|
работница мурзилки
Сообщений: 295
|
|вновь вещаю| Друзьяяяяя!
Невероятно рада, что наконец-то снова могу к вам обратиться. Надеюсь, вы не потеряли интерес к этой истории, даже когда мы переехали в новый раздел и не тот, который бы хотелось. Наверное,
нам придется здесь некоторое время пожить
Что вас ждет в новом отчете: восемь тысяч слов чистого текста. Тем, у кого были замечания к размеру отчетов, должно понравиться. Кстати, это еще не конец истории Асты. Будет еще одна часть
Чего не стоит ожидать: одинакового стиля скриншотов. Тут я бессильна, некоторые скриншоты, стоящие рядом, старше других на два месяца. Когда вырастут, будут дразнить друг друга из-за возраста, а пока, надеюсь, это не испортит вам впечатление и не вызовет когнитивный диссонанс. Также возможны опечатки, прошу за это прощение, текст уже настолько причитался, что я не замечу там даже элементарную ошибку.
Предупреждение: в отчете намешано черт знает что, поэтому возрастное ограничение 16+. Если вы находитесь в весьма нежном возрасте и способны менять ориентацию, читая об однополых отношениях, то, хоть вам и подвластны чудеса физического перевоплощения, читать этот отчет лучше не стоит.
Если же вы уверены в своих силах, приятного прочтения!
 Город солнцем переполнен,
Белизна глаза слепит.
Я смотрю — в морозный полдень
Под горой девчонка спит.
Спит на санках
Чья-то дочка,
Чья-то дочка
Одиночка...
Почему тут мамы нет?
Только длинный лыжный след...
А девчонке горя мало —
Спит спокойно на спине,
Под пушистым одеялом
Закаляется во сне.
Я была в стране Суоми...
Вспоминаю часто:
Снежный лес,
И низкий домик,
И девчонка — Аста.
Агния Барто, отрывок
Аста Райхель. Часть вторая.
*** – Аста Райхель… За годы преподавательской деятельности у меня было много ассистенток, но это имя я запомнил. Довольно необычное, на мой вкус. Эта девушка всегда была довольно немногословной, хотя справляться со своими обязанностями ей это никогда не мешало. Аста была очень ответственной, никогда не подводила с выполнением порученных ей заданий, услужливой, одним словом, однако у меня она проработала совсем недолго. Кажется, где-то после полугода нашего сотрудничества мистер Мейер переманил ее для работы на кафедре «Истории искусств». Извиняюсь, а в чем ее обвиняют?
*** Вероятно, самая большая оплошность, которую допускают все студенты при поступлении в высшее учебное заведение – завышенные ожидания. Обращали ли вы внимание на лица первокурсников в первый учебный день? Более восторженных и счастливых людей не найти, ведь – вот они перемены, вот она самостоятельность. Так близко, что до них можно практически дотянуться рукой, дотронуться, прочувствовать. Осознание того, что у тебя появился шанс кардинально изменить свою жизнь, приводит к глубочайшей эйфории, которая, однако, длиться лишь до тех пор, пока ты не начинаешь осознавать, что социальные роли, которые ярлыками висели на тебе всю твою жизнь, исчезать никуда не собираются. Не исчезли ни предубеждения, ни оценочная объективизация, ни социальные группы, разделяющиеся по принципу элитарности – не изменилось ничего. Изгои так и остались изгоями, а выходцы из высшего общества все так же играют в гольф по пятницам.
К счастью, осознание этого пришло ко мне достаточно быстро, и вместо того, чтобы всеми известными и неизвестными способами пытаться вписаться в университетскую тусовку, я ломала голову над тем, как подняться на тот уровень, достойной которого я себя считала. Но ограничиваться лишь бесконечной зубрежкой не входило в мои планы, ведь старая схема работала – преподаватели так же легко, как и учителя в школе, попадались на крючок моих проверенных временем манипуляций. Сложность заключалась лишь в том, что находить индивидуальный подход к каждому было необходимо как можно быстрее. Первые несколько месяцев было тяжело. Как только я успевала обозначить рычаги давления на строгую, принципиальную преподавательницу бальзаковского возраста, экзамены у которой невозможно было сдать без, по крайней мере, одной пересдачи, ей на смену приходил бывший студент-аспирант, который был не против покурить с тобой на перемене и обижался, когда его не воспринимали всерьез. На первое время пришлось даже обзавестись влиятельным покровителем, работая ассистенткой у профессора Уильямса – известного в городе архитектора. Говоря откровенно, особых симпатий этот человек у меня не вызывал. Несмотря на аккуратный интеллигентный вид от него всегда пахло старостью и тухлыми яйцами, к своим студенткам он обращался исключительно пренебрежительным «милочка» и никогда не стыдился показывать свое высокомерие ни студентам, ни преподавателям, хотя вескими причинами для этого очевидно не обладал. Да, работа с ним была не слишком приятной и простой, но она имела большие преимущества в виде профессорского протектората и дополнительного заработка, который я очень быстро научилась ценить в условиях непростой студенческой жизни в чужой стране.
Адаптация к американскому стилю жизни прошла для меня намного менее болезненно, чем я себе могла представить. Не вызвала никаких затруднений и интеграция в англоязычную языковую среду, кроме, наверное, моего резкого немецкого произношения, а среда культурная ненамного отличалась от европейской, разве что исповедовала более широкие взгляды на жизнь, к которым мне еще стоило привыкнуть. Мне хватило меньше недели, чтобы понять, что я до кончиков ресниц экстраверт, и примерно то же время мне понадобилось, чтобы полностью слететь с катушек от немыслимой свободы. Хотя со свободой от снежноволосых эльфиек, смотрящих со своих бумажных обителей, пришлось повременить, – тренд на блондинок оставался в моде еще довольно долгое время. Но это не помешало Нью-Йорку вдохнуть в меня независимость, о которой раньше даже не приходилось мечтать. Весь первый месяц проживания в этом сумасшедшем мегаполисе был наполнен невероятными впечатлениями, а вместе с тем и огромной усталостью. Никогда не спящий город, мерцающий сотнями огней и наполненный звуками тысяч голосов, покорил меня с первого взгляда, и вслед за городом на некоторое время забыла о сне и я.
