Часть 8. Дела минувших дней.
После школы Оливер попал домой далеко не сразу: три дня в неделю он работал на почте во вторую смену, посылки разносил. Иногда работы почти не было, иногда - как сегодня - коробок скапливалось прилично, и среди них попадались довольно тяжелые. Но он привык.
"Интересно, какие лица были бы у наших звезд, если бы им пришлось ходить по участку с такой ношей?" - размышлял он, остановившись ненадолго, чтобы передохнуть. - "Уж точно не восторженные..." Хотя как знать, Уиттиер наверняка не раз и не два таскала тяжелые корзины; ей к тяжелому труду не привыкать. Какая, в сущности, разница: корзины или коробки.
Вот только на нее, не говоря уже о других участниках эксперимента, все смотрели бы круглыми глазами: представители других фракций нечасто заходили в сектор Отречения. "Да что это я, даже если их переодеть, они не перестанут привлекать внимание! И это если согласятся... очень большое "если": девчонки меня точно растерзают за такие предложения". Он представил себе девушек в бесформенных серых платьях - и хихикнул. Придд в жизни не надела бы ничего подобного: слишком себя любила. Ее безупречно залакированный образ портила только копна черных кудрей, выглядящих так, словно их в принципе никогда не причесывали; то ли так и было, то ли, что более вероятно, она просто не могла совладать с собственной шевелюрой.
А если бы Уиттиер скромно стянула волосы в узел, он был бы, должно быть, размером с ее голову... разве что чуть меньше. К тому же вся параллель знала еще с прошлого года, для кого она наряжается в школу, как на праздник. Она бы, может, и согласилась переодеться и вести себя тише обычного, если бы была одна. Но уродовать себя на глазах у Грина? Ни за что.
Хотя кому уродство, а кому... Оливер, к примеру, не считал, что красота девушки должна бить по глазам; ему больше нравились скромные нежные цветы родной фракции. В свободных платьях они кажутся такими хрупкими, и что-то бесконечно трогательное кроется в том, как собранные в тяжелый пучок волосы открывают уши и шею...
К такой девушке хочется подойти и предложить помощь, когда она несет тяжелую сумку - любая ноша кажется слишком тяжелой для нее. Хочется добиться от нее улыбки и теплого взгляда, заставить хоть ненадолго забыть о ее заботах.
Такова была его старшая сестра Эмили, наверняка такой в молодости была мама. И такую девушку Оливер хотел бы видеть рядом с собой в будущем, и многих замечал, но подойти и заговорить... что там - взглянуть лишний раз не решался.
"Кстати, об Эми - стоит зайти к ней, узнать, не нужно ли чем помочь".
Она была старше на пять лет; как и многие в Отречении, очень рано вышла замуж, почти сразу после инициации - и сейчас носила под сердцем второго ребенка. Муж ее работал с утра до поздней ночи на строительстве дорог, а старший малыш чересчур активно познавал мир - она едва успевала следить, чтобы он не залез куда не следует, не поранился, не обжегся... Она с благодарностью принимала любую помощь.
Оливер старался заходить к ней хотя бы через день: помогал с уборкой, стиркой, присматривал за малышом, пока Эми готовила ужин. Ели, не дожидаясь главы семьи - тот возвращался порой даже после комендантского часа, - затем, убрав со стола и с трудом уложив маленького (он никогда не мог угомониться сразу), подолгу сидели и разговаривали.
- Так что у тебя с математикой? Все было понятно? - Эми знала о проблемах брата с учебой, как знала о том, что он стесняется задавать учителям вопросы, если что-то не понял или не успел записать. Знала и о том, что из-за той же застенчивости Оливер не решается просить помощи у сверстников - и, хоть его не считают изгоем, друзей у него нет. Хорошие знакомые - это не друзья, даже не приятели. А Эми в свое время неплохо училась и почти ничего не забыла из школьного курса, поэтому считала своим долгом помогать младшему.
- Я... сегодня мне помогли, - ничего другого на ум не пришло, но ее ответ устроил.
- Здорово, - она нежно улыбнулась. - Я рада, что у тебя наконец-то появился друг.
"Ну да, друг. Как же".
- Кто он, если не секрет? Я его знаю?
Оливер замялся. С одной стороны, ей вряд ли понравится, что он связался с "синим пиджаком", но с другой, врать очень не хотелось. И еще - быть может, Эми знает, почему в их фракции так не любят Грина-старшего? Не просто так ведь...
- Может быть. Итан Грин из Эрудиции.
Серые глаза Эми испуганно расширились:
- Итан Грин? Сын Винсента Грина? О боже... и ты попросил его о помощи?
- Ну, он сам предложил...
- Послушай, - она слегка подалась вперед, - я ничего не скажу родителям, но обещай, что впредь будешь держаться от этой семейки подальше! Винсент Грин - очень умный и жестокий человек, и он ненавидит Отречение больше, чем кто-либо в Эрудиции, больше даже, чем Джанин Мэттьюс, их лидер! Не удивлюсь, если и сына учит тому же... молись, чтобы в благодарность за помощь с учебой этот парень не заставил тебя совершить что-нибудь ужасное...
- Да за что, что мы им сделали? - забывшись, он слегка повысил голос; Эми укоризненно покачала головой и приложила палец к губам. - Извини. Я все это уже слышал, но...
