Майк в который раз раздражённо закатил глаза, когда беспокойное создание снова заворочалось в кроватке. Сейчас проснётся и опять примется стенать о своих горестях. Будто недостаточно того, что он вообще наглым захватчиком вторгся на его территорию, так вместо того чтобы смирно лежать, не привлекая к себе внимания повадился голосить во всю мощь своей лужёной глотки.
Майк недовольно поморщился и стал смотреть на прутья своей кроватки.
Вначале с младенцем было даже неплохо, по крайней мере он отвлекал на себя львиную долю внимания матери, которую с каждым днём становилось всё сложнее выносить, но теперь он так много не спал, а непрерывно фонтанировал не только эмоциями, но и непрестанным воплем. Взрослые забирали его в свою комнату, но стенки не служили непреодолимой преградой ни для звуков, ни для эмоциональных волн.
Поэтому Майк уставал. Чтобы понять как, представьте, что соседи справа, слева, сверху и снизу, обзавелись привычкой включать пару перфораторов, а в редкие минуты передышки компенсировать тишину бормашиной.
Зато появление Эжени было благоприятно воспринято ребёнком. Она была спокойной и сдержанной, побуравила его несколько секунд глазами и выдала:
- Хочешь быть букой, пожалуйста, заставлять веселиться никто не будет.
Это Майка более чем устраивало. Она кормила его, мыла, одевала, ухаживала и делала это без тошнотворного умиления и прочих никому не нужных скребущих кожу чувств. По сравнению с пока отсутствующей матерью Эжени была поистине целебным бальзамом.
Однажды она уселась перед ним на ковёр и заявила.
- Разговаривать ты не хочешь, но нужно учиться, иначе от тебя не отстанут.
Поразмыслив он согласился. Наблюдая за взрослыми Майк пришёл к выводу, что рано или поздно ему придётся самому делать все те вещи, которые делают остальные, по крайней мере можно будет пореже пересекаться с причиняющими неудобства гигантами.
Обучился он довольно быстро, самую большую сложность составило приспособить речевой аппарат к произнесению именно тех звуков, которые были нужны, а что именно говорить он уже давно понимал. Он был уже не так растерян как в первые месяцы жизни, заметил, что тело его понемногу становится больше, лучше слушаются руки и ноги, потихоньку проясняется в мозгах, значит есть шанс, что постепенно он вырастет, станет гораздо более свободным и независимым чем сейчас и может сделать всё что заблагорассудится, например, уйти от навязчиво изрыгающих эмоции людей.
И ладно бы оставили его в покое на попечение никак не раздражающей Эжени, а сами удалились всё равно куда, но нет, мать и её мужчина вернулись, да не одни, а с небольшим бесполезным младенцем, который уже всю душу вынул из него, корчащегося от сильных эмоций Майка.
Эжени
Эжени тщательнейшим образом обдумывала во что одеться, всё-таки мужчины любили на женщинах что-то ультракороткое и крайне обтягивающее, все романтические образы с длинными подолами может гипотетически им и нравились, но уж вожделения точно бы не вызвали. Нет, играть на нежности и целомудренности не выйдет, этот образ уже давно использует Камилла, перешибить его можно только сексуальностью. Эжени втихую покопавшаяся в гардеробе нанимательницы и её личных вещах пришла к выводу, что сексапильность девушкой вообще не используется, да, она выглядела довольно привлекательно за счёт фигуры и внешности, но никаких соблазнительных вещичек, интригующего белья, да хотя бы красного лака для ногтей не наблюдалось. Ещё, как заметила нянька не было ничего сексуального в том как Камилла вела себя с Джеймсом, ни одни жестом не выдала она их связи, ни единым взглядом не указала на застолбленное место, не предъявляла на него никаких прав, в общем, судя по её поведению между будущими супругами сложно было заподозрить что-либо не платоническое. Впрочем в этом был и положительный момент, вряд ли такая далёкая от традиционных женских фишек девушка усмотрит что-то неподобающее в её, Эжени, внешнем виде. К тому же Ками недавно сама того не желая подыграла ей, искренне удивившись, что нянька ходит в длинной юбке, что в их далеко не прохладном климате не совсем комфортно, да и ухаживать так за двоими детьми не совсем удобно. Мысленно всплеснушая в ладони девушка в тот же день переоделась в короткие шорты и облегающую майку. Такое наверное произведёт впечатление на Джеймса.
Эжени потихоньку освоилась в новой должности, в новом доме и с новым ребёнком, да, хлопот он требовал мама дорогая, но ничего сверхъестественного. Хотя ей определённо нравился старший, ведь он недвусмысленно отдавал предпочтение ей, а не матери, вот он бы точно остался ей верен невзирая ни на какие шоколадки и разрешение смотреть телевизор полночи. Эжени с ноткой самодовольства улыбалась, когда Майк отпихнув мать деловито направлялся к своей няньке, иронично поглядывала на Камиллину растеряность из-за этого, а уж когда ребёнок прилюдно продемонстрировал довольно чистую и осознанную для его возраста речь, гордость заполонила девушку до предела. Мирослав даже её похвалил, жаль всё-таки, что на него не положить глаз. Да и вообще слишком уж он тепло смотрел на жену, Эжени и не думала, что в таком возрасте бывают подобные чувства.
Пара Камилла-Джеймс казалась ей более неустойчивой. Мужчину этой пары явно что-то тревожило и явно его женщина не могла ему в этом помочь. Но если не может одна, возможно получится у другой?
Правда на попытки завести разговор он не реагировал, да и о чём она могла бы говорить с ним кроме детей, но мужчин не слишком интересуют подобные темы.
