ей покоя. А потом грянул гром, и всё в подсознании молодой девушки перевернулось, когда однажды на новогодней вечеринке Луис сам подошёл к ней, и она буквально утонула в его бездонных голубых глазах.
Они будут танцевать, и каждая клеточка её тела будет буквально изнывать от сладкой истомы, чувствуя волнующий аромат кожи Луиса. Хильда как завороженная смотрела на чуть насмешливую улыбку его губ, жадно вслушиваясь в низкие нотки чуть хриплого голоса, и с каждой минутой чувствовала, как эта одежда, что на них одета, становится ужасно лишней. Это было настоящее безумие, впервые в жизни ей захотелось отдаться роковому искушению.
Ей хотелось, чтобы он прямо сейчас делал с ней то, о чем так призывно кричал его вожделенный и грешный взгляд. И ведь Луис всё это сделает с ней, но чуть позже. Он был нетороплив и опасен, как тигр перед прыжком, оставив её после того потрясения в легком томлении.
Зато потом они наверстают всё с лихвой, и сумасшедшие ночи в общаге, когда, наплевав на все меры предосторожности, Луис будет вламываться к ней в окно, чуть ли не каждую ночь.
И всё вокруг плавилось от жгучих прикосновений, а соседке по комнате оставалось только завистливо скрипеть зубами, а по утрам высказывать своё недовольство:
- Хильда, меня это уже достало! Твой Луис каждую ночь стонет как слон на всю общагу! Ужас! Я не высыпаюсь, у меня голова как чугун раскалывается, а у меня, между прочим, скоро экзамены.
- Ты преувеличиваешь, - улыбалась бессовестная Хильда, сладко потягиваясь.
- Давай, улыбайся-улыбайся, посмотрю, как ты заулыбаешься, когда ты залетишь от него, а он тебя кинет с ребёнком. Ведь такие как Луис не женятся! – злорадствовала соседка.
И действительно, вскоре Хильдегард почувствовала недомогание. Легкая тошнота по утрам, головокружение и сонливость поначалу списывала на стресс от экзаменов, а когда спохватилась, то в ужасе ахнула. В любовной лихорадке совсем и не заметила, как в их отношениях с Луисом пронеслись два месяца, наполненные безудержным регулярным сексом. И за всей это суетой не всегда было время думать о мерах предосторожности, да и когда думать, когда Луис набрасывается, как зверь, что под его напором одежда трещит по швам. Вот и доигрались они до ребёнка!
Поначалу Хильда ни на шутку испугалась и долго ломала голову, как преподнести эту новость Луису. Больше всего она боялась, что он, и впрямь испугавшись отцовства, исчезнет из её жизни навсегда, а свою жизнь без него она уже плохо представляла. Однако неутешительный срок в два месяца уже поджимал, и поэтому откладывать важный разговор в долгий ящик было нельзя.
- Луис я беременна. Уже два месяца… - призналась ему как-то, краснея, Хильда.
- Так это здорово! – радостно воскликнул Луис, чем приятно удивил Хильду. – Выходит, я не зря старался.
- Старался? – не поняла девушка.
- Ну конечно, да ещё как. Наслышан был, что ты девка строптивая, и замуж просто так вовек не пойдёшь.
- Так ты хочешь жениться на мне? – почему-то заплакала Хильда.
- Хочу, и очень давно, с того первого вечера, как увидел тебя у Стефана.
Хильда потеряла дар речи от счастья.
«Он ведь любит меня! Правда любит!!!» - неслось в её мозгу, пока она, не помня себя от счастья, плавилась от нежности его поцелуев.
