Солнце светило прямо в глаза. Возможно, именно поэтому все вокруг казалось таким невероятно ярким и сияющим, будто бы кто-то подсветил мир изнутри, как только что вымытый от пыли стеклянный… Абажур? Кажется… Это ведь именно так называется?
Погруженная в свои мысли, Серена едва не потеряла равновесие на неровном щебне. От ее неловкого шажка пыль взметнулась в воздух, растеклась тускловато-желтым пятном, приторной сладостью забив нос.
Думать сразу же расхотелось, а вот чихать – очень даже.
– Эй, где ты там?
Глаза ужасно слезились – сквозь застлавшую их пелену едва ли можно было различить и собственную руку, не то что кого-то на расстоянии нескольких шагов. Серена растерла кулачками веки, тряхнула несколько раз головой и, звонко шмыгнув, снова разомкнула слипшиеся от влаги ресницы.
– Ну что за ребенок! – мгновенно рассмеялся кто-то совсем рядом, звонко, заразительно и ни капельки не обидно.
Взгляд, обращенный на нее, был полон ласки.
– Я люблю тебя… – по наитию выпалила Серена, так нежно как только сумела в тот момент – так жарко, словно это смогло бы что-то изменить. – Я люблю тебя, мамочка.
Голос стих, но отзвук его переливов замер в воздухе. Серена вслушивалась в него, невольно припомнив, как похоже и мелодично звенели колокольчики на веранде их дома. Приветливо, всякий раз, когда кто-нибудь возвращался.
Вот бы и им вдвоем – взяться за руки и повернуть обратно. Это же совсем не сложно, правда?
– Прости, милая, – ответили ей и даже не коснулись протянутой ладони. – Мамочке придется тебя бросить.
Тишина заглушила все звуки.
– Эй, ну чего ты?
Вынырнувшая из молочной дымки рука тут же цепко ухватилась за запястье и только затем – спустилась к растопыренным пальцам. Следом же словно из пустоты показалась Мэлори.
– Я просто…
Мэлори насупилась. Ее хорошенькое, усыпанное веснушками личико, уже тронутое солнцем, мгновенно скукожилось, до забавного начав напоминать дольку кураги.
– Терпеть не могу, когда ты начинаешь оправдываться, – пробурчала Мэлори и разжала пальцы. – Ты слишком много думаешь! Будь проще, ага?
– Ага, – послушно повторила Серена, невольно залюбовавшись, как ладно разгладились морщинки на высоком лбу Мэлори, выступающем из-под полы соломенной шляпки.
Воспоминания медленно отпускали, не оставив после себя и легкой тени. Как дурной сон уходит с началом утра – но это, наверное, даже к лучшему. К чему помнить дурное, если и случилось это так давно, а Мэлори…
Мэлори…
– Маменька хочет, чтобы я бросила танцы, – раздраженно буркнула себе под нос Мэлори. – Она считает это пустым делом!
Ее голосок сорвался на совсем детские интонации – так ребенок в продуктовой лавке просит у родителей купить ему самого большого леденцового петушка, такого красивого, такого вкусного, хоть умирай сейчас, но забери с собой!
Серена ненароком припомнила миссис Дэвис и едва сдержала улыбку. Вот уж кто-кто, а миссис Дэвис явно нельзя было разжалобить слезами и криками. А уж раз она решила чего, то…
– Ну что за ерунда! – взвилась идущая рядом Мэлори и запрыгала вперед, как по невидимым классикам: правая, вместе, левая, вместе, правая… – Не хочу торчать здесь! Не хочу как маменька! Не хочу! Не хочу! Не хочу!
Юбка цеплялась за ее ноги, металась туда-сюда, словно на бельевой веревке под шквалом ветра. Такой же дул сейчас, и от него-то плеск обычно тихой речушки становился в несколько раз громче. Вода неслась бурным потоком, тяжелым, мутным, совсем как мысли самой Серены, встревоженные непонятно чем.