Зато кто был не прочь с ней поболтать так это Камилла, просто не передать чего стоило поддерживать иллюзию дружелюбия и ни жестом не выдать своего раздражения. Да, эта юная немощная мать-героиня бесила Эжени с каждым днём всё больше. Во-первых, она была красивой, причём не отталкивающей красоткой с заретушированными глазами и пластиковой от штукатурки кожей, а естественно красивой. Если сейчас после операции и с кучей болячек она так выглядит, то только можно представить какой станет, когда полностью поправится. Во-вторых, она была богатой. Опять-таки не захлёбывающейся в драгоценностях и брендах пустой куклой, она могла купить себе всё что заблагорассудится и не делала этого, вот что странно. В-третьих, она была умной. Не отталкивающей интеллектуалкой, кичащейся количеством прочитанных книг, а просто повседневно умной, эрудированной и многознающей. Эжени не раз становилось неловко за не слишком чистую речь, пересыпанную жаргонизмами и за то, что не все произнесённые Камиллой слова ей понятны. В-четвёртых она не делала разницы между своей семьёй и ней, наёмным персоналом. Для девушки было открытием, что к прислуге тут относятся как к обычным людям, как к коллегам что ли, а не представителям низшего класса. Ей было бы проще отстраниться от хозяйки, приписывая той пренебрежение, но постоянно демонстрируемые ею положительные качества заставляли ежедневно чувствовать собственную неполноценность.
Джеймс
Джеймс задумчиво смотрел как Эжени переодевает Китоса после... хм... детской неожиданности, но мысли его были вовсе не о сыне. Он со всех сторон прикидывал не пойти ли к какому-нибудь врачу и никак не мог решиться. Врач будет мужчиной или женщиной и каждый из этих вариантов категорически Джеймсу не нравился. Да, к ним каждый день приходят с подобными проблемами, но взять да и признаться чужому мужику в том, что он больше ничего не может было дико, а тем более женщине.
Но что делать?
Может действительно подождать, как говорит Камилла, организм восстановится и дело наладится само собой. А вдруг нет? Вдруг он теряет драгоценное время? Вдруг нужно начать лечение как можно раньше и потом будет поздно?
Джеймс похолодел.
Он не мог заставить себя даже набрать в поисковике слово "импотенция", ему казалось, что бесстрастные пиксели тут же выпадут с экрана, расползутся холодными скользкими змеями по дому и будут нашёптывать каждому вошедшему о его деликатной проблеме.
Эжени положила ребёнка в кроватку, он почти сразу требовательно запищал, малыш крайне редко соглашался оставаться в колыбели, предпочитая качаться на руках или лежать на Камилле.
- Номер не прошёл, да? - ласково сказала она Китосу, вытащила его и отнесла матери.
Проходя мимо Джеймса она обдала его лёгким ветерком и он тоскливо посмотрел девушке вслед.
А ведь неплохая же. И фигурка ничего, и грудь, а он нанимая её даже не обратил внимания. Раньше это был бы один из критериев отбора, а теперь его больше заинтересовало её медицинское образование. Джеймсу отчаянно захотелось со всей силы стукнуться лбом о стену но, ясное дело, намерения он не осуществил. Чёрт, теперь даже не напьёшься.
Он поднялся, заглянул в спальню, где Камилла нежно ворковала с сыном, но не вошёл, Постоял немного на пороге, смазано что-то ответил на какую-то её реплику, развернулся и вышел.
Ему было сложно. Раздражали романтические сцены в фильмах, раздражала сексуальная реклама, даже надетая Камиллой по случаю жары обтягивающая майка и то едва его не вывела, всё что угодно казалось прозрачным намёком, что в мире всё буквально дышит сексом, а ты, Джеймс, ни на что не способен и твоя песенка спета.
Ками ещё раз или два пыталась заговорить с ним на эту тему, успокоить, но он моментально распознавал к чему идёт дело и тут же пресекал эти попытки. Он как мотылёк бился хрупкими крылышками о толстое стекло литровой банки, теряя серовато-бурую пыльцу с крыльев и не видел выхода. На фоне этого уже не так пугало отсутствие лёгкого, не так заботили неизбежно возникшие в связи с этим проблемы, не беспокоила печень. Правда мысли о сыне тревожили всё так же сильно.
Ведь переживать там было о чём.
Малыш потихоньку окреп и уже не беспомощно хныкал, а стал кричать. Ему было больно, неудобно и некомфортно. Уже не помогали ни нежные покачивания Камиллы, ни всевозможные ухищрения Эжени, ни уверенная забота Полины, только лекарства вводимые Мирославом могли хоть немного успокоить ребёнка, но тот каждый раз оттягивал момент их приёма.
Несколько раз малыш возили в больницу, несколько раз к ним приезжал Лоренцо. Хорошо, что ни Джеймс, ни Камилла не слышали его тихого, но уверенного:
- Леско, ну ты же сам понимаешь, что он не жилец.
Мирослав понимал. И всё равно скрепя сердце колол малышу обезбаливающее, только когда крик становился совсем невыносимым. Он ничего не говорил не только родителям ребёнка, но даже собственной жене не обмолвился ни словом, хотя та, кажется, догадывалась. Конечно догадывалась по его нервозности, по тому, что он практически перестал улыбаться, по тому, что он продолжал сидеть дома несмотря на то, что время на которое его отстранили от работы давно закончилось.
- Мир, Китос... сможет выжить? - однажды спросила его Полина и он только невесело усмехнулся.
- Может. Но маловероятно.
- Сколько? - опустила голову она.
- Едва ли дотянет до года, - совсем тихо прошептал он.
