[Алисса]

Предисловие

Привет моим дорогим читателям!
Прежде чем перейти к новой записи хочу сказать спасибо .hysteria и Serenity, которые вдохновляли и поддерживали меня. Благодаря вам, я не отложила всё это ещё на энное количество времени)))
Честно говоря, немного волнуюсь публиковать отчёт, но надеюсь, что читатель прочтёт и увидит здесь именно то, что я пыталась донести. В этой записи маловато Луиса, может показаться, что он как-то ушёл на второй план, но это не так. Просто очень много других событий, Виолетта его не забыла.
В тексте используются стихи к песне группы Канцлер Ги. Саму песню размещать не буду, музыка в данном контексте не очень подходит, а вот стихи ещё год назад родили в воображении сцену из этого отчёта.
Ещё в тексте будет ссылка на музыку Чайковского, которую будет наигрывать Вайс (кто не помнит, это - кузен Клер). Крайне трудно найти эту музыку в сольном фортепианном исполнении, это - лучшее качество, которое я нашла. Возможно, не самый лиричный вариант, но для Виолы эта музыка особенная ))
Напоминаю, что рейтинг династии 14+
Вроде бы всё. Не буду больше болтать, перейду к семнадцатой записи Виолетты.
Приятного прочтения.

7 February
West 82nd Street, Manhattan, New York

Быстрым шагом, хлюпая по мокрому снегу и поскальзываясь, я иду по пустынной улице, склоняясь вниз под порывами ветра. Мелкий бисер дождя прорезает серую мглу вокруг меня. Я тороплюсь, но почти не замечаю капризов погоды. Ещё недавно всё вокруг было укутано пушистым снегом, а сегодня он смешан с грязью. Стальные объятия города сомкнулись, растеряв остатки гостеприимства. Холодный ветер рассекает улицы, бьётся в окна, завывает возле дверей, будто просится внутрь, а после, растеряв все надежды, отчаянно кружит в тёмных безлюдных тупиках. Иглы небоскрёбов вонзаются в рыхлые тучи, нависшие над городом, и оставляют после себя мрачные рваные раны, из которых сочится ледяной дождь.

Где-то вдалеке приглушённо стонет сирена скорой. Звук едва ли можно расслышать сквозь завывания ветра и шорох шин на мостовой, но он звенит в моих ушах слишком отчётливо. Все мы живем в маленьких мирах, в которых есть свои проблемы. Мы существуем внутри замкнутых кружков и не задумываемся, что за их пределами происходит вовсе не то же, что и внутри. Мы преодолеваем препятствия, жалуемся, расстраиваемся, опускаем руки или продолжаем бороться. Но мы как-то забываем, что в соседних мирах жизнь течёт совсем иначе. Где-то лучше, а где-то хуже.
Мы мельком смотрим на случайного прохожего на улице, и складываем в уме обрывочное мнение о нём, судим по внешнему виду. И может так оказаться, что человек рядом с тобой торопливо движется к стоянке автомобилей, чтобы сесть в тёплый кожаный салон и дать указание личному водителю отвезти его в шикарный ресторан в центре города. А возможно, он пройдёт мимо парковки, приблизится к широким стеклянным дверям городской больницы, суетливо переступит через порог и позволит лабиринту коридоров поглотить себя, вытянуть все жилы, выжать все соки. А потом в тусклом зеленоватом свете он будет нежно сжимать родную руку, украдкой глотать слёзы и молиться, чтобы операция прошла успешно, чтобы на щеках любимого человека вновь заиграли краски, а в угасших глазах затеплилась жизнь. Мы редко задумываемся о жизни чужих нам людей. И попав в незнакомую ситуацию, с тревожным удивлением вдруг понимаем, что несчастья случаются гораздо чаще, чем нам кажется. И, что самое жуткое, не все проблемы можно решить, и люди учатся жить вместе с ними.

Я открываю дверь аптеки, и колокольчик над дверью раздражённо звякает, неловко ударившись о стену. Блуждающим взглядом осматриваю полки, вокруг слишком ярко, и я невольно прищуриваю глаза.
Это какое-то безумие! Я вспоминаю о событиях последнего месяца, и не могу найти более подходящего слова. Мои мысли мечутся в отчаянной пляске, сердце колотится, и я вопреки своим принципам уже второй раз за последние три дня покупаю успокоительные таблетки. И это я! Та, что всегда была ярой противницей подобного допинга... Но мне так нужен трезвый взгляд на вещи. И ясная голова. Тогда, возможно, я решу, наконец, хотя бы для себя... Куда же я всё-таки движусь?
Я возвращаюсь домой, прямо в пальто прохожу на кухню, наливаю в стакан воды и глотаю две маленькие белые таблетки. Падаю на диван и запрокидываю голову на велюровую спинку. Возможно, это поможет придушить слёзы, которые уже готовы навернуться на глаза. Я бездумно разглядываю потолок, ровные кирпичики декоративной отделки стен, цветные стёклышки кухонной мебели и блестящую упаковку таблеток. И тут перед глазами всплывает картина, которую только что можно было наблюдать на моей кухне – безумная девушка в пальто и уличных ботинках судорожно глотает таблетки и жадно запивает их водой. Руки трясутся, взгляд не выражает ни толики разума, а на щеках застыли солёные дорожки…

Ассоциативный ряд выстраивается в нелицеприятную цепочку. К горлу подступает тошнота. Я вскакиваю, резким движением хватаю со стола коробку, чек, пакет из аптеки, и выбрасываю всё это в мусорку.
Нельзя, нельзя... Небеса, я не должна так себя вести! Мне нужно быть сильной! Я не могу раскисать. Сейчас же я умоюсь, отдышусь и потушу этот истерический пожар, что самозабвенно распаляю внутри себя. Лорентин не должен ничего почувствовать. Не хватало ещё, чтобы он заболел из-за расшатанных нервов его мамочки.

5 January
Manhattan, New York

Месяц назад всё вокруг было ярким и насквозь пронизанным светом. Золотистые огоньки рассыпались в нарядных витринах, многозначительные взгляды мерцали загадочными бликами, искорки шампанского пузырились в прохладных бокалах.