И ведь всё так хорошо начиналось, кто бы мог подумать, что спустя годы раскроется весь этот фарс, и она осознает, что Луис всего лишь хороший актёр и последний мерзавец, который всего лишь бессовестно и нагло сыграл в своё время на чувствах неискушенной девушки. Однако, стоит признать, что первые годы их брака Хильда была счастлива, кроме того Луис, немного облегчил ей жизнь, взяв заботы по воспитанию Эммы. Благодаря чему, она, несмотря на беременность и рождение маленького сына, смогла подготовиться к выпускным экзаменам и успешно защитить диплом. Тем временем, Иеремия уже подготавливал почву для триумфального восшествия Хильды на кресло генерального директора фирмы. Несмотря на наличие маленького Уилла на руках, жизненный график Хильды по-прежнему был довольно напряженный, и кто знает, справилась бы она, если бы в то время ещё и Эмма повисла на ней? Вряд ли.
Пока Хильда, разрываясь между маленьким Уиллом, молодым мужем и фирмой крутилась как белка в колесе, пытаясь не свихнуться от потока бесконечной информации, в жизни маленькой сестры и Луиса наступил тот самый период сближения, который станет в дальнейшем отправной точкой для их будущего большого чувства.
Луис буквально с первых дней нашёл подход к девочке. Всё началось с того, что он в игровой форме стал привлекать Эмму к каким-то совместным занятиям, будь то купание маленького Уилла, приготовление молочной смеси для малыша или прогулка с ним же.
Первое время Эмма относилась к мужу сестры настороженно и на все его затеи соглашалась неохотно, но потом ей это начало нравиться, и она с большим удовольствием стала проводить время с Луисом.
А когда она через какое-то время слегла с простудой, то Луис целый день крутился у неё, пытаясь развлечь девочку. Чего только он не делал, даже на гитаре играл, уговария Эмму выпить невкусную микстуру.
- Ну давай, принцесса, съешь хотя бы капельку? – мурлыкал Луис, пытаясь дать Эмме лекарство.
- Да что ты с ней сюсюкаешься! – раздраженно фыркнула рядом стоящая Хильда. – Ну-ка, быстро пей, мерзавка, иначе я тебя отправлю в больницу!
Испуганно вздрогнув от крика сестры, Эмма спряталась под одеяло.
- Ягодка, ну зачем ты так грубо? – покачал головой Луис. - Испугала ведь малышку.
- Да у меня уже просто нервы сдают! А ты прекращай с ней сюсюкаться, иначе эта девчонка быстро тебе на шею сядет.
Эмма от криков сестры рефлекторно прижалась к Луису, которой тихо ей шепнул:
- Не переживай, я не дам тебя в обиду.
С того момента их дружба стала только крепче, и даже несмотря на блудливые похождения на стороне и слабость к алкоголю, Луис всё равно всегда находил время для малышки Эммы. Покупал ей дорогие куклы по первому требованию, даже вопреки возмущенным крикам Хильды после этого, водил её на представления в цирк и детский театр, да и вообще относился с теплом ко всем её капризам, которые так выбешивали Хильду. И такая ситуация в их доме тянулась несколько лет. Однако, больше всего Хильде запомнился случай, когда они повздорили с Эммой из-за ночника.
- Почему шумим, мои девочки? - поинтересуется Луис, прибежав из соседней комнаты.
- Хильда не разрешает мне спать со светом! – пожалуется Эмма, надув губки.
- Ты уже не маленькая! – возмутится Хильдегард. – Тебе пятнадцать, что за детский сад? А между прочим, твои капризы дорого мне обходятся! У тебя постоянно в комнате включен свет и компьютер, а это огромные киловатты электроэнергии.
- Ягодка, ну что ты пристала к ребёнку! – вмешался Луис. – Хочет спать со светом – пусть спит, а по поводу большого расхода электроэнергии, то тут тоже можно найти компромисс. Завтра куплю Эмме красивый ночник и всё будет нормально.
- Да-да, давай, продолжай потакать её капризам. Сегодня она хочет ночник, завтра она захочет не пойти в школу, а послезавтра попросит тебя разрешения привести к нам в дом какого-нибудь хипстера?!
- Ягодка, не будь такой коброй, – улыбнётся Луис, спокойно посмотрев на возмущенную жену.
