Дорога до границ Тотенбурга проходит легко и приятно. Проводники, впечатленные быстро расползшимися по поезду слухами, что тут едет самая взаправдашняя кинозвезда, вежливы и предупредительны. Они очарованы обаянием и скромностью Исенары, а ко мне время от времени подходят за автографами, хотя я совершенно не уверенна, что хоть кто то из них осведомлен, кого и когда я играла. Когда ко мне подходит один и тот же проводник четвертый раз подряд, я начинаю подозревать, что он либо запасается ими для многочисленной родни, либо приторговывает из-под полы. Мешать ему таким образом повышать тотенбуржскую экономику я не собираюсь. Исенара грызет подаренные соседом, приятным пожилым джентльменом, леденцы, и находит все это чрезвычайно увлекательным и забавным.
Когда мы проезжаем границу, путешествие перестает казаться таким уж забавным. Пограничники, все как на подбор, рыжие, со знанием дела и завидной дотошностью досматривают пассажиров, уделяя нам с Исенарой особое внимание. Для них мы две симпатичные иностранки, которых можно припугнуть в свое удовольствие, и даже мое особое разрешение на въезд их нисколько не впечатляет. В наших сумках они не находят ничего мало-мальски противозаконного, ни контрабандной уголовно наказуемой колбасы, ни наркотиков, ни оружия. Сейчас я как никогда благодарна рекомендации Риган пистолет приобрести уже в Тотенбурге, иначе мне могло бы составить большого труда не пристрелить какого-нибудь. Однако дело обходится без кровопролития, и, хотя я чувствую себя извалявшейся в грязи, мы благополучно проходим границу. Исенара, тем не менее, становится тиха и печальна.
На вокзале Тоттенбурга нас должны встретить и сопроводить в гостиницу, отведенную для съемочной группы, но когда я ступаю на перрон, перед моими глазами перекатывается только перекати поле. Платье из шелка и кружев ни в малейшей степени не уберегает меня от ночной сырости и мерзостного ветра, рядом зябко ежится, прыгая с ноги на ногу в попытке согреться, Исенара. Ждать на перроне до морковки на заговенье я не имею ни малейшего желания. С решительным пыхтением я дотаскиваю чемодан, размером полностью соответствующий общественному представлению о избалованной натуре актеров, до дверей небольшого, в два этажа, привокзального здания, в окнах которого обнадеживающе горит свет. Внутри мне без труда удается найти мальчишку, готового за несколько монет дотащить наши вещи до камер хранения, после чего, наконец, мы поднимаемся на второй этаж, в расхваленный все тем же мальчишкой бар. Бар, даром что напоминает скорее провинциальный клуб по интересам, тем не менее готов похвастаться достаточно сносным выбором алкоголя. Я заказываю Исенаре кофе с коньяком, а себе – двойной виски. Барменша, рыженькая, несимпатичная девчушка, смотрит на меня очень странно, и под ее взглядом я начинаю чувствовать себя матерой алкоголичкой. Мы только приехали, а мне уже требуется выпить.
Мы проводим в баре два с лишним часа, за которые я успеваю перейти от виски к бурбону и стать с барменшей, жалующейся мне на своего парня, практически лучшими подругами. Время от времени ее всхилпы становятся особенно неразборчивы и тогда приходится вмешиваться Исенаре в качестве переводчика. За свою чуткость она зарабатывает фирменную пироженку, а я – рюмку черного, как сердце парня барменши, абсента. Там то нас и находит наш потенциальный сопровождающий. Он конвоирует нас на свежий воздух и только тогда начинает долго и пылко извиняться.
- Прошу прощения, это такое неприятное недоразумение! – бормочет он, преданно заглядывая мне в глаза. – Нам поступила телеграмма, в которой было указанно другое время Вашего прибытия! Буквально только что мы узнали об ошибке и я поспешил со всех ног… о, фрау фон Вальде, генерал будет в ярости!
Формой и цветом волос он невыносимо напоминает давешних пограничников, но не в пример им вежлив. Тем не менее мне все равно невыносимо хочется ляпнуть ему какую-нибудь гадость.
