Эйнжел
Воздух был пьяняще терпким в тот день. Эйнжел пил чай в малом саду замка в окружении рододендронов. Костяной фарфор величественно сиял в лучах полуденного солнца, а плетеные кресла располагали к уютной неторопливой беседе, которая полилась сама собой, после того как Викки принялась рассказывать ему одну из легенд, посвященных основателю замка.
Удивительно, что до этого дня открытая и разговорчивая Викки имела потрясающую способность говорить о чём угодно, но только не о том, что происходило в семье. В частности, с Лили. Что ж! – в особенности с Лили, ибо каждый свой визит в замок Эйнжел непременно сопровождал долгими и влекущими мыслями о даме своего сердца.
Каждое утро он садился на свой велосипед и ехал по узкой тропинке, потом по оживленным городским улочкам Риверсайда, минуя мост, ратушу, соловьиную рощу, маленькую заводь, цветущие луга, убегающие до самых владений Черного леса.
Он крутил педали все быстрее и быстрее, представляя, как обгоняет сам ветер, мчащий его на всех парусах к заветной мечте, томящейся в мрачном готическом изваянии на холме под присмотром сварливого супруга. Первые дни после услышанного в бильярдной неприятного разговора между Лили и Германом он с особенной уверенностью размышлял о тяжком бремени этого брака для женщины своей мечты. Эйнжел на полном серьёзе внушил себе, что Лили томится здесь лишь с одной единственной мыслью о свободе, и ему оставалось только дождаться, что наступит день, и она даст ему долгожданный знак для своего освобождения. Но шли дни, тянулись недели, но ничего не происходило.
У Эйнжела даже не было возможности элементарно поинтересоваться, как у неё дела под предлогом учтивой вежливости. Всё время препятствовали какие-то обстоятельства.
То он был слишком занят с Викки, то рядом крутились слуги, когда Лили, запыхавшись после конной прогулки, быстро пробегала по коридору, одарив его изысканным ароматом своих духов, но при этом не удостоив и взглядом. То и вовсе их мимолетные встречи проходили в компании Германа, которого Эйнжел про себя окрестил «людоедом».
С первой встречи Фогель внушал ему какой-то подсознательный страх, к которому по истечении месяца прибавилось и отвращение. Его бравадствующая, напыщенная всевозможными заумными словами и заковыристыми выражениями речь, имела странное свойство будто вгрызаться в подсознание собеседника, просачиваться туда, завладевая вниманием, и пережевывать всё твоё нутро словно через мясорубку. Не спасала даже роль пассивного слушателя, ибо Герман обязательно находил причину вовлечь его в разговор , чтобы (как казалось Эйнжелу) лишний раз блеснуть перед домашними своим остроумием и, между делом, так слегка уязвить жалкого музыкантишку.
«Да разве ты мужчина!?» - порой так и читалось в его ледяных и цепких глазах. От этих посиделок за обедом Эйнжелу становилось время от времени просто тошно, но он держался достойно, как и полагалось наёмному работнику в его положении. Правда, когда звуки командно-нравоучительного тона Фогеля доканывали его окончательно, Эйнжел не выдерживал и, неожиданно пристально вглядываясь в его бледное, словно высеченное из камня лицо, с наслаждением представлял, как лупит по нему киркой. Как ни странно, помогало.
Лили же в дискуссиях практически не участвовала, отделываясь общими фразами; вид у неё был немного болезненный и отрешенный, особенно последние две недели, а иногда и вовсе случались дни, когда она не появлялась за столом. Эйнжела обуревало беспокойство в такие моменты, но решиться выспросить хоть что-то, даже у Викки, он отчаянно не мог. Слишком это фривольно – интересоваться супругой хозяина, да и кто поверит, что интерес сугубо дружелюбный?
Отпив жасминового чая, он машинально посмотрел на Викки в этот момент. Девушка, склонившись над старой потрепанной книгой с пожелтевшими страницами, выразительным, по-девичьи звонким голосом, читала жутковатую легенду о Фридрихе фон Геббельсе.
До чего же она была похожа на своего отца, не считая этого вздернутого носика и пухлых губ. Те же льняные светлые пряди волос, холодные глаза с оттенком едва заметной лазури и привычка время от времени бросаться красивыми фразами, которые наверняка подхватила у Фогеля. Нет, определенно нет! Не стоит и пытаться даже, что-то выуживать про Лили. Викки слишком проницательна для своих лет, мгновенно догадается, и тогда пиши пропало, не сносить ему головы. Людоед сожрет его, испепелит взглядом, изничтожит, раздавит своим изворотливым умом. А мозги Фогеля – это жуткая вещь, страшнее янычара. Так что нет, даже при всей симпатии к юной ученице, Эйнжел не был уверен, что Виктория его ненароком не выдаст. Как-никак, она дочь Германа, и это надо учитывать.
Впрочем, это было лишь легким недоразумением на фоне целого букета приятных впечатлений, что он успел приобрести за первый месяц работы в их семье. Жить стало как-то интересно. Во-первых, Эйнжел давно забыл, когда в последний раз просыпался таким бодрым и деятельным.
Энергия в нём бурлила, а от приступов вездесущего вдохновения буквально некуда было деваться. Бывало, накроет, да и ещё таким ярким образом, да такой искромётной рифмой, что аж руки дрожали, чтобы скорей сесть за инструмент или черновик. А под рукой как назло: ни ручки, ни листка, что уж там, огрызка карандаша – и того нет, да и вообще, стоишь ты в очереди в кассу супермаркета, а сзади тебя в спину ещё какая-то сварливая тетка пихает. Наказание прям какое-то, хоть плачь, а драгоценную идею донести до дома обязан!