- Ах, отлично, значит я у нас всегда кобра, а ты добренький! Ну-ну, давай, продолжай, скажешь, когда надоест заглядывать в рот капризной и взбалмошной девчонке, – с какой-то особенной ноткой обиды заявит Хильда и выскочит прочь из комнаты.
Луис заговорчески подмигнет Эмме, а потом, сев рядом, скажет:
- Ну что, скрипелка, хватит сырость разводить! Завтра устрою тебе небольшой праздник, отмажу тебя завтра от уроков и целый день потусим дома. А ночник у тебя будет, не переживай, никуда Хильда от нас не денется.
Эмма, утерев слёзы, даже улыбнется.
- А что мы будем делать? – спросит она, заинтересовавшись.
- Отрываться в ритме настоящего рок-н-ролла! - весело заявил Луис.
На следующий день Луис, проводив жену на работу, как и обещал, позвонил в школу, а потом они пошли в гостиную, чтобы натереть там паркет для предстоящих танцев. Тогда ещё Хильда не успела сделать в гостиной ремонт и застелить там всё ненавистным ковролином, который в дальнейшем приходилось постоянно пылесосить Луису. В гостиной лежал настоящий паркет, который как ничто другое подходил для маленькой домашней танцплощадки. Когда с натиранием было покончено, Луис включал магнитофон, откуда звучали заводные ритмы в исполнении великолепного Элвиса Пресли, и начинал отплясывать фокстрот на пару с Эммой. Поначалу она неохотно участвовала в танцах, а потом так прониклась их зажигательными ритмами, что Луис только диву давался, как его скрипелка может так ловко выплясывать.
Они хохотали и веселились от души, а после танцев, запыхавшиеся и усталые, шли на кухню и уплетали большие порции мороженого, которые Луис предусмотрительно заказывал на дом в одном местном кафе.
- Ты прям вылитый Элвис Пресли! – умилялась довольная Эмма в тот день, глядя на Луиса.
- Какой же я Элвис, с моим-то огромным носом! – качал головой Луис. – Ты только посмотри, какой у меня клюв!
Эмма хохотала над его дурачествами.
- Мать рассказывала, что когда я родился, у меня уже был нос длинный, как карандаш. Сам был крошка, а нос торчал из пелёнок! Вот ведь как бывает, скрипелка, поэтому бабушка прозвала меня «воробушком».
- А можно я буду звать тебя «воробушком»? – спросит Эмма.
- Нет! – ужаснется Луис. – Не надо, а то я уже сыт по горло плюшевым медвежонком!
- Раз тебе не нравится, то почему не скажешь Хильде?
- Ну, это для неё своеобразная блажь, пусть кайфует, а я могу и потерпеть, – улыбнется он, ласково тронув за нос девочку.
Они оба замолчали, и только было слышно, как ложки задевали посуду за края.
- Луис? – вдруг спросила Эмма, застыв с ложкой.
- Ммм, - отзовется он.
- Знаешь, а мне бы хотелось, чтобы у моего сына был такой же нос, как у тебя.
От неожиданности Луис закашлялся и опаской посмотрел на Эмму.
- Зачем твоему сыну мой ужасный нос? – спросил Луис, не придумав ничего более вразумительного.
- Чтобы звать его «воробушком», – улыбнулась Эмма и осторожно потрогала его за этот самый заветный нос.
Хильда невольно стала свидетельницей этого разговора, когда вернулась домой за забытым мобильным. Это милая сцена потрясла и возмутила её до глубины души. Ревность и обида вспыхнули внутри и тут же потухли от успокоительных мыслей.
«Она же ребёнок! Всего лишь ребёнок! Между ними никогда и ничего не может быть. Не накручивай себя, Хильда. Успокойся!»
Тогда тот приступ ревности показался ей всего лишь плодом её раздутой фантазии. И кто бы мог подумать, что спустя год эта страшная фантазия станет реальностью, да и ещё в таком жестоком исполнении. Однако, самое интересное случилось за пару месяцев до рокового разоблачения любовников.