- Как ваше имя, юноша? – с достоинством вопрошаю я. На щеках юноши стремительно расцветают алые пятна. Рыжие вообще быстро краснеют.
- Лейтенант Ибдхард Хоган, к Вашим услугам, - выдыхает он.
- Тяжело же вам живется, - огрызаюсь я, подстегиваемая абсентом, прежде, чем успеваю прикусить язык. Исенара сдавленно хрюкает в кулачок, а лейтенант наивно, непонимающе приподнимает рыжие бровки. В приступе раскаяния я тороплюсь сменить тему, и по пути к гостинице лейтенант Хоган разливается соловьем, расписывая достоинства родной Дергии и недостатки оккупированного ими Тотенбурга. К концу пути мое раскаяние тает без следа.
Из гостиницы, я едва успеваю принять душ и переодеться, настырный лейтенант (он все это время дежурил под дверью номера), тащит меня прямиком к генералу.
- Генерал Салливан О'Двайер, - говорит он, - он самый первый человек в Тотенбурге, большой поклонник Вашей актерской игры в частности и цикла об Антонии в целом. Даже не смотря на то, что Мери Адамс, автор книг, совершенно ни разу не дергийка.
- Я тоже не дергийка, - чопорно бросаю я и лейтенант заглядывает мне в глаза.
- Это ничего, - вкрадчиво говорит он и пытается положить ладонь мне на коленку. Я резко дергаю коленом, сбрасывая его руку, но ограничиваю свое негодование лишь взглядом, как можно более красноречивым. Возможно, мне не стоило краситься так ярко.
У генерала О'Двайера огромный дом, но кроме самого генерала и нас в нем только несколько офицеров охраны и его тотенбуржская любовница – Белинда. Белинда играет в адаптации Антонии одну из ролей, но какую, я до визита узнать не успеваю, чем бесконечно оскорбляю ее во время встречи. Она поджимает губы, презрительно щурится и цепким взглядом изучает мое платье.
Сам генерал на первый взгляд производит достаточно приятное впечатление, но я не испытываю иллюзий. Во-первых, лейтенант Ибдхард тоже сперва казался довольно милым, а во-вторых, с большой долей вероятности именно в ведении генерала, как первого лица Тотенбурга, находится пленение Алекса. Однако долго генерал О'Двайер не утруждает меня своим обществом. Он предлагает выпить за знакомство по бокалу шампанского и вскоре отпускает меня отдыхать и готовится к съемочному дню.
У дверей своего гостиничного номера я вкрадчиво угрожаю Ибдхарду сломать руки и отстрелить яйца, если он еще хоть раз позволит себе хотя бы взгляд в мою или Исенары сторону.
Съемки начинаются уже наследующий день и требуют от меня большого труда и сосредоточения. Съемочный процесс мало чем напоминает мой опыт десятилетней давности, другие люди, другая атмосфера и, главное, рядом со мной нет Алекса, с его вечной чашкой кофе в руках и идиотскими шутками. Алекса мне не хватает больше всего. Выяснять о нем приходится украдкой, вплетая невинные, казалось бы, вопросы, в будничные беседы, но вырваться куда то за пределы съемочной площадки и генеральского дома, где регулярно устраиваются вечеринки для всей команды, удается нечасто. Тем не менее, я по крохам собираю информацию и даже приобретаю у одного из агентов Риган пару пистолетов, для себя и для Исенары.
- Пароль для следующей встречи – слоны идут на север, - хрипит мне прокуренным голосом тощий, воровато озирающийся мужичок, и в тени самого злачного из всех когда либо виденных мной переулков, протягивает сверток в грязной серой тряпице. Когда я возвращаюсь на площадку, мне приходится запереться в туалете и долго отмывать свои щегольские ботинки от грязи и чужой блевотины. Покидая уборную, я крадусь тенями и нос к носу сталкиваюсь с костюмершей. Она смотрит с пониманием и состраданием.
- Что, перебрала вчера у генерала? – участливо спрашивает он. – Ничего, это бывает. Ты ко мне потом зайди, я тебе угля дам, желудок прочищает – во!
