Проходит время и Верона начинает напоминать вернувшегося домой ветерана, потрепанного, ошеломленного, но готового к новой жизни. На волне всеобщего воодушевления Риган позволяет закатить нам вечеринку, более того, вырвавшись наконец из цепких объятий нового мэра, она становится ее инициатором. Риган не сильна в организации праздников, как не сильны и мы, но Алекс уверенно утверждает, что залог любой хорошей вечеринки – много алкоголя. За неимением других идей, мы полностью доверяемся ему в этом вопросе. Прям в здание нашего временного штаба Риган заказывает барную стойку, Алекс притаскивает таз самодельного пунша, а Алистер – ящик шампанского. Мисс Кларк самолично встает за стойку, лихо жонглирует посудой, смешивает коктейли всем желающим и травит истории из своей разудалой шпионской молодости. Вышедшая из больницы Натали с радости набирается так изрядно, что преисполняется к Риган неохватной, безрассудной любовью и, распластавшись по стойке, заплетающимся языком зовет ее замуж. Когда организм Натали окончательно теряет устойчивость и концентрированность, Ал вызванивает ее мужа. Щуплый молодой человек появляется минут через двадцать после звонка, вежливо здоровается с Алистером за руку и ни словом не упрекает пьяную вхлам жену. Несмотря на вялое сопротивление Натали, совместными усилиями ее удается затолкать на заднее сиденье машины и муж увозит ее в закат.
Как только темнеет, трезвый, ни в одном глазу, Алекс начинает собираться. Снаружи, у машины, его ждет Морриган. Некоторое время я топчусь у окна, но потом спускаюсь вниз. Морриган не удивляется, когда видит меня, по серым губам скользит улыбка. Под ее глазами глубокие тени, острые, хищные черты лица припухли. Беременность дается ей нелегко, но она все равно собирается в дорогу.
- Мне показалось правильным попрощаться, - произносит Морриган, когда я подхожу. – За свою я сделала не так много правильных вещей. Хотя бы в этом мне бы хотелось поставить точку.
Я нахожу это очень милым, очень патетичным и немного неуместным. Мы с Морриган знакомы не так долго и близко, что бы заботиться о удовлетворении чувства вины друг друга. Мы не подруги, разве только весьма, весьма отдаленная родня. Но Морриган смотрит на меня и словно видит кого то другого, словно находится совсем не здесь и, возможно, не сейчас. Я вспоминаю о том, что беременным необходимо потакать. Особенно если это беременная вампирша.
- Куда ты теперь? – спрашиваю я после нескольких секунд неловкого молчания. Вместо нее отвечает Алекс.
- У меня в Блуотер поместье. Спокойное, тихое местечко в самый раз для того, что бы писать триллеры и рожать.
Алекс стоит чуть ближе ко мне, скрестив руки на груди, стекла очков, словно рыцарское забрало, отсвечивает отблесками фонаря. Я ловлю себя на невольной мысли, перерастающей в уверенность, что он защищает ее. Алекс защищает Морриган от меня. От всех нас, от Риган Кларк в моем лице. Это осознание окатывает меня словно ведром холодной воды, я смотрю на Алекса и словно вижу его в первый раз. Был ли он таким всегда или его так изменило нашествие зомби? Я понимаю, что не знаю, вернется ли он, увижу ли я его снова. И дело не в его внезапной симпатии к Морриган, не в его сочувствии к ней. В Алексе нет и никогда не было той безоговорочной веры в Риган Кларк, что освещала дорогу мне. Алекс сейчас очень похож на Алистера.
- Все мы делаем то, что должны, - говорю я вслух, вспоминая такой, казалось бы, далекий разговор с Алистером. Алекс усмехается и неожиданно шагает ко мне, распахивая объятия.
- Давай же облобызаемся на прощание! – громогласно требует он. Морриган качает головой, закрывает лицо ладонью, но я вижу, как она улыбается.
