Эжени
Эжени удовлетворённо улыбалась. Да, она сделала это, осуществила, добилась, теперь дело за малым, дождаться пока срок станет более внушительным, чем три недели и тогда "осчастливить" будущего папочку. Глупыш так легко поверил рассказам о якобы принимаемых ею таблетках, что наверняка ни секунды не задумывался о возможных последствиях. Какое-то время нужно повстречаться с ним, не снижая прежнего накала, а когда ребёнок прочно угнездится и срок станет слишком поздним для аборта, она приступит к следующему этапу.
Сложись её жизнь немного по-другому, Эжени имела бы все задатки для того чтобы стать воплощённой роковой женщиной. Не обладающая ни броской внешностью, ни природным обаянием она, тем не менее, производила на мужчин впечатление сродни магнетическому, хотя в её арсенале был разве что взгляд. Да-да, всего лишь взгляд. Бронебойный, магический, приравниваемый к ношению огнестрельного оружия он производил поистине неизгладимое впечатление на представителей противоположного пола. Она как дротиком пригвождала этим взглядом к ближайшей твёрдой поверхности и за те две секунды пока жертва пропускала следующий выдох, успевала намертво впечататься в его память, мысли, сердце, мозг, у кого что. Было в этом взгляде что-то от первобытных женщин, что-то от не прикрытого навесом ума ничем не замутнённого инстинкта, что-то от никогда не виденных, но будоражащих валькирий, скорых на любовь и расправу, что-то настолько острое, настолько древнее, что у получившего такой взгляд не оставалось ни одного шанса отмахнуться и забыть.
Она смотрела и уходила.
Наиболее дерзкие бросались за ней сразу же. Робкие оставались на месте, тогда она оставляла их на некоторое время как следует помариноваться, всласть поукорять себя за нерасторопность, теряться в догадках, вариться в супе иллюзий, а потом возвращалась и брала их тёпленькими, плывшими с одного поцелуя.
С ровесниками работало на ура. Несколько раз обкатав приём Эжени поняла, что может получить любого. С некоторыми всё заканчивалось после первого раза, некоторые ещё долго и нудно таскались за ней, ноя о внезапной любви, но не сорвался ни один. С мужчинами постарше работало гораздо хуже, то ли из-за успокоившихся гормонов, то ли из-за более надёжно работавших мозгов, то ли из-за излишней тревожности, но получалось не всегда. Далеко не всегда. В частности, тот же Джеймс, который как заглотил наживку, так и выплюнул, даже не оцарапавшись о надёжно припрятанный крючок. Эжени отчётливо видела, что его проняло, но эффект оказался обратным, наниматель и вовсе стал её избегать.
Впрочем, через некоторое время очень кстати подвернулся брат Камиллы, и девушка полностью переключилась на него, рассудив, что он, во-первых, более лёгкая добыча, а во-вторых, более выгодная партия. Огромный дом принадлежал отнюдь не Джеймсу, а родителям Камиллы, точнее её отцу, (Эжени так и не поняла, почему Кам Полину зовёт мамой, а Мирослава никогда не называет папой, но не слишком озадачилась). Значит, полностью обеспечивая дочь, её жениха и детей вряд ли бы они отказали в деньгах ещё одному своему сыну. А то, что тот живёт отдельно, так почему нет, захотел иметь своё жильё, имеет право. В общем, Эжени хватило пары секунд, чтобы принять решение и с десяток минут, чтобы его осуществить. Самым сложным в этой операции было следить, чтобы с пошатывающегося стола не слетел хард, из которого перекачивались свадебные фотографии.
С первого раза забеременеть не получилось, но осуществить последующие разы не составило никакого труда, женатый Жан походил на едва познавшего прелесть плотской любви подростка, готов был всегда и везде, в любой момент. Стоило ей черкнуть ему сообщение в мессенджер, как он тут же бросал всё и нёсся на встречу.
