Помню свою любимую игрушку – мишку в яркой одежке, с которым я играл. Потом я откладывал его в сторону, аккуратно, держась за перекладины кроватки, вставал на ноги, чтобы позвать маму. Стоять и ходить я научился сам, но все еще не говорил. Может быть, мне просто нечего было сказать. Потому, я просто издавал какие-то звуки, пока, наконец, дверь не открывалась. За дверью был
другой мир, отличный от моей детской, и там была
она, которая слишком громко говорила. Смысла я тогда не понимал, но запомнил на всю жизнь:
маленькое отродье, за что ты мне, я всего лишь хотела узнать, почему он забирает дорогих мне людей, а не спать с ним, чтобы родился ты, да заткнись ты уже… Это нормально? А ведь я любил ее, даже позже, когда я понял смысл этих слов, когда она не обращала на меня внимания, когда бросила меня.
Она относила меня на кухню, где стоял мой стульчик, сажала в него, и снова забывала, разговаривая по телефону. И когда мой плач становился совсем невыносимым, она, наконец, пренебрежительно бросала мне тарелку с чем-нибудь съедобным и уходила.
А я жадно начинал есть, наверняка, думая лишь о том, как бы набить живот, чтобы хватило хотя бы до вечера, потому что она могла снова уйти и забыть про меня. А я бы плакал и звал ее. А она приходила бы через несколько часов, иногда не одна, давая мне какой-нибудь еды и запирая в детской.
А когда я поел, я снова начал засыпать, но ее дикий крик меня разбудил. Весь мой столик был в остатках еды.
Я иногда думаю, почему она столько лет меня терпела? Почему сразу не отдала в детский дом, если я ей настолько
мешал? С возрастом я понял – она просто
боялась, что он придет за ней. Но я взрослел и жизнь шла своим чередом, поэтому она успокоилась и в итоге бросила меня. Это нормально?
На мое семилетие раздался звонок в дверь. Я со всех ног бросился к двери, но она оттолкнула меня, сказав, нет,
прорычав, что это к ней. Я наблюдал, как она открыла дверь какому-то мужчине.
Он поздоровался, она промурлыкала ему что-то в ответ, взяла его под руку и ушла, даже не обернувшись. Она забыла про мой день рождения.
Я лишь молча проглотил слезы, дав себе слово никогда больше не плакать.
Она пришла поздно в очень хорошем расположении духа. Он нее пахло каким-то алкоголем и дорогими сигаретами.
Я подошел к ней и прямо спросил,
помнит ли она про мой день рождения?
Она ответила, что помнит, но
какой в этом смысл?
А это нормально? Тогда я считал все это нормой, ведь никогда не видел другого отношения.
В тот день я впервые ушел из дома.
/////
Паскаль откинулся на стуле, снял очки и устало потер переносицу. Этого Артемий не рассказывал, на сеансах он уделял время только тому, что происходит с ним здесь и сейчас. В прошлое он углублялся неохотно и очень недалеко, его больше заботил юношеский максимализм, когда он только пришел, и усталость от жизни - после.
Ученый встал со стула, сладко потянулся и прислушался.
В глубине дома захныкала дочь. У нее все еще недомогание, поэтому спит мало и требует много внимания.
- Ну-ну, Тачо, что случилось? – заговорил с дочерью Паскаль, заходя в комнату.
Тачо перестала плакать, заулыбалась и протянула к отцу свои зеленые ручки.
- Тебе лучше, горошинка? – продолжал спрашивать Паскаль, трогая лобик дочери. – Температуры уже нет, хорошо! Не хочешь перекусить? А может, молока? Как там твой животик?
Отец Паскаля был рьяным поклонником всего неземного, эту страсть он передал всем своим детям. Он был первым в семье, кого похитили инопланетяне. Результатом похищения стали две девочки-близняшки Лола и Хлоя. Сводные сестры Паскаля, Викунда и Лазло нечасто навещали их дом, пока не родилась Тачо, и стали для нее примерными тетушками, помогая Паскалю растить и воспитывать внеземного ребенка.
Пока ученый занимался дочерью, все его мысли были далеки от насущного быта и космоса. Дневник Артемия манил. Наконец, усадив дочь рядом с собой в ходунки, Паскаль вновь открыл файл на компьютере.
/////
Я бродил по городу до самых сумерек, устал и проголодался. Мне встретился патруль, как никак, в городе был введен строгий комендантский час из-за разгулявшейся преступности, коп спросил, где я живу, и отвез домой. Нас встретила она, явно под алкоголем, в глубине дома слышались голоса. Она даже не побеспокоилась обо мне, она пригласила гостей и
веселилась. Помню, как я сжал кулаки, от ярости меня аж затрясло, а коп положил мне на плечо руку.
Потом началась кутерьма с проверками. Меня временно поместили в местный детский дом.
Самое яркое воспоминание тут крепко связано с моей дальнейшей судьбой.
Я сидел в комнате и спокойно играл с кукольным домиком. У меня никогда не было таких красивых игрушек. И тут зашли они. Один младше меня, второй намного старше. Они начали издеваться, смеяться, говорить, что я девчонка, раз играю в куколки.
Особенно меня возненавидел старший. Он вечно щипался, бил, ставил подножки.
В какой-то момент я оказался на ногах, что-то кричал, пытался ударить его. А он лишь хохотал и оттолкнул меня. Я врезал ему по коленке так, что он взвыл, но я ликовал недолго, потому что он ответил мне кулаком в живот, и я аж загнулся.
Прибежал комендант, мальчишки начали оправдываться, говорить, они всего лишь шутили, что я слишком
«нервный тип». Так ко мне и приклеилась эта кличка, которую я, спустя много времени и психов, принял как собственное имя.
Кстати. Мать никак не могла решиться, под какой фамилией меня записать. Ей нравилась фамилия первого мужа – Мортис, но было бы нелогично дать мне ее, ведь я родился после смерти ее второго мужа – Хью Танасия. А он, в свою очередь, не являлся моим отцом. Потом она планировала дать мне свою девичью фамилию – Муенда, но подумала, что это навсегда свяжет ее со мной. Ну, собственно, чтобы соседи не шушукались за ее спиной, мол, нагуляла мальца, она записала меня как Артемия Танасия…
В общем, сначала кличка меня дико бесила, я огрызался и пытался ударить обидчика, чем только раззадоривал детей. В конце концов, мне все надоедало, я лишь сидел на верхнем ярусе кровати, смотря в окно, изредка уворачиваясь от щипков и пиная ногами обидчиков. Разве это нормально?
Ночами было совсем невыносимо. Дети – жестокие существа. Пока я пытался спать, они обмазывали меня зубной пастой, пугали «падающим потолком», сталкивали на пол, подкладывали под одеяло разные гадости. Комендант, если и видел все это, ему было
безразлично, он лишь журил «несмышленых мальчишек» и уходил по своим делам, а они продолжали свои игры. Я никогда не жаловался, ведь «стукача» макали головой в унитаз, хотя мне это и просто так частенько доставалось. Если я начинал отвечать, драться и кусаться, они орали: «Ты че такой
нервный?». А потом мстили за каждый синяк. Это нормально?
И, когда я уже обдумывал план убийства, побега, и думал, что эти волшебные недели в детском доме окончательно сведут меня с ума, меня вернули домой. Ненадолго.