саундтрек
16 апреля 3061 года в Дергии объявят обязательный воинский призыв. Только за последние месяцы войны погибнет более трёхсот тысяч дергийцев.
***
4 марта 3064 года Мета Ханрахан выйдет замуж за своего однокурсника Грегори Фокса, вернувшегося с фронта. Она станет единственной в своей семье, кто заключил официальный брак.
***
Irgendwann kommt für jeden der Tag
an dem man für alles bezahlt
Однажды для каждого наступает день,
когда приходится за всё платить
Ему в капельницу добавили анальгетик.
Папа сказал, для купирования болевого синдрома. Как будто он сам в себя недостаточно дряни влил. Мешок с костями, обтянутый кожаной оболочкой. Ткнуть в него чем-то острым, как сделали те ублюдки, и всё жизненно-необходимое выльется из него. Будет пустой бесполезной тряпкой, в нём больше ничего от него не останется. Такими, наверное, папа видит всех людей.
Сделать вдох-выдох. Ну вот, уже успокоилась. С ним всё хорошо.
Он лежит неподвижно, запрокинув голову, будь он в себе, ему было бы неудобно держать так шею. Избитый. Папа сказал, изувеченный.
Рука у него холодная – взять её крепче нет сил, но вот так, первое ощущение – как ледышка. Как труп.
Кто-то сюда идёт – вот дверь открывается, и сразу понятно кто. Можно даже не смотреть, он всегда ощущается в воздухе, приносит какую-то особую атмосферу с собой. Что-то успокаивающее. Профессиональное, наверное.
- Мета, - папа говорит это, чтобы дать себе импульс для начала разговора. Ему тоже всегда тяжело начинать, - Аскетиль отвезет тебя домой. Не нужно тебе здесь засиживаться. Ему не станет лучше, если ты снова прогуляешь школу.
Кому нужна школа. Как вообще можно сейчас об этом думать. Он об этом тоже не думает, просто тему перевёл. Как с маленьким ребёнком.
- Если он за час не проснётся, я уеду.
Торг. С ним работает торг.
- Ладно. Можешь взять плед в ординаторской.
Вокруг давяще тихо. Что-то гудит, как будто вентиляция. За окном ничего не слышно, надо будет выйти ненадолго. Пива купить. Было бы хорошо.
Папа стоит и смотрит в стену. Что-то ещё хочет сказать, но не решается. Ну вот, сейчас скажет что-то плохое. Нет, нет, пожалуйста, не сейчас, слишком много плохого за один день.
- Мета, я всё знаю. Про вас.
Взрыв. Вот и всё. Твою мать.
Надо сказать что-то? Нет?
Симус продолжает лежать. Пусть бы он встал и поговорил с ним сам. Всегда нужно делать всё самой. Это что, вот тот самый момент? Когда он – всё знает? А мама – тоже знает?
- Папа…
Голос не слушается. Надо стоять и смотреть в пол, может, тогда он сам уйдёт и все закончится. Как же паршиво внутри. Что он знает? Он должен сказать.
- Я не собираюсь читать тебе морали, если ты этого боишься, - что сейчас было в его голосе? Он осуждает или нет? – но из вас двоих я только с тобой могу поговорить серьёзно.
Нет, не надо. Плохая идея. Только не серьёзно. Почему он просто не может закатить скандал?
- Он тянет тебя вниз.
Медленно говорит, как не на родном, с трудом формулирует – и ужас, как же мучительно ждать пока он соберётся с мыслями, это же почти вечность. Что он знает?
- Не пойми меня неправильно, - говорит, глядя в стену – тоже прячется, ему тоже страшно, - я люблю вас обоих. И я сделаю для Симуса всё, что смогу. А я смогу, если он будет один. Я не вытащу вас двоих.
За стеной санитарка гремит чем-то стеклянным. Громко тикают часы. В голове шумит кровь.
- Папа, - ну вот, опять нужно всё объяснять, что ему и так понятно, - он никуда меня не тянул. Я и без него справилась.
- Нет, не справилась, - дурацкая манера при возражении дословно цитировать последнюю фразу, -я тебя знаю лучше, чем ты себя. И я уверен, что если бы не Симус, я вряд ли стал бы находить белый порошок в твоём рюкзаке.
Надо сдержаться и не фыркнуть. Будет слишком пренебрежительно, с ним так нельзя.
Он хороший. Он лучше всех. И уж точно в миллиард раз лучше Симуса. Но, может, будь он немного похуже, у него не выросла бы такая дрянная дочь?
Кровь шумит, мешает его слушать, слишком много жизни внутри, слишком много звуков. Странно стоять и говорить тут, Симус же здесь, нельзя так говорить, будто его тут нет. Как будто у гроба.
- Сам-то можно подумать похвальные грамоты из школы приносил, - ну вот, зачем сказала, - все сейчас из школы приносят одно и то же.
- Не всех родители потом находят избитыми до полусмерти в подворотне.
Он смотрит теперь на Симуса – нет, всё же хорошо, что он не слышит, он бы взбесился. Это жутко, когда он бесится, потом ходит морду кривит. У него простыни смялись. Интересно, ему часто меняют постель? Кому сказать, чтобы поменяли? Хотя, какая ему разница.
Что именно он знает?
- У тебя ещё может быть нормальная жизнь. И я знаю, что ты этого хочешь, просто в какой-то момент ты повернула не туда. Ты еще можешь повернуть обратно. Не считай себя чем-то обязанной ему. Он тоже не имел права ни во что тебя втягивать.
Не имел, да, понятно, бла-бла-бла. Ну и что?
Он знает только про наркотики или, твою мать, про всё знает?
- Я буду ехать часа через три, если передумаешь, завезу тебя домой.
Хочется, чтобы он наорал. Чтобы высказал всё, запретил выходить из дома, пообещал выломать руки, если он ещё раз что-то не то найдёт в том рюкзаке, встряхнул, ударил, сделал что-нибудь сам, решил сам, чтобы не надо было ничего выбирать.
Сложно быть такой, воздушной, мягкой, бестелесной, двигаться за тем, кто сильнее, кто твёрже. Почему сильнее всегда не тот, кто нужно?
Он хлопает по плечу и выходит, тихо прикрывает дверь, вот и хорошо, наконец-то хорошо. Теперь можно расслабиться и выдохнуть. На губах всё такое солёное – ну и ладно, первый раз что ли, внутри даже всё спокойно, просто тело глупое как-то странно реагирует. И пол такой холодный, и твёрдый, и на нём неудобно, и, кажется, колено ударилось о чёртову кровать. Больно – ужас просто, надо же под ноги смотреть, почему руки дрожат?