Обеспечить свидания технически тоже было совершенно не сложно. Днём огромный дом пустовал, Джеймс и Мирослав отправлялись на работу, Ринат в школу, Камилла то бегала, следила за ремонтом нового жилища, то совершала рейд по мебельным магазинам, а когда оставалась дома, всё время проводила с младшим сыном. Конечно, была ещё и Полина, но её Эжени почти не принимала во внимание, ведь та, как всегда, рисовала, выползая из мастерской ближе к вечеру. В общем, днём дом оставался целиком и полностью в распоряжении молодой няньки и она, будьте уверены, не пропускала ни единой удачной возможности повысить свои шансы.
После переезда всё стало и того проще. Особое удовольствие Эжени доставляло проделывать всё прямо на кровати Камиллы и Джеймса.
К любовнику Эжени относилась свысока, каждый раз волевым усилием удерживая на языке то или иное саркастическое замечание, но как, скажите на милость, можно было относиться к так быстро упавшему к её ногам парню, совершенно не скрывавшему ни чувств, ни желания.
Теперь же, когда она наконец удостоверилась в успехе, губы её то и дело трогала гордая самодовольная улыбка и девушка слегка поглаживала живот в котором зрело обещание будущего безбедного и безбрежного счастья.
Вайолин
Вайолин откинулась назад, встряхнула волосами, выгнула спину и негромко застонала. Чёрт, как болят глаза от непрерывного чтения. Да ладно бы просто чтения, одно дело просмотреть текущие документы и совсем другое пристально вглядываться в отчёты филиалов, выискивая несоответствия.
Нет, надо отвлечься. Она встала, потянулась за телефоном:
- Эрин, - Вай не любила звонить по внутреннему, предпочитая сразу сотовый, - подготовь, пожалуйста, на послезавтра срез по банкам относительно овердрафта, хочу посмотреть, что изменилось.
Пару секунд подумала, не сходить ли сделать себе кофе, но кофе не хотелось, поэтому вместо этого она подошла к окну. Да, с тех пор как бросила курить (то ещё мучение, если честно, но чего не сделаешь, чтобы сохранить остатки молодости) стало совершенно непонятно чем заполнить необходимые для отдыха паузы. На улице понемногу желтело, особенность Лакиевского заката - окружающий мир становится таким, словно смотришь на него сквозь огромную медовую линзу, губы Вайолин тронула еле заметная, но светлая улыбка.
Внизу, у входа, возле которого стоял народ с сигаретами (счастливые), промелькнула белокурая головка новой жены шефа.
Камилла.
Бесёнок, поселившийся в Джеймсовом ребре, лишивший её удобного любовника, потерю которого она восполнила не сразу и не полностью. Впрочем, сама Кам Вайолин скорее нравилась, чем нет, она даже поймала себя на странном желании взять молодую девушку под крыло и немного поопекать. Учитывая всю пикантность ситуации это было бы забавно.
Она слышала, конечно, страшную историю о вероломстве психологов и, конечно, сложила два плюс два, увидев молодую жену стремительно вломившуюся во время совещания в кабинет с ребёнком наперевес. Увидела и внутренне усмехнулась, надо же, девочка хочет упрочить позиции, показать всем, что место возле Джеймса прочно занято. Ну, пусть показывает, она, собственно, никогда не претендовала.
Нет, ей Джеймс, конечно же не нужен. Во-первых, его взрывной характер лучше наблюдать со стороны, чем стать объектом его приложения, во-вторых, будучи в курсе её маленьких слабостей чёрта с два он позволил бы ей эти нечастые вечерние приключения на стороне, а в-третьих... - Вайолин вздохнула, - да совершенно неважно что там в-третьих, ведь есть одно непреодолимое обстоятельство - она не нужна ему.
Предпринятая Камиллой совершенно ненужная глупая эскапада вызвала в Вай такое острое чувство тоски, что вечером она, отменив запланированный визит с мужем в гости к друзьям, бросилась к любовнику, вызвав лишь недоумение последнего, ведь она приезжала к нему не далее как на прошлой неделе, такой частоты за ней не водилось.