Джеймс всё сильнее замыкался в себе, на фоне происходящего в доме он вообще не вспоминал о свадьбе, до неё ли сейчас.Он, конечно, видел, что сыну хуже, конечно ночами его накрывало тревожными предчувствиями, но собственная беспомощность заставляла его отстраниться от ребёнка. Его разрывало осознание, что он ничем не может помочь, ничего не может сделать с закатывающим глаза младенцем, никак не может повлиять, никак облегчить его страдания, да вообще ничего не может. Мирослав, прекрасно разбирающийся в медицине может, Эжени, изучившая от и до все нюансы ухода может, даже Камилла, казалось, кожей чувствующая младенца может, а он, Джеймс, не способен вообще ни на что.
Ещё и прежняя невозможность висела над ним невидимым укором, по силе проигрывавшая беспокойству о сыне, но нет, никогда не уходившая из мыслей. Джеймс прекратил пытаться. Да, порой он и следил за переодевающейся Камиллой или загружал в планшете порностранички, но заканчивающиеся неудачей попытки повергали его в такую пучину отчаяния, что он бросил и пробовать.
Он чувствовал себя неприкаянным в этом огромном доме, который ему не принадлежал. Здесь у всех было своё место и своя роль, даже ребёнок-Ринат и то занимал отведённую нишу и участвовал в семейной жизни, а вот он, Джеймс, казалось всё никак здесь не устроится. Он не имел финансового влияния, прекрасно понимая, что суммы буквально всучиваемые Мирославу для того несущественны и если бы их не было, он бы даже не заметил. Он не мог содержать Камиллу, у той и так всё было, а ничего дополнительного она не хотела, да и до подарков ли сейчас. Он не мог полноценно общаться с сыном, тому чаще всего было плохо, поэтому он боялся сделать хуже или неумелым уходом как-то усугубить ситуацию, всё касающееся ребёнка решал Мирослав как более знающий ситуацию. Джеймс не мог нащупать хоть каких-то рычагов влияния хоть на что-нибудь, всё сильнее чувствовал себя прихлебателем вся роль которого заключается лишь в том, чтобы сидеть подле Камиллы и улыбаться.
Он попробовал удариться в работу.
С неистовой страстью ринулся в собственно детище, старался влезть во все нюансы, вникнуть в каждый процесс, проконтролировать и замкнуть на себе всё до чего мог дотянуться и конечно сотрудники не могли на это не реагировать. Предприятие зашаталось, как всегда бывает, когда в чётко отлаженный механизм кто-то лезет руками и пытается крутить шестерёнки в другую сторону и Джеймс, почувствовавший, что ещё немного и он пустит прахом то, что у него осталось впал в апатию и опустил руки.
Камилла... Он стал испытывать к ней странные чувства. Когда был на работе его невыносимо тянуло к ней, он вдруг пугался того, что она охладеет, или вообще уйдёт от него, тогда он загружал в компьютере её фото, перелистывал, любовался то удачным поворотом, то женственным изгибом, то золотым водопадом волос. А вот когда возвращался, наконец, домой и видел её вживую, то замыкался. Ему не хотелось лишний раз посмотреть на неё или поговорить, он вяло бурчал об усталости и подчас довольно грубо прекращал любые разговоры. Рядом с ней он чувствовал себя обязанным. Непонятно перед кем, перед самой жизнью наверное и неспособность исполнить всё что должно убивала его.
Он задыхался от вины. Он, мужчина, который должен стоять во главе семьи, вести её, защищать и обеспечивать оказался в роли ненужного придатка не пойми к чему. Иногда он ловил себя на мысли, что Мирослав и Полина воспринимают его чуть ли не своим ребёнком, интересуясь, что он ел на обед, не перенапрягался ли, не сидел ли на сквозняке. В такие минуты Джеймсу хотелось завопить вдруг во весь голос, уйти в какой-нибудь бар, купить пачку сигарет, напиться, сожрать огромный, залитый майонезом бургер и плевать на печень, лёгкое и импотенцию, гори оно всё синим пламенем. Но он ничего не делал и от собственного благоразумия становилось ещё более тошно.
Камилла
Я чувствовала, что всё рушится и ничего не могла с этим поделать. Китосу Алену становилось всё хуже и хуже. Он был очень тревожен, не мог оставаться один в кроватке, возле меня ему становилось легче, но многочисленные хвори проявлявшиеся в теле не оставляли его в покое. Я проводила с ним всё время сколько могла, прикладывала его к себе, качала, я чувствовала его, очень хорошо чувствовала и он мне отвечал, я понимала, что нужна ему и от этого было ещё больнее осознавать, что никак не могу помочь.
Его кишечник работал из рук вон плохо, непроходимость ему устранили прооперировав, но восстанавливался он неохотно, еле-еле подобрали смесь для кормления при которой его вздувало не так часто, но полностью исключить это не удавалось. Незрелые лёгкие привели к тому что малышу до сих пор не так просто дышать, малейшее изменение в температурном режиме и вентиляции и ему становится хуже. Ещё у него развивается ретинопатия и скорее всего со зрением будут большие проблемы.Но всё это меркнет по сравнению с пороком сердца. Один раз его уже прооперировали, следующая операция должна быть в год, как до неё дожить даже не представляю.
Я с затаённой надеждой смотрела на Мирослава, но понимала, что порадовать он ничем не может поэтому молчит. Я целыми днями читала в интернете информацию, пыталась найти выход, но ясное дело, что с медиками мне не тягаться, Мир только коротко хмыкал в ответ на какие-то мои выкладки.
Я кинулась изучать даже нетрадиционные методы и даже что-то там нашёптывала над ребёнком, не слишком надеясь на успех, но я была готова хвататься за любую соломинку, за любой даже призрачный шанс, который мог бы хоть немного помочь. Ужасно осознавать свою беспомощность, понимать, что словно бесполезно крутишь ручку в аппарате с сорванной резьбой и от тебя ничего, совершенно ничего не зависит. Всё что я могла сделать это не рожать его вовсе.