Утром я старательно училась в академии, впитывая из университетских стен все нужные и не нужные мне знания, как и полагалось прилежной студентке-надежде курса. Вечером – хваталась за любую попадавшуюся мне работу, пытаясь в кратчайшие сроки добиться финансовой независимости, которая на интуитивном уровне уже тогда ассоциировалась у меня с властью и силой. А когда темнота опускалась на Нью-Йорк, от домашней девчонки-любительницы книжек не оставалось и следа. Мое ноющее от усталости тело сотрясалось под звуки музыки на местных рейвах, а помутневшее и ничего не понимающее сознание ловило сотни взглядов: бессмысленных, ошалевших, беззаботных, страстных, абсолютно отстраненных, других. Мне нравилась темнота, мне нравилась громкая музыка, я просто обожала толпу – наслаждалась и боготворила ее, как самая преданная ее часть. Я танцевала, а на танцполе мне как будто передавалась энергия и смелость сотни двигающихся со мною в такт тел. Я чувствовала такую силу и непобедимость, с которой вряд ли может что-нибудь сравниться.
Впрочем, в романтическом плане тогда все было не столь гладко. Мое принятие себя проходило более чем постепенно. Первое время я пыталась «исправиться», заводя краткосрочные отношения с мужчинами, среди которых было много желающих познакомиться. Это удивляло, ведь я все еще считала себя недостаточно красивой, чтобы кому-нибудь когда-либо понравиться. Несмотря на искреннее желание, ни один из них не помог мне преодолеть отвращение к сексу с противоположным полом – я до конца осознала, что близость с мужчиной для меня невозможна и неприемлема. Меня повсюду окружали разнополые и однополые парочки: вокруг царила любовь полигендерная, поликультурная и полинациональная. А я, хоть и начинала осознавать нормальность своих предпочтений или хотя бы принимать их из-за отсутствия альтернативных, но все же оставалась стоять в стороне, не решаясь познакомиться или хотя бы заговорить с понравившейся девушкой. У меня на лбу не было написано, что я лесбиянка, и даже смелость всех людей на танцполе никогда не заставила бы меня произнести это вслух. Женское внимание настойчиво обходило меня стороной, однако природа все же взяла свое, когда в моей жизни появилась Сирена Картер. У нее были серьезные проблемы с кожей и с законом из-за употребления и торговли наркотиками. Она была грубоватой, слегка агрессивной и почти всегда «под кайфом», но именно эти ее негативные качества и делали ее настолько интересной и привлекательной для меня. Черт, да я была от нее в восторге! Сирену никогда не интересовало мнение о ней окружающих, она делала только то, что сама хотела, даже если это означало зажать незнакомку в темном коридоре клуба страстным поцелуем, а потом бросить на прощание мимолетное «Позвони, если захочешь как-то вместе обдолбаться», как это было со мной. Не очень романтично? Возможно, но тогда для меня это было самое райское ощущение на земле. На меня впервые обратила внимание девушка, я впервые почувствовала себя по-настоящему желанной. Я позвонила, и с этого началось приключение длиною в два насыщенных месяца.
Через несколько дней после знакомства я неожиданно для самой себя переехала к Сирене. При другом развитии событий выкроить время для отношений в таком бешеном ритме жизни было бы просто невозможно. И мы стали жить. Отнюдь не вдвоем, уединенную совместную жизнь я тогда могла представить себе только в мечтах, – лофт, помимо нас, в разное время населяло большое количество иных маргинальных личностей: мужчины, женщины, парочки, случайно зашедшие в гости и оставшиеся дольше обычного чьи-то знакомые, а также крысы, тараканы и безымянная кошка, судьба которой, по всей видимости, волновала только меня. Ранее такая уставшая от одиночества, теперь я грезила о нем во снах: на каждом углу квартиры кто-то смеялся, танцевал, курил, спал и делал вещи, которые стирали четкую грань между густонаселенной коммуналкой и наркопритоном. Я и сама была из города, в котором зарождалась сквот-культура, но это место напоминало мне, скорее, поселение первобытных людей, чем открытое пространство, в котором творят свободные художники. Узнай отец о месте, где жила его прилежная и послушная дочурка, у него бы не выдержало сердце. Это был явно не монастырь, но я хорошо понимала, что и здесь никто не примет меня с собственным уставом, поэтому с таким порядками пришлось только смириться. Сначала я пыталась поддерживать со всеми хорошие отношения, а потом даже перестала запоминать имена. В этом просто не было смысла: лица сожителей менялись так часто, что никто уже этого не замечал. К концу второго месяца из состава, населявшего квартиру в день моего переезда, остались только мы с Сиреной. Она же по меркам этого лофта была и вовсе долгожителем. Для Сирены это не было «жильем до первой зарплаты», для нее это был единственный доступный по деньгам вариант. У меня, как альтернатива, оставалось студенческое общежитие, но на тот момент нашими отношениями я дорожила больше, чем личным пространством, ведь не понаслышке знала – когда его становится много, оно перестает приносить удовлетворение.