Но это всё равно не принесло удовлетворения.
Отблеск, да что там отблеск, неудержимый шквал чужой любви породил в ней нет не ревность - зависть, острое сожаление об утраченном времени, навсегда погибшей надежде на подобные чувства. Наверное, любовь - свойство молодости, только юная девушка и способна зажечь, заискрить Джеймса, такого уставшего и потухшего, как и она сама, Вайолин.
Об этом и говорила с Камиллой на первом импровизированном приёме психолога, ничуть не стесняясь и лишь изредка испытывая тень лукавства, успешно пряча его в уголках губ, об усталости, о том, что больше нечего ждать от будущего, что добившись всего, чего хотела, по сути не чувствует удовлетворения, да и как можно чувствовать удовлетворение, вечно пребывая в реальности, каждый новый день которой до зубовного скрежета похож на своего предшественника. И она её слушала, юная девочка Камилла, слушала внимательно, участливо, будто понимая, будто тоже переживала подобное хоть когда-нибудь в своей такой ещё недолгой по сравнению с Вай жизни.
Слушала, а потом начала говорить. Точнее спрашивать. Главным образом о том, чего же ей Вайолин Ринд хочется. Какой должна быть жизнь, чтобы устроило, чтобы радовало, чтобы было упоительно и хорошо в каждый из дней.
Она не знала. Крутилось в голове что-то о чувствах, драйве, непонятно к чему относящемуся кураже, какой-то яркой эмоциональной встряске, которая перегрузила бы зависшую на какой-то совсем не увлекательной задаче, словно давно не чищенный компьютер. Не смогла сформулировать, но её заверили, что это не страшно, главное, что она смогла это почувствовать. Приём закончился какой-то на удивление тёплой нотой, они улыбались друг другу и расстались на пару миллиметров более близкими, чем были до этого.
А потом Вай отправилась домой. Проживать обычный, ничем не примечательный вечер, правда щедро сдобренный телефонным разговором с подругой, сменившей солнечный Лаки на не менее солнечный Санлит. Потом был ужин, на который сын, естественно, не явился (чего ещё можно ожидать от восемнадцатилетнего парня, вот у кого наверняка найдётся компания поинтереснее) и привычный, знакомый, традиционный как девятичасовые новости секс. После которого они оба синхронно отвернулись друг от друга (Брендон всё ещё дулся на неё по какому-то очередному надуманному предлогу) и уснули.
Вайолин ничего не ожидала от сновидений, ей и в голову бы не пришло чего-нибудь от них ожидать, разве можно всерьёз относиться к странноватой нарезке не поддающихся логике фактов, непонятным нагромождением событий, переплетениям взаимоотношений с людьми которых ты либо никогда не видел, либо и представить не мог в таком качестве. Нет, Вай ничего не ждала от снов, но между тем сны ждали её.
Первый, яркий, невероятно громкий и обжигающий словно пронизал её от головы до ног стрелами весёлого жидкого огня, вызвав внутри лишь тоненькую как волос, смешливую щекотку, от которой принялось подрагивать нёбо, почти сразу же сменился вторым, тёплым как шерстяной плед, укутывающий ноги, а вскоре перешёл в третий, безбрежный, словно ровная зеркальная гладь никогда не виденного ею океана.
Проснулась Вайолин в на удивление прекрасном настроении, несмотря на то, что день был рабочим, значит нужно было отправляться в до ужаса осточертевший офис, правда сейчас это не пугало, сейчас Вай открывала глаза испытывая смутное то ли ощущение, то ли предвкушение, то ли предвидение чего-то неизвестного, но очень-очень хорошего. Что-то подобное чувствуешь в детстве, проснувшись и вспомнив, что у тебя сегодня день рождения. А ещё за полсекунды до пробуждения Вайолин увидела расплывчато-дымное склонённое над ней лицо Камиллы.