Во-вторых, кроме занятий с Викки и обедами с четой фон Геббельсов в замке была масса других интересностей. Например, одна библиотека чего только стоила – это прямо целый Клондайк для истинного книголюба! Большой вместительный зал в несколько уровней книжных полок, заставленных настоящими самородками мировой литературы, начиная от эпохи Античности, Ренессанса и заканчивая современной прозой. Среди имён авторов, выставленных строго в алфавитном порядке, Эйнжел обнаружил множество известнейших книг, чьи покрытые позолоченной гравировкой букв корешки так и манили, чтобы скоротать пару вечеров у камина. Однако, Эйнжел художественную литературу не больно жаловал, поэтому удовлетворился лишь парой книг сугубо профессионального характера, предварительно заполучив разрешение господина Германа. Последний, кстати, довольно часто коротал своё свободное время в этой части замка, перебирая какие-то старинные рукописи с древними каракулями. Эйнжел беглым взглядом успел изучить содержание его стола, когда однажды, исключительно по собственной рассеянности, забрёл сюда под вечер, прошмыгнув буквально под носом у людоеда. Опомнился уже у книжной полки, когда Фогель, презрительно смиряя его взглядом, злорадно поинтересовался:
- Мне кажется, или ваш рабочий день подошёл к концу уже как минимум два часа назад?
Кое-как удалось оправдаться затянувшимися занятиями с Викки. Герман вроде поверил или сделал вид, что поверил, во всяком случае, Эйнжелу ужасно не хотелось попасть в аналогичную ситуацию вновь.
А в тот день он всё на свете проглядел! Сначала заболтался со старой кухаркой Джейн, которая, питая к нему какую-то необъяснимую материнскую симпатию, старалась каждый раз попотчевать свежесваренным турецким кофе и кексами. А потом вдобавок, Эйнжел был пойман на обратном пути у оранжереи подвыпившим садовником Дэвидом, который заплетающимся языком возмущенно лепетал, дыша ему прямо в лицо перегаром что-то про зловредный плющ, задушивший любимое дерево Леди Альмы. Бедолага так сокрушался, так переживал, что хозяйка по возвращению в родовое гнездо, не обнаружит своего счастливого яблоневого дерева, посаженного прямо в день венчания с покойным супругом много лет назад, что Эйнжел просто не смог удержаться от минуты учтивого сочувствия. В результате чего он как-то и пропустил возвращение Германа, но на Дэвида всё равно зла не держал. Наоборот, Эйнжелу даже в какой-то степени был симпатичен этот простой, пусть и немного запущенный человек, постоянно хлебающий из фляги крепкий второсортный ром. Работал он, несмотря ни на что, хорошо, видно было, сад свой любил. Душу в него вкладывал, и что ни разговор у него, то всё к цветам да обрезке кустарников сводился. А в хозяевах и вовсе души не чаял, отзывался о них исключительно уважительно, и даже с каким-то благоговением, как показалось Эйнжелу:
- Вы не думайте, мистер Лёвенфельд, что господин Герман какой-то нелюдь, о нем всякие небылицы болтают, это всё бабские сплетни на кухне, - признался как-то Дейв, сгребая листья у парадного крыльца. – Да, он человек жесткий, спуску никому не дает, но справедливый. Если кто помощи попросит, то непременно поможет и совет дельный даст. Голова у него светлая, порой такие вещи рассказывает, прям столбенеешь – откуда только знает!
Эйнжел мысленно не согласился с такой формулировкой, но промолчал. В конце концов, его неприязнь к Фогелю имела сугубо личный характер, а при таком раскладе довольно трудно быть объективным.
Другие же слуги держались с ним на почтительном расстоянии. Даже благодушный на первый взгляд Уиллоби, который, как и полагалось верному дворецкому, был учтив, предусмотрительно сдержан и весьма лаконичен в своих ответах. Эйнжел смог оценить это пару дней назад, когда озадаченный внезапно разыгравшейся в замке шумихой вокруг имён Фогеля и Леди Альмы, решил поинтересоваться у чистившего мраморную статую в холле дворецкого, что за таинственная дама эта Леди Альма.
Уиллоби равнодушно посмотрел на него старчески выцветшими глазами, а потом устало изрек:
- Хотите поговорить о Леди Альме? Спросите Леди Альму.
Что ж старый пёс, явно дал понять, что распространяться о личности господ не намерен, а тем временем, резонанс вокруг конфликта с Леди Альмой нарастал, и вскоре там стало фигурировать и имя Лили, что, конечно, ещё больше подогрело у Эйнжела интерес ко всей этой истории.
Бедняжка Лили наверняка именно по этой причине пропустила последние два обеда, ссылаясь на мигрень, а Герман был на редкость взвинченным и ходил мрачнее тучи. Под глазами залегли черные круги, а когда сегодня за обедом мистер Флинтвинч имел неосторожность поинтересоваться, где же его достопочтейннейшая супруга, то всё лицо Фогеля буквально задергалось нервным тиком, и он глянул на несчастного гостя так грозно, что у того аж голова уехала в плечи. Не трудно было догадаться, что супруги снова крепко поругались.