Я видела как отдаляется от нас Джеймс, как потихоньку охватывает его безразличие и безучастность и с этим тоже ничего не могла поделать. Когда я его касалась в его глазах отражалась такая боль, что я постаралась свести прикосновения к минимуму. Он не хотел говорить, пресекая любые беседы хотя бы с лёгким намёком на серьёзность, он замыкался, а я боялась сделать ещё хуже. Когда малыш был спокоен, Джеймс хоть немного приходил в себя, мог пошутить, погладить меня по щеке, но это случалось так редко.
Я каждый день боялась, что он уйдёт на работу, а потом не вернётся. О свадьбе он молчит, молчу и я.
Так хочется прижаться к нему изо всех сил, обнять, осыпать поцелуями каждую чёрточку его лица, каждый завиток непокорных вихров, но он шарахнется и я сдерживаюсь. Он избегает контактов, а я понимаю, что ему больно и не лезу. Только словами и могу до него дотронуться, только ласковыми интонациями могу проявить переполняющую меня нежность. Но ему это похоже не очень-то нужно, поэтому я неуверенно останавливаюсь.
Я не знаю что делать, иногда он возвращается и тогда мне кажется что всё будет хорошо, но это бывает всё реже. Когда малыш плачет, кричит от боли и неудобств он всё чаще выходит из комнаты. Я люблю его и нашего сына люблю, но этого недостаточно, а что можно сделать ещё я не знаю.
Прибегала счастливая Даника, оказывается они с Жаном назначили дату свадьбы и оказывается событие уже совсем скоро, через две недели. Я почувствовала себя совсем одинокой, раньше я бы первая узнала об исполнении мечты подруги, а теперь она словно спохватилась, что даже не сказала мне. Хотя и я хороша, я и сама не слишком-то вспоминала о ней, захлёстнутая многочисленными проблемами.
- Дан, теперь ты наконец счастлива? - с улыбкой спросила я.
Она кивнула, но как-то не слишком уверенно и тут же перевела тему:
- А вы-то когда уже поженитесь, тебе предложение сделали больше чем полгода назад, ещё до меня.
- Да пока не до этого, Китос ещё слаб, вот когда поправится...
- И ты не боишься,что он вдруг возьмёт и уйдёт от тебя, его же по сути ничего не держит? Я вот всегда переживала и это несмотря на то что у меня есть день... - она запнулась.
Отвернулась, нервно поглаживая шею рукой, а я нахмурилась. Что-то не то происходило между ними, мне и в прошлых разговорах не нравилось, что брата откровенно интересовало финансовое положение Даны. Я хотела сказать что-то по этому поводу, но осеклась. Что толку делать ей больно, будто она сама не понимает, что отношения построенные на деньгах гораздо хуже отношений построенных самих по себе.
- Что, скажешь, нельзя так как я? - хмуро спросила она, а я быстро-быстро замотала головой.
- Дан, что я могу вообще тебе сказать? Тебе хорошо, ты счастлива?
Она с готовностью кивнула.
- А он?
- Да, - она снова кивнула, радуется свадьбе, даже сам всё продумывает и договаривается. Это будет какая-то неформальная свадьба, подробностей не знаю, говорит сюрприз. Ты бу... вы будете с Джеймсом?
- Наверное, - неуверенно протянула я, - смотря насколько неформальная в том плане, может нужно куда-то ехать на ночь, у нас ведь дети и... - а ещё что мне, что ему нельзя простужаться, поэтому ночные вылазки отменяются.
Дана сказала, что разузнает и сообщит мне. Потом с настороженным интересом осмотрела Эжени, которая принесла мне Китоса (он успокаивался только у меня на руках) и спросила с чего это я позволила брать такую молодую и симпатичную няньку. Я только пожала плечами.
Китос Ален
Было больно. Больно, тревожно, порой невыносимо, он беспокойно сучил ручонками и кричал. Криком получалось немного ослабить неудобство, отвлечься от болезненно взрывающегося нутра и переключиться. Поэтому он плакал, кривился, хныкал и снова кричал. Он не хотел ни минуты оставаться в кроватке, как только туда опускали его охватывал панический страх, снова будет больно, снова страшно и снова он будет чувствовать сочащийся холодной неприязнью угол комнаты. Нет, лучше к маме. Он уже понимал, что самое родное тепло исходит от неё и с трудом дожидался когда чужие руки прекратят проводить над ним какие-то манипуляции и отдадут матери.
Мама... она обволакивала его невидимыми струйками и становилось спокойнее, только к её телу ему нравилось прижиматься, только её неторопливое тук-тук его успокаивало, мама защитит, мама всегда его защищала, другие только хотели причинить боль, а она его сбережёт, точно сбережёт.
Мама.
Правда иногда не помогала и она, когда в животе становилось особенно огненно, когда грудь с таким трудом проталкивала воздух, когда его захлёстывал огромный тошнотворный страх, не такой как в углу комнаты, нет, какой-то древний, появившийся задолго до людей всеобъемлющий, всепоглощающий, последний страх.
Страх смерти.
Майк
Китос кричал, выгибаясь у Мирослава в руках, от младенца распространялись иссиня-чёрные комковатые волны.
- Это агония, - прошептал тот, наверняка не желая произносить это вслух, но было уже поздно, Камилла естественно его услышала.
- Нет! Мир, сделай что-нибудь, ну сделай же, пожалуйста! – тут же зарыдала она, хватая его за рукав.
Ребёнок стал орать ещё сильней, страшно, будто раненый звериный детёныш, а не человек.
Майк в исступлении закрыл ладошками уши и изо всех сил зажмурился. Вопли, эмоции, чужой страх, чужая беспомощность, боль этого несносного младенца, удушающие волны отчаяния адской какофонией стучали в висках, острыми саблями секли кожу и заставляли кровоточить глаза.