Эмма как обычно проходила ежегодную диспансеризацию, после которой их послали на дополнительное обследование к врачу, так как у неё оказались плохие анализы. Хильда не придала этому особого значения и, отвезя Эмму в частную клинику прошла, с сестрой полной курс обследования, чтобы получить полную картину причины недомогания. А потом и вовсе забыла об этом за калейдоскопом деловых встреч и не вспомнила бы, если бы не позвонил врач и не попросил Хильду лично приехать за результатами обследования. Она хотела как обычно послать Луиса, но тот как назло в тот день не брал сотовый, да и дома тоже никто не подходил к телефону. Чертыхнувшись, Хильда бросила мобильник в сумку и поехала в клинику, где её ошарашили страшным диагнозом. У Эммы диагностировали опухоль мозга, которая стремительно развивалась, но на данном этапе она была ещё вполне операбельна. Врач настоятельно рекомендовал как можно быстрее начать подготовку к операции. Пообещав врачу немедленно поговорить с сестрой, Хильда была напугана и подавлена так, будто это ей самой диагностировали рак.
И как всё это преподнести Эмме она не имела понятия. Поручить опять это дело Луису? Да сколько можно, он и так принимает в жизни Эммы слишком большое участие. Вообще Хильда пришла к выводу, что сообщит об этом сестре после того, как отвезёт Уилла в Бриджпорт, заодно будет время отрепетировать речь, чтобы не травмировать страшным диагнозом психику Эммы. С такими благими намерениями Хильда уехала в Брижпорт, а когда вернулась и увидела Эмму в объятьях мужа, то в неё словно сам дьявол вселился.
Ярость в ней была настолько сильна, что она была готова убить сестрицу в тот же миг. Причем убить жестоко и хладнокровно, одним ударом, чтобы её мелодичный голосок навсегда заглох, и она больше могла хлопать своими невинными ангельскими глазками.
- Проклятая Эмма! Да чтоб тебя черти заели! – закричала она на неё, когда та, пытаясь оправдаться, хотела взять её за руку.
- Хильда, прости меня…, - зарыдала в голос Эмма. – Прости, что так вышло… Я не должна была… Но я слишком люблю его… У меня больше не было сил бороться со своими чувствами!
- Ты шлюха, и будешь гореть в аду! - схватив девушку за шею, яростно закричала Хильда.
- Хильда, пожалуйста, прости меня… Я жду от него ребёнка…
- Что!? – охнула Хильда, чувствуя, что у неё не хватает воздуха. – Повтори, что ты сказала, дрянь?
- Я беременна…
- Черт бы побрал вас всех и вашего грешного ребёнка! – прошипела Хильда, чувствуя, что у неё темнеет в глазах от злости.
Эмма снова заплакала навзрыд, а Хильда неожиданно вспомнила про страшный диагноз сестры. Зачем что-то предпринимать и марать руки, когда опухоль сама всё сделает за нее? При должном уровне контроля и неведенья Эммы всё случится рано или поздно. И это будет самым справедливым наказанием за то, что она посмела покуситься на её любимого мужа. Медленное, постепенно отгнивание, и причем, пусть всё это будет вместе с ребёнком. Если повезет, то он даже не родится, да и как он родится, если мать больна. Шансы минимальны, а Хильда присмотрит за тем, чтобы они стали ещё меньше.
Что это было тогда? Помутнение рассудка или голос дьявола в её голове, она до сих пор не знала, но вполне хладнокровно пошла на эту авантюру и даже, переборов в себе неприязнь к сестре, временно настроила её против Луиса. И разве она могла предположить, что спустя годы пожалеет обо всём этом? Сильно пожалеет, и не раз. Первое беспокойство придёт к Хильде в первую же ночь после похорон Эммы, когда Луис навсегда покинет её постель. Тогда впервые она и проснётся посреди ночи от звуков голоса Эммы, которая жалобно будет звать её:
- Хильда, помоги мне… Помоги, мне больно…, - голос доносился с третьего этажа, где располагалась единственная комната – спальня Эммы.