Эйнжелу мгновенно представлялись жуткие картины их очередного семейного скандала. Одна хуже другой, будто Герман безостановочно кричит на Лили, а она лишь покорно сжимается, боясь поднять на него даже взгляд. А потом ему виделось, будто Герман замахивается на неё за какую-то провинность… Кто знает, может он её и вправду бьёт? Такой напыщенный, солдафонский ублюдок вполне способен на такие выходки, даже вопреки слабому здоровью. В любом случае, даже если нет рукоприкладства, то Эйнжел был уверен на все сто процентов, что такой человек как Герман умел элементарно довести человека буквально до нервного срыва одной своей безостановочной тирадой из гневных слов. Умных слов, изворотливых, подкрепленных всегда целой системой фактов и обоснований. На каждый вопрос у него – тысяча ответов, а ещё он с хирургической точностью умел поддевать людей за больные места, выдавливая из них что-то нужное. Самое страшное, у него это получалось порой даже само собой, бесконтрольно. Настолько это въелось у него в привычку, что даже недавний разговор с Леди Альмой по телефону он умудрился превратить во взаимный обмен колкостями. А ведь изначальная цель звонка была вполне благородной – Герман хотел пригласить мать супруги на день рождения Викки, чтобы помириться с той после летнего скандала на семейном празднике.
Об этом Эйнжелу поведала Викки уже на обратном пути в замок:
- Леди Альма и папочка периодически крепко ругаются. В основном из-за Лили, а точнее из-за степени влияния на неё.
- Как это? – спросил Эйнжел.
- Ну, папочка считает, что Леди Альма ведёт активную подрывную деятельность относительно их брака, снабжая Лили всякими вредными советами… В ту же кассу отец записал и Эстеллу, после того как она случайно вытащила Лили после депрессии развеяться в стрип-клуб, -проговорила Викки, не сдержав легкой улыбки. – Отец был в бешенстве, когда они в восемь утра приехали домой! С тех пор Эль неофициально у нас в чёрном списке гостей, хотя она тайком всё равно к нам приходит. Вообще, она классная! Из всех, с кем общается Лили, только Эстелла дружит с ней по-настоящему. Всем остальным непременно что-то нужно от неё. Особенно этой сплетнице – жене Флинтвинча! Верите, нет, даже собственный день рождения не хочу праздновать из-за того, что отец планирует собрать вокруг себя всю эту свору подхалимов! Мне они даром не нужны, как и дурацкий банкет, я бы с большим удовольствием пошла бы в кафе и посидела бы со своими друзьями, но вместо этого я вынуждена быть поводом для папиных деловых встреч. Всё-таки, мир не справедлив, Эйнжел!
- Да, - задумчиво отозвался он, протяжно вздохнув.
- Но больше всего меня угнетает даже не это, а то, что Лили отказалась присутствовать на празднике, - проговорила она с какой-то неподдельной тоской в голосе. – Это всё из-за того скандала с Леди Альмой. Она хочет вынудить папочку извиниться перед ней, но мне кажется, скорее на Риверсайд обрушатся смерчи и торнадо, чем он возьмет свои слова обратно… Поэтому мне придется отдуваться на этом чертовом банкете в одиночку и изображать при этом как можно убедительнее неподдельную радость. Сиять во все тридцать три зуба, как какая-нибудь идиотка из рекламы зубной пасты!
Она демонстративно растянула губы в шаблонной улыбке приторно-фальшивой радости.
- Очаровательное зрелище! Не так ли?
- Я вижу, господин Герман совсем вас не щадит, - постарался заметить Эйнжел как можно деликатнее, чтобы упаси Бог, ни словом, ни взглядом, ни интонацией голоса не показать этой милой девочке, насколько сильно в нём сейчас разрасталось презрение к её отцу.
- Да, отец – сложный человек, - согласилась она, но, немного подумав, решила всё-таки реабилитировать его. – С ним непросто, очень непросто, но это всё исключительно от любви к нам. Он искренне хочет, чтобы мы стали лучше, успешнее, такими, как он или хотя бы приблизились к идеалу, но порой это так трудно, что хоть караул кричи! У папы слишком высокие требования к людям не только по работе, но и в семье. Вот это и угнетает больше всего – жить в непрерывной, ежедневной проверке на соответствие в тени гениального отца.
- Гениального? Я не ослышался? – у Эйнжела предательски запершило в горле в этот момент.
- Многие считают отца гениальным за то, что буквально за несколько лет нахождения на посту мэра он поднял Риверсайд из руин бедности. Знаете районы за мостом возле водонапорной башни? Сейчас там тихий и мирный уголок Риверсайда с фермерскими семьями, а ведь всего пять лет назад туда сунуться было страшно, даже днём.
- Да, я что-то слышал об этом. Там раньше были какие-то старые бараки горняков, работающих в шахтах, пока производство не заморозили, - ответил Эйнжел, припоминая смутные рассказы соседа Трента о криминальном беспределе, свирепствующем там. - Что ж, за Риверсайд и вправду стоит отдать ему должное, город преобразился, но я не очень разбираюсь в политике и всяких этих хитросплетениях рычагов власти, чтобы принять гениальность сэра Германа. Для меня гениальность заключается в другом. В искусстве, например. Рихард Вагнер – вот кто истинный гений своей эпохи!
Викки ответила добродушной улыбкой, взглянув взволнованное лицо своего собеседника.
- Я тоже в этом ничего не смыслю, Эйнжел, но то, что мой отец – человек далеко не глупый и влиятельный, прекрасно осознаю, - немного помолчав, она добавила. – И то, что многие люди его не любят, тоже. Вот, например, вам он не нравится. Я вас не виню, мало кто может переносить его общество с удовольствием…
- Нет, Викки… Ты не так поняла. Я просто хотел сказать, что господин Герман…
- Да ладно вам! - отмахнулась она. - Вы не первый и не последний, так что не переживайте. Отчасти я вас хорошо понимаю.