- Симус.
Голос сиплый такой, хорошо, что папа вышел, пришлось бы объяснять, это так утомляет, объяснять, лишь бы никто не трогал сейчас.
- Очнись, пожалуйста. Нам надо как-то с этим справиться.
Симус смотрит мёртвым взглядом сквозь веки в потолок.
****
Однажды Симус возвращается из школы и притаскивает с собой Альву.
Он и не думает представить её кому-нибудь – родители на работе, а бабушка всё равно давно умом двинулась и ей всё равно. Собственную сестру он привык не замечать.
Его тоже было просто не замечать раньше. Сейчас он вдруг становится интересен – просто потому что случайно оставляет дверь открытой. Нельзя подглядывать, потому что там может происходить что-то личное. Всегда так привлекательны вещи, которые нельзя.
Если вжаться спиной в стену и подобрать колени, то он ничего не заметит. Но он, пожалуй, не заметил бы и мчащийся на него бронепоезд – тот раздавил бы его, размазал по рельсам, разбросал в радиусе трёх метров всё то, что раньше было Симусом Освальдом. Ему плевать на всё – он слишком занят вдавливанием Альвы в диван.
Он сейчас красивый. Он – самый красивый человек в мире. И это – что-то новое, новая деталь в его уже слаженном образе, потому что раньше – он был просто Симусом.
А Альва – отвратительна. Но она выглядит старше своих тринадцати-четырнадцати, и явно не трусиха, поэтому он её, наверное, и выбрал. Симус – не видит красоты, ему плевать на неё.
Безумно красивый Симус просто запихивает язык в рот безумно уродливой Альве. Это зрелище вызывает отвращение, но оно – прекрасно. До тошноты.
Ей, наверное, неудобно так – диван твёрдый, в спину, должно быть, впиваются пружины, и это ощущение так сильно, так ярко, что кажется, он вжимает в диван вовсе не Альву, а…
Становится вдруг так жарко, надо ослабить дурацкое ожерелье, и лучше расстегнуть ремень, и это так сложно сейчас, потому что собственные руки не слушаются, они горячие и мокрые от пота, и…
- Симус! – бабушка. Очень громко и очень резко, закладывают уши. Она такая маленькая и в ней столько звука. Вся соткана из звука, всё, что в ней есть, вся её сила, её остатки, уходят на то чтобы поддерживать её голос. На мозг уже не хватает.
- Я спущусь к вам. Помогите мне спуститься.
Ощущение волшебства пропадает, тот водоворот эмоций, захватывающий всё вокруг ещё минуту назад, переворачивающий с ног на голову мир, высох.
Старая тварь.
- Бабушка, не надо, - в его голосе раздражение, в раздражении нет ничего красивого. Это всё тот же Симус, - мы сами справимся.
Руки оправляют задравшуюся майку, всё колотится внутри от разочарования. Наверху стук и скрип двери, она всё же спускается.
В комнате Симуса скрипит диван и слышны ругательства.
- Я сама её отведу.
Собственный голос кажется чужим. Это точно кто-то другой.
Не хочется, чтобы Симус выходил, Альва расстроится, и вообще. Подниматься тяжело, не надо было так долго сидеть в одной позе. Ноги затекли.
Сидеть здесь больше не хочется, есть над чем подумать.
****
dann stehn' wir da, denken, wie schön es mal war
bereuen unsere Fehler, hättn’ gern alles anders gemacht
hätten all unsere Boshaftigkeiten niemals getan
тогда мы стоим и думаем, как прекрасно было раньше
мы раскаиваемся в ошибках, мы с радостью сделали бы всё иначе
и никогда не совершили бы того зла
В полицейском участке душно. Только что воздух наполнял холодом лёгкие, а теперь он тяжёлый, спёртый, как если засыпать с головой под одеялом. Хочется упасть на пол и задохнуться.
Сержант Америк идёт впереди, мышцы ходят под его рубашкой. Звуки его шагов гулко отражаются от стен, кажется, будто этот звук рождается не от столкновения его ботинок с поверхностью пола, а где-то в голове. Мерный раскатистый стук.
В его камере тихо. Сержант резко и шумно звенит ключами, открывает дверь, и первую секунду кажется, там никого нет. Только секунду спустя удаётся разглядеть Симуса, уставившегося в пол.
На него – такого – смотреть странно. Он – суть движение, суть жизнь, он не может не двигаться дольше, чем две секунды. Где-нибудь в очереди, или в машине, если он не за рулём, нужно вовремя успеть сунуть ему что-то в руки, чтобы крутил, а не начал стучать по подоконнику или еще как-то действовать всем на нервы.
Сейчас он – обездвиженный, искусственный, неживой. Чучело Симуса.
- Выходи, - гулко приказывает сержант, - за тебя внесли залог.
Его голос звучит как-то дико, кажется, путь к камере по дороге был таким долгим, что теперь даже удивительно, что он может не только идти, а и говорить тоже. Что в мире есть и другие звуки, кроме стука его ботинок о пол.
Симус сначала отводит назад плечи, потом выпрямляется, на губах появляется ухмылка. Ожившая картинка, запустившаяся киноплёнка. Он просто как всегда что-то принял, и теперь заторможенный. Ну и хорошо. Это хорошо. Не будет выносить мозг по дороге домой. Если повезет, даже отключится. Пожалуйста, пусть он отключится.
- Ты пришла, - выйдя из камеры, он почему-то накидывается с объятиями, прижимает к себе, дышит алкоголем в лицо, - я знал, что придёшь.
Руки слабые, уставшие, нужно прикладывать усилия, чтобы оттолкнуть его. Внутри к усталости добавляется раздражение.
- Не трогай меня.
- Не троооогай меня, - издевательски тянет Симус. Плетется следом.
Его не видно, и слышно очень слабо, поэтому к усталости и раздражению добавляется ещё и нервозность. Гораздо проще идти за ним, чем вести его за собой. Чтобы позволить кому-то идти за спиной, нужно доверять.
Ускоряющийся шаг может выдать нервозность, и будет плохо, если он заметит, но он едва ли на ногах держится, и может не обратить внимания, а так хочется выйти отсюда, вдохнуть воздуха.