Сирена была рождена для своей профессии: ей нравились наркотики и нравилось их продавать. Ничего особенно хитрого в ее работе не было: она занималась тем, что скупала товар у местного поставщика, расфасовывала его и распространяла по клубам с двойной наценкой. Этот бизнес приносил бы хороший доход, если бы иногда товар не задерживался у нее в руках и абсолютно бескорыстно не распространялся среди жильцов нашей квартиры. Такие вечеринки нельзя было предугадать, она устраивала их совершенно спонтанно, по воле души. Естественно, они не проходили бесследно, Сирена снова и снова влезала в долги, возвращать которые приходилось за нее. Мои заработанные честным трудом деньги уходили просто в никуда, а взамен я даже не получала даже обещания прекратить, хотя Сирена и знала, как нелегко мне дается каждый заработанный цент. Деньги отца я не тратила, они хранились на счету в банке, как и те суммы, которые я ухитрялась откладывать каждый месяц со своей зарплаты. Это был неприкасаемый запас, который я хранила для исполнения своей мечты, и ни Сирена, ни ураганы, ни ядерная война не заставили бы меня его потратить. Сама я не употребляла наркотики. Кроме, конечно, стимуляторов. Без них такой насыщенный темп жизни и неспокойная окружающая обстановка были бы просто убийственными для моего неподготовленного организма. Амфетамин долгое время помогал мне оставаться на плаву, благодаря нему я прослыла главным неустанным трудоголиком кампуса. От тоненьких нежно-розовых дорожек зависела моя успеваемость и я сама, а Сирене нравилось выступать в роли «спасительницы» и снабжать меня такими необходимыми пакетиками порошкового вещества, которые наполняли меня энергией и практически лишали сна. Это не были отношения моей мечты, но обо мне впервые в жизни заботился кто-то помимо отца, и я отвечала на это самой большой благодарностью, которую только могла себе представить. Ее поставщиком был нью-йоркский барыга среднего класса по кличке Балу, который хоть и имел в подчинении несколько человек «персонала», однако никогда не производил впечатление серьезного бизнесмена, который сможет долго удерживаться на плаву. Впрочем, случайно встретив его днем на улице, вы бы ни за что не догадались о его, хоть и небольшом, но от этого не менее незаконном промысле: его настоящего имени никто не знал, однако прозвище слегка неуклюжего, веселого и беспечного медведя из детского мультфильма подходило ему настолько, что, казалось, будто он сам и стал прототипом этого персонажа в реальной жизни. Хотя многие отзывались о нем по-другому. Ходили слухи, что ему лучше не переходить дорогу, потому что перед врагами от веселого мишки не оставалось и следа – на смену ему появлялся трехметровый гризли с огромными клыками и острыми когтями, которыми он в клочья растерзывал противника. К счастью, ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи за несколько месяцев тесного общения мне не удалось. Балу был частым гостем в нашей обители: с Сиреной их связывала крепкая дружба, насколько это вообще было возможно в ситуации продавец-покупатель. И несмотря на ходившие о нем слухи и мою предвзятость к его предпринимательскому таланту, совсем скоро у нас завязались достаточно хорошие приятельские отношения.
И в целом мой круг общения постепенно пополнялся все новыми и новыми знакомыми. Отношения с Сиреной многое изменили: они посеяли во мне семя уверенности, которое, разрастаясь все больше с каждым днем, открывало мне глаза на ряд ранее незамеченных вещей. Я перестала обращать внимание на косые взгляды со стороны, перестала бояться, что останусь никем не понятой и больше не стеснялась общения. Но, в ту же очередь, я осознала, что, откликнувшись на первый попавшийся звоночек о взаимности, вместо золотой рыбки в лице Сирены, получила кота в мешке. Я хотела развиваться и двигаться вперед, а Сирену вполне устраивало текущее положение вещей. Ей было вполне комфортно жить в этом забытом богом месте, не думать о будущем и перебиваться теми средствами, которые волей судьбы оказывались в ее распоряжении. Факт того, что мы не подходим друг другу, добирался до моего сознания с очень небольшой скоростью, и к моменту, когда он прибыл на пункт назначения, наши отношения уже успели достаточно охладеть. Я не любила Сирену, меня больше не тянуло к ней в объятия, и, более того, она начала меня здорово раздражать, а ей, кажется, и вовсе было плевать на то, нахожусь ли я рядом. Пока я набиралась смелости, чтобы разорвать эти стремительно направляющиеся в тупик отношения, судьба решила эту проблему за меня: при обыске клуба Сирену задержали за торговлю наркотиками. На следующий день после ее ареста я собрала все свои вещи, потратилась на дорогущий номер в гостинице и наконец-то выспалась – одна, в полной тишине, на огромной кровати с белоснежными простынями. Постановлением суда Сирену признали виновной и приговорили к пяти годам лишения свободы. Мы даже не успели как следует попрощаться: Сирену отправили отбывать срок в другом штате, и больше я никогда ее не видела. Приключение закончилось, оставив мне на память пустивший корни росток уверенности, огромные мешки под глазами и сожаление о том, что с котами не пускают в общежитие.
*** – Я правда не знаю зачем вам понадобилось раскапывать информацию пятнадцатилетней давности об этой безобидной девчонке. Я помню ее ребенком, который считал свой кривой нос вершиной проблем. Когда вокруг люди загибались от нищеты, она работала круглыми сутками, чтобы накопить деньги на пластическую операцию. Черт, как же она была на ней помешана! Знакомые рассказывали, что после моего заключения, она даже приторговывала. Не знаю, почему остановилась. Может, выровняла свой нос и успокоилась наконец… Перерыв закончился, мне пора. Пластинки сами себя не расставят.
+
***
Вместо общественного транспорта я пересела на велосипед, ежедневно вставала в пять утра и совершала пробежку по студенческому городку. Все мои действия были похожи на внезапное желание перейти к здоровому образу жизни, но, в действительности, были лишь частью моей незаконной торговли. В пять утра в студенческом городке можно было встретить лишь несколько еще не отрезвевших студентов, возвращающихся с ночной попойки, или парочку действительно помешанных на здоровье бегунов, которым я приветливо махала рукой при каждой встрече. Это было то время, когда оживленное и многолюдное в любое другое время суток место было абсолютно опустевшим, и это давало мне прекрасную возможность разложить закладки без лишнего внимания. Возможно, со стороны мои действия сойдут за слишком фанатичную осторожность, но в той ситуации я не могла чувствовать себя в полной безопасности, даже если вовремя перестраховывалась.
Все началось с вопроса моей соседки по общежитию, который после ареста местного барыги остро стоял среди студентов и стал вполне обычным в повседневном общении. После моего ответа в общежитии меня стали знать как «девушку, у которой есть знакомый, который может достать все». Я никогда не афишировала свою причастность к торговле наркотиками, и окружающие думали, что в трудные времена я бескорыстно помогаю найти товар через знакомого. На просьбу свести их с дилером я отвечала категорическим отказом, объясняя это тем, что мой «знакомый» не имеет дел с непроверенными людьми. Я никогда не отказывала в помощи, но и клиентов у меня было не много, то ли студенты считали неудобным обращаться ко мне больше нескольких раз, то ли боялись прослыть наркоманами, то ли просто не хотели докучать. Это также объяснялось и тем, что в этом году академия набрала в два раза меньше студентов, чем выпустила в прошлом. Я не могу сказать, что общежитие было уж слишком необитаемым, но это было именно то, что нужно. Товар прекрасно раскупался и без огромного наплыва клиентов, а ограниченная клиентура не позволяла меня скомпрометировать. Больше всего мне нравилось иметь дело с пресмыкавшимися передо мной мажористыми мальчиками и девочками, которые еще вчера смотрели на меня свысока, а уже сегодня продавали свою гордость за небольшой пакетик вещества. Лучше всего расходились таблетки и марки. Предусмотрительные студенты целыми компаниями скупались для пятничного похода в клуб, а я только и успевала, что расфасовывать товар и набивать цену за неимением конкурентов. Балу нравилось со мной работать: я была осторожным и платежеспособным покупателем и никогда не брала чересчур большой вес, который не смогла бы реализовать.