- Просто я противник любого психологического давления, - поспешил объясниться он, когда они уже входили в гостиную. – А особенно к женщинам.
- Да, это не очень приятно, - резонно согласилась Викки, усаживаясь за инструмент. – Но некоторым женщинам, как выяснилось, это даже нравится.
Эйнжел вместо ответа извлек ноты из своего дипломата, почувствовав, как позвоночник пронзила тупая боль, словно на его плечи рухнул какой-то непосильный груз из собственных мыслей.
На лбу выступила испарина пота, и всё то время, пока Викки проигрывала вступление, его разум лихорадочно размышлял о Лили, постепенно, с каким-то недоверием подкрадываясь к предположению, что она может и вправду получать своеобразное удовольствие от брака с этим человеком, и что самое страшное, даже любить Германа… От последнего предположения ему стало и вовсе дурно.
Он даже нервно кашлянул, чтобы заставить себя сконцентрироваться на мелодичном проигрыше, как вдруг Викки неожиданно сама прекратила играть, раздосадовано хлопнув себя по лбу, и стала рыться в сумочке.
- Вот, чуть не забыла! – сказала она, сунув ему в руки маленький белый конверт.
- Что это? – Эйнжел внимательно посмотрел на красивую гербовую печать фон Геббельсов на обороте.
- Пригласительный на мой день рождения, - улыбнулась она. – Отец сказал, что раз Лили отказалась пойти на праздник, то я могу взять себе в компаньоны кого-то другого. Я предложила вас, и он согласился.
- А это будет удобно? – спросил он, всё ещё пребывая в некой растерянности от такой новости. – Всё-таки, это семейное торжество, а я человек посторонний…
- Удобно! – подмигнула Викки. – Я же говорю, там будет полно левых людей. Это даже семейным праздником назвать сложно, так, лишний повод для отца собрать публику, чтобы поупражняться в красноречии. Ну так, вы придёте?
- Приду, - практически без колебаний отозвался Эйнжел.
Герман и Лили
Было уже около девяти вечера, когда Герман буквально влетел в свой кабинет, на ходу эмоционально декларируя в телефон:
- Лили вообще как подменили! Она стала просто неадекватна! – негодовал он, едва взглянув на своё мертвецки бледное лицо в отражении зеркальной отделки мини-бара. - Она вообще не контролирует себя. Ни по каким моментам. Того человека, которого я знал, больше нет!
Его голос звучал крайне резко в этот момент, сквозь стальные нотки то и дело вырывалась наружу внутренняя взвинченность и даже местами чувствовалась горечь.
Что же, ему и вправду было не сладко. Из-за весьма бурной очередной увлекательной беседы с Лили его охватил приступ поистине адской боли, буквально пронзившей место, где ещё несколько месяцев назад были послеоперационные швы. Приступы, конечно, случались и раньше. Герман за эти три года уже привык жить и с болью, и с периодической внезапной дурнотой, бросающей его в холодный пот, но чтобы боль приходила с такой артиллерийской мощью, как сегодня, он давно уже не помнил. Мерзейшее было чувство, будто в больное место кто-то бил электрическим током, с каждым новым импульсом усиливая разряд.
Не переставая извергать свой содержательный монолог, он высыпал в ладонь две таблетки болеутоляющих, после чего, наполнив стакан прохладной водой из графина, слегка звякнул хрустальной пробкой.
- А Лили рядом вообще? - оживилась вдруг в трубке его сестра Лора, воспользовавшись заминкой, пока Фогель спешно запивал лекарство.
- Нет, и не о чем тебе с ней разговаривать! – взревел резко он, наконец-то упав в кожаное кресло за столом с кипой рабочих документов.
- Ты что орёшь на меня!? Не смей так со мной разговаривать! – возмутилась тут же тоном брата не менее эмоциональная и жесткая по характеру сестра.
- Я на тебя не ору, - уже тише отозвался Герман. - Я с тобой нормально разговариваю.
- Я тебе задала вопрос: Лили у тебя рядом?
- Я ещё раз повторяю. Её рядом нет, и вам нечего разговаривать, в принципе. Я не хочу, чтобы вы общались.
Лора тяжело выдохнула в трубку, а он продолжил, чувствуя, как постепенно острая боль превращается в странную, приглушенную одурь, немного туманившую разум.
- Лора, пойми, каждый звонок тебе заканчивается тем, что она ходит, ногами топает и говорит, что я настраиваю всех своих родственников против неё. Мне зачем это нужно? Сейчас я позову Лили к телефону, и она скажет – опять намуштровал! Мне просто не хочется усугублять и без того тяжелую ситуацию. Я устал…
- Я что, не могу поинтересоваться даже, как у неё дела? – недоумевая спросила она, всё тем же идеально поставленным голосом с очаровательным французским грассированием. – Ты такой странный вообще! Что вообще происходит у тебя там? Все нормально общаются с родственниками мужа, а она что, аристокатичка и брезгует нами? Нет уж, я просто требую, чтобы ты передал трубку своей изнеженной принцессе!
Не прошло и пяти минут, как Фогель своей пружинистой военной походкой ворвался в супружескую спальню, чуть не сорвав с петель несчастную дверь и не теряя времени на предварительную рекогносцировку, сразу приступил к атаке, схлопнув перед носом Лили её обожаемый ноутбук.
Супруга тут же возмутилась, пытаясь отобрать у него любимую «игрушку», но Фогель лишь небрежно швырнул Лили на кровать, и она тут же присмирела под его грозным, не терпящим возражений взглядом.