Клер и Стефан собирали друзей и знакомых на вечеринку в честь начала их совместной жизни. Сказать по правде, я воспринимала эту идею без особого энтузиазма. Более того, я даже не собиралась туда идти. За последнее время что-то незримо поменялось в нашей дружбе с Клер. Мы продолжали цепляться друг за друга, ведь у нас обеих не было по-настоящему близких друзей в этом городе. Мы старательно разыгрывали свои роли, но я видела, что с каждым днём расстояние между нами становится всё длиннее, а чувства прохладнее.
Когда это произошло? Тогда ли, когда в жизни подруги появился Стефан? Или в день нашего выступления в Арт-Арене? А может быть, и не было вовсе истинного родства душ? Просто нам было удобно вместе бороться с одиночеством, каждой нужна была дружеская поддержка, тёплые слова и заинтересованные взгляды. Мы разделяли интересы друг друга, занимались общим творческим делом, и в какой-то момент действительно оказались близки.
Теперь же мы продолжаем двигаться по привычной колее, но выдержим ли мы встряску на ближайшей развилке? Захочет ли Клер выслушивать моё мнение, к которому она становится всё более нетерпима? Смогу ли я спокойно относиться к её новым привычкам и эксцентричному поведению?
Я не хотела идти в тот вечер в гости, но так сложилось, что с самого утра я была в каком-то приподнятом расположении духа, вечер был ничем не занят, а Клер радостно сообщила, что ради нас с Лори будет организована детская комната. Кроме того ещё один человек заставил мою душу танцевать на кончиках пальцев с первыми лучами солнца. Я вдруг стала мягче, податливее, и, в конце концов, пообещала прийти.
«Лечу к тебе. Сегодня» - высветилось на моём смартфоне. Я впилась глазами в желанные слова, а пальцы уже нажимали на буковки для ответа.
Viola: Ураааааа!
Viola: Ну ты даёшь, конечно! Ещё позже сказать не мог?
Louis: Мог. Надо было сразу в дверь позвонить.

Viola: И к чему такие церемонии? Открывал бы сразу ключом.
Viola: И, собственно, когда?
Louis: В девять вечера самолет из Балтимора. Напрямую из Бриджпорта билеты были только на завтра, так что прокачусь на автобусе в соседний штат.
Viola: Класс! А насколько приедешь?
Louis: Надолго. Буду искать работу в Нью-Йорке.
Viola: Как? Тебя что, уволили?
Louis: Могли бы, ведь я в рабочее время больше думал о тебе, чем о работе.
Viola: Ой-ой.
Viola: Луи?
Louis: Да нет, не уволили. Просто я подумал... В жизни не всё измеряется работой. И в NY достаточно вакансий и интересных предложений. Даже не просто «достаточно», а очень и очень много. А ещё там есть ты. И это самое главное.

Я впилась глазами в печатные буквы, высветившиеся в сиреневом окошке мессенджера. Я была готова читать их вечно. Надо что-то ответить, но не хотелось слов, мне до боли было нужно его поцеловать. Прямо сейчас.
В мягкой расслабленности и трепетной неге набираю его имя и несколько скобочек следом. Это такая ерунда. Разве могут пять букв и семь скобок выразить всё то дрожащее упоительное чувство, что трепыхается внутри меня? Но в нашей с Луисом жизни эти скобки уже не являются простыми знаками препинания. У них есть своя история, за ними кроются настоящие, живые эмоции. В них, как и в молчании, может быть спрятано много-много слов.
Louis: Виол, я пойду собираться. Приеду, и поговорим ещё. Целую тебя.

Viola: И я тебя целую.
Мурашки по спине. Как же всё-таки раньше не хватало этой приписки в конце наших бесед. Мы даже не догадывались об этом.
Он останется. Он решился. От этого знания внутри меня поднимается новая волна тепла. Значит всё-таки это не бегство от самого себя. Он знает, чего хочет. И, быть может, нет ничего плохого в том, что мы так поспешили.

5 January
East 65th Street, Manhattan, New York

Квартира Стефана оказалась большой с множеством комнат и причудливо петляющих коридоров. Отрытые пространства зрительно расширялись благодаря панорамным окнам. Стеклянные поверхности, строгие линии, гладкие стены и металлический блеск. Всё было очень сдержанным и лаконичным. Ровно таким, чтобы выделять на своём фоне холодную красоту хозяина. А теперь ещё и хозяйки. Пожалуй, только здесь, в этом достойном обрамлении я вдруг заметила, что они чем-то похожи. Мраморный профиль Стефана оттенял снежные волосы и морозную красоту Клер. Они были красивой парой. И если бы я не знала о горячем темпераменте мисс Уайтберри, то вполне бы могла представить, как долгими зимними вечерами они бродят по прохладным коридорам этой металлической квартиры и собирают на стеклянном столике из осколков льда слово «вечность».
Гостей было поначалу немного, но они всё прибывали и вскоре заполнили комнаты вечерними нарядами, смехом и звенящими разговорами. Клер инструктировала бармена, возводящего пирамиду из бокалов для мартини, немного суетилась, но, в целом, была довольна.

- Мартини? – скептически усмехнулась я, - Пирамидкой? Серьёзно?
- Знаю, этот чёртов гламур, - зашипела в ответ подруга, - Ничего не могу поделать. Здесь будет репортёр из Дейли-Ньюс. Она не по работе, просто как гость. Но мне сказали, что если она не увидит пирамидку из мартини, то не поленится написать об этом, пусть даже ей не заплатят.
- Что, и жидкий лёд будет? – фыркнула я.
- А как же! – закатила глаза Клер.
- Ладно, хозяйничай, а мы пока поищем вашу разрекламированную детскую комнату, - произнесла я, осматриваясь по сторонам. Лорентин тянул меня налево, видимо заинтересовавшись музыкальными инструментами.
- Давайте. Там как раз уже две девочки играют. Может, присмотрите себе невесту? - хихикнула Клер, - И да, это от входа сразу направо! – крикнула она нам вдогонку, и мы с Лори уже отправились на поиски потенциальных невест.
В дверях я наткнулась на Вайса. Он стал будто немного выше, взрослее, но в целом мало изменился. Его светловолосая макушка и холёное лицо всколыхнули во мне старые воспоминания. Школьный приятель улыбался, спрашивал о моей жизни, был остроумным и доброжелательным. Согнувшись пополам, он приветствовал Лорентина, а я отвечала тихо и вяло, не успевая следить за вопросами. «Знает ли он, чей это сын?» - спрашивала я себя в ту минуту. Наверное, должен знать. Клер не могла не рассказать своему кузену. Тем более Вайс тактично молчит об Арчи, хоть и вспомнил только что целый ворох общих знакомых. Я выдержала отмеренное чувством вежливости время и, неловко извинившись, скользнула за дверь детской.
Здесь было спокойнее, даже не хотелось выходить обратно и сливаться с толпой гостей. Лори мигом нашёл большую красочную книжку и принёс её мне с горящими глазами и просьбой почитать.
- Ты же и сам умеешь, - хитро улыбнулась я.
- Да, но мамочка, у тебя так красиво получается, - потянул сын, проводя пальчиком по нарисованной на обложке пушистой белке, которая почему-то была изображена за рулём кабриолета.
- Тогда давай так: сначала я тебе прочту отрывок, а потом ты продолжишь сам.
- Хорошо, мамочка! – довольно кивнул Лори, усаживаясь поудобнее рядом со мной. Девочки в углу варили невидимую кашу и отрывали головы куклам. А девушка-аниматор мирно спала в другом конце комнаты, подложив под голову жёлтого утёнка, не подозревая, что один из её подопечных собирается нарисовать ей усы зелёным фломастером.
Вечер проходил неплохо. Я то и дело сматывалась в детскую, всё равно ведь Клер была нарасхват, и общаться с ней оказалось весьма проблематично. В одну из своих вылазок я заметила среди гостей Витторио Висконти. На нём была безупречная черная сорочка и строгий тёмно-синий жилет с неким подобием бабочки. Держа в руках бокал красного сухого (на таких вечеринках полусладкое не подаётся, ибо моветон), он беседовал с той самой журналисткой из Дейли-Ньюс.
Мне вдруг захотелось с ним поздороваться, возможно, послушать его рассказы об искусстве и жизни. Но встревать в чужой разговор я не стремилась, и потому вновь скрылась за полюбившимися дверьми, выбирая для себя компанию Лорентина.