Вскоре город уже во всю захлестнула рождественская суматоха, витрины магазинов невозможно было представить без сверкающих гирлянд и новогодних украшений, а на улицах все чаще появлялись прохожие с подарками в руках. С усилением ажиотажа перед зимними праздниками, немного ослабился фанатичный контроль властей за оборотом наркотиков. Праздничная атмосфера естественно никак на это не повлияла, просто стороны конфликта наконец пришли к какой-никакой договоренности. На самой верхушке позаботились о том, чтобы все остались довольны и забыли прошлые обиды – будь то убитые полицейские или посаженные под замок наркоторговцы. Забылись также новые обнаруженные точки сбыта, они исчезли с полицейских радаров ровно до тех пор, пока процент от их прибыли капал в государственную казну. Дышать стало свободнее, но дороже. Хотя увеличение цен на товар компенсировало то, что перед зимней экзаменационной сессией увеличился спрос на стимуляторы, употреблением которых я и сама не брезговала. В планах была поездка к отцу, и я не собиралась задерживаться в Нью-Йорке из-за пересдач. Чтобы заплатить за экзамены, я предусмотрительно подготовила деньги, но, к моему удивлению, они мне вовсе не понадобились: сессию я закрыла сама и с первого раза. Я очень соскучилась за отцом. Хотя в Нью-Йорке я и завела много новых знакомств, однако у меня так и не появился по-настоящему близкий друг, с которым я могла бы действительно поговорить по душам. Рождественские праздники влияли на меня особым образом – нельзя было не заразиться той теплой магической атмосферой, которая царила на улицах, и мне как никогда хотелось отметить этот праздник в узком семейном кругу. И в целом на поездку домой у меня были особые планы. Все-таки Берлин не был таким густонаселенным городом, как Нью-Йорк, и я планировала хорошенько отдохнуть от суеты: гулять просторами родной заснеженной столицы, останавливаться в знакомых кофейнях, читая книгу, которую по традиции на Рождество подарит отец, посетить Берлинскую оперу, после небольшого перерыва возобновившую показы моего любимого Вагнера, а еще выспаться и максимально расслабиться после напряженного полугодия в университете и нервной работы. Двадцать восьмого декабря я сдала последний экзамен, и мне повезло купить билеты на самолет сообщением Нью-Йорк–Берлин с пересадкой в Стамбуле на двадцать девятое. Я отнесла нереализованный товар и свои личные запасы амфетамина к Балу – понятно, что я не стала бы перевозить наркотики через границу, да и мало ли куда может сунуть свой нос моя соседка, оставшаяся в общежитии на повторную сессию. Перед регистрацией на самолет, вылетавший из Нью-Йорка около семи вечера, я вдохнула свою последнюю дорожку, поздравила Балу с рождественскими праздниками и заказала такси в аэропорт.
В аэропорту Стамбула у меня начались первые проблемы. Самочувствие резко ухудшилось после того, как на конечном отрезке пути меня несколько раз стошнило. После десяти часов перелета у меня появился внезапный насморк и озноб. Я жутко расстроилась, подозревая, что мне предстоит нелегкая борьба с подхваченным где-то гриппом. Но это был бы лучший вариант развития событий. Сидя в кафе аэропорта и стараясь хоть как-то облегчить симптомы гриппа, попивая непозволительно дорогой чай с лимоном, я начинала осознавать непреодолимое желание вдохнуть хотя бы еще одну дорожку. Я была уверена, что будет просто на несколько недель отказаться от наркотиков, тем более, что я делала перерывы раньше, но дрожащие руки и затуманенный рассудок кричали мне нецензурщиной о другом. Прокрутив в голове несколько последних недель, я поняла, что не провела ни одного дня без амфетамина. Я не рассчитывала на то, что приземлюсь живой, когда мы летели в Берлин. Всю мою душевную боль в подростковом возрасте можно было вспомнить как счастливейшее время в жизни по сравнению с моим состоянием в тот момент. У меня был настолько жалкий вид, что, казалось, внимание всех пассажиров на борту было приковано к моим мучениям, а стюардессы то и дело нерешительно останавливались возле моего места и пристально всматривались в закрытое волосами лицо. Все мои силы были направлены на то, чтобы убедительно изобразить из себя спящую, хотя в глазах у меня не было ни намека на сон, наоборот, чтобы избавиться от ломоты в мышцах, мозг настойчиво посылал мне сигналы ломать пальцы, выкручиваться, тянуться, выгибаться, и противостоять ему было самой невыносимой пыткой. Было жутко холодно и, чтобы хоть немного согреться, мне пришлось сверху донизу закутаться в плед. Благо, место возле меня было свободно, я надела наушники и включила музыку на полную громкость, чтобы она хоть как-то заглушала боль.