- Ты б ещё позже встала, - проворчал Брендон, но Вай ничего не ответила, лишь улыбнулась тепло и как-то задорно, словно действительно на краткий миг стала той маленькой именинницей-девчонкой, нетерпеливо ожидающей праздничных подарков.
И ушла в ванную, оставив удивлённого мужа созерцать закрывшуюся за ней дверь.
Целый день был наполнен искорками чего-то нового, как-то по-иному виделось всё на свете, а самые привычные, до боли знакомые, доведённые до автоматизма действия вдруг открывались с неизвестной, но хорошей стороны. Оказалось, что воздух одуряюще пахнет морем. Странно, живя практически на берегу не замечать этого, правда? У секретарши поразительно приятные духи. Кофе со сливками ласково обволакивает горло, так, что хочется заурчать словно расслабленная от томной неги кошка, а рабочая рутина вдруг волшебным образом потеряла своё главное качество - занудность и выполнилась на удивление быстро и споро.
А вечером... вечером Вайолин вдруг посетила бесшабашная, но настолько, в сущности, простая идея, что она лишь подивилась, почему же не додумалась до неё раньше.
Брендон
Брендон Ринд откинулся на стуле и протёр глаза. Время ещё детское, всего лишь десять часов вечера, но, пожалуй, пора вставать из-за компьютера и так целый день пялишься в монитор. Вот сейчас дочитает статью и сходит на кухню попить. Бросил недовольный взгляд на закрытый ноутбук супруги, которая опять где-то ходит и непонятно чем занимается. Не то чтобы ему прям позарез требовалось её присутствие, по правде, чем реже она мельтешила, тем лучше, но вот сейчас хотелось, чтобы она была тут, хоть воды бы принесла.
Ощутил привычное раздражение, неизменно появляющееся в обществе жены. Чёрт его знает почему между ними так всё ухудшилось. Мозг она ему не выносила, денег не требовала, как другие жёны, свободу не ограничивала, телефон не просматривала на предмет поиска любовниц, вот только не слушалась совершенно. Вечно у неё своё мнение на всё что угодно, говоришь ей как надо, но как о стенку горох, делает по-своему, причём неправильно, а ему потом разгребай. Нет бы отстаивала свою точку зрения, как все нормальные люди, могли бы хоть к компромиссу прийти, так не же, глянет искоса и всё равно делает, как наметила.
Хотя это, конечно, не главное. Просто... просто всё совсем угасло. Теперь, когда сын взрослый и почти самостоятельный парень, карьера построена и дом полная чаша, их не тянет проводить время вместе. Да и с возрастом она стала, конечно же, далеко не такой красивой, как была когда-то.
Брендон открыл соседнюю вкладку с девушками в откровенных позах и придвинулся немного ближе к экрану. Жена правильно не искала следы любовниц в телефоне, вот ещё, тратить время и деньги, когда всё можно получить очень быстро, бесплатно и не мороча голову.
Услышав звук шагов по лестнице Брендон раздражённо поморщился, принесла ж её нелёгкая когда он только собрался расслабиться, а увидев жену нахмурился ещё больше.
С чего это она так вырядилась?
- Ты что это на себя напялила? - мрачно поинтересовался он, осматривая её тонкую фигуру переплетённую каким-то невообразимым количеством узких чёрных ленточек.
Она не ответила, лишь взмахнула на него чернющими и необыкновенно пушистыми, как опахала ресницами (нарастила что ли, а он не заметил) и процокала каблуками в сторону постели.
Ещё и туфли надела. Дома. Да когда...
И тут Брендон вдруг с удивлением понял, что ему совершенно не хочется продолжать привычный ворчливый внутренний монолог, изредка прорывающийся наружу нелицеприятными репликами, его ноздри жадно затрепетали, уловив так некогда любимый, тяжёлый, дурманящий аромат, исходивший от жены.
