Вообще сейчас, когда читаешь старые дневники, Эльза кажется каким-то воплощением кротости и материнской любви. Любви, доходившей до полного «растворения» в детях и внуках. Хорошо ли это? Наверное, для большинства людей все-таки чересчур, но вот Дионе такое отношение к детям могло бы спасти жизнь – и все могло сложиться совсем иначе. С другой стороны, тогда и меня бы не было.
И был у этой любви только один серьезный минус: Эльза, всей душой желавшая счастья своим близким, не мыслила такого без детей – и периодически (в свободное от возни с внуками время) нет-нет да и спрашивала сыновей, когда же собственно. Сыновья, если верить Трейси, страдальчески морщились – и, отговорившись дежурным «как только – так сразу», срочно бежали что-нибудь собирать, доделывать или чинить. Эльза вздыхала, в очередной раз приходила к выводу, что ее родные сыновья – те еще шалопаи, которым еще расти и расти до брака – и уходила к Дилану (в первые месяцы жизни младшему братику Асты было очень удобно жаловаться хоть на весь мир: малыш воспринимал только воркующие интонации и нежность, не понимая слов, и радостно улыбался, а Эльзе, если верить ее записям, становилось легче).
Периодически она упоминает второй день рождения Асты. Праздник получился не очень веселым: врач порекомендовал свозить малышку в более северные широты – и эта поездка здорово потрепала нервы всей семье. Эльза не указывает конкретного диагноза и не прикладывает официальных направлений, поэтому я сомневаюсь, что поездка была так уж нужна. Скорее всего, это была та самая «профилактическая смена климата», которую в то время усиленно советовали по поводу и без, но когда дело касалось любимой внучки – Эльза признавала необходимым всё, что, по мнению специалиста, могло быть полезно и не должно было навредить. Сколько денег и нервов уйдет на это необходимое, ее мало беспокоило, поэтому семья дружно поехала на север (Ну кроме Натана и Нукрата, которые остались на ферме – и явились только к отъезду остальных).
Впрочем, вспоминает Эльза не саму поездку и не возню с ребенком (малышка сначала плакала и капризничала, а чуть оспокоившись – обнаружила вокруг себя такой интересный новый мир, что Эльза с Трейси только и успевали, что за ней бегать), а «милых девочек», с которыми познакомились Девид и Сильвестр.
Девочек звали Дженни и Касси (именно Касси, никакого другого «полного имени» у нее не было – и это, судя по регулярным жалобам, частенько приходилось активно доказывать). Действительно милые, хоть и мало похожие друг на друга сестры.
К сожалению, восстановить историю их знакомства с сыновьями Эльзы невозможно: даже если бы Девид с Сильвестром хотели пооткровенничать с матерью или (вот уж совсем фантастический вариант) Трейси, тем было явно не до чужих амурных дел, а сами девушки (кое-какие записи которых в моем распоряжении тоже имеются, что само по себе говорит о многом, но не буду забегать вперед) не уделили этому особого внимания. Вернее, вообще внимания не уделили. У Касси под датой знакомства – описание парочки достопримечательностей и упоминание купания в ледяной воде.
У Дженни – рецепт отвара, которым «отпаивала доигравшуюся сестру» - и номер местного телефона с пометкой про «необычного милого парня, похожего на маминого соплеменника».
Вообще, судя по этим заметочкам, привлёк красавиц именно Сильвестр. Только через неделю знакомства Касси соизволила упомянуть, что «Девид тоже ничего». Просто так заметить, без указания причин.
Касси и Дженни вообще не вели нормальных дневников. Так, отрывочные впечатления «чтоб не забыть потом рассказать родителям» да всякие полезности вроде рецептов. По-человечески, это вполне понятно, но как же затрудняет восстановление событий.