Однако чуть позже, когда девушка-аниматор, наконец, проснулась и затеяла увлекательную игру с детьми, я вновь присоединилась к гостям. Обстановка вокруг немного изменилась, из светской вечеринки мероприятие стало перерастать в музыкальный квартирник. Друзья Стефана и его коллеги обсуждали новости мира музыки и о чём-то горячо спорили. Вайс, участвовавший в общем разговоре, присел за фортепиано, и, продолжая дискутировать, стал легонько перебирать пальцами по клавишам. На крышке инструмента оказались ноты, и он принялся наигрывать хорошо знакомую мне мелодию.

Вайс играл легко, не стараясь выдать виртуозные пассажи, не стремясь увлечь публику. Он делал это скорее для себя. Но в этих чистых звуках, в размеренных паузах и мягких прикосновениях к клавишам чувствовалось его неподдельное упоение музыкой. Я, опершись о спинку дивана, наблюдала за ним, чувствуя, что с каждым звуком всё больше растворяюсь в звучании знакомых нот.

Дело было даже не только в том, как играл Вайс, важно было, что именно он играл. Вариация из белого акта Лебединого озера. Эта музыка – как талисман, как сияющая звезда в мире балета, которую ты мечтаешь достать голыми руками с небес, не боясь обжечься, не пугаясь возможного падения из-под облаков.
Я не знаю, доведётся ли мне когда-нибудь исполнить это на публике. Балерин много. Талантливых, ярких, мастерски владеющих своим телом, молодых и амбициозных. Но назвать себя Примой могут единицы. А в роли Лебедя танцуют лишь они, главные бриллианты драгоценных коллекций театров. Чистейшие, идеальной огранки, совершенные. Я знаю, что во мне, как и во многих, есть изъяны, я борюсь с ними, стараюсь искоренить. Но сейчас, слушая эту музыку, я понимаю, что на самом деле не столь важно, в каком ряду кордебалета я буду стоять, дадут ли мне сольные партии, или даже выгонят из училища. Нет, это всё вторично. Истина кроется в том, что я буду танцевать, не смотря ни на что. Будет ли на меня смотреть тысяча зрителей в театре или лишь один человек, пусть даже это будет моё собственное отражение в зеркале... Правда в том, что я не смогу жить без танца. Без зрителя, критиков, оценок смогу. А без танца – никогда.
- Мечтаю увидеть вас в этой роли на сцене, - вкрадчивый голос щекочет мне ухо, проникая внутрь и рождая волну удивления. Нет, мне показалось, это не может быть…
Я открываю глаза и вижу рядом мистера Висконти. Он усмехается одними уголками губ, глядя прямо на меня, делает глоток вина из бокала и вновь обращает ко мне свой взгляд. Он издевается? Но нет, в этот миг мне кажется, он и сам не ожидал от себя подобной дерзости.
- Весьма неосмотрительно озвучивать свои мечты мне, мистер Висконти, - беззлобно, но с некоторыми нотками недовольства замечаю я.
- Отчего же?
- Слишком сладко слышать такие замечания из уст директора театра. В этой ситуации вежливый комплимент рискует обернуться ложными надеждами, а мне они ни к чему.
- Да уж, поставили вы меня на место, - заключил он, - Что ж. Простите мою прямолинейность, - невидящим взором он посмотрел на клавиши фортепиано, улыбнулся каким-то своим мыслям, и, казалось, уже не собирался возвращаться к этой теме. Но вдруг повернулся ко мне и бросил едва уловимое: «Пожалуй, вашему темпераменту больше подойдёт роль чёрного лебедя».

- Ах, вот как? – я склонила голову на бок, недоверчиво глядя ему в глаза, - Давайте тогда сразу включим в мой репертуар «Рубины» Баланчина и… Что бы ещё такого выбрать посложнее? А, пожалуй, Жизель!
- Договорились, - ехидно улыбается Висконти, - Впрочем, Жизель – героиня нежная и романтичная, а вам бы выбрать что-то более горячее. Быть может, Кармен?
- Нет, - замотала головой я, - Не забывайте, что в «Жизели» есть сцена сумасшествия. Она решит всё. Хотя, если вы действительно доверите мне такой репертуар, то я легко доведу до сумасшествия Вас.
Витторио засмеялся и сообщил, что он не прочь сойти с ума, если я действительно станцую эту сцену. Я сделала вид, что пропустила лесть мимо ушей, но на самом деле я была почти взбешена. Почему он говорит так? Решил посмеяться над молодой студенткой? Я прекрасно знаю, что своим танцем не могла заинтересовать его настолько. Увидеть во мне потенциал он, вероятно, мог. Но с такой лёгкостью говорить о ведущих партиях? Это просто издевательство. Выпускницы колледжей сначала попадают в кордебалет. Если повезёт, могут оказаться в числе корифеек или вторых солисток. Это предполагает небольшие партии для трёх-шести таких же солисток второго плана. Но Жизель? Лебединое? С какой целью он вообще произносит эти запретные слова вслух?
Он, видно, заметил недовольство, проскользнувшее между нахмуренных бровей. Моё лицо всегда выражало именно то, что я чувствовала внутри. Притворяться на сцене можно сколько угодно, но в жизни эмоции настоящие, и они неизменно рвутся наружу, залегая тенями вокруг век, изгибая линию рта в скептической усмешке, отводя взгляд внезапно померкших глаз.
- Я принесу ещё вина, - спокойно сообщил он, едва заметно кивнув напоследок. Этот намёк на поклон почему-то вызвал внутри меня интерес, внезапно вытеснивший недавнее раздражение. Что это было? Аристократические манеры? Или, быть может, в нём глубоко засела театральная привычка кланяться, уходя со сцены?