- Чёрная роза, - прошептал он, поднимаясь со стула.
В мозгу сверкнуло.
Вспомнилась самая первая их ночь, щедро приправленная этим одуряющим запахом, её духами, которые она случайно пролила на ковёр. Она тогда месяц, не меньше, водила его за нос, не разрешая даже поцелуя и вдруг сдалась, позволив куда больше простого касания губ, позволив сразу всё. А наутро исчезла, оставив после себя лишь несколько длинных чёрных волос на ковре да намертво впечатавшийся во все поверхности комнаты запах.
Он тогда натурально сошёл с ума, казалось, ничто, ни одна женщина в мире не может сравниться с неистовой, соблазнительной Вай, только её имя хотелось хрипеть раз за разом, только её, небрежно обёрнутую влажной простынёй видеть перед глазами.
И сейчас словно та самая едва за двадцать она лежала, мерцая глянцевой кожей посреди полосатого постельного белья, подаренного ему на день рождения матерью, лежала, томно полуопустив ресницы и глубоко, но часто дышала.
Не снимая туфлей на длинной острой шпильке.
Это был ещё один её фетиш, который он долго с боем искоренял, упирая, что негигиенично лезть в постель в обуви.
Вот дурак.
Словно заворожённый он смотрел в её уже подёрнувшиеся поволокой глаза, тёмные, как самое сердце безлунной ночи.
Её рот слегка приоткрылся и на краткий миг он испугался, что она заговорит, разрушив очарование, но она лишь быстрым движением провела кончиком языка по пересохшим губам и он, будто отрезвев, а на самом деле всё больше погружаясь в её тёмный, но завораживающе сладкий омут, снова пришёл в движение.
Кровать совсем рядом, небыстрым, словно неуверенным движением сброшена на пол футболка, обнажая его подтянутый, слегка тронутый загаром торс. Она сбилась с равномерных вдохов-выдохов и слегка подалась вперёд. Следующим движением он избавился от брюк, она привстала ему навстречу и через какую-то секунду, по окончанию которой он совершенно захлебнулся остро пронзившим желанием, просто положив руки ей на талию.
Поцеловал, прошёлся всей поверхностью ладони по шёлковому бедру, спустился на гладкий атлас лодыжки и, под конец, очертил контуры ступни, скрытой в чёрной, изящной туфельке.
- Люблю тебя, - прошептал он, озвучивая правдивость взбудораженного нутра, а она, слегка откинувшись назад, вдруг рассмеялась глубоким гортанным смехом.
И тут же вернула ему его "люблю", вернула с процентами, с искренним придыханием и нежностью подушечек пальцев, со взмахами ресниц и верностью полуоткрытых губ в которых зародилось его имя. Она вернула ему "люблю" и получила следующее, так истово подтвердившееся мгновенно налившимися силой руками, оплётшими её тело. И ответила на него упруго выгнувшейся дугой горячего тела и снова приняла его губы благословенной вспышкой соединившиеся с её кожей, и парировала ему доверчиво раскрытой сущностью, и получила, и отдала, и снова получила, и конца-краю не было этому бесконечному обмену, в котором каждый хотел вернуть хоть на грамм больше, чем принял, приправив толикой собственного жара.
Аманда
Аманда растеряно отложила в сторону телефон и вздохнула после разговора с матерью. Во-первых, она крайне удивилась, увидев на экране мобильного её имя, во-вторых, изумлённо приложила свободную руку к щеке, когда та поздравила её с рождением дочери (самое время, ведь той уже больше двух лет), а в третьих, совершенно оторопела, когда мама выразила желание приехать к ней на пару деньков в гости.
Девушка, конечно, согласилась, сначала от неожиданности, ведь мать даже не попросила, а сообщила, в конце только спохватившись прибавив «ты же не против» таким голосом, что в принципе не представляет, как она может быть против, а потом от смутного, плохоосознаваемого желания увидеть кого-то из семьи.