Я добираюсь шампанским и становлюсь ласкова и покладиста. Кладут меня на диванчик. Я вяло отбрыкиваюсь от предложений Клелии и Риган присоединится к игре в покер на раздевание и с добродушным умилением наблюдаю со стороны, как бессовестно жульничает Риган. Игра набирает обороты, мы с Алистером остаемся не у дел, но не чувствуем себя уязвленными. Мне хорошо. Легко и спокойно. Я не замечаю, как оказывается, что мы сидим неприлично близко друг к другу. Не замечаю, когда беззастенчиво заваливаюсь на него и начинаю бормотать, что никогда не видела таких странных, как у него, глаз – серых с золотистыми искорками. Полчища жизнерадостных пузырьков шампанского беснуются во мне в лихом, разудалом танце. Мы спотыкаемся на лестнице, целуемся у каждой стены, в каждом углу, что попадается на пути. Сложно сказать кто кого и куда тащит, но это не важно. Важно лишь то, что его рука обвивает мою талию, притискивая к себе, а в серых глазах мечутся шальные золотистые искры. И это правильно. Это самое правильное и самое желанное. Его пальцы мнут ткань моей блузки, а прикосновения к обнаженной коже вызывают восторг и волну будоражащих мурашек по всему телу. Последнее, что откладывается в моей памяти – это черно-зеленое облако телепорта.
Утром я просыпаюсь в чужой кровати. Похмелья нет, память услужливо подкидывает подробности прошедшей ночи. На всякий случай я зажмуриваюсь покрепче и пытаюсь осторожно нащупать рядом с собой постороннее тело. Когда рука натыкается на пустоту, я опасливо открываю один глаз, затем другой, но зрение лишь подтверждает очевидное – и в кровати, и в комнате я одна. Вместе с облегчением накатывает угнетающее разочарование и чувство извращенного дежа-вю. Стыдливо прикрывшись простынкой, я обнаруживаю собственное нижнее белье у двери и, подобрав его, следую дальше, словно Ганс и Гретель по хлебным крошкам, по следам собственных предметов гардероба. Из большого зеркала в прихожей на меня воровато выглядывает всклокоченное существо с усыпанной багровыми пятнами шеей. По коридору растекается аппетитный запах жаренного хлеба и, учуяв его, мой живот алчно, предательски бурчит. На пороге кухни я спотыкаюсь о собственную туфлю и незаметным мое появление не получается. Колдующим над плитой обнаруживается Алистер Лока собственной полуголой персоной.
- Доброе утро, - самым будничным тоном произносит он. – Как ты относишься к тостам?
Желудок вновь выдает провокационную трель, чем усугубляет неловкость, и момент справедливого негодования поруганной невинности оказывается безвозвратно упущен. Я откидываю в сторону ком подобранной по пути одежды, ногой отодвигаю с дороги туфлю и, пытаясь сохранить видимость того, что все именно так и задумывалось изначально, присаживаюсь за стол как есть, в одном нижнем белье.
- Мне, пожалуйста, с беконом и соус поострее.
- Так точно, моя леди, - бодро салютует Алистер и совершенно бессовестным образом улыбается.
Мы прощаемся после завтрака на пороге его многоквартирного дома. Светит солнышко, поют птички, Алистер деликатно, словно школьник на первом свидании, держит меня за руку, а я делаю вид, что ничего не происходит и вообще рука ни разу не моя.
- Сатин, я думаю нам нужно поговорить, - очень серьезно произносит Ал и даже не моргает.
- Ненавижу разговоры, - без энтузиазма отзываюсь я и не могу избавиться от мысли, что с зомби все проще. Там хотя бы понятно, куда стрелять. С лавочки возле дома на нас с внимательностью снайперского прицела взирают три пары любопытных старушечьих глаз и одна – не менее любопытных старичковых.
- Да, я знаю. Не буду утверждать, что лучше, чем кто бы то ни было, но у меня, определенно, в этом довольно богатый опыт, - Алистера не смущают ни старички, ни старушки, ни даже представительного вида джентльмен, еле протиснувшийся мимо нас в дверь, но постеснявшийся нас потеснить. От такого поворота беседы во мне вскидывается возмущение, но я только фыркаю и продолжаю делать вид, что просто жду трамвая.