Хильда впервые в жизни ужасно испугалась и начала молиться как никогда. Под утро в доме вновь стало тихо, но неприятный осадок ещё долго не давал Хильде нормально спать, подсадив её на успокоительные, который ей выписал знакомый врач.
Вторая волна тревоги овладела ею с болезнью Уилла. Почему? За что? У Хильды разрывалось сердце, когда она видела, как с каждым днём её любимый сын становится все беспомощнее и худее. Уилл таял на глазах, и процесс был необратим, врачи разводили руками, а та девушка, с которой он ещё недавно планировал отпраздновать свадьбу, жестоко бросила его. Мир Хильды стремительно трещал по швам, унося с собой мечту о будущих внуках, которым она намеревалась оставить всё богатство Лёвенфельдов, деликатно обделив Эйнжела. Да и собственно, почему она должна была ему что-то оставлять? Он даже не Лёвенфельд по крови, как и Эмма. Если бы у Иеремии в своё время хватило бы духу дать Эмме свою фамилию, всё было бы намного проще. А теперь она вынуждена будет отдать половину семейного состояния этому лженаследнику!? Да никогда в жизни, и даже если Уилл умрёт, она никому не позволит лишить себя внуков. Смерть Уильяма была неизбежна, поэтому Хильда попросила врача собрать необходимый биологический материал, который помог бы ей в будущем обзавестись внуками, даже после смерти Уилла. Когда всё было сделано, Хильда решила немедленно обговорить предстоящую авантюру с бывшей невестой сына. После неудачного поступления на актерский факультет Оливия с позором вернулась домой и работала продавцом в местном супермаркете. Семья девушки нуждалась в деньгах, и Хильда решила не скупиться на вознаграждение за рождения наследника. Однако и здесь Хильду ждала неудача, Оливия отреагировала довольно агрессивно и выставила несостоявшеюся свекровь за дверь.
Буквально через несколько дней умрёт Уилл, и весть о его смерти на какое-то время отодвинет на второй план все прежние заботы и страхи. Хильда никогда так не плакала и не убивалась, как на тех похоронах. Время для неё остановилось, и все, чем она жила и на что надеялась, навсегда упокоилось в могиле на кладбище Сансетхилла. Она плохо помнит, как в тот день Луис вывел её буквально под руки с кладбища и как усадил в такси, смахивая слёзы с её щеки. Луис впервые за многие годы проявил к ней заботу. Это было так удивительно, невероятно и пугающее одновременно.
Сначала Хильде казалось, что он это делал из чувства долга перед Уиллом, а потом поняла, что нет. Он ей искренне сочувствовал и скорбел по сыну. Дома он напоил её чаем, что-то долго говорил ей про то, что им нужно смириться с этой потерей и жить дальше. И в этот момент Луис был такой родной, такой настоящий, что Хильда, затаив дыхание, слушала его, не шелохнувшись, боясь спугнуть эту приятную волну заботы о ней. Поддавшись его советам, она даже решила на несколько дней остаться дома и не ходить на работу, чтобы прийти в себя. И Луис помог ей, действительно помог, он был рядом, готовил ей цветочный чай, разговаривал с ней и впервые в жизни даже не пытался в чем-то упрекнуть, за это она была ему благодарна и даже была готова снова полюбить его с прежней страстью. Если бы он только позволил. Если бы только попросил словом, взглядом, жестом, но он не попросил, а она на тот момент побоялась что-то спросить. Потепление их отношений после смерти Уилла было таким зыбким и невесомым, что любое поползновение в прошлое могло всё испортить. Хильда решила не рисковать, а напротив, решила подыграть Луису, даже пригласила Эйнжела на празднование Нового Года. И неважно, что он не приехал, важно, что она позвала его, и причём сделала это демонстративно при Луисе, и он оценил это. Вечером, когда она читала книгу перед сном, он неожиданно пришёл к ней в спальню.