С другой стороны, отсутствие информации – тоже информация. Раз ни в каких записях нет указаний на что-то необычное, какие-нибудь ссоры, предательства и мексиканские страсти, можно предположить, что имел место вполне обычный курортный роман (которые чаще случаются на жарких берегах, но вторая любовь Кары Донадо тоже родилась и отгорела в северной области).
От обычного курортного романа он отличался разве что продолжительностью: на следующие три года Девид и Сильвестр немного сошли с ума. Нет, в дневниках Эльзы об этом ни слова, да и Трейси пишет с некоторым сомнением, постоянно уточняя, что «мыж так сказал» (понятное дело, что с самой Трейси парни не особенно откровенничали, а вот Нукрат иногда принимал участие в «мужских посиделках»). А рассказывал Нукрат, что парни готовы хоть сейчас жениться на своих «северянках», но – вот незадача – те живут не на соседней улице и даже не в соседнем городе. Не на другом конце света, конечно, но достаточно далеко, чтобы переезд означал практически разрыв с прежней жизнью. И у них тоже есть родители, братья, сестры – и даже маленькие племянники. И люовь, конечно, дело хорошее, но бросить всё ради таких вот красивых, любимых, но, если совсем честно, не слишком хорошо знакомых (видят хорошо если по два месяца в год, слышат, как максимум, раз в неделю – международные звонки они такие – а переписка полностью исключается редкой семейной «болезнью»). Девид и Сильвестр тоже немного опасались бросать всё и начинать с нуля на новом месте: страстные встречи и безумная любовь два раза в год – это одно, а совместная жизнь – совсем другое.
Короче, и тем, и другим, хотелось уверенности, но кто ж эту уверенность мог дать? Кому-то надо было решаться, но как-то не решалось. Возможно, дело было еще и в семьях, к которым и те, и другие были сильно привязаны. Например, Девид и Уильям помнили, как ушла Марина. Думаю, им не хотелось, чтобы Эльза снова прошла через что-то подобное. Бросить родной дом, вполне самостоятельных братьев, племянницу, могилу отца, начать жизнь сначала в чужой стране – тяжело, но чего не сделаешь ради любви. А вот бросить мать, осознавая, как тяжело будет ей – уже немолодой – после твоего отъезда, выбрать между любовью и любовью – поди решись. У Девида и Сильвестра не получалось, у Дженни и Касси тоже. Вот и ждали все четверо каждой встречи, как праздника, но бросать родину и многочисленных родственников не спешили. Так и тянулось: месяц – бурный роман, от которого как еще снег в горах не растаял,
пять – мучения от звонка до звонка.
А незадолго до второго дня рождения Дилана
Эльзы не стало. Как-то очень неожиданно (ей ведь еще и семидесяти не было) и очень тихо. Обычный вечер, не слишком долгий телефонный разговор с какой-то приятельницей – ничего особенного. И в том, что Эльза попросила невестку «посидеть пока с детьми самостоятельно» - тоже ничего странного не было. Трейси пишет, что Эльза иногда ложилась отдохнуть днем – и даже Дилан привык, что иногда бабушка днем закрывается в спальне – и шуметь в это время можно только в большой комнате. Одним словом, ничего странного не случилось, разве что Эльза обмолвилась о желании чуть позже позвонить Марине (обычно она предпочитала ждать звонка от дочери).
Обычно дневной отдых Эльзы длился пару часов, но по-настоящему домашние забеспокоились только к вечеру. Непоправимо поздно.
Наутро позвонила Марина. Рассказала, что их машина попала в аварию. Машина всмятку, муж погиб, но она сама осталась практически цела. Просила «успокоить маму, а то наверняка ведь переживает». Трейси пишет, что голос Нукрата, ответившего «Я передам, не волнуйся» был совершенно обычным. И трубку на рычаг он повесил тоже как всегда. И до стола дошел. А потом, не оборачиваясь, Нукрат, которого Трейси никогда в жизни не видела ни с чем крепче новогоднего вина, попросил: «Принеси чего-нибудь. Покрепче. Там где-то водка была для растираний.»