- Сатин, - на секунду Ал стискивает мои пальцы до боли, но тут же отпускает. Только в глазах остается что то упрямое и злое. – Я не хочу тебя отпускать. Не на этот раз. Черт возьми, Сатин, тебе же не все равно! – рявкает он так, что я вздрагиваю. Несколько очень долгих секунд между нами висит тишина. Слышны только воркование прикормленных голубей и дыхание затаившихся старушек. Я смотрю на Алистера изумленно и некая неопределенная мысль, пришедшая внезапным озарением, не дает мне покоя. Зачем мне куда-то уходить?
- Ты знаешь, я тут подумала… В конце концов, мы заслужили несколько дней выходных. Торопиться мне некуда. У тебя там случайно не осталось еще того вишневого джема? Так хорошо пошел под бекон.
Старушки издают синхронный умиленный вздох. Старичок вытирает замусоленным клетчатым платком выступившую слезу. Два голубя возле мусорки дерутся за заплесневевший кусок гамбургера.
На волне всеобщего воодушевления и благоприятных примеров человеческой отваги, я решаюсь покончить с некоторыми все еще открытыми для меня вопросами. Я пробиваю нынешний адрес Клариссы и в начале осени заявляюсь к ее порогу без звонка. Мне приходится потоптаться у двери и слегка подмерзнуть, прежде чем появляется сама хозяйка дома. Кларисса выходит из шикарного алого кабриолета в не по сезону теплом, леопардовом пальто с мехом. Я знаю, что Кларисса Абрахайм нынче популярная эпатажная художница, но в первое мгновение она ошеломляет. В своем синем плащике на ступенях ее дома я чувствую себя босячкой на паперти.
- Сатин! – Кларисса всплескивает руками и, подобрав подол пальто, бросается ко мне. – Какими судьбами?
На ее лице удивление и радость, но мне все равно неловко.
- Мимо проезжала, решила навестить, - уверенно вру я.
- Это очень здорово! Ты зайдешь? – спрашивает Кларисса и приветливо открывает передо мной дверь.
Кларисса ненадолго оставляет меня одну и уходит в комнату переодеться. Это старый дом Абрахаймов. Дядя Арам, насколько мне известно, скончался незадолго до разгула зомби, а тетя Роксана во время. Сейчас здесь живут Кларисса с мужем, но с детства знакомый дом я узнаю и в то же время нет. Они сделали ремонт, поменяли мебель, обои, но плюшевый медведь на полке, кажется, тот самый, принадлежащий Марии Антуанете. Кларисса возвращается в гостиную.
- Я так, по домашнему, - комментирует она свое триумфальное появление в беззастенчиво коротком и беззастенчиво алом платье. – У меня есть очень вкусный чай. Выпить не предлагаю, я на диете, а мы с котиком вчера итак… - она хихикает, бросая в предназначенную мне кружку чайный пакетик, - злоупотребили. Мой диетолог запрещает мне алкоголь, но вчера мы попали под дождь, а дома мы нашли бутылку глинтвейна…
Продолжая щебетать, она приносит внушительных размеров торт. Я обхватываю чашку двумя руками и вдыхаю перенасыщенный шоколадный аромат чая. С края чашки свисает хвостик пакетика. Отдельного блюдца Кларисса не приносит, куда девать пакетик, не понятно, поэтому приходится сохранять невозмутимость и делать вид, что чай я предпочитаю именно с такими аксессуарами. К тому времени, как я смиряюсь с пакетиком, Кларисса успевает умять половину своего куска торта.
- Это здорово, что ты зашла, - болтает она, а киваю в каждой кажущейся уместной паузе. – Когда становишься публичной личностью, все становится иначе. Поэтому мы с котиком не афишируем в прессе наши отношения. Котик говорит, что я всегда могу обратиться к нему, а его семья – моя семья. Но ты понимаешь, ему на него не пожалуешься, с его мамашей мы друг друга не переносим, отец у него ледышка, тетка фурия…
Она все говорит, не чувствуя никаких затруднений в выборе тем, с подкупающей беспечностью, словно мы расстались только вчера и в самых хороших отношениях. Но мне по прежнему не дает покоя ощущение, идентифицировать которое я никак не могу. Меня не отпускает ощущение пустоты и бессмысленности.