Нет, ей конечно же прекрасно жилось в семействе Эшли, она успела крепко сродниться с родителями Рика, чему очень способствовала их неподдельная любовь к малышке Линде, но порой её всё-таки накрывала тоска по собственной семье. Аманда иногда созванивалась с сёстрами, но не слишком была им интересна, те давно подобно ей разлетелись по стране, кто завёл семью, кто ударился в карьеру, отец как всегда молчаливо игнорировал её существование, да и мать тоже.
Но сейчас она решила приехать. Что за этим стоит? Смутная тревога не позволяла ей по-настоящему обрадоваться. Да, мама захотела посмотреть на внучку, познакомиться с дочериным мужем, может, осознала собственные ошибки и теперь они понемногу наладят отношения и всё будет хорошо, но что-то подсказывало Аманде, дело в другом и то, что она пока не понимала в чём подвох, очень её беспокоило.
- В субботу в Лаки приедет моя мама, - после того как Рик пришёл с работы, поужинал, позабавлял дочку, девушка решила, что сейчас как раз подходящее время для разговора.
- Здорово, - беспечно ответил муж, - наконец увижу хоть кого-то из твоих родных, временами мне кажется, что они существуют исключительно в твоём воображении.
Аманда вздохнула и потупилась. Разве она виновата, что не нужна ни родителям, ни старшим сёстрам, ни тем более всеобщему любимчику младшему брату.
- Э-э, Мэнди, ты чего? - Рик встревожено заглянул в лицо жены, - Ну извини, шутки у меня дурацкие, ты же знаешь. Приезжает так приезжает. Что там нужно? Встретить её в аэропорту, наверное, приготовить комнату. Я поговорю с маман, она будет счастлива, давненько у нас не было никаких новых лиц, пьянка с папиными коллегами не в счёт, она же была выездной.
- Замечательно, - Матильда, естественно, обрадовалась, - закатим шикарный ужин, Аль что-нибудь эдакое приготовит, а на следующий день повезём её на экскурсию.
Сама Аманда не разделяла ни мужниной беспечности, ни энтузиазма свекрови, ей всё равно чудилось нечто страшное в том, что мама ни с того ни с сего решила приехать в гости, причём одна, без папы и гиперобожаемого младшего сына. А ещё её беспокоило, что кто-нибудь возьмёт, да и проговорится, что есть Майк, внебрачный Риков сын, одна неосторожная фраза и над девушкой примется потешаться вся родня.
В общем, когда Мелинна Бойд прилетела в Лаки, Аманда уже представляла собой вконец изнервничавшуюся и истерзавшуюся молодую женщину. Благо, что хоть успела выполнить все домашние задания по китайскому, сейчас ей в голову совершенно ничего не лезло.
Мама выглядела превосходно. Конечно, лицо её было тронуто возрастом, не без этого, но вот горделивой осанке и царственной манере держаться Аманда откровенно позавидовала, жаль только выражение лица совершенно не соответствовало радостной встрече.
Мелинна скептически окинула взглядом Рикардо, ещё бы, ведь он был одет в обычные джинсы и футболку с ярким принтом, а ярко-синие волосы (естественно, все думали, что это краска), тем более не добавляли респектабельности, но заметно оживилась, увидев на какой машине её повезут из аэропорта. При виде дома, в котором обитало семейство Эшли она ещё более приободрилась, а убедившись, что внутреннее убранство вполне соответствует внешнему великолепию и вовсе удовлетворённо кивнула.
- Ну что ж, смотрю, ваше состояние даже преуменьшали.
- Состояние? - Рик не сразу понял в чём дело и, приобняв жену, добавил, - Да, у нас прекраснейшее состояние, медовый месяц забыл, что ему отведён лишь месяц и длится который год.
Правда Аманда в отличие от мужа прекрасно поняла к чему ведёт мать и нахмурилась.