Он пришёл сам. И даже было неважно, что он просто молчал, угрюмо рассматривая рисунок на обоях, важно, что он был здесь.
- Хильда, - вдруг подаст голос он, отчего приятная дрожь побежит по всему её телу.
- Да, Луис? - как никогда мягко откликнулась она.
- Я бы хотел знать, жива ли в тебе хоть какая-то часть тех чувств, что ты испытывала ко мне раньше? – спрашивает он, не глядя на неё.
У Хильды внутри всё оборвалось. Знал бы он, как всё ещё живо, как всё ещё трепещет внутри и рвется наружу, чтобы прильнуть к нему, такому родному, пусть подурневшему, постаревшему, но не менее любимому. Его вопрос взволновал её не на шутку, однако ответить прямо она побоялась.
- Даже если и так, то к чему этот разговор сейчас? – аккуратно поинтерисовалась она.
Луис лишь тяжело вздохнул.
- Просто я много думал последние дни обо всём и о нас тоже, - сказал он, сделав паузу. – И я понял, что был во многом не справедлив с тобой… Да и вообще вёл себя как последняя скотина.
- Луис не надо…, - чувствуя, как неприятные воспоминания оживают в мозгу от этого разговора, покачала головой Хильда. – Я не хочу это вспоминать.
- Просто я наконец созрел для того, чтобы попросить у тебя прощения за всю ту боль, что причинил тебе, - продолжил Луис, наконец-то посмотрев на Хильду. – Прости меня, Хильдегард, за то, что обманом женился на тебе, за то, что сломал тебе жизнь и не смог сберечь нашего сына. Прости, что не смог полюбить тебя и за измены прости. Просто я всегда был ублюдком, и частично остаюсь им до сих пор. Такова моя натура, и от этого никуда не деться, поэтому я пришёл к выводу, что ради нашего общего блага нам лучше разъехаться.
- Что? - переспросила Хильда.
- Хильда, прошу тебя, ради того хорошего, что между нами было, дай мне развод. Отпусти меня! Сколько можно мучить себя, мучить меня. Это пытка для нас обоих.
- А ты подумал, куда ты пойдёшь после развода? Кому ты вообще нужен, кроме меня?
- Ну вот опять начинается старая песня, - обреченно покачает головой Луис. – А зачем я нужен тебе? Ответь мне, Хильда, зачем?
- Потому что ты мой Луис, - неожиданно ответила она, обняв его. – Ты мой Луис и всегда будешь моим… Мы ведь могли бы и попытаться вновь, если бы ты дал бы мне шанс…
- Хильда, ради всего святого, прекрати, - резко скажет Луис, остановив её проворные руки, которые уцепились за ремень его брюк. - Неужели ты хочешь, чтобы мы опять погрузились в прежний ад?
- Если этот ад будет с тобой, то хочу.
- А я нет, - решительно сказал Луис, опять убрав её руки, которые то и дело пытались расстегнуть ремень.
- Но почему ты меня не хочешь? - расстроено простонала Хильда. – Неужели я так тебе противна?
- Дело не в тебе, - мрачно ответит он. – Просто я стал другим, после смерти Эмму ни на одну женщину смотреть не могу. Как отрезало.
- Импотент, - фыркнула Хильда, кинув в него подушкой.
- Думай, как тебе нравится, - спокойно отреагировал Луис и добавил. – Ты всё-таки подумай над моим предложением по поводу развода.
- Да даже думать не буду! Никогда! Ни сегодня, ни завтра! Ни через десять лет, никогда! Ты всегда будешь моим, Луис, всегда! – разозлившись, выпалила ему она.
- Ты определенно сошла с ума! – сделал вывод Луис и всё так же спокойно вышел из комнаты.
