Он возненавидел свой дар быстро, едва только успел осознать, что предвидение это не только возможность удачно захватить с собой зонтик, даже если на небе ни облачка. Гед хорошо помнил свое первое видение, в тринадцать лет, когда его накрыло прямо за партой на уроке. Все тело выгнуло дугой, сознание померкло, и вместо удивленных лиц учителя и одноклассников, перед глазами замелькали мутные картинки замедленной съемки – машина на полном ходу въехала в дерево, раскрошив серебристый капот. От визга тормозов так заложило уши, что слух не сразу вернулся, даже когда Гед очнулся в медпункте, окруженный медсестрой, учителем и родителями. Никто не знал что это, никто не придавал этому значения, пока все не повторилось вновь, а затем снова и снова. Картинки всегда были разные, чаще всего ничего хорошего он там не видел, кроме тех видений, в которых была рыжая девочка и две ее сестры, эти ему нравились. Единственные из всех, которые он всегда ждал, единственные из всех, которые не вызывали отвращение и страх - именно поэтому позже, когда девочка стала девушкой, Гед стал рисовать ее портреты один за другим.
Родители даже водили его по врачам, но те лишь назначали анализы, изучали их и разводили руками, утверждая, что Гед – совершенно здоровый подросток. А затем его видения стали сбываться одно за одним: сначала авария, что унесла жизни трех его одноклассников, затем Визерис сломал ногу, после еще несколько неприятностей. Во Дворце они назвали это «даром предвидения», Гед был категорически не согласен с определением «дар». Поначалу он пытался что-то изменить, предупредить тех, кого знал, убедить не ходить куда-то или не делать что-либо, но ни разу не преуспел: видения всегда, каждый раз, оказывались верными. Гед не мог им помочь, не мог ничего изменить. Ему оставалось лишь ожидание.
Он проснулся ночью, от самого худшего звука в мире – Урсула тихо плакала на другой стороне кровати. Внутри все похолодело:
- Урсула? – он позвал тихо, вполголоса, она не ответила, но затихла и замерла. Гед потянулся к ней, развернул к себе, вопросы были излишни. Она тут же прижалась к нему, сминая руками футболку.
- Прости, я тебя разбудила.
- Ничего, - Гед гладил ее по волосам.
- Гед, я боюсь, что никогда не смогу… - она запнулась, и глаза ее снова наполнились слезами.
- У нас обязательно будет ребенок, я уверен, - в который раз повторил он ей, но вновь безуспешно. Урсула плакала, а Геду оставалось только ждать, когда то видение, в котором она играет с маленьким зеленоглазым мальчиком станет правдой. Пожалуй, первый и единственный раз в своей жизни, Гед надеялся, что предсказание сбудется.
Почему, ну почему же, эти видения никогда не приходят вовремя?! Дурацкий дар словно испарился, заставляя его мучиться ожиданием, глядя на Урсулу, опутанную датчиками и капельницами. Ее лицо побледнело и осунулось, особенно на фоне все таких же ярко-рыжих волос, оно почти сливалось с белыми больничными простынями. Гед боялся оставить ее даже на минуту, тягостно ожидая, когда же наступит тот самый, обещанный врачами, «неминуемый прогресс» и она очнется от комы. Предвидение молчало, Гед почти жил в палате Урсулы, буквально заставляя себя оставаться спокойным. Врачи говорили, что если прервать беременность, то она пойдет на поправку гораздо быстрее, и чем дальше, тем больше он склонялся сделать это, пока еще не поздно. Пусть она никогда не простит его, пусть так, но только будет живая. Снова оно, снова бесконечные дни, недели ожидания, и, наконец:
- Урсула?!
И вот, теперь, все повторялось вновь. Пожалуй, где-то на задворках его сознания, Гед всегда знал, что этот день придет. Только вот у его «дара», помимо прочего, было еще одно не самое приятное свойство: видения не всегда были однозначны и безусловно понятны. Так и это. Кто же мог знать?.. Гед никогда, ни за что не мог подумать, что это видение было об их сыне, во всяком случае, пока все не произошло. Урсула снова плакала, он боялся смотреть на нее, наблюдал проезжающие под окнами машины. В этот раз у него не было для нее слов утешения, в этот раз у него не было ничего. Только снова оно – ожидание.