Я вдруг подумала, что совсем не знаю, как он стал директором театра, чем занимался до этого. Я почему-то нарисовала себе эдаких богатых представителей рода Висконти, которые издавна были меценатами, вкладывающими средства в развитие культуры и воспринимающие театр как источник дохода. Но ведь Витторио мог и сам быть артистом. Я попыталась представить его танцующим и чуть не засмеялась вслух. Его образ богатого и заносчивого директора никак не вязался у меня с балетным юношей, в романтичном порыве взлетающего на балкон к стройной Джульетте. И в роли оперного певца я его представить не могла. Если бы ему добавить лишних фунтов шестьдесят веса, тогда ещё возможно... Но сейчас эта мысль вызывала лишь улыбку.
И всё же мне было любопытно. Я смотрела на него как на потенциального босса, и жаждала узнать его лучше. Мысль о том, что я буду танцевать в театре Иллюзио, преследовала меня днём и ночью. С той самой минуты, когда я зашла на официальный сайт, указанный в письме Карлотты Барберини, и увидела там фотографию директора Витторио Эммануэле Висконти.
Большинство студентов Джульярда стремится попасть в Американский Театр Балета, основная сцена которого находится в Линкольн-центре. Да, это лучшее, что может предложить Нью-Йорк. Туда берут идеальных танцоров, не только владеющих отличной техникой, но и обладающих совершенными пропорциями. Там строго следуют традициям, высокая планка обязывает держать театр в жёстких рамках, не особо поощряя эксперименты режиссёров-постановщиков. Я сама стремилась туда, хотела поддерживать традиции и идеалы американского балета.
Но в тот момент, когда ко мне на почту прилетело письмо с приглашением на просмотр в Иллюзио, я загорелась новой мечтой. Ведь в театрах подобных этому, молодых и амбициозных, ставят интереснейшие постановки, полные свежих идей и неподдельного творчества. Что может быть лучше, чем создавать нечто новое, присутствуя при самом зарождении будущих шедевров? Листая страницы с фотографиями, читая статьи о премьерных спектаклях, я всё больше и больше хотела попасть в этот небольшой и уютный театр.
Витторио вернулся достаточно быстро. Принёс для меня бокал рубинового вина и, будто потеряв по пути свои лукавые усмешки, вновь предстал передо мной серьёзным и интересным директором театра.

Мы говорили о музыке, о танце, о том, куда движется современное искусство, и как важно артисту оставаться верным себе, не идти на поводу у серой толпы. Я смотрела в его тёмные глаза, замечала, как между бровей залегали морщинки, когда он был чем-то недоволен, и с каждым новым словом понимала, что он мне чертовски интересен. Нет, не как мужчина, а просто как человек. Казалось, что он смотрит на мир как-то иначе. Под его пристальным взором все вещи, события, люди и явления будто пропускались сквозь невидимое тонкое сито. Всё ненужное отметалось, чёрная труха лжи и пошлости отсеивалась, оставляя лишь золотые крупицы истины.
Я слушала его, буквально раскрыв рот от удивления. И если сначала я ещё старалась держать лицо, говорить умные вещи, производить впечатление взрослой и зрелой девушки, то потом я отмела эти жалкие попытки и просто была собой. Вдруг стало не важно, как я выгляжу в его глазах, мне лишь хотелось, чтобы наша беседа продолжалась. Потому, когда меня кто-то потянул за руку, я не сразу это ощутила.
- Витторио, прости, но я украду у тебя Виолетту, - Клер настойчиво тянула меня в сторону, а я была как в тумане, и в моих мыслях скользило лишь удивление от того, что подруга обращается к нему на «ты». Я не понимала, о чём говорит Клер и почему так странно таращит глаза. Я всё ещё была под гипнозом проникновенного взгляда синьора Висконти и не стремилась возвращаться в реальность.

- Он здесь! – эти слова первыми рухнули в моё сознание, но всё же не смогли окончательно стряхнуть приятное оцепенение, - Вон там, в джинсовой куртке… Виола, только не надо, не паникуй, - настойчиво говорила Клер, - Ты должна быть сильной, это он пусть бежит, поджав хвост. А ты не смей, ты просто обязана остаться и показать, что ты выше всего этого.
- Клер… - озадаченно произнесла я, - Ты что… Ты о ком… Я ничего не понимаю, - мой растерянный взгляд скользнул по комнате и остановился на одном из гостей. Он стоял спиной к нам, в другом конце зала. Я видела плечи, облачённые в джинсовую куртку, коротко стриженые волосы на затылке и тёмные пряди модной прически на макушке. Он общался с двумя девушками, которые синхронно смеялись над его шутками. Ничего особенного, но по моей спине пробежал холодок.

Было нечто знакомое в том, как он слегка наклонялся вперёд, рассказывая что-то, как пожимал плечами, расправляя их назад, будто потягиваясь. Я не видела его полностью, но точно знала, что он едва заметно раскачивается, переминаясь с носков на пятки, придумав остроумный ответ.
Арчи. Как же, оказывается, я хорошо его помню.
- Нет, - я невольно попятилась в сторону детской комнаты, - Почему он здесь…
- Не знаю, - быстро ответила Клер, хватая меня за плечи и отрезая мне путь к отступлению, - Я его не приглашала. Может одна из девушек пригласила его как пару.
- Да брось, мне всё равно, - ответила я, глядя как Клер прикусила язык, едва вымолвив последнюю фразу, - Пусть приходит, с кем хочет, меня это не волнует. Только плохо, что Лорентин сейчас в соседней комнате.
- Ну не выйдет же он оттуда.
- Клер, мы обе знаем, что мне лучше уйти.

- Постой, - глаза подруги загорелись вдруг коварным огнём, - Останься хоть на одну песню, я её ещё не анонсировала, но сейчас, как мне кажется, самое время.
Я не успела ничего возразить. Да и не хотела. Не знаю почему, но мои ноги будто онемели. Разум кричал, что мне нужно бежать, но сквозь него пробивалось едва слышное, но очень уверенное слово «останься», которое нашёптывал внутренний голос. Не двигаясь, я смотрела на крепкие плечи под джинсовой курткой, на такую мужественную фигуру бывшего парня, который за это время превратился во взрослого мужчину. И не скажу, что меня тянуло к нему. Не думаю... Просто тлело в груди давнее желание показать ему сына. Чтобы он увидел, что потерял. Чтобы кольнула в его сердце боль, та же, что разбивалась на тысячи осколков внутри меня каждый раз, когда Лори произносил в пустоту слово «папа».

Здравствуй.
Мелькнули черные перья,
Где-то у входа в зал.
Вижу — испуган, вижу — растерян,
Знать, ты меня не ждал.