- Вызывайте скорую! – крикнул Мирослав и снова завозился с любимыми своими лекарствами и инструментами.
Майк забился в угол, надеясь, что в суматохе о нём и вовсе забудут. Нет, никаких рук, хватающих и несущих его куда угодно, хватит касаний, хватит чужой воли, пусть сейчас приедет скорая, надоедливый кусок мяса увезут и он, наконец, сможет передохнуть.
- Он не умрёт? Он же не умрёт? Мир, пожалуйста! – противно гнусавила, захлёбывающаяся соплями мать.
Рядом стояла бабушка, но от её молчания было не легче, она тоже генерировала тёмные волны отчаяния.
Китос заорал ещё более невыносимо, Майк изо всех сил сжал маленькие кулачки, стараясь переждать приступ.
Неужели они не понимают, как ему больно ощущать всё происходящее? Почему они все не уберутся вон?
Ребёнок надрывно кричал, метался меж удерживающих его рук, орал от каждого нового укола, от разрывающей нутро боли, от невозможности переносить ещё хоть секунду то, что с ним происходит.
- За-мол-чиииииииииии! – тонко, чисто завизжал вдруг Майк, переходя на ультразвук, скрюченный, вспотевший, измочаленный, истерзанный чужими чувствами он всё голосил и голосил на одной ноте «и», не видя и не чувствуя вокруг больше ничего, кроме огромной, горячей, невыносимо большой волны, принявшейся вдруг рождаться из его тела.
- Ииииииии, - пищал он, не обращая внимания на удивлённо повернувшихся в его сторону людей.
Что угодно, лишь бы заглушить кусок мяса.
Невидимая взгляду чуждая этому миру сила излилась из рта Майка и принялась кольцами опоясывать Китоса, тот закричал ещё сильнее.
Ещё сильнее.
Ещё громче.
Ещё!
Да заткнись же ты!
Головка младенца вдруг резко дёрнулась, будто от пощёчины и он умолк. Расфокусированный взгляд скрылся под опустившимися веками, напряжённое тельце обмякло.
- Он умер? – испуганно всхлипнула мать.
- Нет, - бросил Мир, схватил ребёнка и унёс к приехавшей скорой.
Майк устало выдохнул и обессиленный скрючился в углу кроватки.
Спустя неделю малыша привезли обратно. Джеймс, единственный, кто беспристрастно наблюдал за сценой настоял, чтобы детей разделили. Его не понимал никто, ведь что может быть логичнее, чем держать двоих мелких детей вместе, это гораздо удобнее, но он слишком хорошо помнил собственный испуг, как стало мелко неприятно подрагивать нутро, когда он заглянул в потемневшие глаза Майка на несколько секунд показавшиеся ему нечеловеческими. Теперь он боялся за сына и вовсе не горел желанием оставлять его наедине с этим выродком.
А с Китосом Аленом случилось невероятное. По приезду в больницу оказалось, что с ним всё в порядке. Настолько всё в порядке, что даже в тонах сердца не прослушивается так беспокоившая кардиологов аномалия, не говоря уже о мелких проблемах с кишечником и глазами. Даже лёгкие будто одумались и стали сотрудничать с организмом на приемлемых для того условиях.
Чудесное исцеление, конечно всех поразило, а больше всего тем фактом, что сопровождалось довольно необычным симптомом.
- Я не могу понять, что с ним и никто не может понять, - удивлённо говорил Мирослав, - он больше не может издать ни одного звука, раскрывает рот, старается, но ничего. Голосовые связки повреждены криком, но не настолько, чтобы утратить функциональность. Похоже на инсульт, но больше никаких признаков кровоизлияния в мозг нет. Хотя инсульт не только крайне маловероятен, но ещё и совершенно не объясняет каким образом у него стали нормально работать сердце и кишечник. Его смотрели все по очереди кардиологи и ничего, словно и в помине не было порока сердца. Камилла, может твои околосновидческие штуки как-то повлияли? Потому что рационального объяснения произошедшему нет.
- Я не знаю, - растеряно пожала плечами Ками, - я... я ещё не "засыпала" с того времени как родила.
- Тогда вообще ничего не понимаю, - потёр переносицу Мирослав, - единственное объяснение, что мимо пролетала моя славная маман и лёгким движением руки исцелила внука, но за здоровье пришлось чем-то заплатить. Хотя кто знает, может эта загадочная немота со временем пройдёт.
Карина
"Кстати, ты мне так и не написала, что думаешь по поводу Алого зарева"
Я улыбнулась и погладила пальцем клавишу пробела, "Алое зарево" было одной из многочисленных состватанных мне Мирантелью книжек и одной из немногих, которую я действительно прочитала. Просто она была короткой.
"Ну что я тебе скажу, дорогая, текст там написан, конечно, неплохо, но это единственное достоинство данного опуса. Автор в процессе сочинения так увлёкся переплетениями словес, что мне, честно признаться, было сложно удержаться от зевоты и не позабыть из-за чего, собственно, сыр-бор".
"Да ладно, неужели тебя не впечатлило описание жерла вулкана над которым склонились вишнёвые веточки"
"Мирра! Ты серьёзно? Каким же исполинским должно быть дерево, чтобы его веточки склонялись над вершиной вулкана?"
"Это же метафора, Блэки"
"Да к чёрту такие метафоры. И вообще главный герой мне ни разу не понравился, по-моему урод каких мало".
"Перед ним стоял сложный моральный выбор. Хотя ладно, шут с ним с выбором, ты мне скажи, как твоё бедро? Помогла та мазь о которой я тебе писала?"
Я ухмыльнулась. Вообще-то проблема была не с бедром, а с плечом и я вовсе не неловко приложилась о край шкафа, а была подло скручена Линноэртом, когда мы отрабатывали приёмы, но забота была мне приятна. Вот бы ещё и виновник травмы был столь же ко мне внимателен, я скосила глаз на набивающего что-то на планшете шпика.