Миссис Бойд долго рассматривала маленькую Линду, радостно пытавшуюся накормить её конфетами и в итоге, скривившись, вынесла вердикт:
- В тебя пошла, вообще нет ничего от Рикардо.
- Я не пошла, я сижу, - удивлённо хлопнула длиннющими ресницами девочка.
Аманда обиженно поджала губы. Рик, наоборот, очень радовался, что дочка не унаследовала ни его вырвиглазный цвет волос, ни чересчур вздёрнутый нос, ни пронзительные бирюзовые глаза, говорил, что парню со всем этим добром ещё куда ни шло, а вот девочке было бы сложно. Но Амандина мать оказалась разочарованной, увидев во внучке вылитую дочь. В самом деле, не могла расстараться и впихнуть в ребёнка побольше черт влиятельной семьи.
Во время семейного завтрака (Аль уехал на работу, а вот любопытная Матильда, конечно, отменила своё присутствие в редакции) миссис Бойд рассыпалась в комплиментах мужу дочери, хозяевам, нахваливала дом, блюда (всего-то круассаны и чай) и замечательное семейство Эшли. Рик польщённо улыбался, Матитльда, наоборот, иронично приподнимала бровь, ей было интересно с чего это новая родственница так подхалимничает. Аманда же сидела, потупившись в тарелку, и почти ничего не ела. Ей было стыдно и горько.
- Вы знаете, - разливалась соловьём миссис, - мой младший сын очень одарённый мальчик, он в три года...
Мэнди вздохнула, тихонько выскользнула из-за стола и отправилась к дочери. Теперь можно было если не всласть поплакать, то хотя бы не таясь, нормально вытереть слёзы. Ну и спрашивается, почему она разревелась? Разве не настраивалась, что в приезде матери обязательно будет какая-то заковыка, разве искренне верила, что она и правда стала ей интересна. Нет. В глубине души, правда, Аманда всё же надеялась, что мама вдруг возьмёт и одним искренним объятием перечеркнёт все те годы непонимания, которые пролегли между ними, но всерьёз на это не рассчитывала.
Девушка вздохнула, взяла малышку на руки и вернулась назад в комнату, где её новая семья развлекала старую.
Как раз вовремя.
- Мальчику нужно совсем немного, чтобы раскрутиться, тысяч восемьдесят-сто двадцать, считайте это инвестицией. Даже больше, только представьте, как вы будете потом гордиться собой, что благодаря вашим деньгам пробилась новая звезда.
Если бы состояние Аманды было хоть немного более спокойным, не таким настороженным, как у прогуливающейся по минному полю, она бы заметила вежливое, но скучающее выражение лица Рикардо и откровенно ехидную полуулыбку Матильды, но девушка при всём желании не смогла бы сосредоточиться на чувствах окружающих, потому что её саму до основания захлестнули эмоции.
- Нет! - звонко, со слезами в голосе выкрикнула она, - Нет, нет, не соглашайтесь!
- Ты что? – мама повернулась к ней с таким брезгливым выражением лица, словно она была по меньшей мере говорящим тараканом, а не её дочерью, - Во-первых, чего ты лезешь, не с тобой разговаривают, а во-вторых…
- Во-вторых, - негромко, но отчётливо проговорила Аманда, во-вторых, - повторила она снова на высоких оборотах, а потом, не справившись с собой, расплакалась и убежала с захныкавшей дочкой снова в детскую.
Рикардо побежал за ними, а до того как захлопнулась дверь, девушка услышала крайне строгий голос Матильды.
Сначала Рик быстро высушил слёзы дочери, как мог делать только он, тряся своей разноцветной головой и издавая странные, но смешные звуки, а потом они уже вдвоём пытались успокоить Аманду.
Та не успокаивалась и всё плакала и плакала, выливая горечь от несостоявшегося воссоединения и крушения надежд, через время муж даже прекратил попытки её утихомирить, просто стоял рядом и в одной руке держал её ладонь. Другая рука была прочно оккупирована Линдой, которая как раз проверяла, как выглядит на коже цветочек, нарисованный оранжевым фломастером.