Клер пела вкрадчиво и с лёгкой хрипотцой, немного не так, как поёт теперь. Но этот её голос вдруг напомнил о школьных временах и тех музыкальных вечеринках, которые Арчи устраивал у себя дома.
По спине острыми иголками пронеслись мурашки. Но не от внезапно нахлынувших воспоминаний, а от тёмного взгляда до дрожи знакомых глаз.

Вот и учись без истерик и позы
Вызов бросать судьбе.
Я называю – кровь или слёзы,
Но выбирать тебе.

Он обернулся. Заметил меня. Смотрит прямо в глаза. Закручиваются водовороты притяжения, сталкивающие наши взгляды.

Чёрные перья ощетинились, внутри меня распаляются старые угольки обиды и разочарования. Но в этот раз им не разгореться в настоящее пламя. Я изменилась. Да, боль осталась, но она приобрела иную форму. Теперь собственные страдания уже не имеют такого значения, как горечь за судьбу сына.
Вглядываюсь в тёмные зеркала его души. Нет, он не испуган, Клер ошибается. В его глазах не страх, а странная смесь удивления, тоски и ещё чего-то, отдалённо напоминающего радость. Пройдёт минута, и он подтвердит мои догадки, искренне признавшись, что рад меня видеть. И пока моя обида будет прыгать в неистовстве внутри меня, размахивать кулаками и кричать: «Накажи его!», какая-то другая, забытая и запрятанная частичка моей души, вдруг почувствует тепло и некоторое облегчение от того, что эта встреча, наконец, состоялась.

Сколько раз я представляла себе, как мы неожиданно столкнёмся с Арчи, как он будет в смущении и страхе отводить глаза, а я выскажу ему всё, что накопилось за эти годы. Я сочиняла слова, едкие фразочки, колкие замечания, острые двусмысленные намёки. Я до мелочей продумывала различные версии наших диалогов, выражения лиц и декорации для этой сцены. Но теперь всё это вдруг забылось. Реальность нещадно меняет заранее подготовленные сценарии.
Я провалила свою роль. Возможно, в тот самый момент, когда он обнял меня, всколыхнув забытое чувство, что мы с ним не чужие люди. Арчи спрашивал о моей учёбе, о том, осталась ли я верна балету, или, как многие наши одноклассники, нашла свой путь в современном искусстве. Он с неподдельным интересом расспрашивал, когда и на какой сцене можно будет увидеть мои выступления. А потом рассказывал, как сам получил диплом бакалавра, и теперь работает над первым сольным альбомом.

Он был обаятелен, внимательно слушал меня, с ним было приятно общаться, вновь ощущая те волны взаимопонимания, которые притягивали нас друг к другу в школе. Но каждая моя клеточка была в напряжении, каждый нерв звенел внутри меня, ожидая самого главного вопроса. И вот, он прозвучал. Неловко и смущённо, оглушительно тихо, растворяясь в едком тягучем смятении. С долгими паузами и мучительной работой лицевых мышц, не желающих говорить на эту тему.
- А как… Лорентин? – произнёс он осторожно, будто пробуя на вкус новое незнакомое имя.
Звенящие нервы запрыгали внутри меня, судорогой прокатившись сверху вниз, тонкими иголками кольнули в пятках.
- Нормально… Он в соседней комнате, вообще-то, - вырвалось у меня, и в тот же миг я пожалела, что не удержала эти слова на губах.
Арчи помрачнел, а я вся напряглась. Ну конечно, он как обычно не ожидал, что лёгкое ненавязчивое общение опять обернётся тяжким грузом ответственности. За моей спиной раздались восторженные возгласы и аплодисменты. Клер закончила петь ещё одну песню, и теперь друзья и коллеги выражали ей своё восхищение. Арчи посмотрел мне за спину, тяжело вздохнул и предложил поговорить в более тихом месте.
- Ага, давай, может быть, найдём подходящий балкон с воздушными шарами по периметру, - съязвила я, вспоминая вечер выпускного бала.
Он едва заметно покраснел, а колкий уголёк обиды в моей груди стал разгораться с новой силой. Мы вышли в длинный коридор. За нами плавно закрылась дверь в гостиную, впереди виднелись хромированные элементы декора главного входа. А по обеим сторонам этого замкнутого пространства выстроились в два ряда остальные двери. И за одной из них сидел наш сын.

- Ты имеешь право на меня обижаться, - тихо произнёс он.
- О, спасибо за разрешение. На что ещё у меня есть права?
- Летта, я знаю, я виноват. Но я хочу если не исправить ошибки, то не допускать новых, - Арчи запнулся, подбирая нужные слова, а я вздрогнула от имени «Летта», которым меня давно никто не называл, - Знаешь, - продолжил он, - Я много о вас знаю, мне мама рассказывает... И каждый раз, поговорив с ней, я хочу позвонить тебе, попросить о встрече… Я хочу увидеть его.
- Но потом оказывается, что ты не знаешь моего номера, и у тебя совсем нет времени на звонки, - закатываю глаза я.

- Нет. Летта, ну пожалуйста, дай мне сказать, - он берёт мои руки в свои и умоляюще смотрит мне в глаза. В этот момент дверь за нами открывается, из гостиной выходит Витторио вместе с одним из музыкантов. Он вежливо кивает нам и направляется к одной из дверей, а до моего сознания вдруг доходит, что Арчи всё ещё держит меня за руки.
- Пусти, - разражено прошипела я, высвобождаясь из его ладоней, - Отпусти меня! Хочешь говорить, говори, но не трогай меня!

Витторио вдруг оборачивается и едва заметно приподнимает бровь. Я неловко пожимаю плечами, давая понять, что всё у меня в порядке. Тогда он скрывается со своим собеседником в одной из комнат, а я перевожу взгляд на отца моего ребёнка.
- Летта, я много времени у тебя не отниму, - торопливо продолжает он, - Знаю, я сто раз был неправ. Я не решался позвонить тебе даже тогда, когда сильно этого хотел. Но я хочу познакомиться с Лорентином. Я не знаю, позволишь ли ты, не знаю, получится ли у меня с ним поговорить. Чёрт возьми, я понятия не имею, как надо общаться с детьми, - он поднял руки к голове и растерянным жестом взъерошил себе волосы, - Но Летта, я хочу его увидеть, я чувствую такую пустоту, когда понимаю, что у меня есть сын, а я его никогда не видел. Это неправильно, дико…
- Да, ты прав, это настоящая дикость, - цокнула языком я и замолчала. Мне нужно было принять решение, но в тот момент я могла лишь злиться, в каждом слове, сказанном Арчи, я готова была бесконечно выискивать фальшь и обман. Я хотела дать ему шанс, но мне вдруг стало страшно за Лори.