Вдыхать воздух - прекрасно, и прекрасно оказаться, наконец, на свободе. Тут холодно, но после душных коридоров участка это даже хорошо. Пусть холодно, всё равно в машине тепло, а дома ещё теплее, можно будет сбежать от всех на кухню и пить чай, тихо, чтобы никто не трогал.
Симус послушно садится рядом, не рвётся за руль, молчит, но по тому, как он двигается, как ходит, как смотрит, видно, что сейчас прицепится. Ну конечно, это не могло быть легко.
- Разбила копилку?
- Что?
- Чтобы вытащить меня.
Смотрит, скосив уголок губ вверх. Хочется ответить ему сейчас, но шумит мотор, сейчас затихнет, и можно будет, пока он шумит – нельзя, потеряется весь эффект.
- Взяла твои сбережения.
Вопросительно поднимает бровь. Больше не ухмыляется. Хорошо.
- Что? Думал, я не знаю?
Отворачивается. Не спрашивает. Пожалуйста, спроси, будет как-то жалко отвечать на незаданный вопрос.
- Мне Лиза сказала, где ты. Не собиралась за тебя вписываться, просто завтра вернутся родители, и я не хочу, чтобы они знали.
- Так сильно не собиралась, что взяла их машину, - ухмылка возвращается на место.
Он запускает руку в волосы, откидывает голову на сидение, прищуривает глаза. Лениво так.
- Не стоило за меня бояться, - вздохнув, продолжает. В глаза больше не смотрит, смотрит на дорогу. Любимый приём, не смотреть на собеседника, чтобы то, что он говорит, звучало как что-то естественное, обыденное, сказанное мимоходом, и потому не предполагающее возражений. Он не любит когда ему возражают, - просто надрался и разбил машину Кевина. Он не скажет родителям. А на мне ни царапинки.
- Лучше бы ты разбился и сдох.
Это даже звучит страшно, и не надо было так говорить, и кто вообще за язык тянул, но Симус не обижается, он снова откидывает голову назад на спинку сидения и смеется.
- Я не могу сдохнуть, Мета.
Конечно, не может. Это же Симус, он был всегда.
Остаток пути проходит в тишине. Дома внезапно отпускает напряжение – сейчас он поднимется к себе и можно будет сделать, как планировала, заварить чай и сидеть до утра на кухне, может, даже почитать что-нибудь.
Но Симус не поднимается к себе. Он хватает за рукав, резко притягивает ближе, держит за плечи, не даёт вырваться. В его взгляде – безумие.
- Хватит бегать от меня, Мета, - произносит медленно, как для дурочки, - я вижу тебя насквозь.
Что ты видишь?
- Не знаю, о чём ты.
Смеется в ухо, скользит руками по потной спине, тонкий шерстяной свитер неприятно щиплет влажную кожу. Нет-нет, вот так близко – это слишком, когда это так реально – это больше не возбуждает сознание. Было интересно просто думать о Симусе, представлять Симуса, рисовать его в голове, проигрывать мысленно разные сцены – некоторые даже по несколько раз. Смаковать их.
Совершенно другое дело, когда эти мутные образы тянут щупальца в реальность, в настоящую жизнь. Когда всё происходит по-настоящему, уже нельзя просто отмахнуться, сделать вид, что ничего не было, реальность скажет, было.
Дыхание учащается, плечи дергаются, но он держит крепко, его лицо всего в сантиметре, в одном, мать его, сантиметре. Мама, мамочка, что же делать, надо что-то делать.
Что ты видишь, Симус?
- Пусти, - грозного тона не получается, безразличного выражения лица – тоже, всё летит под откос, земля больше не такая твёрдая под ногами, только бы не упасть, твою мать, - зачем тебе это?
Наклоняется ближе, его волосы щекочут шею, по спине бегут мурашки, стирая ощущения от неприятного свитера. Надо будет снять поскорее.
Симус склоняется над самым ухом, почти касается губами мочки, шепчет алкогольными парами:
- Затем, что я могу.
Одно резкое движение – и Симус летит к противоположной стене. Ошалелое выражение его лица сменяется почти что восхищением – он смотрит, как на чудо, снизу вверх. Именно восхищённо, да, не высокомерно. Как будто это не он.
- Не бесись, идиотка, - выпрямляется, примирительно поднимает руки вверх, - покалечишь.
И через секунду добавляет:
- Я поднимусь к себе, если хочешь, можешь тоже зайти. Посмотрим какой-нибудь фильм, - пожимает плечами. Направляется к лестнице.
- Лучше позвони Дарле, - вырывается. Точно идиотка. Мамочки, какая же идиотка, - или с кем ты там сейчас? Посмотрите вместе.
Симус хрипло смеется. Его голос меняется от курения – ещё год назад он был, кажется, другим.
- Не надо Дарлу. Мы и сами справимся.
Поднимается наверх. Движения мышц под рубашкой не видно, как у сержанта, он слишком весь тонкий, слишком сухой. Кажется, слабый – но это обманчивое впечатление, если он захочет, кажется, может убить человека голыми руками.
Секунд десять проходит в раздумьях, длинных, тяжелых секунд, но едва он скрывается за углом, всё становится ясно.
Ступеньки скрипят под ногами, безопасная кухня с каждым шагом остается всё дальше позади.
«Симус» непривычно думать словами, мысли обычно – образы, мысли слишком тяжёлые, когда обретают словесную форму «что ты со мной сделал. Что ты, мать твою, со мной сделал».
****
Грегори смотрит сюда уже четверть часа. Ну как смотрит – поглядывает, стесняется ответного взгляда и снова склоняется над конспектом. Забавный.
Может, в другой раз он и остался бы незамеченным, но лекция такая скучная, и хочется хоть чем-нибудь себя занять. Можно, например, приподнять волосы в попытке завязать узел, обнажить шею. Мотнуть головой, заставить кулон скользнуть под одежду. Ненароком охватить губами кончик ручки, будто задумавшись. Обернуться и посмотреть на него снова. Улыбнуться.
Грегори краснеет, но не отводит больше взгляд. Смотрит в упор, а потом вырывает лист из блокнота и принимается писать, постоянно поднимая глаза. Отвернуться сейчас было бы жестоко.
Аккуратно складывает записку в форме самолётика, тщательно разглаживает края, наблюдает за профессором Бигли несколько секунд. И, улучив момент, бросает.
Записка скользкая – дурацкая глянцевая бумага – разворачивается с трудом. Чернила смазались. Там написано: «у тебя очень красивые глаза».