"Всё в порядке. Спасибо".
"Ты как-то часто травмируешься, меня это нервирует".
Я улыбнулась. Мирра на правах старшей почему-то взяла надо мной шефство и периодически даже пыталась учить нерадивую меня уму-разуму, на что я только хмыкала, уж мне довелось побывать в таких передрягах, какие ей и не снились, и ничего, справлялась как-то. Но всё-таки что-то было в этих её дурацких наставлениях, какие-то такие нотки, которые меня трогали. Я слишком привыкла к тому, что человек человеку волк и когда вдруг появлялся кто-то, кто помнил какой сорт местного кофе мне нравится больше всего, невзирая на то, что сию ценную информацию я упоминала недели три назад, это несколько обескураживало. Она была внимательна к мелочам и меня это с одной стороны настораживало (не проколоться бы), а с другой вызывало крайне противоречивые чувства, в такие моменты я вдруг чувствовала себя обнажённой, беззащитной перед чужой волей так близко подобравшейся ко мне настоящей, это было страшно, но вместе с тем притягательно, словно сбросив всю одежду купаться в ночном море, каждой клеточкой кожи ощущая ласковые волны.
Я затрясла головой.
- Жозефина, уже поздно, ложись в постель, - активизировался вдруг Линноэрт.
- Уже в постели, - огрызнулась я, не отрываясь от ноутбука.
- Жозефина, тебе нужно придерживаться нормального распорядка дня, есть как следует и высыпаться, - продолжал нудить Лин.
Я на секунду оторвалась от клавиатуры и бросила на него взгляд. Что-то новое почудилось в выражении его лица, а потом меня пронзило внезапной догадкой.
Постойте-ка... а сколько я уже его динамлю, то есть не набрасываюсь с объятьями и поцелуями на которые он милостиво соглашается? Недели полторы где-то. Ну да, днём я занята Жани-Шелтем, а вечерами приходит Мирантель, всё сходится.
"Прости, давай закругляться, мой сожитель нагло требует внимания" - преувеличила я.
"Ага, давай, мой тоже недовольно сопит", - я прочитала ответ Мирры и захлопнула крышку.
- Извини, но по моему распорядку спать ещё рано, - томно изогнулась я и потянулась левой рукой к краю его трусов.
Он перехватил мою кисть, прижал к себе и просто принялся, прикрыв глаза, целовать. Наверное и правда соскучился.
В груди тут же что-то зарябило, заёрзало и искорками пошло кверху. Непривычно сладкое и вместе с тем совершенно невыносимое чувство. Хотелось тут же каким-то образом его реализовать, выразить, вывалить на него же, чтоб не я одна мучилась, но не успела, он крепко прижавшись припал губами к моей пульсирующей шее и у меня в лёгких внезапно кончился воздух.
- А-а, - негромко простонала я, чёрт, Лин, если воздержание на тебя так действует, то стоит практиковать его почаще.
- Слушай, - потом, когда мы уже успокоив дыхание просто лежали рядом, я поднялась на локтях и заглянула ему в лицо, - вот что тебе стоило просто раскрыть рот и сказать "Закрывай свой ноут и дуй ко мне, я тебя хочу". Или просто потянуть меня к себе и целовать. Мы вроде бы вместе тысячу лет и передо мной можно не строить неприступного мачо, ты отлично это понимаешь.
Он внимательно посмотрел мне в глаза и ничего не ответил
- Ну? - не унималась я. - Я ж не отстану, ты знаешь.
Но я отстала. Просто увидела в его глазах что-то такое, что побоялась спугнуть своим неистовым напором. Глубокую, тёмную как воды ночного озера тоску.
Ночью я не спала. В первый раз в жизни призналась себе, что хотела бы от него взаимности. Да, теперь хотела бы. Раньше я скорее всего презирала бы его за слабость перед женщиной, пусть даже эта женщина я, но теперь мне хотелось с ним сблизиться.
С ним?
Да хоть с кем-нибудь!
Я встала с постели и гневно сжав губы в нитку пошла спускаться вниз по лестнице.
Чёрт, я же так гордилась собственной самодостаточностью, тем что мне никто особо не нужен, ни охочие до моего времени друзья, ни зарящиеся на моё тело возлюбленные. Я же прекрасно обходилась сама, что случилось теперь?
Так и не придя ни к какому решению, принялась готовить завтрак. Надеюсь, всё что говорят о впитывающей энергетике еде - враки.
А люблю ли я тебя, Линноэрт? Мои чувства обращены к тебе, к такому как ты есть закрытому, успешному шпику, хладнокровному, кое-где занудному, профессиональному до мозга костей? Мне нужен ты или мне сгодится кто угодно, любая душа, к которой можно скотчем прилепить надпись "родственная".
Сходила наверх за ноутбуком, не знаю зачем, ведь Мирра, с которой я уже привыкла обсуждать всё на свете, наверняка спит, а если и не спит, то вряд ли торчит в интернете в полпятого утра.
Но как ни странно Мирантель была онлайн.
"Чего не спишь, ты же собиралась?" - написала ей я и глянула сквозь прозрачные двери на понемногу светлеющую мостовую.
"Да я с Аквиташ заболталась, если честно так и не легла, опять буду сонная весь день".
С кем? Как зовут мужа Мирры я не знала, она чаще всего именовала его просто "мой", но его могли звать только как-то там ...антель, но уж никак не Аквиташ.
"Кто это??" - нахмурившись вбила я.
"Моя подруга. Самая лучшая" - был мне ответ.
Я резко дёрнувшись мышкой в крайний угол экрана нажала на крестик.
Меня задело.