- А Клуб Садоводов? Это же настоящий серпентарий, ты не поверишь! И моя дражайшая свекровь в нем главная змеюка! Но что поделать, я, как уважающая себя замужняя дама должна соответствовать своему статусу.
Звук поворачиваемого в замке ключа застает меня за вторым куском торта, а Клариссу за третьим.
- О, это мой котик с котеночком! – восклицает она, прервав обличающую речь о стервозности некой Мери Хагенштрем из клуба Садоводов, много возомнившей о себе выскочке и дочери знаменитой писательницы. Я вежливо встаю, дабы поприветствовать хозяина дома. Пухленькая фигурка Клариссы на какое то время закрывает мне обзор, а затем она отступает и я вижу Френсиса Ворзингтона с маленькой девочкой на руках.
- Котик, у нас Сатин в гостях, - воркует Кларисса и целует Френсиса в уголок губ.
- Ага… - ошеломленно соглашается мужчина и мы замираем, уставившись друг на друга. Ему так же неловко, как и мне, но Кларисса… больше всего в этот момент меня интересует Кларисса. В ее лице я вижу что-то такое, отчего напрашиваются только два очевидных вывода: либо в этом ее клубе Садоводов ей выдоили все мозги, либо она наслаждается мелкой, но сладкой местью лицезрения моей физиономии. Совершенно дружеской местью, само собой.
- Френсис, какой неожиданный сюрприз! – я нацепляю видимость вежливого ликования. Мы ведь все взрослые люди – напоминаю я себе. – А это что за ангелок? Ути, какая прелесть! А как похожа! Сразу видно, носик в маму, подбородок папу, глазки в дедушку!
Ангелочек мрачно изучает меня своими крохотными глазками, угрожающе всхлипывает и начинает голосить, энергично дрыгая ручками и ножками.
Я задерживаюсь в доме Ворзингтон-Абрахаймов из чистого упрямства, убеждая себя в том, что побег станет позорным пятном на чувстве собственного достоинства. Но все становится проще, когда малютку Рэйчел укладывают спать, а Френсис приносит мне бокал хорошего, дорогого коньяка. К нашему распитию вскоре присоединяется позабывшая о диете Кларисса и водружает мне на колени толстый альбом с фотографиями. Кларисса необыкновенно хороша в свадебном платье на фоне засыпанных снегом подсолнухов. Френсис – тоже вполне ничего. Коньяк обжигает горло, растекается по телу, растапливает затаившиеся холод и пустоту, обнажая во всей красе неприглядную истину – кроме детских воспоминаний, нас с Клариссой больше ничего не связывает. Я смотрю на нее и вижу все ту же Клариссу – смешливую болтушку со страстью к ярким краскам, и я, мне кажется – все та же. Мы обе выросли, но проблема не в том, что изменились мы, а в том, что изменилась жизнь. И в этих обстоятельствах, в этой новой, не стоящей на месте жизни, мы больше не испытываем нужды друг в друге. Мне плевать на ее свадебные фотографии, на ее мужа и на ее клуб Садоводов, а ей в свою очередь – на меня. Кажется, этому есть определение – «отношения изжили себя».
Я допиваю свой коньяк и, выразив вежливый восторг хозяевам, прощаюсь. Провожая меня до двери, Кларисса не приглашает меня заходить еще.
Я нахожу покой рядом с Алистером. Ему я могу рассказать обо всем, уверенная, что если даже меня и обзовут дурой, в любом случае поймут и накормят. К нему я прихожу после визита к Клариссе, а потом прихожу просто так, по поводу и без оного. Приходить без повода со временем становится особенно приятно.
Рядом с Алистером нет страха, что что-то идет не так, а старушки у его подъезда уже знают меня по имени и даже здороваются.
Визиты к Алистеру в какой то момент приносят свои плоды. Первые подозрения приносит внезапная задержка, и подкрепляет их уверенностью воровато купленный среди ночи в аптеке тест на беременность. Когда я сижу на холодном кафельном полу и нежно приобнимаю унитаз, в моей голове нет ни одной мысли. Я пытаюсь прислушаться к чему то внутри себя, уловить изменения, которые, как пишут в многочисленных источниках для будущих родителей, неминуемо должны случится, но не чувствую ничего, и не имею никакого понятия, как к этому относится.