Едва разгоревшийся внутри огонёк любопытства тухнет. Ну что же ты такой банальный, Грегори. А ведь тебе почти перепало.
Он дежурит у выхода из аудитории, едва звенит звонок. Ждёт. Зануда.
- Мета, - ловит за плечо.
Не так как Симус – не настойчиво, осторожно, будто в любой момент готов отпустить. Это хорошо, это располагает.
- Может, сходим куда-нибудь вдвоём? Когда у тебя будет время.
Придумать ответ сразу не получается. Грегори славный, красивые глаза, красивые руки. Деликатный. С ним можно было бы неплохо провести время, но чего-то в нём не хватает.
- Очень занята, извини, - надо очень постараться и вложить в эту улыбку столько сожаления, сколько возможно - Грегори всё же хороший. Не хочется обрывать ниточку совсем. Хорошего и так слишком мало вокруг, - освобожусь немного – обязательно, ладно?
- Ты к себе? – не теряется тот, - проводить тебя?
Ух, настырный.
- Не нужно – мне надо кое-куда забежать по дороге. Встретимся завтра на семинаре.
И – выскользнуть, не дать возразить, ускорить шаг. Иначе – быть милой уже не получилось бы, а с ним надо, надо быть милой.
Правда, красивые, что уж тут. Глаза – самое лучшее, что есть в этом дурацком теле.
Дверь в коттедж поддаётся с трудом , ужасный замок, только бы внутри никого не было, не должно быть, Гвен у мамы на неделю, Денис у какой-то девушки уже несколько дней, а Симус…
- Я всё про тебя знаю, Мета.
Стоит напротив двери. Правильное место выбрал – чтобы его сразу было видно. Узурпатировал пространство, захватил всё вокруг, сконцентрировал на себе. Скотина.
- Что ты знаешь, Симус?
В холодильнике, кажется, был сидр. Должно было что-то остаться после вчерашнего. Он, конечно, дрянь, но хочется чего-то алкогольного, а это – лучше, чем ничего.
Симус догоняет в два широких шага, хватает за плечи и силой разворачивает к себе.
- Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!
Злой. Он красивый, когда злой – интересно, эти его подружки тоже так считают? Могло быть здорово сейчас – довести его ничего не стоит, он и сам едва не кипит уже, но после занятий в голове каша и больше всего хочется отдохнуть.
- Что ты хочешь.
Это именно так правильно произносить – с утвердительной интуицией, а не вопросительной, уводя голос вниз, так он сразу поймёт, что разговора не будет.
- Я хочу, чтобы Грегори Фокс не приближался к тебе ближе, чем на пять метров.
- Тогда с ним разговаривай, не со мной, - нужная холодная интонация. Здорово получилось, как надо, - ревнуешь?
Симус фыркает, аж отшатывается немного назад, чтобы показать, какую неимоверную чушь он только что услышал.
- Да трахайся ты с кем хочешь, Ханрахан, мне-то что, - снова смотрит в глаза, но ближе не подходит, - если тот, кого ты хочешь – не вор.
Ох, этот жуткий околополитический сленг. Тотенбуржец? Вор. Поддерживаешь оппозицию? Вор. Имеешь какие-нибудь внешние признаки нечистоты расы?...хм.
- Может, ты не знала, но у его мамаши фамилия – Шульц. А ещё он считает шлюху Файт достойной президентского кресла. Соображаешь, в чём проблема, или мне медленнее повторить?
Он же отвратителен сейчас. Хочется ударить его. Пусть бы лучше злился.
- Да плевать я хотела на его взгляды. Ты со всеми политику обсуждаешь, кого в постель тащишь?
- Нет, только с тобой, - даже не ухмыляется – похоже, он и правда сейчас серьёзен, - предателей вроде Фокса нужно резать на части и скармливать собакам. Если у тебя есть хоть капля уважения к тем, кто выбивал для нас право считаться на Великом Континенте людьми, ты не подпустишь его к себе на пушечный выстрел.
Становится жарко. Опять сломался кондиционер? Надо сделать себе что-нибудь со льдом. Остудить мозги.
- А я, Симус?
Непонимающе щурится. Идиот.
- Если я вдруг стану думать не так как ты, тоже собакам меня скормишь?
Смотрит льдистыми глазами куда-то сквозь тело, внутрь, в мысли. Хочется залезть в душ и вымыться с мылом.
- Я люблю тебя, Мета, - Симус говорит очень чётко, не отводя взгляда, и сердце как будто начинает качать кровь быстрее, - потому что ты – своя. И если мне надо будет полмира закопать ради тебя – я это сделаю, будь уверена, вместе – мы справимся со всем. Но если ты перестанешь быть своей – я и тебя закопаю тоже. Поэтому, будь добра, не делай глупостей.
Сумасшедшее сознание тут же рисует, как Грегори Фокс распахивает дверь коттеджа – прямо сейчас. Достаёт пистолет – нет, ружьё, двустволку – и стреляет в него, сразу попадает в цель, без малейшей осечки, с первой попытки. Симус падает на пол, хрипит что-то, зрачки расширяются от ужаса и стекленеют. Грегори подходит, берёт его за запястье, проверяет пульс. А потом поднимается и, не сказав ни слова, уходит прочь.
Подгадать время так, чтобы в кафетерии не было толпы, оказывается непросто. Ещё сложнее – улучить момент, когда Кай Джонсон будет сидеть один, а не в окружении стайки приспешников.
Сейчас он сидит к выходу спиной, уткнувшись в чашку со своим кофе. Звонко стучит ложкой, размешивая сахар. Конечно, пока он не ушёл, здесь вряд ли появится хоть одна рыжая голова, но приходится сделать над собой усилие, чтобы перестать кидать панические взгляды на вход. Никого, трусиха, никого нет, мать твою. Соберись.
Если идти быстро – кажется, что всё тело обдувает ветром. Вот сейчас – самый главный момент, нужно излучать уверенность и улыбаться, усаживаясь напротив.
Когда он поднимает взгляд, вдруг становится очень ясно, почему его боятся. Он всего в полуметре, и кажется, этим взглядом он может исполосовать на ленты что угодно красного цвета.
Пожалуй, это и вправду было бы страшно – ну, для того, кто с детства не наблюдает точно такой же взгляд с утра на своей кухне.
- Чего тебе?
Он, похоже, удивлён. Не привык, что груши для битья сами подсаживаются к тебе за столик, да, Джонсон?
- Хочу поговорить.