Я никогда не забуду застывшее выражение ужаса на лице отца, когда он встретил меня в аэропорту. Я с усердием натягивала рукава свитера на покрытые мурашками руки, смуглая кожа на которых иссохла и побледнела до болезненно-серой, мои длинные волосы были спутаны, зияли синевой морщинистые, опухшие мешки под глазами, а сами глаза ужасно слезились, предавая моему внешнему виду какой-то растрепанной истеричности. Если бы я не убедила отца в том, что это самая обыкновенная простуда, по его воле мы бы отправились в больницу прямо из аэропорта, избежать чего было моей главной целью. Лучше было умереть, чем разочаровать отца, который наверняка даже не мог представить свою дочь в агонии наркотической ломки. Родительский дом своей неизменной обстановкой вызвал у меня в голове ряд приятных и не очень флэшбеков. Ко мне пришло осознание, что все-таки в моей жизни были и хорошие моменты, ассоциировавшиеся в основном с отцом. Но вместо того, чтобы проводить с ним время после длительного расставания, я лежала на диване в гостиной, тряслась и ненавидела себя. Самым абсурдным было то, что ненависть к себе была для меня уже традиционной, хоть в праздничные, хоть в любые другие дни, и было глупо надеяться на какие-то изменения. На День Святого Сильвестра пришелся самый сложный этап моей «болезни»: я время от времени проваливалась в беспокойный сон, просыпаясь от ощущения, что меня варят в адском котле, не могла лежать на одном месте, то и дело вставала и ходила по комнате, хотя это и не уменьшало боль. Перед отцом я еще как-то пыталась держать лицо, но, когда он выходил из комнаты, я чуть не кричала от болезненной ломоты в мышцах, которую могло излечить только одно «лекарство». Пришлось признаться отцу, что я курю, потому что только сигареты и крепкий кофе хоть как-то облегчали боль, заменяя мне стимуляторы. Не представляю какой стресс испытывал мой организм, когда при моем состоянии я выкуривала по несколько пачек в день.
Все мои планы рухнули. Новый год, Рождество – все праздники прошли мимо. Я смотрела отцу в глаза и не понимала, что я вижу, – то ли это было сочувствие, то ли недоумение, то ли страх. Догадывался ли он? Не знаю, и никогда не хотела бы узнать. Прошла самая мучительная неделя, и я начала ненадолго выходить из дома. Хотелось бы сказать, что ради прогулок и свежего воздуха, но это было бы самой настоящей ложью. Не знаю, на какой подарок судьбы я надеялась, но каждый день, вместе с «Кукольным домом» Ибсена в оригинале, который подарил мне отец, я носилась по кварталу в надежде, что ко мне подойдут люди, предлагающие наркотики, о которых так часто предупреждали взрослые в детстве. Но такие люди мне не попадались, в отличие от Свидетелей Иеговы, которые настойчиво упрашивали принять их веру, а я была бы и готова, если бы мне предложили избавиться от разрывающей изнутри нужды. Что в моем случае в первую очередь советуют наркологи? Признать свою зависимость? О, я признала, и испытывала острую необходимость ее подпитать. Неделя бесполезных поисков сделала меня нервной и озлобленной, но непреодолимое желание постепенно переставало быть таким непреодолимым. Первым стал улучшаться аппетит: я забивала свой желудок чем угодно, лишь бы только не чувствовать сосущую пустоту внутри. Несмотря на это, мне удалось набрать лишь половину веса, который я потеряла во время беспамятной агонии. В последние дни моего пребывания в Берлине, я чувствовала себя практически нормально, и даже успела провести немного времени с отцом, который был невероятно рад моему выздоровлению. Меня подбадривала мысль о том, что скоро я смогу удовлетворить все свои потребности и, когда мы прощались с отцом в аэропорту, я была скорее рада, чем расстроена.
После перелета я приехала в общежитие, кинула вещи в комнате и, хотя чувствовала огромную усталость, сразу же отправилась к Балу. Он жил в промышленном районе на четвертом этаже: в доме с протекающими трубами и тараканами. Из посленовогодних обновок – странным образом деформированный дверной замок, дверь легко поддалась на мой слабый толчок. Я окликнула Балу, и до меня донеслось радостное приветствие из гостиной. Хотя эту комнату сложно было назвать гостиной, вообще всю квартиру сложно было назвать квартирой. Туда нужно было заходить в обуви, иначе можно было с легкостью подцепить какую-нибудь заразу, о влажной уборке в этом доме не слышали никогда. От яркой несуразной мебели, купленной за бесценок на гаражной распродаже, рябило в глазах. На полу повсюду валялась пустая стеклянная тара всевозможных размеров и пропитанная потом одежда, остатки прошлогодней еды и строительной пыли впитались в пестрый ковер, а успешное завершение вчерашнего дебоша символизировала побитая посуда времен гражданской войны. Завершала этот зловонный натюрморт нетронутая пицца с явно истекшим сроком годности, расположившаяся в центре стола. Помещение встретило меня непривычной тишиной. Какая-то женщина – не уверена, что в сознании – словно мешок с картошкой валялась на диване, пуская слюни на обивку. Балу сидел рядом на кресле и сосредоточено пересчитывал наличку. Увидев меня, он улыбнулся и кинул добродушное «привет». Я помахала ему рукой и кивнула на женщину:
– С ней все в порядке? – озабочено спросила я.
– Переборщила вчера, но ничего страшного, – эти слова Балу произнес как-то по-особому весело.
– Понятно, а с замком что? – спросила я, хотя, на самом деле, мне было это совершенно не интересно.
– Точно, замок, нужно починить, – Балу отслюнявил несколько крупных купюр и положил их себе в карман. – Как отдохнула?
– Не очень. Ломка немного испортила времяпрепровождение, – ответила я, оглядываясь по сторонам и пытаясь ни к чему не прикасаться.
– О-у, неприятно. Хочешь, могу угостить? – Балу протянул мне пакетик амфетамина.
Я еще раз оглянулась по сторонам. Почему-то раньше я не замечала безысходную обстановку этой дыры, теперь же, по сравнению с уютом отцовской квартиры, она навевала на меня тоскливую безнадежность. Взгляд упал на свисающую с дивана женскую руку, на которой периодически подрагивали тонкие пальцы с неаккуратными, грязными ногтями, сведенные конвульсией в растрепанный танец.
– Сейчас не самое подходящее время, – я отрицательно покачала головой, Балу пожал плечами и опустил руку. – Вообще-то я пришла за товаром. На мели после поездки.
– Дело твое, – Балу удалился в соседнюю комнату и через некоторое время вышел оттуда с большим зиплоком.
Мы еще несколько минут болтали о какой-то ерунде. Балу обильно наслюнявил папиросную бумагу, чтобы скрутить косяк. Едкий дым огромными ватообразными мотками разбросался по комнате. Запах его был схож с запахом пропавшей буженины. Такой запах обычно бывает от самых дешевых сигарет, которые курят только заядлые курильщики, но чаще всего бездомные. Вечером этим запахом пропитаны подворотни и дешевые забегаловки. Сейчас же аромат осел в легких, на дешевой одежде Балу, на его волосах цвета кедрового ореха, на бледной коже, на вкусовых рецепторах и на кончиках его завитых от природы ресниц. А когда дотронулся до моих обонятельных рецепторов, вызвал нескрываемый приступ тошноты. Я наспех попрощалась и выбежала из квартиры на улицу. Я жадно хватала ртом холодный январский воздух, меня едва не стошнило прямо в мусорный бак, стоящий возле подъезда, и я осознала, что с наркотиками, по-видимому, придется завязать.