***
В день, когда мы снимаем сцену воссоединения Антонии с ее вторым мужем, Исенара преподносит мне сюрприз. В какой-то момент она, до сих пор непременно отирающаяся на площадке где то поблизости, исчезает из поля моего зрения, но не успеваю я начать волноваться, как вновь появляется под руку с неизвестным хмырем. Я смотрю на их трогательную пару и в моей голове крутиться множество комментариев: «когда она успела?», «хорошо хоть не рыжий», «почему он такой пришибленный?», «где она вообще его подобрала?», «его вообще кормят?». Но Исенара смотрит на меня большими умоляющими глазами и единственное, что я себе позволяю, это нервическое подергивание брови.
- Извините, - вместо приветствия подает голос голодранец. Я с трудом подавляю готовый вырваться сардонический смешок. Я улыбаюсь.
- Надо же, сестрёнка притащила, наконец, парня? Он ничего, только худоват. Как тебя зовут, малыш?
- Даниель, - тут же реагирует парень. Даниель так Даниель. По крайней мере не Ибдхард. Они с Исенарой синхронно заливаются румянцем, словно застигнутые в саду юные любовники.
- Это журналист, - выдавливает из себя Исенара, - я знаю, что нельзя, но там так холодно. Я же не могла его там оставить!
На журналиста Даниель не очень похож, скорее щенка, подкинутого к порогу ветеринара. Если не вылечить, так хоть милосердно усыпить. Но, хотя меня мало заботит судьба щенка, то есть парня, выгонять его я не тороплюсь. Исенара в последнее время итак не слишком обласкана сестринским вниманием, так что раз уж притащила, пусть будет.
- Я не займу у вас много времени, всего несколько минут, - торопливо уверяет меня мальчишка. Ему, видимо, тоже не хочется обратно на холод.
- Ладно, я сегодня добрая, - смиряюсь я и хлопаю по дивану рядом с собой, приглашая присесть, - только давай обойдёмся без банальных вопросов, я устала отвечать, курила ли я марихуану и спала ли я с кем-то из съемочной группы. Вы почему-то все это спрашиваете.
Когда генерал начинает приглашать меня на более уединенные встречи, на которых присутствуем только мы двое, я соглашаюсь, хотя понимаю, что он не в шашки играть намерен. Его дом, его крепость – так говорят слухи, и мне очень нужно эту крепость изучить.
Генерал удивительно деликатен, он не лезет сразу мне под юбку. Ему нравится играть в хищника, сам процесс для него увлекательнее, чем результат, и я эту игру охотно поддерживаю. Он показывает мне свои апартаменты, я покладисто восхищаюсь, а по ночам в туалете на клочке туалетной бумаги зарисовываю схемы комнат и прячу в чулки. Он показывает свою коллекцию вин и картин, увлеченно рассказывает, когда, где и у кого реквизировал тот или иной экземпляр, я пораженно охаю и пытаюсь сопоставить по времени, когда и где они могли пересечься с Алексом.
Каждый раз, когда генерал присылает за мной машину, я стараюсь думать о том, что эта встреча подарит мне новое знание.
Время от времени меня спасает Белинда. Она имеет манеру заявляться в самые неожиданные моменты, бросаться на меня с кулаками, устраивать безобразные сцены и угрожать мне расправой, а генералу харакири. Самого генерала это только забавляет, ему нравится смотреть, как мы вцепляемся друг другу в глаза и я прикладываю все старания, что бы это зрелище ему не наскучило.
Впрочем, на съемочной площадке приходится быть настороже. После того, как мерзавка подливает в мой чай какую-то дрянь, я провожу очень неприятные часы в обнимку с белым другом. Из уборной я выхожу зеленоватая и злая, а Белинда торжествует. Позволить себе ответную гадость я не могу, как ни хочется. Вдруг это выведет ее из строя и она больше не сможет прерывать наши с генералом свидания. Больше всех от нашей войны страдает режиссер. Истинный фанат своего дела, он с мукой наблюдает за разборками генеральских фавориток, и с удовольствием бы выгнал нас обеих, что бы не мешали заниматься искусством. Но позволить себе такой дерзости он, тотенбуржец, не смеет.