Что-то ворочалось внутри, заставляя нервничать, судорожно размышлять, что же, ну что же…
– Эй, гляди!
Она застыла на месте, не понимая, в какой момент Мэлори взбежала по мосту, когда успела забраться на каменный парапет, а теперь кружилась на нем, будто фигурка балерины в антикварной шкатулке Хелены. Красиво и так…
Страшно.
– Не надо… – прошептала Серена. – Не надо, Мэлори, ты же…
Ах да. Ты же и упала тогда, верно?
Мэлори улыбнулась прежде, чем ее нога – так же легко, как и множество раз до этого – соскользнула с влажного камня.
* * *
Солнце светило прямо в глаза, рассеянными лучами пробиваясь под веки.
Серена рывком поднялась с подушки, отерла ладонью лицо, смахивая последние крохи кошмара. И только тогда сумела успокоенно выдохнуть.
Ей уже давно не снилась мама – много лет подряд, и слава богу! Ведь была в этой жизни одна отвратительная и поистине ужасная закономерность, отвести которую от себя у Серены не было ни сил, ни знаний: каждый раз когда на пути возникал призрак матери, в жизни происходило что-то…
В первый раз это едва ли можно было назвать серьезным: сломанная нога у заигравшегося ребенка, свалившегося с высокой горки – рано или поздно через такое проходили все дети, пусть даже Хелена и убивалась по этой неудаче несколько месяцев. Да опустошила пузырек успокоительного, припасенного на особо черный день. Серена не знала, помогли ли тогда те чудесные капли – многое в повадках взрослых казалось ей необъяснимым. Но слухи о проклятиях и порчах, наведенных чьими-то злыми руками, накрепко засели в живом воображении. Тем более что во второй раз…
Жертвой стала Мэлори.
Что-то громыхнуло прямо под ногами – в гостиной, напомнила себе Серена, спешно ступая на пушистый ковер. Жизнь бурлила за пределами ее крохотной комнатки, такой знакомой и уютной, но прятаться от нее дальше было бы совсем глупо. По-детски глупо.
– Нет, нет и еще раз нет! – еще в коридоре раздался недовольный голос Хелены. – Я не разрешаю!
Такие интонации удивили – Хелена редко бывала в настолько сильном расстройстве. Эмоциональная, но при этом виртуозно держащая себя в руках, она бы скорее предпочла отшутиться нежели вступить в настоящую перепалку.
– Я не собирался спрашивать твоего мнения, Хелена. – Рядом с лестницей ответ дядюшки был слышен лучше всего: нарочито безмятежный, без единой нотки раздражения. – Это – часть моего долга.
– Ты сам вбил его себе в голову, – мгновенно возразила Хелена. Зычно стучали по дереву ее каблуки. – Этой женщины уже давно нет рядом! Так отпусти же ее ко всем чертям! И не смей портить Серене жизнь, не говори ей, что бы там ни было. Она же только вернулась…
– Вернулась, а ты уже погрязла в размышлениях, как бы скорее привязать ее к своей юбке. Уймись, Хелена. Она – не наша дочь, как и ты сама – не ее мать, поэтому…
– А я, может, и хотела бы!
– Хелена…
– Диди!
Серена едва не запнулась на последней ступеньке, лишь в последний момент крепко ухватившись за перила. Иногда она и в самом деле начинала забывать, что под вечно строгими масками скрывались в общем-то самые обычные…
– О! – Хелена взвилась, едва заметив ее присутствие. И спешно утерла смазавшуюся в уголке губ помаду. – Доброе утро, детка. Хорошенько отдохнула? Идем, разогрею тебе завтрак.
Пушистая метелочка для уборки пыли нервно плясала в ее руках из стороны в сторону. А вот скрывшийся за раскрытой газетой дядюшка казался совершенно спокойным.
– Доброе утро, – откликнулась Серена, так и не сведя с него взгляда. – Это было бы очень кстати. Хочу после немного пройтись.