«Ладно, - наконец мысленно решаю я, - я справлюсь. Это моя ответственность и мой крест. В конце концов, это вряд ли страшнее, чем зомбиапокалипсис».
Я оповещаю Риган, что выпадаю из обоймы, запираюсь дома, принимаю врачей в своей комнате и перестаю отвечать на звонки Алистера. «Это моя ответственность», - напоминаю я себе. Мама сияет, боится на меня дышать и впадает в кулинарное безумие, подкармливая меня доселе неведомыми ни мне, ни ей, но обязательно полезными и экологически чистыми блюдами. Я не жалуюсь – аппетит уже на втором месяце разыгрывается совершенно зверский.
Отец обзывает меня дурой. Каким именно аспектом моего решения вызвано его возмущение, он не конкретизирует.
Больше всего воодушевления, помимо мамы, мое положение вызывает у Исенары. Малютка с горящими глазами таскается за мной и, едва мой живот недвусмысленно округляется, робко просит его потрогать. Мне припоминается, что я была на пару лет постарше, когда родилась сама Исси, но перспектива стать тетей для будущего племянника или племянницы впечатляет ее куда больше, чем меня в свое время впечатлила перспектива стать старшей сестрой.
Вместе с мамой Исенара выбирает одеялки, ползунки и комбинезончики самых нейтральных цветов. Задолго до девятого месяца, она начинает готовить подборку сказок, которые намерена читать будущему ребенку, а порой начинает тренироваться уже сейчас, засев рядом со мной с книгой, пока я мирно посапываю на диванчике.
В конце зимы в нашем доме появляется Алистер. Это чрезвычайно подло с отцовской стороны, но он открывает дверь и запускает Ала в комнату, как укротителя в клетку с тигром. И тут же захлопывает дверь, что бы укротитель, не дай бог, не вырвался наружу.
- Женщина, иногда ты совершенно невыносима, - выстанывает Алистер и устало трет переносицу. Мне становится очень обидно, негодование перехватывает дыханье. «Какая я тебе еще женщина?! – хочется возмутиться мне. – Что за гендерные инсинуации?! Ты что, хочешь сказать, что мое положение напрямую проистекает из того, что я женщина?! Ты что, считаешь, что я больше ни на что не способна, кроме как вынашивать детей?!». Я гневно всхрапываю, больше похожая не на тигра, а на вставшую на дыбы лошадь.
- Насколько я понимаю, ты не собиралась мне говорить? – продолжает Алистер.
- Вообще-то это моя ответственность! – я пытаюсь испепелить Ала взглядом, но на него это не работает. Он самым возмутительным образом закатывает глаза.
- Давай не будем делать вид, что я тут совершенно ни при чем. В общем. Сатин, - он начинает опускаться на одно колено, я вижу, как деликатно приоткрывается щелка двери и в ней подозрительно мелькает что-то, похожее на глаз.
- Ой, вот только давай вот без этого вот! – одергиваю я Алистера на полуслове. – Так и быть, уговорил, языкастый. Замуж я за тебя не пойду, но разрешу поучаствовать в выборе имени для ребенка.
- Какая невиданная щедрость, - смиренно отзывается Алистер, но все еще так и стоит на одном колене.
- Вот не надо меня шантажировать! – возмущаюсь я. – Я на это не введусь!
- Безусловно, - Алистер берет мою руку и свои ладони и мысли начинают путаться. – Ты самодостаточная, сильная, умная…
- Продолжай, мне нравится, - я милостиво киваю. Он поглаживает мою ладонь пальцами и по телу от точки его прикосновения растекается приятное умиротворение.
- Как насчет – Максимус Деций Меридий? Если родится мальчик.
- Дурацкое имя, - я позволяю ему сесть рядом и поцеловать меня в ухо. – А если девочка?
- Кристиной.
«Ладно, - мысленно вздыхаю я, - Кристиной, так Кристиной».
Дверь в комнату аккуратно притворяется и за ней едва слышны тихие шаги. Отец идет докладывать маме о результатах проведенной операции.