Я дожидаюсь ночи, когда генерал уезжает за город и пробираюсь к нему в дом. У меня есть заранее подготовленные копии ключей от большинства дверей особняка и четкая цель. В кабинете О’Двайера должны находится протоколы допросов и документы о содержании пленных, я видела их только однажды, краем глаза, как раз перед тем, как генерал захлопнул перед моим носом дверь в свое святая святых.
- Вы, женщины, очень любопытны, - сказал он тогда, и я в ответ лепетала о том, как меня будоражит одна мысль о его военных подвигах.
В ночь моего вторжения в доме тихо. Пугающе тихо. Зная, что генерал не любит чужих в доме, я тем не менее готовлюсь, он оставит кого то из подчиненных его охранять и заранее варю в гримерке сонное зелье. Но в особняке висит тишина. Ни голосов, ни звуков шагов, словно все вымерли. Я крадусь по коридорам, чувствуя, как по позвоночнику прокатывается холодок. С единственным обитателем особняка мы сталкиваемся случайно, нос к носу, и очень трудно сказать, кто из нас удивлен больше. Я сперва швыряю в него флакон с зельем, и только потом замечаю, что на нем синяя, не дергийская форма. Незнакомец вскидывает руку, мой флакон, не долетая до него метра, проваливается в черный сгусток дыма и схлопывается, исчезая, будто его и не было.
- Ты кто такой?! – я едва успеваю вспомнить, что я здесь тайно и приглушить голос. Шепот выходит театрально драматичным.
- Это ты кто такая?! – огрызается он и тут же его лицо разглаживается маской узнавания. – Постой ка, ты та актрисулька! Как же там тебя… Вельвет… Кашемир… Трикотаж…
Возмущение переполняет меня и вырывается наружу потоком ветра, способным сбить с ног любого нормального человека. Но он, незнакомец, отражает мои потуги с малозаметным усилием.
- Сатин, да, точно! – как ни в чем продолжает он. – Алекс же говорил.
У меня опускаются руки и ветер мгновенно стихает.
- Алекс?... – рискую переспросить я.
- Да, он мой… вроде как отец, - сопляк лет семнадцати смотрит на меня пристально, изучающее, беспардонно. – Смею предположить, мисс Сатин, что вы забрались так далеко от Вероны не ради внимания генерала О'Двайера. Не окажете ли честь составить мне компанию в обыске его кабинета? – он галантно предлагает мне локоть, но я гордо вскидываю голову и шагаю мимо него.
- Я тебя знать не знаю, «сын Алекса», - я стараюсь его игнорировать, но он, ничуть не оскорбленный, следует за мной по пятам.
- Зато я о тебе наслышан. Например, та история про предложение руки и сердца на презентации картинной галереи мисс Абрахайм. Или репетиции в кабинете мистера Пратта. Или вот еще… - он как то очень нехорошо оживляется, и я гневно скрежещу зубами.
- Убью Алекса. Найду и убью.
Несмотря на мое негодование, мальчишка оказывается полезным напарником. Он заранее избавляет меня от необходимости сталкиваться с охраной, деловито вырубает и складирует ее в кладовке с швабрами, после чего значительно ускоряет обыск кабинета. Он первый находит нужную бумагу и его лицо, когда он роется в папке, каменеет.
- Они держат его здесь, - он протягивает мне бумагу, и я очень стараюсь абстрагироваться, сосредоточить все свое внимание только на строке адреса.
- Отлично, - мне достаточно запомнить, я возвращаю бумагу мальчишке, он вкладывает ее обратно в папку, словно так все и было, а папку ставит на место. – Не окажете ли честь составить мне компанию в налете на казематы дергийцев? – интересуюсь я. На лице парня сначала мелькает удивление, а затем расплывается усмешка.
- Осознала, что без меня никак? – он хитро щурит глаз, вынуждая меня мученически вздохнуть.