- У тебя тридцать секунд, - не меняя выражения лица, объявляет он, - время пошло.
****
wir leben versteckt
wischen all unsere Spuren weg
vor den anderen und vor uns selbst
damit kein Mensch jemals sieht, wer wir in Wahrheit sind
мы прячемся
стираем все наши следы
перед другими и перед собой
чтобы никто никогда не увидел, кто мы есть на самом деле
- Симус.
…
- Симус?
- Что тебе?!
- Спишь?
- Уже нет, твою мать. Что ты хотела?
- Чай. Мне лень самой.
- И что ты предлагаешь?
…
- Пф, а освежеванный труп Джонсона тебе не принести? Спи давай.
…
- Симус.
- Мм?
- Если бы ты родился тотенбуржцем, кого бы ты поддерживал?
- О, твою мать, перестань.
- Ну, скажи. Я хочу знать.
- Я бы дожил до того возраста как смог бы держать винтовку и вышиб себе мозги.
- Да ну тебя.
- Что? Избавил бы мир от своего убогого присутствия.
- Симус?
- Что?
- Ты поступил в Академию потому что знал, что я сюда хочу?
- А ты взяла мамину фамилию, чтобы никто не подумал, что мы родственники?
- Ты отвечаешь вопросом на вопрос.
- Ты вообще не отвечаешь.
- Отстань.
- Сиииимус.
- Чтоооо.
- Вот смотри. У нас же ни у кого не было сероглазых в роду, да? Родители бы знали. То есть у нас точно не может быть примеси других рас. Просто я недавно читала статью по генетике, ну, для семинара, помнишь? И, в общем, там сказано, что изначально все наши были зеленоглазыми. Около восьми тысяч лет назад голубой оттенок появился в результате мутации. И я вот думаю, может у меня тоже мутация? Ну, раз унаследовать мне просто неоткуда его?
- Я лучше буду думать, что ты приёмная.
- Не смешно. Я видела мамину медкарту, ты тоже видел, да ты её даже беременной должен помнить, ты уже не такой и маленький был, должно было что-то в голове отложиться. И портрет бабушки Греты, помнишь портрет бабушки Греты? Ты сам сказал, что она вылитая я. Ну, что я вылитая она. И вообще они бы раньше раскололись, папа всё мне рассказывает, если расспросить, это он бы не мог скрывать, мне бы он точно сказал ещё много лет назад, если бы накинулись на него вместе – мы бы точно справились. Слышишь, Симус?
…
- Симус, ты что, спишь?!
- Симус.
- Что.
- С кем тебе лучше всего было в постели?
- Прости?
- С кем тебе лучше всего было в по…
- Да я слышал. Головой, что ли, ударилась?
- Тебе сложно сказать?
- Пф. Ну, Нора.
- Какая Нора?
- Кудрявая такая. Пока Коллинсы не переехали, она у них работала. Помнишь? Ну, убирала, там, наверное, такое всё. Она так сжималась, что я думал, сейчас всю душу из меня выжмет. Мне казалось, я сдохну.
…
- Постой, а ты думала, я кого назову?
…
- Про неё и думала.
- Симус?
- Да что?!
- Ты куда?
- Принесу тебе твой ублюдский чай.
…
- Не смотри так, просто хочу, чтобы твой болтливый рот хоть пять минут побыл чем-нибудь занят.
- Симус.
- Что?
- Ничего. Спасибо.
****
Симус называет Даниеля «лопух». Бесит страшно.
«Твой лопух звонил». «Снова к лопуху идёшь?». «Этот лопух не сдал норматив». Язык бы вырвать ему, мир бы сказал спасибо. Он всё равно не говорит ничего полезного.
- О чём думаешь?
Вопрос звучит неожиданно громко. Когда тишина длится долго, она как будто накапливается, становится плотнее. Даниель пожимает плечами. Хмурит лоб, на лбу появляется морщина.
- Юльхен обижается, - произносит на выдохе. И снова молчит.
Ну и что? Он, кажется, расстроился из-за этого. Сильно расстроился? Или так, для порядка? Куда занести «Юльхен обижается» по степени эмоционального расстройства?
Сломался плеер. Барахлит электричество. Отключили горячую воду. Юльхен обижается.
- Не надо было на неё орать, но она довела меня придирками, не понимаю, что на меня нашло.
Или не так? Выгнали из Академии. Родители спились. Депортировали из страны. Отнялась рука. Юльхен обижается.
- Четвёртый день со мной не разговаривает, я вообще не знаю, как к ней подступиться.
Стоит ли заморачиваться из-за ерунды? С Симусом было бы просто. Сегодня вторник. Следующая пара – философия. На улице теплее, чем вчера. В соседнем коттедже живёт Энжи Брайан. Симус обижается.
- Вот что мне сделать, а? – смотрит в глаза как-то даже умоляюще. Ему нужен совет. Он серьёзно ждёт совет. Забыл с кем разговаривает, что ли?
- Забей, пообижается и прекратит. Потом сделаешь вид, что все нормально, и она тоже сделает вид. Не переживай.
Его ключица – солёная. К ней приятно прикасаться языком, потому что она чётко очерчена, как вот кость на бедре, тоже здорово. Обычно с парнями так нельзя, не дают долго возиться, начинают нервно сопеть и склонять голову в направлении паха. Зануды. С Даниелем можно делать что угодно – это было сразу понятно по его щенячьему взгляду. Он весь такой, послушный, правильный. Старательный.
Его здорово иметь рядом.
- Мета, извини. Я не могу.
Проводит рукой по спине – щекотно. Не как Симус, не уверенно, не настойчиво, слово скажешь – уберёт. И смотрит глазами котёнка. Реально переживает. С ума сойти, какой хороший. В Дергии не делают таких. Жалко. Надо было родиться на другом континенте. Все было бы по-другому. Лучше.
- Тогда извинись. Не важно, кто там прав, скажи, что права она, можешь пальцы за спиной скрестить. Лицо виноватое сделай. Вот как сейчас. И всё будет хорошо.
- Ты с Симусом тоже такое практиковала?
Пф.
- Нет, с Симусом мы и без этого справляемся.
Извиняться перед Симусом? У него был бы сердечный приступ. Зашёлся бы судорогами и умер от счастья. Нет, было бы слишком жестоко обрекать его на такую беспощадную смерть.
Почему не получается о чём-то другом думать? Сколько можно, хоть раз в неделю-то может быть выходной от Симуса?