Встала со стула, обошла кругом, села на диван, снова вскочила. Черт знает что, оказывается у неё есть другие подруги. Странно, что эта тема ни разу не возникала, а мне уж казалось, что мы обсуждаем всё на свете. Я-то понятное дело не могла рассказать о своей жизни полностью, но уж ей-то ничего не мешало. А теперь всплывают какие-то подруги, интересно, сколько их у неё.
Зашла на тот розовый мерзкий сайтик на котором мы с ней познакомились, поставила себе невидимый статус и подробно изучила Миррину темку. Да, к одной комментирующей девице с ником Inka моя подруга обращалась "Акви". Самая лучшая, надо же. А я тогда кто?
"Блэкилон, куда ты пропала?" - пришло письмо на электронку, ну да, ведь другие мои мессендежеры отключены.
Я ничего не ответила. С чего мне отвечать, пусть общается с другими, у неё их уйма, наверняка у них найдётся с пару десятков замечательных, отвечающих всем её интересам тем. Закрыла ноутбук и уселась на диван, обиженно поджав губы. Блин, да чего я взъелась-то, ну есть у неё какие-то подруженции мне-то что с того. Не буду ей отвечать только и всего, проблем-то.
Спустился не до конца проснувшийся Линноэрт, вяло осведомился о меню на завтрак и потрусил в ванную, а я так резко принялась доставать тарелки, что одну всё-таки чуть не расколотила, приложив ребром о край стола. Уймись уже, Карина, а то кое-кто всю плешь тебе проест за порчу имущества.
На работе было всё как обычно. Жани-Шелтю зачем-то приспичило возвести меня в ранг фаворитки, что выражалось в привселюдном лобызании моих ланит, а ещё он повадился ходить со мной за ручку. Вот честно, схватит при всём честном народе за запястье и тащит куда заблагорассудится, да так быстро, что в процессе перебирания ногами я едва успевала придумать что-нибудь язвительное для острастки. Коллеги с интересом ожидали развития событий, а я только гадала, что же он выдумает в качестве удара. Подвоха не было довольно давно и я уже немного начинала нервничать. Центр настойчиво советовал мне не форсировать события, но напоминал, что моя главная цель пробраться к нему домой, ведь все материалы наверняка хранятся там.
Но домой пока что не приглашали. От пылких свиданий в кабинете никто меня, правда, не освобождал, но вот в поблёскивающую зеркальными поверхностями крепость шеф звать не торопился. Как ни странно я понемногу привыкала к нему, не теряла настороженности, но определённо привыкала, уже не реагировала на периодические "проверки на вшивость", когда он так или иначе пытался прощупать тонкие мои струны, не слишком сильно язвила в ответ на его выпады и даже в неожиданно вспыхивающей нежности не искала двойного дна. Он просто очень сильно отдавался тому, что происходит, если ел, то черпал наслаждение по полной, если целовался, то самозабвенно, если издевался над новой секретаршей, то получая истинное удовлетворение. Наверное, он просто меня готовил, а в процессе, пока я равномерно прожариваюсь покрываясь аппетитной хрустящей корочкой, заранее предвкушал как вонзится зубами в моё размягчившееся пропитанное соками нутро.
Которое я по совершеннейшей своей глупости показывала только одному человеку, а он сегодня сделал мне больно.
- Жозефина, что-то я тебе давно ничего не дарил, - выдал мне Жани-Шелть в процессе сегодняшнего свидания.
Я нахмурилась вдруг осознав, что думаю почему-то не о шефе, а с какого-то перепугу о Мирантель, но это не помешало мне огрызнуться:
- Так давно, что аж никогда.
- Никогда? - притворно удивился он, - Надо же. Тогда это стоит исправить.
Я хмыкнула, предвкушая, что сейчас он сунет мне в руки что-нибудь копеечное, чтобы закатать непомерно удлинившуюся губу либо что-то невообразимо дорогое, чтобы тут же отнять обратно.
Но не угадала.
Он потянулся и вручил мне коробку сероватого цвета без опознавательных знаков. Не почувствовав никакого подвоха я её открыла и похолодела, хотя одиннадцать из десяти девушек наверняка бы обрадовались, не увидев в неожиданном подарке ровным счётом ничего опасного. Но те девушки не были бы шпионками.
Внутри был телефон.
- Нравится? - коварным искусителем прошептал мне на ухо шеф.
- Ничего так дизайн, - стараясь сохранить невозмутимость откликнулась я, выудила аппарат из пластиковых пазов и принялась осматривать со всех сторон, никаких опознавательных знаков не имелось, - Известной торговой марки "Noname"?
- Это наша разработка. Несерийная. Всего два экземпляра, один у тебя, второй у меня.
- Экономите на бета-тестерах? - прищурилась я лихорадочно соображая что же теперь делать.
Конечно, он насовал сюда каких-то жучков. к гадалке не ходи. Значит желает знать где я, что я, кому что говорю и чем занимаюсь после работы. Плакали наши с Лином нечастые вылазки в город в ходе которых можно наконец поговорить о работе, теперь и этого не будет.
- Отнюдь. Доверяю тебе самое ценное.
- И чем же он так примечателен и отличен от того, что у меня есть, - кивнула подбородком на лежащий поодаль совершенно приличный почти новый смартфон.
- Узнаешь, - довольно осклабился он, ну да, конечно, с чего бы он вдруг принялся отвечать на вопросы и рассказывать о планах.
- Надеюсь он не полыхнёт однажды расплавленной лавой из динамика, - как можно небрежней отозвалась я.
- Увидишь, - не блеснул оригинальностью он, зато так блеснул глазами, что я насторожилась ещё больше.