- Ты все равно туда полезешь, так пусть хоть под присмотром.
Он деликатно провожает меня до припрятанной в паре миль от генеральского дома машине, хотя особой нужды в том нет. Я обещаю еще что-нибудь узнать и назначить точную дату налета. Для связи он предлагает использовать мусорку рядом с портье в моей гостинице, просит писать сообщения на полях Тотенбуржского Вестника, и выкидывать в означенную урну. Я несколько секунд изумленно смотрю на него, пытаясь понять, шутит ли он, но мальчишка предельно сосредоточен и серьезен.
- Как тебя зовут то? – я вспоминаю, что даже не знаю его имени, только когда он по-позерски тает в завихрениях черного дыма.
- Керан, - доносится до меня его голос. Улыбка, словно у матерого чеширского кота, тает последней.
В назначенный день я чувствую себя несобранной и рассеяной. Это не укрывается от глаз режиссера, он долго ругается на съемочной площадке, но я его едва слышу. За день до этого я выбрасываю «Тотенбуржский Вестник» с местом встречи и датой налета в урну возле портье, но ответа до сих пор нет. Пораженный моим равнодушием, режиссер уходить плакать в гримерку.
Оставленная в своем номере в покое, я нервно меряю комнату шагами, не замечая, что за мной неотрывным взглядом следит Исенара, особенно тихая и молчаливая сегодня. Ближе к вечеру я начинаю собираться, достаю и чищу пистолет, и едва успеваю накинуть на него кружевную комбинацию, когда сестра решительно вламывается в комнату.
- Сатин, я хочу сходить на вечеринку! – На одном дыхании выпаливает она и сжимает кулачки. Под моим изумленным взглядом она сникает, набирает в грудь побольше воздуха, но все равно продолжает уже куда более неуверенно. – Сегодня ее устраивают ребята из съемочной группы, там будет Хильда, костюмерша, и еще та, которая играет соперницу Антонии…
Я не имею ни малейшего понятия, о какой сопернице она говорит, но Хильду я припоминаю, и она не вызывает у меня ни малейшего доверия.
- Нет, - отвечаю я. Шелк комбинации неуклонно сползает с кровати, я пытаюсь незаметно прикрыть пистолет подушкой. – Никакой вечеринки с Хильдой. Про нее ходят очень нелицеприятные слухи. О ее связях с дергийцами. Я не стану отпускать тебя туда одну.
- А ты… ты! – внезапно взрывается Исенара. Я смотрю на свою тихую, кроткую сестру ошеломленно, но на этот раз ее просто так не остановить. – Ты меня для этого сюда брала?! Ты итак не позволяешь никуда ходить! Я сижу тут, в четырех стенах, ты же не вылезаешь со всяких вечеринок! Ты знаешь, какие слухи ходят про тебя?! Ты… у тебя ведь Алистер!
- Во-первых, - я чувствую, как начинаю заводиться. Это некстати, но напряжение дает о себе знать, а внезапные кульбиты Исенары совершенно некстати. – Во-первых, мы с Алистером даже не живем вместе. Во-вторых, это не твое дело. И в-третьих, Исенара, ты не понимаешь во что лезешь, так что будь добра, прекрати истерику и не спорь.
- Мне уже почти восемнадцать!
- Судя по этой истерике – лет десять.
Исси трагично всхлипывает, карие оленьи глаза увлажняются и на мгновенье мне почти становится стыдно. Затем Исенара подрывается с места и вылетает прочь, громко хлопая дверью. Я устало тру переносицу, прикрыв глаза, а когда открываю их, вижу, как по краю сегодняшнего выпуска «Тотенбуржского Вестника» начинает виться вязь букв. Я с трудом разбираю корявый, скачущий почерк, но приглядевшись, наконец, могу прочитать: «Жди. Буду.»