И таких попыток Луис за прошедший год предпринял уйму, а последняя и вовсе вывела Хильду из себя. Он просто собрал вещи и хотел уехать, благо Хильда догадалась спрятать его паспорт. Был просто дикий скандал, она и сама была не рада, что так поступила, но мысль потерять Луиса была страшнее. Пусть лучше он будет рядом, чем где-то там. После того случая Луис сорвался и пил несколько дней, а в его глазах снова появилась ненависть, и это было ужасно. Ведь больше всего на свете ей хотелось однажды увидеть в этих голубых глазах любовь, которая, очевидно, так и останется для Хильды несбывшейся мечтой из детства.
***
На следующий день на работу она приехала в разбитом состоянии. С Эйнжелом так и не удалось поговорить, так как вечером они вместе с Луисом куда-то ушли, а вернулись только под утро. Где они пропадали, Хильде думать не хотелось, но она, кажется, догадывалась. Впрочем, ей уже не было до этого никакого дела. Слова отца Филиппа как никогда ясно и твердо вспыли в памяти, подкрепив её окончательное решение о необходимости развода. И как можно быстрее.
- Хильда, ну наконец-то ты почтила нас своим присутствием, - войдя в кабинет без стука, прощебетала Мэри. – Хотя выглядишь ужасно! Что, мой дорогой братец опять закатывал концерты?
- Да нет, - ответила Хильда, открывая ежедневник. – К счастью, ему сейчас не до меня. Приехал Эйнжел, и Луис теперь носится с ним как с писаной торбой.
- А зачем он приехал? – удивилась Мэри. – Он же вроде жениться собирался, или я что-то путаю?
- Ну, по всей видимости, уже не собирается, - развела руками Хильда. – Да и вообще, последнее время мне хочется послать куда подальше их обоих. Сил моих больше нет!
- А я тебе давно говорила, дай Луису горячего пинка под зад, - поддержала её Мэри. – Зачем тебе такие стрессы? Ты ведь нормальная, красивая баба. Любая другая давно бы завела на твоём месте молодого любовника. Кстати, я тебе давно предлагаю, а ты всё отказываешься.
- Да не могу я ни с кем, кроме Луиса, а он не хочет.
- Да и не может, по всей видимости, - усмехнулась Мэри. – Хильда, дорогая, да брось ты его, ну бесперспективный он мужик, изжил себя. У меня просто сердце кровью обливается, когда я смотрю, как ты страдаешь. Возьми себе отпуск, съезди на море, отдохни, раслабся, закрути роман с каким-нибудь нормальным мужиком, и вот увидишь, почувствуешь себя другим человеком. Ну, ты же помнишь, какая я вернулась помолодевшая и отдохнувшая после Египта, и даже в отношениях с мужем открылось втрое дыхание. Вот что молодой и красивый любовник делает!
- Мэри, ты меня не перестаёшь удивлять, - наконец-то улыбнулась Хильда и сменила тему. – Что у нас на повестке дня?
- Да всё то же, договор о слиянии с фирмой «Монолит»…
Вдруг ожил телефон на столе Хильды, мигая лампочкой напротив надписи «секретарь».
- Одну минуту, Мэри, - попросила Хильда и сняла трубку. – Я занята, Элен, ко мне никого не пускать.
- Но здесь девушка, и она говорит, что ей нужно увидеть вас немедленно, - запинаясь, проронила Элен.
- Что за девушка? – нахмурилась Хильда.
- Оливия. Оливия Рид, по личному вопросу.
От неожиданности Хильда даже выронила карандаш.
- Пусть войдёт.
Мэри тоже не могла не заметить, как Хильда изменилась в лице.
- Это кто? - быстро шепотом поинтересовалась она.
- Будущая мать моего внука, - победно ответила Хильда, прежде чем в кабинет вошла цветущая кареглазая девушка, по решительному блеску в глазах которой госпожа Лёвенфельд поняла сразу же, что вопрос с будущим наследником практически решён.
+++
Хильдегард Лёвенфельд
Мэри (сестра Луиса)