- Извини, загрузил? – приподнимает голову.
Гладит по голове, запускает пальцы в волосы. Пока не тянет слишком сильно – здорово, но не расслабишься же, он в любой момент может неосторожно за какую-нибудь прядь дёрнуть.
- Да нет, устала просто.
Нельзя носом в покрывало лежать, задохнуться же можно, надо как-то поменять позу, но как же, твою мать, удобно именно так лежать.
- Я у тебя на ночь останусь. Не против?
Он не против. Можно даже голову не поднимать, он никогда не против. Как бы не испортить его, жалко портить что-то такое правильное. А поднять голову не так уж и страшно, вполне можно заснуть и так, повернув её на бок – зато вот воздух появился, теперь можно дышать. Заснуть бы сейчас, глаза слипаются, сейчас мозг отключится. Стены спокойного цвета такого, как он называется – кофейный, бежевый? Хороший цвет, не яркий, не кричащий. Пусть бы ради разнообразия что-нибудь именно такого цвета приснилось.
****
all denen, die uns am nächsten stehn’
tun wir am liebsten weh
und die Frage warum das so ist
bleibt unser Leben lang stehn’
тем, кто нам ближе всего
мы больше всего любим причинять боль
и вопрос, почему это так
будет с нами всю нашу жизнь
Если бы у зла было имя, то этим именем было бы Симус Освальд.
Он же портит всё, к чему прикасается. Сжигает границы, раздвигает до предела, мешает доброе и злое, сливает их в одно.
Можно сколько угодно пытаться отмыться, но грязные отпечатки его пальцев всё равно останутся на коже. Тонет сам – топит другого. Изувечили его – увечит других. Бесполезный, опасный даже, общественный элемент. Таких надо уничтожать.
Интересно, что будет, если затащить его в мортемианскую церковь? Стал бы он корчиться на полу? Ну, там, выть, шипеть, кричать голосами диких животных, пока дух не испустит?
- Сядь, Мета. Надо поговорить.
В церквях – всё наоборот. Они чистые. Туда тянет, хочется впитать эту чистоту. Но если хоть раз зайти – все свои засмеют. Симус же первый засмеет. Да и вообще, ни на йоту эту чистоту впитать не получится. Если сам по уши в дерьме – только измажешь там всё.
- У Юльхен будет ребёнок от меня.
Симус такой бледный. Убитый. Не смотрит в глаза даже. Зачем так переживать? Ну, ребёнок.
- И что ты будешь делать?
Дёргает плечом. Неприятный вопрос? Сам ведь рассказал.
Наверное, только ради этого стоило бы выйти замуж за какого-нибудь невинного мортемианского мальчика. Ну, чтобы появился повод показаться в церкви хоть раз. Мол, это не я, мне всё это не нужно, просто его родители очень настаивали.
- А что я должен делать? – становится в оборонительную позицию, - надо было таблетки пить. Я предложил дать денег на аборт – взвыла. Ну, хочет нянчить его – пусть нянчит, идиотка.
Ребёнок – это, наверное, даже интересно. Не вызывает отторжения, как можно было ожидать, наоборот. У Симуса будет ребёнок, похожий на него. Часть его, а значит, и часть…
- Что, даже общаться не будешь? Ты говорил, что хотел бы ребёнка. Помнишь? Давно.
Закатывает глаза. Ужасный жест, сразу себя идиоткой чувствуешь. Это странно, что, несмотря на все его многочисленные пороки, что-то в нём дьявольски притягивает. Что в тебе особенного, Симус Освальд? Общие гены?
- Обязательно. Но не от неё же. От своей.
Конечно. Найдёт себе миленькую рыженькую девчушку с правильной политической ориентацией. Зеленоглазую.
- Мета, я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня.
Поднимает взгляд. Надо же, снизошёл. Что же тебе нужно, Симус?
- Я хочу чтобы ты пошла к Смиту и рассказала ему всё об этом вашем обществе. Чтобы всю её семейку исключили из Академии. Просто не хочу, чтобы кто-то из них болтал тут лишнего. Сделаешь?
Взрыв. Вот и всё. Твою мать.
Он злится? Или нет? Что сейчас делать, придумывать отговорки? Сказать, что это ловушка для них, что врага надо знать в лицо? Надо сделать вид, что он сейчас ничуть не удивил? А, не получится – лицо, наверное, само за себя говорит.
- Что? Думала, я не знаю?
Что ты знаешь, Симус?
- Я не буду этого делать.
Он не меняет выражения лица. Оставляет стеклянную маску. Наверное, специально, чтобы его нельзя было прочитать. Не любит, когда его читают, в то время, как он читает сам.
- И почему же?
- Потому что сам разбирайся со своими проблемами. Какая тебе разница, вообще? Тебя всё равно исключили.
Симус встаёт и садится напротив, на корточки, тянется к рукам, охватывает их своими ладонями, оглаживает костяшки больших пальцев.
- Что тебе стоит? Они это заслужили, сама знаешь. Уверен, ты достаточно с ними наигралась. Пожалуйста.
Пожалуйста. Неужели. Запрещённый приём, нельзя так делать, это нечестно.
- Ладно, - вот так вот просто, - если ты откажешься от службы.
Опускает голову, но не отпускает руки. Будет убеждать. Конечно же, с ним просто не бывает. Это же Симус.
- Мета, меня исключили. В состоянии ты это понять или нет? Папа не будет платить за моё восстановление. Я никому не сдался без образования, меня ни в одну клинику не возьмут без диплома. Служба – это мой шанс.
Шанс быть застреленным и похороненным в какой-нибудь канаве. Ну, или покалеченным. Без обеих рук и ног. С трубкой, торчащей изо рта. Симус, ты правда думаешь, что будешь кому-нибудь такой нужен? Кому-нибудь, кроме собственной сестры.
- Я просто не хочу, чтобы ты там сдох, придурок.
Хохочет. Запрокидывает голову. Волосы спадают назад и кажутся длиннее, чем они есть.
Таким его можно и запомнить.
- Я не могу сдохнуть, Мета, - говорит, отсмеявшись, - я куда только не лез в своей жизни, но чем сильнее тварь, тем сложнее её затравить. Слышала об этом? Я всегда был и есть. Я никуда не денусь. И мы справимся с этим, Мета, и с обществом, и с войной, и с моей службой. Поэтому, пожалуйста, сделай это для меня. И я сделаю для тебя всё что угодно.