Керан уже ждет меня в назначенном месте. Из близлежащих кустов мы изучаем дислокацию врага, после чего я с помощью колдовства устраиваю в автомобильных ангарах пожар. Мальчишка неизвестным мне заклинанием вырубает оставшихся на посту охранников, и под прикрытием тьмы мы проникаем внутрь. Что бы я ни говорила, с его помощью это оказывается проще, чем ожидалось. Мы спускаемся вниз, в подвалы, и, несмотря на все мои попытки заблудиться, наконец находим Алекса в одной из на удивление немногочисленных камер. Выглядит Алекс ужасно. Мне не хочется думать, каким образом получено то или иное увечье, но воображение и логика сами дорисовывают малоприятные, но донельзя реалистичные картины. Когда я стучу в решетку его камеры, он никак не реагирует, даже не шевелиться и не моргает. На какой-то миг мне не дает вздохнуть ужасное подозрение, что мы опоздали, но когда я охрипшим голосом зову его по имени, он открывает глаза. Керан деликатно оттесняет меня плечом, кладет руку на замок камеры и, не проходит и минуты, как металл под его пальцами рассыпается в прах.
- Извини, сгоряча перестарался, - угрюмо бросает мне парень, когда вслед за замком обрушивается вся дверь целиком.
- Керан, ты ли это, мальчик мой? – бормочет Алекс, когда мальчишка помогает ему подняться на ноги. – А ты возмужал! Когда я видел тебя полгода назад, тебе было тринадцать.
- Это все разные временные потоки. Я много где успел побывать, - охает Керан, когда Алекс наваливается на него всем телом. Веса в Алексе осталось не так уж много, но Керан от неожиданности прислоняется к стене. Он быстро ориентируется, закидывает руку мужчины себе на плечи и аккуратно поддерживает.
- Как поживает твоя дорогая матушка? – со светской озабоченностью любопытствует Алекс, едва держась на ногах.
- Прекрасно поживает матушка. Просила передать привет и обещала, что выпьет из тебя всю кровь, когда вернешься.
- Ах, шалунишка, ловлю ее на слове, - хихикает Алекс. Мы с Кераном синхронно закатываем глаза.
- Бога ради, избавь меня от подробностей, - ворчит Керан, выволакивает Алекса в коридор и только тогда тот замечает меня.
- Сатин! – на его измученной физиономии сквозь грязь проступает такая искренняя радость, что я моментально забываю о своем обещании его убить. – Сколько лет, сколько зим! А чего это ты тут делаешь? Нет, ты не подумай, я скучал…
- Я заберу его с собой, - Керан обращается ко мне, перебивая бормотание Алекса. – Там его никто не найдет, и есть кому за ним ухаживать.
«Риган меня убьет», - думаю я, но киваю. Алексу нужна помощь, а не толкотня в контрабандных тайниках грузовых составов Тотенбурга.
- Я как только, так сразу, - Алекс, даром что не совсем адекватен, правильно расценивает мое замешательство. – Я Риган напишу. Позвоню… короче, куда от нее денусь то…
Они тают в завихрениях непроглядно-черного портала. Напоследок Керан благодарно склоняет голову. Когда они исчезают, я вздыхаю и оглядываюсь вокруг. Меня окружают каменные стены, и теперь мне предстоит выбираться отсюда самой. Но охранники, вырубленные Кераном, по-прежнему беззаботно спят по углам, и преодолеть пустые коридоры не составляет труда. Я благополучно выбираюсь наружу, но только на пороге гостиницы меня отпускает напряжение. Наконец-то все закончилось.
Я успеваю привести себя в порядок, переодеться, заказать в номер ужин и сделать вид, что ничего не произошло. Я разваливаюсь в кресле, но от созерцания потолка меня очень скоро отрывает стук в дверь. «Наверное, это ужин», - думаю я, но когда отрываю дверь, на пороге вижу Исенару и давешнего, запавшего ей в душу хмыря. Предположения одно другого неправдоподобнее проносятся в моей голове в мгновение ока. Прерывает их поток Исенара.