Пока он, скручивая зарядное устройство, устранял подальше компьютер, Лили, восседая на супружеском ложе в одном пеньюаре, смутно рискнула предположить, что муж хочет принудить её к примирению весьма примитивным и старым как мир способом – через плотские утехи. Но тут же отбросила эту мысль, взглянув на Германа – суровый и непроницаемый взгляд, ни единого намёка на какую-то игривость или знакомый огонек желания в глазах. Бескровно-белые губы неприветливо поджаты.
«Не к добру это», - мелькнула в её голове тревожная мысль, и Лили тут же вспомнила, как несколько лет назад они с Германом крепко поссорились после конной прогулки.
Всё случилось молниеносно. Она даже не сразу и поняла, в какой момент их шутливый обмен колкостями превратился в настоящую перепалку, где Герман в порыве ярости крепко приложил её пару раз плеткой.
Следы от удара, конечно, давно зажили, да и Герман тысячу раз успел уже покаяться за свою несдержанность, загладив вину всевозможными подношениями, начиная от огромных корзин с цветами, заканчивая романтичной поездкой в Венецию. Много было сказано громких слов, переговорено бесчисленное количество разговоров, но вот простить его до конца Лили так и не смогла. Память всё ещё хранила неприятное воспоминание о том дне, когда парализующее чувство страха смешалось с обжигающей кожу болью.
Она потрогала небольшой, едва заметный шрам на руке чуть выше запястья и насторожено бросила взгляд на Германа, который громко прошёлся комнате по направлению к ней. В эту секунду Лили мгновенно вся сжалась, заприметив в руке мужа какой-то предмет (о господи, только бы не…!), но тут же облегченно выдохнула – это был всего лишь телефон.
- Поговори с Лорой. Она настаивает, - неожиданно вполне сдержанно изрек он, кивнув на дисплей, где высветилось имя его сестры.
Вручив телефон, Герман бесстрастно отстранился, даже не взглянув на ошеломленную супругу.
- Здравствуй, Лора! – проглотив комок, быстро заговорила Лили.
- Лили, я тут выслушала целую тираду о том, почему я не могу с тобой пообщаться, - как то недружелюбно зазвучал в трубке жестковатый голос с французским акцентом. - Ты мне объясни, в чем причина, что тут криминального?
- А я не знаю, - ответила она, покосившись на супруга, раскачивающегося в кресле-качалке у камина. – Видимо, Герману удобно просто, чтобы мы с тобой не общались. Ведет последнее время себя очень странно.
- А в чем это проявляется? - продолжал наседать голос собеседницы.
- Он сегодня целый день треплет мне нервы, по поводу конфликта с моей мамой, которой он в очередной раз нахамил. Довёл её чуть ли не до инфаркта, но вот принести хотя бы формальные извинения категорически отказывается, а что касается дня рождения Викки, то я ему уже неоднократно говорила, что если он помирится с моей мамой и извинится за свою несдержанность, то я с удовольствием помогу ему завтра принять гостей. Он же в ответ разлил кофе на ковер и велел мне организовать уборку, - Лили выдохнула, переведя дух, и машинально посмотрела на кофейное пятно раздора посреди комнаты. – В общем, такие мелкие издевательства.
- Не знаю, может вам попробовать просто разрядить обстановку? Потому что знаешь, моя дорогая, я тоже не хочу быть крайней между вами, но может тебе попытаться самой поговорить сначала с мамой? Насколько я знаю, Леди Альма тоже далеко не подарок, и моё мнение, что она, как любящая мать, должна уважать твой выбор, а не сталкивать вас лбами. Попытайся как мудрая женщина сама немного сгладить углы. И я просто уверена, что Герман тогда тоже пойдет на встречу.
- Так Герман сам виноват, что моя мама на него так реагирует! – воскликнула, не сдержавшись, Лили. – Он прекрасно знает, что она категорически не выносит никакого давления в свою сторону, и всё равно давит на неё.
- Вот ты сейчас с такой обидой это сказала, - заметила проницательная Лора. – Но ведь Леди Альма сама мастерица на острое словцо в разговорах…
- Да я просто сегодня вообще не в настроении, - расстроенно протянула Лили. – Я целый день плакала, и в таком состоянии разбитом после последнего разговора с Германом, что вообще не хочу ни с кем разговаривать.
- Лили, я всё понимаю, но не будь эгоисткой! Хотя бы раз в жизни! Я тебя очень прошу, подумай о Викки. Вспомни себя в её годы, разве тебе было приятно, когда на твой день рождения в семье происходили какие-то скандалы?
- Нет, - блеклым голосом отозвалась она, вспомнив бесконечные стычки матери с Гансом по всяким пустякам.
- Ну так вот, если Викки тебе не безразлична, - голос Лоры взял привычную наседающую манеру. - То я думаю, ты постараешься сделать все возможное, чтобы на празднике она увидела обоих родителей, и желательно с самыми благодушными улыбками на лицах. Ты меня поняла, дорогая?
- Да, но…
- И кстати, - собеседница бесцеремонно её перебила. – Поговори с Германом. Я просто уверена, что от хорошего конструктивного диалога ни одни отношения хуже не станут. Постарайся, моя милая, пойди Герману навстречу, он ведь любит тебя …
- Если честно, Лора, то я в этом уже давно сомневаюсь.
- Вот и напрасно, поговори с ним и не вредничай! Увидимся на празднике, доброй ночи! – отчеканил жесткий голос и наконец-то отключился.