- Значит так, - после некоторой паузы всё-таки произнесла я, - Вы увидитесь. Нельзя запрещать ребёнку встретиться с отцом, пусть даже отец этого не заслуживает. Но не сегодня. Сейчас вечер, он уже устал, и от такого события ночью спать не будет. Немного позже… Мы созвонимся и договоримся, - мои слова становились тише, уверенность в голосе таяла. Я не знала, чем это все закончится, не будет ли хуже…
- Хорошо, - тихо произнёс он, - Спасибо.
- Арчи... Только ты имей в виду, что ты в ответе за его жизнь. И если сейчас появишься, дашь ложные надежды, а после вновь исчезнешь, то ему будет больно.
- Да, я понимаю, - серьёзно кивнул он.
- Не думаю, что понимаешь... Это ответственность, это важно. Нельзя быть отцом раз в год. Он тебя никогда не видел, но спрашивает о тебе регулярно. Представляешь, что будет, когда Лори узнает, что с тобой можно встретиться? Что ты – реально существующий человек, а не мифический папа из телевизора.
Арчи побледнел.
- Всё, мне пора уходить, - сказала я, - Будет лучше, если ты присоединишься к гостям и исчезнешь из этого коридора.
- Он… Лорентин знает, что я - его отец? – изумлённо прошептал он, - Я думал, что ты не сказала…
- Наша бывшая няня помогла ему докопаться до правды. Миленькая такая студентка с театрального, ты её знаешь… Люси Смит, кажется. Я её уволила, а то она своей правдой сына до истерики довела. Ты её, видимо, чем-то обидел, раз она отыграться решила.
- Боже… Вио… Я не знал. Я не говорил ей ничего, не думал, что она знает.
- Всё, Арчи, иди уже, - вздохнула я, не в силах больше выдерживать этот затянувшийся разговор, - Иди. Потом поговорим.

Он ушёл, а я поспешила к Лори. Сердце бешено колотилось, не то от облегчения, не то от леденящего чувства тревоги. Я не знала, что будет дальше, будущее было мутным и непонятным. Мне хотелось скорее прижать сына к груди, зажмуриться и представить, что всё как-то обойдется.
- Лори, пойдем, уже вечер, пора домой, - сказала я, подхватывая его на руки.
- Ну, мамочка, отпусти, я сам пойду, - запротестовал сын.
- Сейчас, милый, только до лифта добежим, и отпущу. Потерпи немного, нам просто побыстрее нужно выйти.
- Почему? – непонимающе посмотрел на меня он, - А с тётей Клер попрощаться?
В этот момент мы вышли из детской, и я замерла в испуге, едва не столкнувшись высоким мужчиной, стоявшим прямо напротив двери. Первой была мысль об Арчи, и я уже готова была отругать его за то, что не послушал моей просьбы. Но поняла вдруг, что это не он.
- Мистер Висконти... - растерянно произнесла я.
- Уже уходите? - спросил он, с интересом разглядывая ребёнка на моих руках.
- Да, уже поздно... Познакомьтесь, это мой сын, Лорентин. Лори, это мистер Витторио.

- Очень приятно, - ответили они хором, от чего в уголках губ итальянца запряталась лёгкая улыбка.
- Попрощайтесь за меня с Клер, пожалуйста, - попросила я его, - Нам уже пора уходить, не хочу возвращаться к гостям…
- Понимаю. Хорошо, мисс Тольди, с удовольствием исполню Вашу просьбу.
- Спасибо. Можно просто Виолетта, - улыбнулась я, вспоминая, что он уже обращался ко мне на «ты», а теперь вдруг вернулся к официальному тону.
- Тогда и вы зовите меня просто Витторио, а то этим вечером я чувствовал себя чересчур старым. Впрочем, так оно и есть, - усмехнулся он, удаляясь от нас в сторону гостиной, - Всего хорошего, Виолетта.
- До свидания, Витторио, - попрощалась я, всё же не решившись сказать ему «ты».

***

Это было месяц назад. В моей жизни появилось трое мужчин, каждый из которых привнёс в неё что-то важное.
Луис – надежду на счастье, на любовь, на совместное будущее. Он ворвался в мою жизнь так внезапно и неистово, что я боялась этого нахлынувшего счастья, но, в то же время, надеялась, что постепенно оно сможет укорениться и дать новые ростки уже более уверенных и проверенных чувств. Так странно… Я знала его так давно, так прочно была к нему привязана, но в тот момент наши отношения оказались зыбкими и хрупкими как никогда. Казалось, достаточно одного неловкого движения, и поспешно склеенные отношения рассыпятся, в лучшем случае откинув нас обратно к дружбе, а худшем – разрушив всё то, что создавалось годами.
Арчи, напротив, пытался склеить из старых обломков подобие взаимопонимания. Я относилась к нему с недоверием, не переставала злиться и не успевала гасить пламя возмущения, неприязни и обиды, то и дело вспыхивающее внутри меня. Стиснув зубы, я познакомила его с Лори, отворачивалась к стенке, глотая слёзы в тот момент, когда мой сын тихонько прошептал «папа». Я не могла смотреть на то, как он вис на шее у своего отца, известного музыканта и привлекательного молодого мужчины. Человека, которому если говорить честно, и не нужен был этот ребёнок. Я не знала, что им движет, совесть или чувство стыда, уговорила ли его на все эти действия миссис Грин, или он сам вдруг почувствовал потребность общаться с сыном. Я боялась, до дрожи в коленях и боли в животе боялась разочарования. Как надолго его хватит? Что я буду отвечать на вопросы сына, когда Арчи исчезнет из нашей жизни? Я страстно желала оградить Лори от возможных потерь и обид, но не могла даже мысли допустить, что можно запретить им встречаться.

Арчи приезжал к нам раз в неделю, вот уже четыре раза маячил на нашей кухне-гостиной, вежливо, но прохладно, здоровался с Луисом, а после играл с Лори. Пока только дома, сам вести сына на улицу он не решался, а я не готова была идти с ними, не могла даже в мыслях представить, что мы пойдём куда-то втроём, как обычная семья. Арчи не был моей семьёй. Он был моим прошлым, моей болью, моим горьким разочарованием.
Когда каждый день встаёшь к балетному станку, то боль в мышцах становится привычной. Каждое утро тело отзывается последствиями вчерашней репетиции, и ты воспринимаешь это как норму, как незримый шлейф, всюду тянущийся за тобой. Арчи в моей жизни был такой же болью. Он приходил, общался с сыном, а я терпела, стараясь не обращать внимания на то, что каждая эта встреча доставляет мне мучения. Так надо, твердила я себе, и училась с этим жить.
Третьим был Витторио. Человек, который был мне мало знаком, но на уровне ощущений я понимала, что он для меня очень важен. Не только как потенциальный директор, нет... Я чувствовала, что наше знакомство знаковое. Что оно повлияет на всю мою жизнь, заставит тянуться к вершине, расти, совершенствоваться, искать в себе мудрость и превращаться в ту недосягаемую артистку, балерину или даже просто женщину, которой я всегда хотела стать. Казалось, он всегда знает, что именно нужно делать. Что уместно, а что нет. Что губительно, а что способно спасти жизнь.
Именно он оказался рядом в тот злосчастный момент, когда я поняла, насколько хрупка и мимолётна наша жизнь…