Такое решение пошло мне только на пользу: дни перестали смешиваться в памяти чехардой, деньги, ранее уходившие на наркотики, теперь пополняли мой счет в банке, да и хирург, у которого я планировала делать операцию, явно был рад, что ему не придется оперировать человека, чьи сосуды в носу давно распрощались с жизнью. Я усиленно планировала ринопластику: денег было уже достаточно, все клиники проанализированы, все консультации проведены, а хирург выбран. Я подошла к вопросу очень серьезно и выбрала самую лучшую в городе клинику, в которой оперировались многие знаменитости. Да, прайс был огромен, но я не могла экономить на такой важной для меня процедуре, хотя и здесь мне не давали стопроцентной гарантии, что нос получится идеальным с первого раза. Я осознанно шла на риск, потому что жить с таким отвратительным изъяном, как у меня, более не представлялось возможным. Наверное, это решение было одним из немногих правильных решений, которые я сделала в своей жизни. Перед выходом в день операции я в последний раз посмотрела в зеркало на свой старый нос, разглядела каждую пору, каждый сосудик, запомнила его очертания и распрощалась навсегда. Люди, утверждающие, что пластическая операция не заставит полюбить себя, сильно ошибаются. Как можно не любить себя, когда в зеркале на месте некогда огромного рыболовного крючка хирург мастерски собрал крошечный аккуратный носик. Да, это приобретение сопровождает сильная боль, трудности с дыханием, сине-желтые припухлые глаза и большое, большое количество крови, а твоя работоспособность снижается до нуля. Но проходит месяц, и неприятные ощущения остаются только воспоминанием, зато изящнейшая часть лица навсегда остается в твоей собственности. Ты чувствуешь себя не то что скромной принцессой, а настоящей моделью Victoria's secret.
Отпраздновать длительное восстановление, впервые надев свое лучшее платье, я решила посещением Метрополитен оперы. Нужно признаться, что здание хоть и не блистало классическим шиком, однако сама атмосфера ничем не уступала берлинской: замечательное исполнения и акустика, осовремененные, но в то же время идеально подходящие под выступление декорации, шампанское в антракте, программки, больше походившие на крошечные разноцветные журналы – лучшего празднования для меня и представить было невозможно. После окончания оперы я все еще находилась под впечатлением, мне не хотелось возвращаться в общежитие после прикосновения к прекрасному, и я остановилась возле здания, чтобы напоследок еще раз ощутить эту торжественную атмосферу. Возле фонтана меня за руку схватил мужчина и широкой улыбкой дал понять, что мы знакомы. Это был Дарел Мейер, тот самый аспират, с которым на перерывах мы обсуждали жизнь академии, систему образования, ненужные предметы и заносчивых преподавателей – то есть все, что нас разочаровывало в нашем учебном заведении, а таких вещей было достаточно много. Отец мистера Мейера владел довольно крупной логистической компанией Meyer&Co, а помимо этого был известным коллекционером и спонсором нашего университета.
– Какая приятная встреча. Приобщаешься к прекрасному? – мистер Мейер был явно рад увидеть меня здесь.
– Да, постановка была просто великолепна, – восхищенно ответила я.
– Как на счет продолжить вечер в моей компании и обменяться впечатлениями?
– Не хочу вас ошибочно обнадеживать – мне не нравятся мужчины. Хотя вы очень приятный молодой человек, и будь мы в другой ситуации, я бы не отказалась от предложения, – наверное впервые за всю свою жизнь я говорила о своих предпочтениях открыто.
– Ну что ж, у каждого свои недостатки. Я вот, например, женат, – он совсем не выглядел удивленным от моего признания, лишь сверкнул широкой улыбкой и продолжил разговор. – Шучу. На самом деле я не имел в виду ничего такого. Я на машине, могу подвезти, если не возражаешь.
Я согласилась не колеблясь: всегда мечтала покататься на машине, чья стоимость превышает даже самые современные модели, чьи линии были выполнены в самых лучших традициях олдскульного автопрома, который стремился приблизить формы автомобиля, если не к формам богини, то к формам идеальной женщины.
– Хоть эту красотку собрали еще в пятидесятых, но гоняет она не хуже современных автомобилей. Хочешь немного прокататься по ночному Нью-Йорку? – спросил Дарел, заводя мотор.
На этот вопрос невозможно было ответить отрицательно. Мы и вправду ехали очень быстро: тысячи ярких неоновых вспышек света проносились мимо, создавая ломаные линии, а город словно слился воедино, образовывая не четкий, но такой манящий фон. Все вокруг как будто замерло на секунду, чтобы дать новой мне шанс вдохнуть вновь эту ни на что не похожую атмосферу. Мы проезжали под Бруклинским мостом, из салона машины открывался прекрасный вид на пролив, который, наверное, единственный в этом городе еще не покрылся бетонным мхом. Меня охватило жуткое желание сполна ощутить исходящую от воды свежесть и этот еще прохладный весенний ветер. Я посмотрела наверх, и видимо Дарел заметил мой горящий взгляд:
– Можешь не стесняться.
Я встала в полный рост, волосы мгновенно растрепались, глаза слезились от встречного ветра, а рука еле удерживала меня, сползая со скользкой, гладкой поверхности лобового стекла. Но мне было все равно. Я чувствовала приятное покалывание, ощущение скорости охватило все мое тело, и я чуть ли не кричала от радости. Моя накидка слетела, и в попытке ее поймать, мы с Дарелом чуть не столкнулись лбами.
– Ты изменилась, – Дарел посмотрел мне в глаза. – В лучшую сторону.
– Да так, кое-какие косметологические процедуры, – я провела пальцем по ровной спинке носа и улыбнулась.
– Это у профессора Уильямса ассистентки зарабатывают так много, что могут позволить себе пластическую операцию? – этот вопрос меня немного озадачил.
– Какую-то часть суммы я заработала сама, что-то добавил отец, – ответила я с осторожностью.