- Что ты сможешь для меня сделать, если сдохнешь?
Ухмыляется.
- Ну, я пока ещё здесь.
Нельзя вестись на его провокации и переводить всё в другую плоскость. Пусть поймёт, что вот это сейчас – серьёзно, серьёзнее всего на свете.
Смотрит, смотрит, не выдерживает.
- Прекрати, - вздыхает, - ты ведь знала, что мы не будем вместе всегда? Когда-то нужно начинать взрослеть. Ну, иди сюда.
Прижимает к себе, даже нет сил оттолкнуть его. Руки вялые. Беспомощная тряпка.
- Уйди.
Медлит секунды две, потом отстраняется.
Закрыть глаза и не смотреть на него. С закрытыми глазами лучше. Он любит, когда они – закрыты. Так он не видит лишнего.
Стучит ботинками по полу, скрипит дверью. Ну и катись, без тебя лучше. Без тебя всё будет лучше, это точно.
В конце концов, гангрену тоже больно вырезать.
Смит улыбается, когда поднимает глаза. Что заставляет его улыбаться? Он улыбается всем, или улыбка родилась в результате анализа вводных данных? Девушка, миленькая, рыжая. Он привык улыбаться рыжим. Прогнулся.
- Присаживайтесь.
Кресло очень удобное, кожаное, мягкое, тут так легко было бы расслабиться, но ничего не выйдет, напряжение сковывает все мышцы, делает их деревянными. Внутрь будто всадили кол.
- У меня есть для вас важная информация.
Главное делать честные глаза. Они все покупаются. Ну же, Мета, ты – борец за справедливость. Твою нацию угнетают. Не смейся только, испортишь же всё.
- Я вас очень внимательно слушаю.
Выдох. Блестящий диск оказывается у Смита на столе. Он смотрит на него несколько секунд. Солнце из окна светит сквозь жалюзи, яркие блики слепят глаза. Смит протягивает руку.
****
Папа говорит, что мортемианство – выдумка. Что люди насочиняли себе сказок, чтобы не так страшно было жить. И что после смерти никто не станет измываться над нами за грехи, мы просто перестанем существовать и всё.
Но если допустить на минуту, что он ошибается, и расплата за грехи – существует, то все грешники после смерти, наверное, веками просят прощения у тех, перед кем провинились. Хуже нет ведь пытки, не так ли?
Симус говорит, что куда бы он ни попал после смерти, его оттуда выгонят. Дурак.
Идти – страшно, идти – тяжело, ноги едва передвигаются, в глазах темнеет, приходится крепко жмуриться и снова их открывать, чтобы не упасть в обморок. Наверное, стоило бы больше есть. Стоило бы хоть что-то есть. Но без Симуса не хочется, кусок в горло не лезет. Нет сил себя заставлять, всё слишком плохо. Нужно звонить в дверь быстро, быстро зайти, чтобы не успеть передумать. Откладывать этот разговор дальше – невозможно, как же здорово, мучительно страшно, мучительно сладко откладывать всё на потом, кажется, что тогда проблемы нет, она принадлежит кому-то другому, и если не думать о ней, то она уйдёт.
Нет, никуда не уйдёт, это самый жуткий самообман. Она просто висит глубоко внутри, как бомба замедленного действия, и какое-то время её можно не замечать, а потом, когда она наберётся сил и потяжелеет – можно свалиться под её тяжестью и умереть.
В общем, она всегда остаётся.
Даниель смотрит безразлично, мутно.
- Только не закрывай, - удаётся вставить ногу в дверной проход, - надо поговорить.
Не сопротивляется, слишком уставший. Пропускает внутрь. Это всё ещё – ужасно, но не так ужасно, как за несколько секунд до этого. Хорошо, что он рядом. Злой, обиженный, но когда он рядом – всегда хорошо. Он – глоток воздуха, шаг вперед, шаг вверх. Бомба послушно затихает, клокочет внутри, так тихо, что едва слышно.
Указывает на стул напротив, садится сам. Мурашки по спине. Хочется струсить рукой.
Смотрит, смотрит, не выдерживает.
- Просто скажи, зачем.
Зачем-зачем. Какой глупый вопрос. Смотрит сверху как будто, как священник. Ему бы пошло. Он, наверное, где-то даже похож.
- Я сожалею, Дэнни.
И это правда. Не стоило так делать, неправильно так делать. Научи, как делать правильно. Тебя ведь учили в твоей церкви наставлять заблудшие души на путь истинный? Ты должен помочь.
Только не смотреть ему в глаза, нельзя смотреть ему в глаза. Можно раскиснуть, расплакаться, и всё пойдёт под откос.
- О чём именно?
- О том, что отнесла ему диск, - не молчи только, дура, лучше что-нибудь говори, лучше хоть какую-нибудь чушь говори, - я не хотела. Ты же знаешь, я всегда была за вас.
Усмехается.
- Тогда зачем?
Не надо врать, Мета, нельзя врать, он – чувствует ложь, у него в мозгах встроенный детектор. Как же страшно сейчас, мамочки, сейчас же – вся жизнь на волоске.
- Симус попросил. Он был зол на твою сестру из-за ребёнка, к тому же его исключили за неуспеваемость, и он хотел...чтобы вас с Каем исключили вместе с ним.
Смотрит поражённо. Ошалело. Но – верит. Видно по глазам. Его глаза тоже не умеют врать.
- Зачем ты вообще вступила в «Андер», Мета? – заводится. Это хорошо. Когда он проявляет эмоции – он понятный. Лишь бы не молчал, - ты просто планировала это с самого начала? Получать информацию от нас, чтобы потом делиться впечатлениями с братом? Может, ты и со мной связалась, только чтобы разоблачить нас потом?
Нет, нет, вот это уже плохо. Неужели ты правда думаешь, что тебе кто-то смог бы врать столько времени? Ты же кого угодно прожжешь насквозь. Хочется обнять его, снять с него эту дурацкую футболку – это же всегда решало все проблемы, напряжение слишком давит, хочется куда-нибудь его деть, но он же не позволит сейчас, да?
- Нет, Дэнни, ты не понял, - ему просто нужно всё объяснить. Он понимает, когда ему объясняют. Это нудно, объяснять, но сейчас можно и так, лишь бы сработало, лишь бы сработало, - я никогда не хотела, чтобы дела общества отражались на нас с тобой. Я много думала, о тебе, о нас, и...знаешь, ты был прав во всём. Ты оказался важнее для меня, чем я могла подумать, и я хотела бы с тобой чего-то большего, чем просто встречаться.