Лили, отложив телефон на прикроватный столик, устало откинулась на подушку. Ситуация выглядела совершенно безвыходной. От эмоционального перенапряжения немного лихорадило, но об окончательной капитуляции говорить ещё было рано, да и Герман, судя по всему, это прекрасно чувствовал. Он продолжал выжидательно молчать, всматриваясь в теплые отблески пламени, что потрескивало в камине.
Знал бы он, как она презирала его в этот момент. Нет, не из-за звонка Лоры и даже не за ядовитые слова, сорвавшиеся с его губ часом ранее.
«Ты не дотягиваешь, ты мне не ровня, замолчи», - звенели эхом отголоски ещё не остывшего скандала.
И невозможно поверить, что когда-то, она была готова всерьёз боготворить этого мужчину. Преклоняться перед его талантами, красноречием, острым умом и буквально фонтанирующей из него неуемной энергией. Какой у Германа был тогда взгляд – пламень просто!
На первое свидание он принёс ей красные розы! Бутон к бутону, от насыщенного маслянисто-цветочного дурмана перехватывало дыхание. Они пили невероятно изысканное на вкус французское вино и ели спелые фрукты, увлеченно обсуждая творчество Канта и Тацита. Точнее, это Герман говорил, а она лишь восхищенно слушала, поражаясь его виртуозной проницательностью абсолютно по любым вопросам. Он легко ронял бесценные жизненные советы, показывая ей, тогда ещё неопытной девочке, жизнь в таком многогранном ракурсе, который ей, наверное, и за всю жизнь никогда не открылся бы. Её даже не смутила тогда его напыщенная манерность с неприкрыто сквозящим отовсюду высокомерием. Напротив, Лили ещё больше восхищала этакая способность Германа нести себя по жизни с помпезностью римского императора и взирать на окружающих как бы с высоты своего величия. И она вполне серьёзно считала, что такой человек, как Герман, безусловно имел полное право вести себя именно так, а никак иначе. Статная фигура, зоркие глаза, властный голос с шикарной глубиной и пластичностью. Лили казалось, что рядом с таким мужчиной любая женщина рискует стать королевой, польщенная только самим фактом, что его сиятельство позволило взять себя под руку.
Герман мог открыть любые двери перед ней, сделать так, что каждый самый невообразимый каприз станет реальностью уже следующим утром. Она сладко зажмурилась, вспомнив то утро, когда по его распоряжению в замок доставили белоснежного арабского скакуна. Лили казалось, на неё пролилось самое настоящее волшебство, или хотя бы свет софита. Никогда она не чувствовала себя настолько особенной, настолько защищенной и сильной, что, казалось, нет в мире таких проблем, которые Герман не смог бы решить, а его объятья казались самым безопасным и надежным местом на свете. Боже, как она любила его тогда, как воспаряла духом, чувствуя его вездесущее покровительство! Да и что скрывать, на супружеском ложе они проводили гораздо больше времени, чем сейчас. Герман в хорошем расположении духа был самым настоящим аравийским ураганом.
И она просто не знала мужа лучше, искренне веря, что это пьянящая страсть медового месяца у них раз и навсегда.
Тогда она была рядом с ним, на пьедестале, а теперь – отвергнутая и оскорбленная летела прямо в бездну. Герман отстранился от неё, словно скульптор, потерявший интерес к некогда любимому творению. Он откровенно не слышал Лили, не понимал, а только раздражался, когда она начинала возмущаться о своей важности, задвинутой на второй план. Теперь он дарил ей свою скупую нежность больше в силу привычки, чем желания. Не это ли самое оскорбительное для женщины?
- Знаешь, что меня больше всего бесит в тебе, - внезапно Герман заговорил первым, задумчиво потерев переносицу. – Это то, что ты дура!
- Это я дура? - приоткрыв глаза, спросила она, рефлекторно посмотрев в его сторону.
- А кто? – угрюмо хмыкнул он. – Я дурак?
- Ты дурак, да, - глухо отозвалась Лили.
- Хорошо, я дурак. Ты дура. Так и живём! – согласился Герман, кресло под ним неприятно скрипнуло, начав раскачиваться с удвоенной силой.
- Ты истеричка!
- Истеричка, - монотонно повторил он.
- Понимаешь? - она не сводила взгляда с его профиля.
- Да, - он тяжело вздохнул.
- Ты самая настоящая истеричка, Герман! – немного осмелев, Лили решила перейти в нападение. – И я не знаю, что тебе может помочь. Может, какие-то психотерапевты?
- Лили, у меня первые такие отношения с женщиной в моей жизни, -неожиданно признался он, посмотрев на неё в упор. - Я тебе клянусь! Если мы переживем этот период, то мне кажется, мы сможем не просто жить вместе. Мы станем неразлучны по гроб жизни! Вот серьёзно, потому что этот период адский, который длится последние полгода – это прям такая лютая проверка для нашего брака. Это просто проверка проверок. Потому что тот эмоциональный фон, который у нас с тобой, мне кажется похлеще того, что был в своё время у Лоры в браке с Робертом. Каждый день – жесть!
- Которую ты устраиваешь, - продолжила как в ни в чём не бывало она.
- Нет, - он отрицательно покачал головой, с силой потерев глаза ладонями, а потом продолжил своим излюбленно напыщенным тоном, - это проблемы твоего больного восприятия, птичка моя.
- Ты понимаешь, если ты так и дальше будешь продолжать, я смогу стать неврастеничкой!
- А ты можешь стать неврастеничкой? – усмехнулся он. – Мне кажется, процесс уже давно закончен.