– Чудесная мысль! У нас как раз… столько новшеств!
Серена предполагала, что на самом деле – не слишком-то и много, однако предпочла помалкивать. Навряд ли Хелена хотела бы добровольно вернуться к ненароком подслушанному разговору, да и…
– Прогулка воодушевляет, – примирительно отозвался дядюшка. Но после короткой паузы добавил: – Загляни ко мне, как вернешься. Есть кое-что важное – ты уже и сама это успела понять. Не так ли?
Серена не нашлась, чем ответить на это – даже не стала пытаться, спешно нырнув в ведущий в кухню дверной проем.
В конце концов, в очередной раз раскраснеться перед дядюшкой было бы сущей мукой.
* * *
Говорят, чтобы обойти весь Драгон Вэлли, одного дня никогда не хватит. Серена тратить на это свое время в общем-то и не собиралась – ее мало интересовали живописные окрестности и наполненные таинственным духом руины, куда и в школе достаточно экскурсий возили.
Она прошлась по всем знакомым местам: от школы по центральной аллее, минуя ворота раскидистых парков, вправо – до любимой закусочной, вперед и снова влево – до главного книжного магазина, закрытого в свой выходной день. Несколько минут простояла там, вглядываясь в мутную от насевшей пыли витрину, и тут же двинулась дальше.
Ливень поймал ее прямиком у бакалеи – камень под ногами темнел стремительно, но Серена успела завернуть за угол и нырнуть под широкий, словно бы специально предназначенный для таких, как она, застанных врасплох, козырек.
– Шульц? – окликнули ее. – Серена Шульц?
Время изменило миссис Дэвис: сединой легло на ее волосы, усталостью – на глаза. От прежней женственной стати тоже не осталось и следа – она все время горбилась, будто бы была готова в любой миг схватиться пальцами за оставленные на земле покупки.
Миссис Дэвис разглядывала Серену с таким изумлением, точно увидела призрака средь бела дня.
– Боже, девочка моя, – шаркнув поближе, пораженно выдохнула она. – Я совсем тебя не узнала! Счастливой будешь.
– Доброго вам дня, – спешно отозвалась Серена. – Как вы?
Звонкий стук капель поглотил большинство сказанных слов.
– Ты знаешь, Кларку дали грант, – робко произнесла миссис Дэвис, но уже после того, как закончился поток дежурных повседневных новостей, совершенно не связанных с чем-то действительно важным. – На учебу в Ле Мандраж. Он… очень хотел туда.
Мэлори тоже хотела, всем сердцем хотела, вспомнилось Серене – да так ярко, что горечь наполнила рот.
Повезло Кларку, по-настоящему талантливому парнишке – с младших классов ведь не расставался с карандашами! – теперь-то он сможет заниматься тем, к чему лежат и рука, и душа. Вот только сестре его та же самая женщина когда-то ответила яростным отказом.
Подумать только, как же сильно порой меняются люди…
– Это пойдет ему на пользу. Я очень рада за вас, миссис Дэвис. – Серена сумела найти для нее улыбку, одну из самых лучших своих улыбок, пусть даже искренности в ней не было ни капли.
Ну ничего. Она обязательно научится этому как-нибудь потом.
Обязательно.
– Ты, наверное, еще не ходила к ней, да? – поинтересовалась миссис Дэвис. – К моей Мэлори.
Ее взгляд казался отчего-то безмерно виноватым.
– Не ходила, – согласилась Серена. – Я только вчера вернулась в Драгон Вэлли. Еще многого не успела.
– Знаешь… Может, тебе и не нужно. Я же… Я знаю, о чем говорю. Даже пресвитер Йерг так считает: мертвых нужно помнить, но и отпускать – тоже. Я сама… лишь недавно этому научилась.
Небо над ними постепенно яснело. Серена глядела в него с нескрываемой радостью.