По приходу домой я уныло продемонстрировала Линноэрту подарок, тот якобы безэмоционально кивнул, но я-то хорошо его изучила, поэтому прекрасно разглядела мелькнувшие в глазах понимание, размышление и принятие решения. Лин конечно же догадался, что сей гаджет вовсе не так прост, поэтому тут же принялся ломать комедию:
- Что это у тебя такое, Жозефина, - протянул он руку за аппаратом.
- Да вот шеф всучил, чтоб потестили. Сигнальный экземпяр, - делано равнодушно отозвалась я.
- И много кому раздали? - ай да актёр, в голосе Линоэрта явственно сквозили ревнивые нотки.
- Не знаю кому конкретно, но в нашем отделе всем, - не моргнув глазом соврала я.
- Ладно, я тогда поковыряюсь. Мне интересно, - сосредоточенный возлюбленный принялся с упоением возить пальцем по сенсору, а я только пожала плечами.
- Расскажешь только о впечатлениях, мне ещё отчёт писать.
После ужина тоскливо посмотрела на ноут, обычно я едва могла дождаться свободного времени, чтобы тут же влезть в чат и болтать, болтать, болтать с Мирантелью, непрерывно стуча пальцами по клавишам, а теперь... Хотя что теперь, ну треплется она с кем-то ещё, ну считает кого-то подругой лучше меня, какая разница.
И тут я поняла, что разница очень даже есть, мне очень не нравилось наличие какой-то там непонятной Аквиташ, я хотела быть одной-единственной для Мирры и точка. Неужели я недостаточно хороша для того чтобы общаться только со мной? У меня-то кроме неё никого нет, почему нельзя так же?
Зашла на почту. Четыре письма от неё весьма порадовали, значит я всё-таки ей нужна. Ладно. Ответим, раз уж ей так хочется.
"Привет" - появилась в нашем чате и, закусив скривленную на правую сторону губу, принялась ждать.
Почти сразу появился знак карандашика, значит она тут же стала писать. Сидела, ждала меня в чате? Или просто тусила там со своей ненаглядной Акви-Инкой?
"Блэки! Жозефина! Хвала небесам ты появилась! Почему ты пропала, я волновалась, что-то случилось?"
"Не делай вид, что ты прям так меня ждала, тебе и без того есть с кем потрепаться".
"Блэки, прости меня, прости-прости-прости, я не подумала, что тебе может быть обидно от того, что я назвала Аквиташ лучшей подругой. Извини, пожалуйста. Просто я знаю её в реальности, мы живём по соседству, я привыкла общим знакомым её так называть и случайно назвала так тебе".
Её оправдание совсем не утолило чернопламенного внутреннего огня, наоборот, он вспыхнул с новой силой. Они ещё и в реале встречаются, ещё и давно, ещё и общие знакомые у них есть. Это было болезненно, я то заносила пальцы над клавиатурой, то отдёргивала их от кнопок, словно те превратились в раскалённые угли, я не знала как сформулировать, перенести на экран электронными пикселями сжирающее меня инферно и вместе с тем не понимала почему оно вдруг разгорелось.
"Мирантель, ты не должна передо мной оправдываться, ты можешь дружить с кем хочешь. Пока".
Да пошли на фиг все эти подружки-лягушки, не зря оказывается я никогда их не заводила. Зачем вообще они нужны, чтобы вот так беситься не пойми с чего? Что? Вот что в ней такого, скажите? Что в Аквиташ этой, которую я даже не знаю, что меня так трясёт только от её существования? Почему я с силой захлопнула ноутбук и исступлённо бью кулаком о ни в чём не повинную подушку? Что со мной? Карина, угомонись уже.
Сделав несколько глубоких вдохов и попялившись какое-то время в пространство тупым взглядом я мало-помалу успокоилась. Хотя точнее сказать "иссякла", я бы ещё поизрыгала яростные волны в пространство, да только было уже нечем, внутренний реактор на сегодня исчерпал резервы, оставив по себе лишь опустошённость. Я снова открыла многострадальный ноутбук и нажала на последнее из всё ещё непрочитанных писем на почте.
"Жозефина, ну ответь мне пожалуйста! Ну хоть что-нибудь ответь. Я работать не могу, всё думаю о том, что мы поссорились и боюсь, что потеряю тебя. Я же знаю какая ты неистовая и что всегда рубишь с плеча я тоже знаю. Вот перечитываю нашу переписку я понимаю, что вроде бы ты ничего такого не сказала, но я же сразу почувствовала, что-то не так. Блэкилон, Блэки, Жозефина, ты мне очень важна, правда. Вернись, пожалуйста, я так боюсь, что ты вычеркнешь меня из контактов и мы больше с тобой не пересечёмся. Мне грустно без тебя".
Снова закусила многострадальную губу, эдак Жани-Шелть будет ревновать, что я разбила рот в страстных поцелуях не с ним прекрасным и нажала на следующее письмо.
«Жозефинка, ты мне не отвечаешь, наверное занята. Ну, я буду утешать себя, что занята, могу же я так думать, пока не удостоверилась в обратном. Хотя я переживаю, честно, вот сижу и постоянно обновляю почту, словно сумасшедшая, вдруг ты мне ответишь. А мне же ещё отчёт делать, главбух волком смотрит, завтра последний день, а я ни на чём не могу сосредоточиться».
Внутри снова тонко кольнуло, я не стала раскрывать два первых её письма, наверняка там было что-то не особо важное, самое сильное уже открыто. Мне несмотря ни на что было приятно осознавать, что не я одна устроила на ровном месте истерику. Она поняла и она испугалась, что может меня потерять.
Я улыбнулась, открыла снова мерзкий сайтик и ласково погладила пальцем её аватарку. Не дрейфь, Мирантель, я вернусь. Вот ещё пару часиков помолчу, чтобы ты много о себе не думала, а потом напишу.
Но не удержалась и ответила ей сразу.