– То есть деньги, заработанные на продаже наркотиков, ты потратила на что-то другое? – его голос был спокойным и размеренным, будто бы этот вопрос был для него таким же обыденным, как вежливое «Как поживаешь?».
– Не понимаю о чем вы, – столь неожиданное разоблачение заставило сердце будто провалиться в желудок, но я все же пыталась, чтобы мой ужас не отразился на лице.
– Не волнуйся, – Дарел улыбнулся. – Я не собираюсь сдавать тебя. Более того, я хочу предложить тебе повышение. Совет на будущее: свое начальство всегда нужно знать в лицо.
– В каком смысле? – я чувствовала, как мои глаза медленно округляются от удивления.
– Ты же знаешь, что я женат. Женат на японке. И семья моей жены имеет не совсем обычный семейный бизнес. Хотя, смотря с какой стороны посмотреть. Торговля процветает в Японии уже несколько столетий, но вот закон 1897 года об опиуме немного подпортил жизнь родственникам моей благоверной, и они перенесли часть бизнеса в США. Американцы легче попадают в ловушку наркотической зависимости, тебе так не кажется? – я пожала плечами, у меня не нашлось ответа. Я была слишком ошарашена этой информацией, чтобы вступать в дискуссию. – В общем-то, не важно, у меня есть к тебе предложение делового характера, если ты вдруг захочешь перейти от мелкой торговли к более крупным делам.
– Но почему именно я? – пелена удивление начинала понемногу соскользать с моих глаз, и в моем сознании вырисовывалась дорожка из желтого кирпича, которая сулила мне самый выгодный финиш этого разговора.
– Меня очень интересовало, кто торгует в нашем студгородке, и когда я узнал ответ, он очень меня удивил. Мы с тобой пересекались много раз, но я бы никогда не подумал, что ты занимаешь чем-то незаконным. Ни слухов, ни приводов: твой осторожный подход вызывает уважение. Слышал, идешь на диплом с отличием. Тоже папа помог сессию сдать?
– Не всегда нужно платить, чтобы получить желаемое, – я сделала обиженный вид, но на деле мне лишь было интересно, к чему клонит Дарел.
– Вот видишь, поиск альтернативных методов и непременное достижение целей. Это мне в тебе и нравится.
– Спасибо за комплимент, но я, пожалуй, откажусь, – отказываться я не собиралась, но хотела, чтобы меня хоть немного поуговаривали. Подсознательно я стремилась выбить для себя более выгодные условия, хотя пока даже не была осведомлена о каких-либо деталях.
– Дело твое, – мужчина пожал плечами, казалось, он совершенно не был разочарован моим ответом. – Но на твоем месте, я бы хорошо подумал над предложением. Пойми, рано или поздно какой-нибудь неопытный первокурсник словит передоз и отбросит копыта от твоего товара. Думаешь, кто-то станет тебя покрывать после смерти дитятка? Да твое же ближайшее окружение первое покажет на тебя пальцем, и ты отправишься прямиком за своей подружкой.
– Это угроза? – это были совсем не те слова, которые я ожидала услышать.
– Правда жизни, – тон его голоса оставался непоколебимо ровным на протяжение всего разговора, в каком-то смысле, это пугало и восхищало меня одновременно.
– На самом деле, я больше не хочу этим заниматься. Планирую честно зарабатывать на жизнь, – Дарел повернулся ко мне и недоверчиво улыбнулся.
– Неужели? И каким честным трудом собираешься заниматься? – было видно, что мои слова не убедили его в искренности моего отказа. – Дай угадаю, искусством? Знаешь, мой отец тоже начинал с продажи картин и антиквариата, только различие между вами в том, что мой дедушка-миллионер спонсировал это увлечение. В твоей семье есть какой-нибудь миллионер?
Я пристально посмотрела на Дарела, он знал ответ.
– Без начального капитала тебя ждет только будущее музейной работницы, которая всю жизнь будет проводить осточертевшие экскурсии и еле сводить концы с концами. Я не предлагаю тебе пожизненную работу. Когда решишь, что заработала достаточно, сможешь уйти в свободное плаванье. По рукам?
Это была интересная партия, но ее пора было заканчивать, и я утвердительно кивнула головой.
***
– Прежде чем что-то вам рассказать, я хочу убедиться, что мои показания останутся анонимными. Аста – это фурия, а не женщина, я приложил массу усилий, чтобы ее имя не ассоциировалось со мной, и я не хочу заниматься этим снова... Что конкретно вы хотите о ней узнать?
***
Но в моих же интересах было сохранить один секрет в тайне, и я не первый раз в жизни нарушила установленное правило. Чтобы избежать серьезных осложнений после операции, мне было необходимо научиться жить без помощи веществ. Моей единственной зависимостью оставалась лишь никотиновая, но смотреть на то, как новоявленные клиенты вдыхают дорожку за дорожкой иногда было сложно, поэтому я часто уединялась на балконе, утоляя свое желание сигаретами. Мне нравилось смотреть с вершин высоток на семенящих маленьких человечков внизу, на бесконечный поток машин и мерцающие огни соседних зданий. Я собиралась поступить так же и в тот раз, но меня остановили доносящиеся с балкона обрывки гневного разговора двух мужчин.
– Кристиан, ты идиот! Мой отец не даст тебе денег, если ты ему все расскажешь. Он просто убьет тебя, а твои останки пустит на корм рыбам, если будет, что пускать, – мужчина в достаточно дорогой одежде едва сдерживался, чтобы не закричать на молодого смуглого швейцара. Я, кажется, видела этого мужчину ранее, но не могла точно вспомнить его имя. Одно я знала наверняка – раз он посещал такие вечеринки как эта, то очевидно был богат.
– Мне жаль, что в твоем мире все измеряется только деньгами, дорогой. Нельзя так просто играться с моими чувствами, я ведь живой человек, который когда-то тебя любил! – с каждым словом разговор становился все интереснее. – Я пожалуй рискну объясниться с твоим отцом, и если случится то, о чем ты мне говоришь, то моя смерть будет на твоей совести.
– Ты себя слышишь вообще? – мужчина яростно расставлял акценты на каждом слове. – Я не хочу твоей смерти, я не понимаю о какой игре чувствами ты говоришь! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
– Ты жалок в своем вранье, Эштон. Я предупредил тебя. Адьос, – с этими словами швейцар вошел в комнату, и мы пересеклись взглядами.