12 January
West 82nd Street, Manhattan, New York

- Виолетта, здравствуй. Это Витторио, - его голос в трубке ускорил мой пульс. Не то от того, что синьор Висконти раньше мне никогда не звонил, я и не думала, что он может знать мой номер. Не то от того, что стрелка часов уже перекатилась за полночь.
- Добрый вечер, - произнесла я, стараясь говорить как можно более бодро. Мы ещё не спали, но я уже давно уложила Лори, приняла душ и завела будильник на завтра. Ночной город ещё мерцал огнями, шумел и переливался, но у меня сами собой закрывались глаза, ноги ныли после дневной репетиции, и всё тело требовало скорее забраться в мягкий плен одеяла.
- Прости, если разбудил, но тебе нужно знать, - его голос звучал тревожно, и я вмиг проснулась, - Клер очень плохо. Она в больнице Брукдэйл. Пока без сознания, но доктор говорит, что скоро она придет в себя.
- Еду. Брукдэйл... А где это?
- Это Бруклин, Флэтбуш авеню, 1095. Из центра минут сорок добираться, но сейчас, наверное, пробок не будет.
Я поехала. Вылетела на улицу, быстро поймала такси и встревоженным голосом назвала адрес больницы. Луис остался с Лорентином, хоть и хотел ехать со мной, но другого выхода не было. Такси летело по улицам ночного города, вокруг мерцали яркие вывески рекламных щитов, переливающиеся огоньки завлекали прохожих в рестораны и ночные клубы. А я видела вокруг лишь размытое неясное пятно и слышала, как в висках случит кровь.

- Алло! Витторио! А что с ней? - запыхавшись от волнения, спросила я в трубку. Он в ответ молчал несколько секунд, собираясь с духом. В те мгновения мне казалось, что такси оторвалось от земли и несётся вперед по воздуху. Но в следующий момент оно обрушилось на жёсткое полотно асфальта, а ответ Витторио плотно припечатал меня к земле:
- Передозировка.
- Лекарств? – чувствуя, как дрожит голос, переспросила я. Но в душе знала ответ.
- Наркотиков.
Бам. На соседней улице мусоровоз уронил бак на тротуар.
Бам. Сердце пропустило удар. Из салона машины будто откачали воздух.
Бам. Загорелся красный свет, и таксист резко нажал на педаль тормоза, от чего я повалилась на спинку переднего сиденья, ударившись головой и выронив телефон из рук.
Вот почему она не притрагивалась к спиртному последнее время. Я где-то слышала, что наркоманы плохо переносят алкоголь, пьянея буквально с первого глотка. Почему-то эта мысль первой просквозила в сознание, прямо в момент удара о переднее сиденье.

Вот почему она вела себя так странно. В приливе эйфории визжала о том, что ей подарили щенка, искристым фейерверком извергая тысячи уменьшительно-ласкательных слов и буквально плача от счастья. И эта свалка кофейных стаканчиков и клочья пыли, которые она оставила у меня дома в день переезда. И повышенная нервозность, тёмные круги под глазами в день нашего выступления в Арт-Арене. И ночные звонки в депрессивной истерике, изливаемые в трубку страхи о том, что Стефан её бросит. Её давно уже бросало из одной крайности в другую, глухое замкнутое настроение вдруг сменялось щекочущей нервы эйфорией. Неестественной, теперь я это видела.
Но как мы могли заметить? Ведь она всегда была эксцентричной. Громкие песни, отправляемые в ночное небо, страсть к вечеринкам, татуировки, розовые волосы, странные приятели из общежития в Бруклине... Ах. Вот почему именно Бруклинская больница. Она была с ними. Но ведь с тех пор, как появился Стефан, у Клер началась другая жизнь. Творчество, общение с музыкальной элитой, запись песен в студиях, рекламные проекты. Клер давно не общалась с бывшими соседями по общежитию. Столько времени прошло...
На перекрестке назойливо мигал жёлтый сигнал светофора. Чёртов предупредительный сигнал. Почему он не сработал заранее?

12 January
Flatbush Ave, Brooklyn, New York

- Боже мой, Клер! - я не могу подавить этот вскрик или всхлип, который вырывается из моей груди, когда я оказываюсь напротив её палаты.

Двери закрыты, но через стеклянную стену видно её. Бледную, холодную, лишённую красок. Под глазами огромные чёрные круги. В бесцветную руку воткнута игла капельницы. В кресле напротив сидит Стефан. Его лицо, белое как полотно, застыло в неподвижной маске. Глаза закрыты, и лишь дрожащие губы выдают в нём жизнь.
- Она не пришла в себя, но доктор говорит, что опасность миновала, - Витторио подходит ко мне, протягивая стаканчик с чаем. Очень кстати, ведь кофе сейчас был бы слишком крепким. И он вызывает зависимость. Чёрт. Клер…

- Она была в общежитии? – спрашиваю я, не узнавая своего голоса.
- Была, но ушла оттуда рано. Я поговорил с её бывшей соседкой, она уверяет, что Клер покинула их не позднее восьми и была в нормальном здоровом состоянии. Но в той комнате стоит стойкий запах травки, и атмосфера соответствующая, так что у меня есть основания ей не верить.
- Но она с ними не общалась...
- Виолетта, теперь никто не знает, с кем она общалась и как проводила время. Наркоманы крайне находчивы, изворотливы. Они могут годами скрывать свои привычки, вести нормальную жизнь, и даже родные люди, родители, мужья, жёны, не подозревают о привычках своих любимых.
- Но эти перепады настроений… Я могла бы догадаться…
- Они случаются у многих. Это нормально, что ты ничего не заподозрила. Ты ни в чём не виновата.
За прозрачной гладью стекла пришёл в активность какой-то прибор, и Клер открыла глаза. Стефан мгновенно ожил и в два шага подлетел к ней.

Из моих глаз невольно покатились слёзы. Вся эта сцена была очень тяжёлой. Я вдруг поняла, что Стефан сильно её любит. Его дрожащие губы, застывшее безумие и страх в глазах выдавали его чувства. Все мои старые сомнения рассыпались, превращаясь в бесцветную труху. Этот его порыв, порождённый неподдельным страхом за жизнь любимой женщины, в один миг сказал обо всём. А то, что она только что находилась на волосок от смерти, то, что сама довела себя до такого состояния, заставляло сердце мучительно сжиматься.