Ну вот, сказала, не умерла ведь? Не так сложно было перестать всех отталкивать, правда? Бомба клокочет внутри, хочется прикоснуться к ней рукой, убедиться, что внутри на самом деле ничего нет.
Он смотрит недоверчиво несколько секунд. Хочет сказать да, мать его, хочет, это же видно.
- Очевидно, я не важнее Симуса, - произносит он, наконец.
Внутри всё ноет от отчаяния. Да что ты говоришь такое, идиот. Ты – лучше чем он, правда. Ну давай представим, что Симуса – больше нет? Что его больше не существует? Хочешь?
- Я заглажу свою вину, - это всё, Мета, это – твоя последняя надежда. Соберись, твою мать, - я смогла бы всё исправить. Если бы ты только дал мне шанс. Я сделаю всё, что ты захочешь. Прошу тебя.
«Я выйду за тебя, если ты позволишь. Буду жить с тобой на Великом Континенте, ходить в церковь, рожать тебе детей, и что там ещё делают порядочные жёны. У меня никогда не будет больше других мужчин, а ещё не будет брата. Только вытащи меня, пожалуйста. Только ты сейчас можешь меня спасти».
Молчит несколько секунд, в которые, кажется, можно вместить всю историю с момента возникновения - сотворения? - мира – такими они кажутся долгими. Потом встряхивает головой, резко подскакивает со стула.
- Мне тоже очень жаль, Мета, - говорит, наконец, он.
Ну вот и всё. Теперь – точно всё. Чуда не случилось. Святые не снизошли. Теперь – вниз, выше уже не пустят. Ты говорил, мы справимся, Симус, да? Лживый ублюдок.
Нужно сохранить лицо. Выйти спокойно, с гордо поднятой головой. Бомба внутри клокочет, клокочет, и взрывается, сметая весь мир вокруг.
****
Es wird ein Kuss sein, der alles verzeiht
der alles vergibt und uns beide befreit.
Это будет поцелуй, который всё простит,
отпустит грехи и освободит нас обоих.
мне кажется что-то идёт не так
бумага гладкая сложно прощупать есть ли там что-нибудь но и так же понятно что есть конверт не может быть пустым и лучше бы он был пустым потому что сейчас не хочется ничего читать и так сложный день был хочется отдохнуть от эмоций
но его теперь нельзя просто так отложить он же уже есть теперь он будет мучить хотя да что такого ничего страшного они ведь присылали уже письма, и тогда ничего не случилось
надо прощупать всё-таки прежде чем открывать должно быть понятно если там хотя бы два листка то не похоронка
похоронки тоненькие в пол-листа их сразу узнаешь да точно надо что-то почувствовать пальцами тогда я буду готова
главное о плохом не думать почему я всегда о плохом думаю сразу настраиваю себя на что-то страшное а потом оказывается всё хорошо сейчас тоже так будет почему мама говорила что мысли материализуются у меня ничего не материализуется наоборот всегда думаю плохо а получается хорошо
так до двери осталось всего пару шагов как ужасно так мало времени мне нужно больше времени прежде чем открывать может сначала чай выпить хотя какой чай надо открыть посмотреть что там может ничего страшного и тогда пойду ставить чайник уже спокойно я же всё равно не смогу расслабиться пока не узнаю да точно не надо тянуть
ну вот тут сразу холодно почему-то так странно что на улице тепло а тут холодно должно быть наоборот ну вот сумка так легко с плеча соскальзывает тетрадь выпала потом уберу какая разница что же бумага такая плотная опять так коротко ногти обрезала не поддаётся на вкус горькая из какой дряни они её делают эту бумагу главное письмо не прокусить случайно вдруг там что-то важное
ну вот сейчас будет что-нибудь про то в каком он госпитале он ненавидит госпитали надо будет к нему съездить ну вот какое же короткое почему так извещение ваш брат младший сержант симус освальд верный воинской присяге проявив честь и мужество погиб третьего октября три тысячи шестьдесят нет что это как это не может быть что-то может быть перепутали почему так
извещение ваш брат младший сержант симус освальд верный воинской присяге проявив честь и мужество погиб мамочки он же умер они пишут что он умер
ноги такие ватные мягкие больше не получается стоять о стену ударилась голова болит как же больно твою мать
верный воинской присяге проявив честь и мужество погиб
нет они ошиблись не может быть такого симус не может умереть симус был всегда
воинской присяге проявив честь и мужество погиб погиб погиб погиб
где же телефон почему так скользит в руках скользкие пальцы не хотят набирать номер пожалуйста грегори возьми трубку ну вот гудок длинный ещё один соединение
- Мета?
сейчас я соберусь и отвечу тебе только не отключайся пожалуйста мне просто нужно настроиться
- Мета, ты тут? Твой папа звонил, тебе тоже, но ты не отвечала. Я тоже всё знаю.
что ты знаешь грегори ничего ты не можешь знать
- Ты можешь приехать?
ну вот как собака развылась не вышло в себе удержать твою мать какая жалкая глаза застилает всё мутно ничего не видно горячее такое по щекам стекает
- Я сейчас. Не уходи никуда.
всё можно реветь как плотину прорвало ну всё какая разница я всё равно умру я теперь тоже умру
как же ты мог почему ты так сделал ты же знал что со мной будет тогда зачем в тебе что вообще ничего нет человеческого
ты специально да ты всегда был ты есть и всегда будешь ты же не просто исчез ты теперь вообще никуда не денешься ты со мной на всю жизнь я теперь от тебя не избавлюсь как можно от тебя избавиться если ты умер
бумага шелестит хотя вроде бы гладкая извещение ваш брат младший сержант нет нет нет не хочу больше не могу на это смотреть надо думать о чём-то другом надо позвонить папе он волнуется что я не отвечаю что же им с мамой теперь делать у них же теперь только я
папа всегда знал буду только я папа умный это я идиотка думала ты будешь жить долго ты не мог жить долго он всегда это знал
почему он всегда говорил ты испорченный ты меня испортил нет это бред ты просто умер и всё а я осталась это не ты изувеченный симус а я
телефон надо было выключить гудки дурацкие действуют на нервы надо успокоиться когда успокоюсь всё будет хорошо надо позвонить папе надо выключить телефон надо открыть окно пускай будет солнце тут слишком холодно
мне надо как-то с этим справиться
****
****
октябрь, 3063 г.