Была моя очередь получать желаемое. Я подошла к кирпичному ограждению и посмотрела вниз: гигантский город по-прежнему жил своей жизнью, а на моих глазах переворачивалась жизнь одного маленького человека. Мужчина сидел согнувшись и хрустел костяшками пальцев, видимо услышанный мною разговор оказался для него достаточно нервным.
– Зажигалки не будет? – я прервала угнетающую тишину, мой собеседник поднял глаза, его взгляд точно не пестрил жизнерадостностью.
– Не курю.
– Не куришь, зато спишь с мужчинами, и твой отец явно не в восторге от этой информации, – я вытащила из кармана платья зажигалку и подкурила.
– Чего ты от меня хочешь? – мужчина поднял глаза, и нескрываемая ненависть в его взгляде заставила меня испугаться.
– Я не собираюсь тебя шантажировать. У меня та же ситуация, – я поспешила его успокоить, агрессия с его стороны была бы сейчас совсем не желательной.
– Сомневаюсь, что твой отец лишит тебя всех денег и прав на наследство, если узнает, что ты предпочитаешь мужчин, – парень тяжело вздохнул, его взгляд снова потух.
– Да уж, ситуация не из веселых. А почему ты решил, что он именно так на это отреагирует?
– Был предупрежден.
– Попадался? – он не ответил, но его тяжелое молчание, насквозь пропитанное отчаянием, означало мою правоту. Не воспользоваться этим означало пойти против своего естества, – Полностью тебя понимаю. Послушай, а почему бы нам не решить проблемы друг друга одним простым способом?
– Каким? – в глаза мужчины на секунду мелькнул оттенок надежды.
– Стать парой, например, – я сказала это довольно мягко и изучающе посмотрела на его реакцию.
– Это у тебя такие жестокие шутки?
– Никаких шуток. Твои и мои родители будут явно довольны, если перед ними мы будем изображать гетеросексуальную пару. Не волнуйся, от такого натуралами не становятся. Только расскажи об этом Кристиану, его реакция...
– Не вмешивай в это Кристиана, с ним я разберусь самостоятельно. Меня больше интересует, чего ты хочешь взамен?
– Ничего, это ведь обоюдная помощь. Мне достаточно просто быть твоей официальной избранницей.
– Я думаю, что для этого нам сначала нужно хотя бы познакомиться, – я улыбнулась и протянула руку. Его имя было мне еще не знакомо, но он уже был у меня на крючке.
Гей и лесбиянка – Нью-Йорк никогда не видел пары идеальнее. Перед общественностью мы с Эштоном разыгрывали грандиозные представления с самыми нескрываемыми и пылкими романтическими чувствами. Особенно часто зрителями таких перфомансов становились его близкие. За бортом круизного лайнера, принадлежащего Уайтам, догорал закат, а на борту только сильнее разгорались наши чувства, нагревая и без того горячий воздух вокруг. Мне доставляло огромное удовольствие смотреть на то, как сестру Эштона практически тошнит от наших жарких прикосновений. Еще бы, для нее связь брата с такой сомнительной девицей как я была обжигающим клеймом на младенчески чистой коже ее семейного имени. Хотя вот с ее загорелой кожей и по-модному выбеленными волосами я бы поразвлеклась, боюсь только, что роман с частями тела не приобрел бы статус серьезного по причине полного моего отторжения к заносчивому характеру их владелицы. Что удивительно, родители Эштона отнеслись к нашим отношениям более спокойно: видимо были рады уже тому, что их самые страшные подозрения по поводу ориентации сына не оправдались. О Кристиане разговор больше никогда не заходил. Я знала только, что Эштон каким-то образом от него откупился. Да и, на самом деле, мне было плевать, как он разобрался с этой проблемой.
Главное, что Эштон каждое утро заезжал за мной в арендованную им квартиру и дарил новый наряд, который я надевала для посещения «нашей» кофейни. Мы болтали обо всем на свете. Эштон рассказывал о своих мечтах жить где-то на берегах Сардинии простой размеренной жизнью, освобожденной от требований отца взяться за ум и подарить ему наследников, а я, в свою очередь, рассказывала ему о том, каких художников я бы представила в собственной галерее. Эштон любил живопись: мы вместе посещали нью-йоркские выставки, спорили о ценности современного искусства и о том, у всех ли гениальных живописцев было не все в порядке с головой. Но мы настолько увлеклись игрой, что вскоре наши сфабрикованные отношения незаметно перешли в статус серьезных. Летом мы даже возили отца отдыхать в Испанию: он был настолько счастлив из-за того, как удачно складывалась моя жизнь, что его даже не расстроили мои перемены во внешности. Иногда мы с Эштоном задумывались о том, как бы сложилась жизнь, будь мы в других обстоятельствах. Все было бы проще: мы бы поженились, завели детей, возможно, собаку – большого ласкового лабрадора, который портил бы дорогущую дизайнерскую мебель – Эштон занимался бы строительным бизнесом отца, а я управляла своей галереей и проводила благотворительные аукционы. После таких разговоров нас волной накрывали необъяснимые чувства, и мы даже забывали о том, что все это – лишь сослагательное наклонение и обыкновенная выдумка. Не будет ни детей, ни собаки, ни благотворительных аукционов, не будет ничего кроме дружбы, потому что природу нельзя обмануть сладостной иллюзией. Но давление на нас усиливалось со всех сторон: зрители требовали продолжения. А что мы могли им предложить? Лишь имитацию. Мне нравилось быть рядом с Эштоном, нравилось пользоваться теми возможностями, которые открывали для меня деньги его семьи. Мне нравилось выходить ночью на пирс у собственной виллы, ощущать обнаженным телом прохладную соленую воду, встряхивать волосы в такт небольшому бризу, дующему со стороны нашей яхты, на борт которой я могла зайти в любой момент времени, лишь бы было желание. Я чувствовала полное единение с роскошью, но я не была уверена, что роскошь может заменить мне настоящие чувства.
Да, в тот момент я вспомнила о любви, ведь, по сути, это единственная вещь, которой у меня до сих пор не было.
Последний раз редактировалось Холодок, 22.06.2017 в 23:31.
|
|