Первое, что она мне сказала, было: «Прости». Я утешала её, гладила по волосам, крепко держала её слабую руку, раз за разом повторяя, что она ни в чём не виновата. Но потом услышала следующие слова, застыла в тревожной растерянности.
- Вио, я хотела как лучше, я не думала... Я не хотела играть твоей жизнью... Ты прости... Я всё это на эмоциях... Не следовало его приглашать, - из её глаз вдруг брызнули слёзы, ещё больше подчёркивая тёмные круги, но добавляя немного красок на бледную кожу. Нос и губы вдруг покраснели, а расширенные зрачки заблестели от солёной влаги.

- Виола, прости... Это я Арчи пригласила в тот вечер. Я знала, как ты страдаешь, когда Лори видит его по телевизору. А Вайс рассказал, что Арчи не против повидать ребёнка, что мать ему постоянно об этом твердит. Я решила подтолкнуть его. Но я такая дура... Это же для тебя больно. И он не сможет стать настоящим отцом, у тебя есть Луис. А если ему надоест… - из глаз брызнула новая волна слёз. Я застыла в лёгком шоке. Я не была зла на Клер, когда услышала эти сбивчивые признания, но мои пятки перестали чувствовать силу притяжения земли, а кровь вновь прилила к вискам – неужели она из-за меня и Арчи кинулась в этот наркотический омут?
- Милая, перестань плакать, я не обижаюсь, - я прижалась к ней, почувствовав вдруг, как она дорога мне, - Правда не обижаюсь. Я даже рада, что он объявился. Ну как рада... Мне конечно тяжело, но я понимаю, что страдаю ради Лорентина.
- Я виновата... Я во всём виновата, - ослабленная грудь Клер сотрясалась в рыданиях, - Я себя возомнила... Все продумала, ещё и песню эту. Виола, пожалуйста, прости меня, - она меня не слышала, лишь повторяла раз за разом о своей вине и размазывала прозрачные слёзы по щекам.
Доктор сказал, что это депрессивное состояние, связанное с отходом от наркотического опьянения. А я изо всех сил давила подступающие к горлу удушливые слёзы. Что же теперь будет? Как резко всё вокруг поменялось. Мир оказался полон искалеченных, страдающих зависимостью людей. Вон они, спрятанные в стеклянных камерах палат, бледные и измождённые, доводящие до исступления и отчаяния своих близких. Им так необходима помощь. Глядя на эти стеклянные лабиринты страданий, я остро почувствовала, как нужна Клер.
И что она нужна мне. Здоровая. Живая.

«Только вы, близкие люди, сможете помочь» - всплывали в голове слова доктора, - «Вы должны следить за ней, не позволять ей прибегать к новым уловкам. Не теряйте бдительность. Делайте её жизнь интересной, чтобы у неё не было необходимости прибегать к белому яду»
За эти три недели больничные палаты я видела чаще, чем танцевальный зал. Сильная передозировка дала осложнение на сердце, но врачи говорили, что это поправимо. Гораздо труднее было справиться с депрессией. Клер то таяла на глазах, молча и незаметно теряя вкус жизни, то вдруг взрывалась злобой и неприязнью ко всему окружающему.
- Похоже, она уже давно пристрастилась к порошку, - как-то заметил Витторио, - Очень уж тяжело отходит...

В его глазах в тот момент я увидела такую глубокую чёрную тоску, что невольно поёжилась. Но, возможно, в моём взгляде отражалось то же самое. С каждым днём я сама всё больше впадала в беспамятство, превращаясь в механического робота, который по утрам варит кашу для ребёнка, затем методично машет ногами у балетного станка, а потом торопится к Клер. Сначала в больницу Брукдэйл, а после трёх недель реабилитации – в холодную металлическую квартиру, наполнившуюся вдруг тяжёлой атмосферой боли и смятения.

***

…Безумная девушка в пальто и уличных ботинках судорожно глотает таблетки и жадно запивает их водой. Руки трясутся, взгляд не выражает ни толики разума, а на щеках застыли солёные дорожки... Ассоциативный ряд выстраивает нелицеприятную цепочку. К горлу подступает тошнота. Я вскакиваю, резким движением хватаю со стола коробку, чек, пакет из аптеки, и выбрасываю всё это в мусорную корзину.

Входная дверь открывается, на пороге стоит Луис. Один взгляд, и он резко бросается ко мне, сжимает мои плечи в своих крепких и таких родных объятиях. На этот раз я их прочувствовала особенно сильно. Весь этот месяц я старалась отгородиться от мира. Я видела, что Луис не находит себе места, не зная, как мне помочь. Но я и сама не принимала его помощь, прячась от него, я будто существовала за толстой стеклянной стеной, не пропускающей ничего живого, нещадно поглощающей все звуки. Теперь же я поняла, что смогу помочь Клер только если сама буду жить. Нельзя переходить на её сторону и из солидарности предаваться страданиям.
- Луис, прости меня, ты столько делал, а я никак не могла вылезти из своего кошмарного сна…
- Тшшш, не плачь, - повторяет он, ещё крепче прижимая меня к себе. Его тёплое дыхание щекочет мне ухо. Очень хочется плакать.
- Я не думала, что это на меня так повлияет, - всхлипнула я.
- Теперь все будет хорошо. Клер дома, ты сама сказала, что ей лучше.
- Я начиталась в интернете, что эти... Этот... Может дать осложнение на лёгкие... Как она будет петь?
- Виола, послушай, всё будет хорошо, - он касается ладонями моих щёк и внимательно всматривается в глаза, - Главное, чтобы ты не отчаивалась. Ты своей силой кого угодно жить заставишь. Меня столько раз заставляла, даже не представляешь…
- Я зачем-то пила таблетки, - снова всхлипываю я, - А успокоительные ведь тоже вызывают привыкание. Это так же, как…
- Это не так, - остановил меня он, - Даже не думай. И потом, кажется, кто-то сейчас выкинул в мусорную корзину одну не начатую упаковку. Разве нет? – я согласно закивала. Я возвращалась к жизни. Уже чувствовала, что ною больше для того, чтобы меня ещё немного пожалели. Боль отступала, а в груди мощным вихрем закручивалась сила.
Я смогу, я справлюсь. Я заставлю их всех жить, пусть только посмеют у меня попытаться навредить себе!

В кармане Луиса пиликнул телефон. Привычным жестом он потянулся за трубкой, провёл большим пальцем по экрану для разблокировки, беглым взглядом скользнул по буквам сообщения. Его руки, сжимающие мою спину, вдруг едва заметно дёрнулись.
После он спокойно вернул телефон обратно в карман, ещё раз меня обнял и плавно отпустил. Не выказывая больше ни намёка на беспокойство. И я бы даже могла попытаться расслабиться, если бы не поймала в тот момент его взгляд. Растерянный и полный отчаяния.