– Я благодарна вам, миссис Дэвис, за дельный совет, – ответила она, прежде чем снова шагнуть из-под навеса. – Но мне его дали уже давным-давно.
Последние дождевые капли плетью ринулись ей в лицо.
* * *
– Подумать только…
– Нет же, это правда!
– Бедняжка.
– Бедная девочка.
– Она же совершенно не умела плавать!
– В таком юном возрасте…
– Не утонула – задохнулась от испуга!
– Сердечко не выдержало.
– Кто бы только мог подумать!
– Такая семья. Такая потеря.
– Ох, миссис Дэвис…
– Но была же еще одна?
– Была?
– Конечно. Была и пальцем не шевельнула даже.
– Смотрела, как другая…
Ветер услужливо доносил отзвуки чужих голосов, но Серена давно уж потеряла им счет.
Сухая листва шелестом лилась на надгробье – порядком истрескавшийся камень, хоть и купленный всего несколько…
Ей с трудом удалось сглотнуть вновь встрявший в горле комок.
– Ты как, детка?
Она прислонилась к плечу Хелены и с всхлипом втянула в себя воздух.
Успокоиться. Нужно просто… успокоиться.
– Как думаешь, – старательно подбирая слова, начала Серена, – это ведь я… я же ее…
– Убила, говоришь?
Хелена равнодушно хмыкнула. Но с неожиданным теплом коснулась ладонью волос, приобняла, склонилась к уху, заглушая беспокойный скорбный гомон:
– Убила тем, что сама жить осталась? Кто вбил тебе в голову эти глупости, милая? Скажи мне только, и я лично перегрызу ему горло.
Серена мотнула головой. Один раз, другой – нет, не так, неправильно. Она же… они же… и Мэлори… ее Мэлори…
Разве будет когда-то кто-то такой же?
– Знаешь, как говорят некоторые? На все – судьба человека. И если кому-то суждено подавиться кровяным яблоком, то ни вода, ни огонь… Есть ли смысл зря убиваться, когда жить можно. Жить и наслаждаться – здесь и сейчас. Ради себя, а не мертвых. Им-то убивания наши разве чем-то помогут? Как ты думаешь, детка? Была бы твоя подружка счастлива твоим же страданиям?
Серена промолчала. И медленно скользнула языком по пересохшим губам.
– Ей было бы плохо… – наконец произнесла она. – И здесь – тоже.
– Вот видишь, детка. Иногда судьба сама дает тебе шанс изменить маршрут. До тех пор… не стоит жалеть. То, что в прошлое ушло, в нем и останется. А раз мы с тобой пока в настоящем… идем, помянем твою подружку словом и пирогом. Ты же помнишь, что она больше всего любила?
Помнила. Конечно же, конечно же, помнила…
Громко стенали на ветру кладбищенские ворота. В тон им вторил отзвук чьего-то плача:
– Бедная…
– Бедная…
– Бедная девочка!
Сердце в груди Серены продолжало стучать покойно и ровно. Чужие стенания больше ни капли его не трогали.
* * *
– Помнишь ли ты, что значит принцип кровности?
Голос дядюшки нагонял дрему, но повод предаться ей был слишком неподходящий.
Серена с наслаждением распрямила поочередно ноги, приятно гудящие после основательной прогулки, и вновь сложила на коленях руки, будто примерная школьница в классной комнате.
– Это семья, – ответила она, – семейные узы, жизнь кланами. Главное правило вампира. И его главная опасность – остаться совершенно одному. Потому что…
– Только такие, как мы, приблизились вплотную к Божьему Созданию.
Дядюшка усмехнулся, но глаза его остались бесстрастными.
– По крайней мере, многие писания твердят об этом, – прокашлявшись, заметил он. – С другой стороны для меня сомнителен хотя бы тот факт, что другие не считают так же. Взять, к примеру, тех же магов: как много среди них истинных добродетелей, готовых жизнь положить за возможность склониться над каким-нибудь гримуаром в поисках вечной истины? Жадны они, чертовы колдуны и чародеи. Жадны, мстительны, порочны, хотя, казалось бы, разве можно уйти дальше оборотней…
Пауза вышла неловкой, слишком многозначной, но мыслей, чем именно заполнить ее, отчего-то не находилось.