- У тебя какая-то маниакальная болезнь! – вспыхнула в ответ Лили, щёки на лице тоже вдруг порозовели. - Ты постоянно хочешь всем что-то доказать.
- Больше конкретики. По пунктам, - деловитым тоном отозвался он.
- Ты ставишь себя выше меня.
- Выше тебя? – Герман изящно приподнял одну бровь и подарил супруге возмущенно-красноречивый взгляд. - Я выше тебя, потому что я мужчина. Ещё вопросы?
- То, что ты мужчина, я не сомневаюсь, - мягко засмеялась в ответ она.
- Отлично. Великолепно, - резюмировал он голосом, не предвещающим ничего хорошего. - Я ещё раз повторяю: я выше, потому что я мужчина.
- Мне что сказать? Я выше, потому что я женщина, - возмутилась в ответ Лили, чувствуя, как последние остатки самообладания начинают стремительно таять. - Герман, мне просто надоело выслушивать, какая я плохая! Какие-то гадости в адрес меня и моей мамы. Я с удовольствием постаралась бы измениться для тебя, если бы ты, в свою очередь, ценил и уважал меня, как и прежде. К сожалению, последние полгода я перестала это видеть…
- Потому что эти полгода у меня к тебе идёт страшное отторжение. Жутчайшее просто!
- Ну что ж я могу поделать, - Лили пожала плечами и пересела за туалетный столик, чтобы он не смог увидеть набегающих слёз. - Наверное, я не та женщина, что нужна тебе. Ты же так считаешь?
- Лили, милая, тебе лучше сейчас не знать, что я считаю, - ответил Герман и горько потупился. – Ради твоего же блага.
Повисла протяжная паузу. Он мучительно о чем-то размышлял, безмолвно морща лоб. На руке поблескивал перстень, а взгляд, подернутый дымкой напускного равнодушия, был устремлен в пустоту.
«Уйди! Уйди, пожалуйста!» - мысленно взмолилась она, промокнув глаза салфеткой. Плечи предательски вздрогнули, но Герман, отчего-то растолковав этот жест по-своему, вдруг подошёл к ней с явным намерением утешить:
- Мне жаль, что всё так вышло.
- Герман, я…
- Не хочу ничего больше знать! – он решительно оборвал её на полуслове. – Просто скажи, что согласна вместе со мной присутствовать на дне рождения Викки, и я завтра же отправлю Леди Альме корзину цветов со своими глубочайшими извинениями.
- В этот раз корзиной цветов ты не отделаешься!
- Ладно, черт с вами, отправлю ей три корзины цветов, - усмехнулся Фогель, облокотившись о столик, и заглянул ей прямо в глаза. – Ну не лично же самолетом мне в Берлин лететь, чтобы упасть в ноги к твоей матушке?
- Ну, падать в ноги ни к кому не нужно, а вот насчет самолета мог бы и постараться, - Лили демонстративно надула губы и стала тереть глаза салфеткой.
- Вот она, пошлая бабская натура во всей красе, - прыснув издевательской улыбкой, он кивнул на отражение супруги в зеркале. – Стоит показать вам палец, а вы уже то и дело норовите целую руку по локоть отхватить.
Она обиженно промолчала, а он, в свою очередь, кажется, решил совсем откланяться. Забрал свой телефон. Немного замешкался у шкафа и где-то уже перед самым уходом как бы невзначай обронил:
- Кстати, Викки пригласила на праздник нашего тургеневского мальчика, и рискну предположить, что мистеру Лёвенфельду придется весьма несладко в компании моих коллег и сослуживцев.
- Это проблемы мистера Лёвенфельда, - по возможности как можно равнодушней постаралась ответить Лили.
- Разве? – он разочаровано вскинул брови. – Хм, а я-то думал, что ты симпатизируешь бедному мальчику. Что ж, виноват. Ошибочка вышла.
От такой демонстративной снисходительности Лили разозлилась ещё больше. Ей захотелось немедленно запустить в него чем-нибудь потяжелее, но, к сожалению, а может и к счастью, рядом ничего не оказалось, кроме нескольких флаконов французских духов, а на них рука не поднималась. Подарок ведь, да ещё и не из дешёвых. Тем более, Герман, чтобы ему провалиться три раза на месте за свою прозорливость, был совершенно прав.
Лили, едва дождавшись, пока шаги супруга окончательно стихнут, с предусмотрительной осторожностью выждала ещё пять минут, а то мало ли? Вернётся ещё, чтобы убедиться в достоверности её реакции на этот провокационный вопрос. Он вполне мог это сделать. Эта мерзкая привычка, устраивать психологические облавы окружающим, оставшаяся у него с Афганистана, была, наверное, ещё хуже его острого языка. Всё подмечает, всё видит, какое-то время старательно молчит, делая вид, что ему все равно, но потом, в самый болезненный момент обязательно скажет, да и ещё в такой изощренной манере, что практически все сразу начинают теряться. Стремительно зеленеют и уже сами не замечают, как их губы начинают лепетать оправдания в ответ.
Ещё такого только ей для полного счастья сейчас не хватало! Хотя, если разобраться, по сути мистера Лёвенфельда даже с большой натяжкой можно было назвать её поклонником. Комплименты не говорил, никаких попыток ухаживать не предпринимал, да и вообще ничего выдающегося не делал, а только украдливо смотрел на неё с плохо скрываемым восхищением. Да, наверное, именно это и поразило Лили в тот первый день, когда он пришёл по рекомендации в замок.
Она была тогда немного не в духе после очередного разговора с матерью и собиралась как можно быстрее разделаться с внезапным визитером, но когда спустилась вниз, даже как-то опешила от его трогательной мальчишеской беззащитности.