- Сатин! – она бросается ко мне, останавливается в шаге, замирает и начинает торопливо щебетать. Она переходит на родной язык, но даже на нем мне приходится половину разбирать, а половину догадываться. Она рассердилась и сбежала, говорит мне Исенара. В комендантский час ее обнаружил дергийский патрульный и попытался надругаться, говорит Исенара. Надругаться – так она и говорит, и мне хочется закрыть лицо ладонями и завыть. Но самое интересное только начинается. Она стреляла в патрульного, говорит Исенара, а потом прискакал Даниель и спас ее. У меня язык чешется спросить, не припаркован ли у гостиницы белый конь, но я осознаю острую неуместность этого вопроса.
- Сядь, - требую я. Оба, и Исенара, и Даниель, садятся синхронно, будто собачки в цирке, и смотрят на меня снизу вверх своими глазками.
- Я подозревала, что ты можешь натворить дел, но, пожалуй, я тебя недооценила, - я уже представляю, как можно использовать пути отступления, заготовленные для Алекса, хотя, конечно, перевозить сестру в багажном отделении я не планировала. Мой взгляд возвращается на безконного рыцаря, - слушай, парень, я благодарна тебе за содействие и всё такое, но ты, пожалуй, свободен. Эти рыжие твари могут говорить что хотят, но из страны я её вывезу. Я обещала матери доставить её домой. Впрочем, ты можешь остаться до утра, кровать я тебе не предложу, но на диване ты со своей худосочной фигуркой вполне поместишься, - в конце концов, если в комендантский час над ним попытается надругаться еще какой-нибудь шальной дергиец, Исенара мне потом всю плешь проест. Мне остро требуется выпить. Я нахожу в баре неплохой виски, наливаю в бокал на два пальца, не больше, морщусь, осознавая, что встроенной морозилки в баре нет, но идти за льдом выше моих сил. Сойдет и так. Донести бокал до рта я не успеваю.
- Нет, - Исенара вскидывает голову.
- Что, прости?
- Я хочу поехать с ним.
Я ставлю бокал на стол, на пару секунд прикрываю глаза и усмехаюсь.
- А ты не так-то прост, парень, - я смотрю на него внимательно, с интересом, но даже не пытаюсь понять, что она в нем нашла. Кроме отсутствующего коня, само собой. - Но я бы с тобой, пожалуй, не поехала. Не в моём вкусе. Впрочем, если уж ты решила по полной вляпаться, почему я должна тебе мешать?
Новая попытка пригубить виски никак не может увенчаться успехом. Исенара с визгом бросается мне на шею, рука с бокалом дрожит и драгоценный напиток пятнами остается на полу. Я начинаю мысленно подбирать слова, что бы объясниться с родителями. «Понимаете, над вашей младшей дочерью чуть не надругались, но тут прискакал рыцарь на белом коне… да, папа, конь был шикарный, я сама лично с ним познакомилась. Уверяю, он заслуживает доверия».
Я уезжаю из Тотенбурга, не дожидаясь окончания съемок. Я ссылаюсь на внезапные семейные проблемы, режиссер вежливости ради пытается уговорить меня остаться, но вздыхает с облегчением, когда меня удается спровадить.
На вокзале снова никого нет. В этот раз на мне куда более теплый костюм, но отчего то мне все равно зябко. Свет ламп начинает мелко дрожать, вторя звуку приближающегося поезда. Я не тороплюсь подниматься с места и мчатся к своему вагону, ничего, еще успею. Пару часов назад я простилась с сестрой, получив многочисленные заверения от Даниеля, что он глаз с Исенары не спустит и ни одному дергийцу больше в обиду не даст. Я не очень ему верю, все мы щедры на клятвы в восемнадцать лет.
Рядом со мной лежит очередной выпуск «Тотенбуржского вестника». «Добрались хорошо, - накарябано по краю страницы. - Подорожник приложен. Кровь выпита». Я не могу не улыбаться, глядя на эту надпись, но, все равно, не ощущаю ни малейшего удовлетворения. Только усталость.
Поезд останавливается, двери вагонов открываются. Из некоторых выскакивают редкие, один-два, пассажира. Из моего вагона выглядывает молоденький веснушчатый проводник, с ним же мы ехали в Тотенбург. Он находит меня глазами, расплывается в улыбке и приветственно машет рукой. Я, наконец, поднимаюсь с места.