...но сегодня Грин, казалось, был вполне искренен. Конечно, он думал и о себе, но не только ведь о себе, раз хотел мира для всех! Те слезы не могли быть поддельными...
И потом, что сам Итан, что его брат, окончивший школу в этом году, относились к Альтруизму более чем лояльно; если Итан просто всячески показывал, что он выше межфракционных усобиц, то Юджин мог и по рукам дать своим же, если те лезли драться. Впрочем, у него авторитета было меньше, и подчинялись ему не всегда. С чего бы им притворяться на протяжении стольких лет? Какая им с этого выгода?
- ...но ни разу не слышал, почему. Ты знаешь?
Эми перешла на шепот, пришлось придвинуться вплотную, чтобы расслышать:
- Мы... по вине Отречения Винсент потерял сына.
Это случилось девять лет назад; знаешь, в школе уже тогда начали издеваться над Сухарями, - она вздохнула. - Дети бывают даже более жестоки, нежели взрослые... многим на младших ступенях наша свободная серая одежда кажется нелепой и смешной. И вот одного мальчика постоянные насмешки эрудитов довели до отчаяния... Никто точно не знает, что стало последней каплей; известно лишь, что у него как будто помутился рассудок, раз он решился отомстить - ты же знаешь, что месть эгоистична по сути и потому неприемлема для нас. Он увидел эрудита на лестнице - тот спускался перед ним, уткнувшись в книгу, - ну и... толкнул в спину. Парень кубарем скатился вниз; говорят, смерть была мгновенной, никто бы не успел помочь... но самое страшное - убийца понял, что чудовищно ошибся. Синяя одежда ввела его в заблуждение... погиб Энтон Грин, который к ребятам из нашей фракции вообще не подходил. Ему было всего восемь лет...
Восемь лет. Оливеру пришла в голову кощунственная мысль, что, в общем-то, Грины имеют полное право ненавидеть Отречение.
- Обычно за убийство в нашем штате наказывают смертью или изгнанием из фракции; но в данном случае, когда речь шла о ребенке, ровеснике убитого... суд был в замешательстве. Винсент потребовал права лично назначить наказание, и...
- ...и?
Эми горько вздохнула:
- Знаешь, что он придумал? Ошейник и браслеты - большие ярко-красные светящиеся штуки, которые не скроешь под одеждой - слишком широкие - и совершенно невозможно снять. Ни вода их не берет, ни молоток. Возможно, Грин сам их сделал, не знаю. Раз в несколько лет их приходилось менять, чтобы подходили по размеру.
Представь себе - ярко-красные штуки на фоне серой одежды... как ни старайся слиться с толпой, тебя все равно заметят. Что ни делай - все равно будешь в центре внимания, невольно нарушая законы Отречения. Как ты понимаешь, Винсент плевал на наши законы... у парня выбор остался двоякий - идти против правил, приковывая всеобщее внимание, или идти против правил, прячась от людей и не участвуя в общественных работах. Насколько я знаю, сейчас он превратился в затворника, так устал от того, что на него все смотрят.
- Но он же мог выбрать другую фракцию, верно? Я так понимаю, сейчас ему уже семнадцать...
Хотя так ли велик был у него выбор - если уж в Отречении косились на возмутителя спокойствия, то в Эрудиции убийце плевали бы в лицо. Да и Искренние с их инициацией, включающей допрос под сывороткой правды, вряд ли благосклонно отнеслись бы к преступнику. Разве что податься в Бесстрашие или Дружелюбие...
- Выбирать ему не позволили, не допустили даже до теста; догадайся, чье требование.
Однако.
И, в общем-то, Оливер не отрицал жестокости наказания... но не мог не признать его справедливости. Особенно после сегодняшнего разговора с братом жертвы.
- Такие споры рано или поздно приведут нас к гражданской войне - тому самому кошмару, которого мы так боимся. Я хочу личным примером показать всем...
В Дружелюбии и Бесстрашии красный ошейник не бросался бы в глаза. А Винсент хотел, чтобы все видели и помнили о его горе, чтобы заклеймили убийцу презрением... чтобы боялись того же для своих детей?
И неизвестно, что страшнее: присутствовать на кремации своего ребенка - или на суде в качестве родителей обвиняемого.
- Я хочу показать вам всем, до чего мы докатились в своей бессмысленной невидимой войне, - мог сказать на суде истец. А может, даже и сказал.
Не потому ли Юджин так отчаянно бросался на защиту Сухарей, не потому ли Итану в голову пришла эта безумная идея, что они сами пострадали от вражды общин. Сколько им тогда было? Семь и пять?..
- Не хочу умирать. И видеть, как те, кого я, быть может, знаю, убивают и калечат друг друга, - тоже не хочу, - говорил сегодня Итан.
- На месте моего сына мог оказаться кто угодно. И, что еще страшнее, кто угодно мог совершить убийство, - мог сказать его отец девять лет назад.
Все-таки пришлось соврать. Клятвенно пообещать, что на пушечный выстрел к "синим пиджакам" больше не подойдет - нечего волновать беременную женщину.
Но про себя Оливер решил, что в задуманной Итаном авантюре участвовать будет.