Нелепые очки на моложаво-худощавом лице, аристократично тонкие губы, безвольный подбородок и абсолютно чистые, безмерно голубые глаза, полные немого обожания. Должно быть, именно так фавориты смотрели в своё время на императриц.
Лили в этот момент удовлетворенно погляделась в зеркало и даже как-то горделиво расправила плечи, подумав вдруг с тоской, как, оказывается, давно у неё не было по-настоящему интересных поклонников.
Нет, конечно, совсем без мужского внимания она не оставалась, а некоторые знакомые Германа и вовсе в своё время пытались коршунами вокруг неё виться, плотоядно пялясь при каждой встрече. Однако, учитывая, что почти все они были запылившимися от офисной работы конторно-бюрократическими крысами с непривлекательными, обрюзгшими от сидячей работы и сытой жизни физиономиями, то приятного было в этом мало, а хоть мало-мальски симпатичных претендентов Герман предусмотрительно устранял из своего окружения, едва те успевали подумать о том, что жена у него прехорошенькая. В общем, тоска беспросветная! Никакой отдушины для изголодавшегося по комплиментам женского самолюбия.
Однако, при всем при этом изменять своему супругу она категорически не хотела. Пусть сейчас у них было не всё гладко, скандал на скандале, нервозность Германа из-за болезни, её истерики из-за ребёнка и недостатка внимания. Правда, первый вопрос удалось всё-таки урегулировать, пусть через долгую и нудную систему уговоров, но Герман уступил и пообещал ей уже в ноябре отправится на ЭКО. Впрочем, к самой затее он отнёсся крайне скептически, высказав на этот счет массу опасений и предостережений, но для Лили они уже не имели никакого значения, она так радовалась его долгожданной уступке, что даже на несколько дней забыла про все обиды, демонстрировала ему исключительную покорность. А вот с супружеским вниманием было не так хорошо. Герман и раньше был скуп на комплименты – это вообще не его конёк, ему проще всегда было что-то купить, дать совет, решить какую-то сложную проблему, оказать, в конце концов, моральную поддержку, но при этом он просто терпеть не мог разговора о чувствах. Его аж передернуло, когда однажды, уже засыпая в постели после секса, она спросила:
- А зачем ты женился на мне, Герман?
- Почему тебя это интересует именно сейчас? – прищурился он. – После почти пяти лет брака?
- Просто ты ни разу не говорил мне, что любишь меня, вот я и подумала…
- О Боже мой! – он раздраженно закатил глаза. – Вот просто так женился и живу! Проснулся однажды утром в холодном поту, а тут мысль бредовая: а не жениться ли мне на ком-нибудь! И тут как раз в гости к фон Геббельсам на обед по приглашению поехал.
- А потом вошла я! – засмеялась Лили.
- Да, вплыла просто, - он тоже как-то неожиданно по-доброму улыбнулся в ответ. – Ну что за вопрос, Лили… Вот ей-богу, как маленькая!
- И всё-таки? – решила не отступать она.
- Опять двадцать пять, - фыркнул он, испытывая явное неудовольствие от того, что она заставила его сказать после. - Да чувства у меня к тебе! Когда же ты это поймёшь!
Хорошо признание, ничего не скажешь, но пытаться выдавить из Германа сантименты – это настолько мартышкин труд, что, в конце концов, Лили от мягкого недовольства перешла к конкретным упрекам. Она была просто убеждена, что если Герман, как он утверждает, испытывает чувства, то будет рано или поздно готов измениться ради неё. Стать более нежным, внимательным и заботливым, это же такой пустяк, если кого-то любишь, вот и пусть меняется. Эта Малесика, его первая жена, была неромантичной идиоткой, которая всем была довольна, вот он и привык. А она все-таки существо более благородное и утонченное! Не чета какой-то малоизвестной балерине из Лиможа.
Так что измениться нужно, несомненно, именно Герману, а для этого неплохо бы было подстегнуть его самолюбие небольшим актом ревности. Правда, долгое время не было подходящей кандидатуры, впрочем, мистер Лёвенфельд тоже не сказать, что уж такой матерый соперник для него, но, тем не менее, лицо новое, молодое и крайне неравнодушное к ней. Самое главное, заставить приревновать Германа как-то внезапно и не во вред этому милому мальчику. Лили всё-таки немного переживала за него, даже больше, он ей действительно нравился, и ей ужасно не хотелось, чтобы из-за её маленькой прихоти он лишился работы или чего доброго подмочил свою репутацию в профессиональных кругах. Поэтому действовать она решила прилюдно, а именно – на завтрашнем празднике. В конце концов, она хозяйка этого замка, и общение с гостями входит в её прямые обязанности, а едва заметный флирт в общей суматохе не будет таким вычурным, да и Герман будет рядом, чтобы оценить все это маленькое представление. Очень важно, разыграть все это как можно аккуратней и реалистичней, чтобы уколоть Германа.
Прокрутив в голове ещё раз свою задумку, она вдруг не без удовольствия отметила, что, кажется, даже немного переиграла Германа, который хотел доставить ей неудобство, вынудив пойти на этот вечер без каких-либо гарантий на дальнейшее примирение с её мамой. А в итоге, это она станет причиной его маленького неудобства. Она женщина, которую он сегодня с издевательской усмешкой на губах посмел назвать дурой!
«Вот и посмотрим, милый мой, кто из нас не дотягивает до кого», - окончательно успокоившись, подумала Лили и уже в приподнятом настроении отправилась пить травяной чай.