– Нам читали об этом, – робко выговорила Серена. – На вечерних курсах. Межсущественную этику. Там было… много таких. Разных. Не только, как я.
– И что скажешь?
– Это было… познавательно.
Серене было слишком неудобно говорить о том, что несколько пар лекций о ранней Инквизиции совсем не нашли отклика – не только в ней самой, но и даже в однокурсниках. К чему снова закапываться в пыль древности, если отголоски чьих-то зверств витают до сих пор? А к ним – первые революции, первые заявления о себе, первые городские восстания, когда целые поселения отделяли себя от общей человеческой массы. И во всеуслышание заявляли, что отныне они, новые хозяева, будут диктовать законы…
Дядюшка пожал плечами.
– Любое знание имеет вес. Особенно в нынешнее время. Я хорошо помню, как нас впервые «признали». Нас всех. Мне тогда исполнилось не так уж и много, но празднества в тот день тяжело с чем-то сравнить.
– Даже с рождественскими?
– О, даже с ними. Когда тебя впервые начинают считать, если и не человеком, то по крайней мере чем-то близким, это… несравнимое ощущение. А знать свои истоки – важно. Как и представлять, откуда мы начали идти и к чему подступились в итоге. Или ты думаешь, что эти так называемые вечерние «они-же-специализированные» курсы существовали всегда?
Серена покачала головой. Подобными наивными предрассудками она совершенно не страдала.
– Вы начинали с принципа кровности, – степенно напомнила она. Разговоры о вечном и сущем, разумеется, были безмерно увлекательны, и если бы в памяти не зудело пчелой странное начало сегодняшнего утра, то Серена с удовольствием предалась бы им. Но любопытство было сильнее.
– Начинал. Потому что все прочие исходят из него: солидарности, опеки и…
– Обмена.
Память сама подсказала нужное слово, ведь все-таки это было первым, что вложили в нее с наступлением зрелости, с появлением возможности осмыслять и брать на себя любую ответственность.
Серена сомкнула веки. Ключи к ко многим вопросам ложились в ее ладони сами собой.
– Договор обмена истек, – произнесла она, больше утверждая, чем спрашивая.
– Так и есть.
Дядюшка не стал отрицать. Он больше не смотрел в ее сторону, а внимательно, словно бы в первый раз, разглядывал стоящие на письменном столе фотографии в тяжелых, массивных рамках.
Их общие фотографии.
– Это одна их клановых традиций – заключение Договоров обмена. «Пророни капли крови своей да смешай ее с братом своим. Пусть одна течет она в венах ваших, пусть одними детьми силу питает», – дядюшка криво усмехнулся. – Разумеется, раньше основной целью таких сделок были потенциальные браки: усиление позиций малых кланов, продолжение рода вырождающихся. И все это – с самого начала, с детства наследников. Какой родитель откажется от возможности заручиться поддержкой другой семьи, а взамен – всего лишь послать к ним своего ребенка на месяц или два? Ну и затем, конечно же, принять у себя их дитя. Поделиться кровом, пищей, знаниями, опытом. Пожалуй, действительно благородная идея, и хорошо, что мысль непременно сженить всех и каждого пала в веках. Однако, долг каждой семьи – обеспечить исполнение Договора. Неважно спустя сколько времени…
– Потому что любая сторона в праве потребовать ответа. Особенно если начало уже положено. Это ведь имелось в виду?
Пустота внутри звенела осколками – такой оказалась цена правды. Догадываться о которой, правда, Серена начала уже давным-давно.
Дядюшка тяжело вздохнул.
– Так и есть, – явно нехотя подтвердил он. – Моя семья… Мне было двенадцать, когда Бауэр из пригородов Мунлайт Фолз пригласили меня к себе. По Договору, разумеется, надеясь, видимо, следом же отправить к нам кого-то из своих. Они были маленьким кланом – с десяток взрослых и трое детей моего же возраста. Среди них была и твоя мать… Ребекка. Она же в итоге единственная осталась из всех них, но… Многие кланы прервались после «Семи дней Полуночи». Особенно – неспособные защитить себя, а затем поддержать общественное движение. Переворот смолол их в муку… ничего не осталось.
Об этом же говорил и старый лектор, припомнилось Серене: «Семь дней Полуночи» – устроенная в мирных пригородах Мунлайт Фолза резня с целью устранить всех, кто был способен питаться кровью. Издевательства, пытки, публичные казни – страшные-страшные дни истории. Но, вместе с тем, они и послужили толчком для перемен: новых законов, новой Декларации, допуска «нелюдей» в верхние чины… Поэтому же Мунлайт Фолз считается чуть ли не раем на земле для каждого, кто готов жить в мире и согласии с непохожими существами.
– Мы с Хеленой… – продолжал дядюшка, но голос его замирал так, будто бы он и в самом деле боялся задеть неправильным словом, – никогда не думали, что будем вынуждены принять к себе тебя. На такой долгий срок: не месяц, не полгода, даже не год. Это… было сложным для нас решением. Ведь нет ничего хуже родителей, ненавидящих собственное дитя. И тем более те, кто изначально не может от него отказаться. А ты… тебе даже и семи не было, когда Ребекка появилась на пороге нашего дома. И я не сумел…
– Не нужно оправдываться передо мной. – Колени отозвались болью, стоило лишь только дернуться со своего места – слишком резко, неуклюже, но точно так же звучали сейчас и собственные мысли. – Право, я… я благодарна вам. Очень. От всего сердца. Вы были моей семьей все эти годы.
– Мы и сейчас можем ей быть.
На придвинутых бумагах крупным росчерком виднелась подпись Дитхарда Шульца. Но строчка ниже оставалась пустой.
Серена непонимающе подняла взгляд.
Разглядывающий ее дядюшка улыбался:
– Хелена никогда не простила бы мне, если б я не предложил тебе это, – с какой-то непонятной теплотой сказал он. – Ты можешь и дальше быть с нами. Хоть истекший Договор и твердит мне не удерживать тебя более, как члена чужой семьи, но… Ты можешь остаться Шульц, Серена. Остаться нашей дочерью – и теперь уже навсегда. С другой стороны…
Он медленно обошел стол и резко дернул на себя один из самых нижних ящиков. Серена никогда не пыталась узнать, что именно дядюшка обычно хранит там: важные бумаги, письма, заинтересовавшую корреспонденцию – но сейчас слегка приподнялась в своем кресле.
Сердце набатом стучало в груди.
– Это оставила мне Ребекка перед уходом. Чтобы я затем передал тебе.
Поверх документов легло письмо – самое обычное, все еще крепко запечатанное с яркой восковой печатью поверху.
– Ты можешь не открывать его, – напомнил ей дядюшка. – Можешь отложить и забыть о нем. Жить дальше. А можешь… попробовать стать немного ближе к Ребекке. К своей кровной семье. Вступить в полагающееся тебе наследство. Только тебе выбирать, моя девочка, и я не буду препятствовать. Что бы там не говорила Хелена – мы примем любой твой выбор. В конце концов, нет ничего противоестественного в желании получше узнать родные корни.
Что-то в этих словах неприятно царапнуло слух, но Серена не стала на них задерживаться. Слишком тяжело и слишком волнующе было ей в этот момент – момент необходимого выбора.
– Я люблю вас, дядюшка, – прошептала она и подняла руку. – Очень люблю.
Бумага звонко хрустнула под ее пальцами.
* * *
Замершая на волнах соломенная шляпка медленно и бесшумно ушла под воду.