Обстановку разрядила Матильда.
- Всё, с домашним инферно покончено, все могут выходить из укрытия. О, а по какому поводу всемирный потоп? – поинтересовалась она, разглядывая рыдающую невестку, - Впрочем, и так понятно. Ами, можешь заканчивать, твоя дражайшая маман поняла, что миссия невыполнима и благополучно удалилась восвояси.
- Она уехала? – тихо прошептала девушка.
- Ну да. Триста лет ей сдались мы все, ежели денег не будет. Так что Аль совершенно зря притащил кучу продуктов для вечернего празднества, хотя… хотя гулянку можно всё-таки организовать, не пропадать же добру. Позовём Мирослава с Полиной, вот и повод.
Свекровь ободряюще потрепала девушку по плечу и вышла из комнаты. Ничего страшного, успокоится. Неприятно, конечно, но не смертельно. А в некотором роде даже полезно, благодаря знакомству с родственницей Матильде в голову пришла одна довольно интересная идея.
Рикардо давно уже осаждал родителей то намёками разной степени прозрачности, то завуалированными, а то и вполне откровенными просьбами проспонсировать открытие собственного проекта. Всё бы хорошо да только они с Алем единодушно решили денег сыну не давать. Уж слишком несерьёзен был их отпрыск, не имея никакого бизнес плана, чёткого понимания рынка, ничего, кроме названия будущей туркомпании Рик на голубом глазу собирался открывать собственное дело. Нет, Матильда не хотела выбрасывать кучу деньжищ, чтобы потешить самолюбие сыночка, не для того они с Алем пахали всю жизнь, вот если бы сам заработал, тогда без вопросов, спустил бы на что захотел. Мотя до одури любила так тяжело доставшегося ей сына, но по поводу его характера не питала никаких иллюзий. Совсем другое дело серьёзная (подчас даже слишком) Аманда. Девушка, не имея абсолютно никакой стартовой базы достигала всего сама и если бы не внезапная беременность достигла бы большего. И стремится к большему, вон почти выучила китайский, изучение которого неазиатами, как известно, является лучшим способом быстро и качестве слететь с катушек. А ещё периодически рассказывала о том, что в Лаки совершенно неразвит иностранный туризм, только местный (город же курортный), а все богатые жители, которые возжелали отправиться куда-нибудь дальше Санлита вынуждены заказывать путёвки через Бриджпорт. Нет, если уж кого и финансировать, так это Аманду и, возможно, время уже пришло, нужно вечером как следует обсудить с мужем.
Жани-Шелть
Жани-Шелть сидел за рабочим столом, подперев голову кулаком и размышлял. Стрелки часов давно уже скрестились, ознаменовав полночь, затем снова разошлись, отсчитывать новые сутки, а сиятельный даже и не собирался отправляться домой. Впрочем, стоит ли вообще туда отправляться, проспать положенные четыре-пять часов можно и здесь. Слишком расточительно тратить время на переезды туда-сюда, хотя сложно сказать, чтобы он проводил это сэкономленное время с пользой.
Работать не получалось, мысли то и дело соскальзывали на события недавнего вечера, вызывая у него весьма противоречивые эмоции, бросая то в жар, то в уныние.
Давно оставив бесплодные попытки обуздать непослушные внутренности, он полностью отдался снедавшему его чувству, хотя подспудно боялся, что бесконтрольная сия стихия со временем сожрёт его полностью. И вместе с тем вспоминая прошлое безмятежное существование, наполненное, конечно, интересом к жизни, но ровным таким интересом, некоторой ленцой, тотальной распланированностью, он не стремился туда вернуться.
Прошлое воспринималось хоть и светлым, но скучным времяпрепровождением, совершенно не сравнимым с текущей непредсказуемостью.
Он страдал.
Потом тщательно анализировал своё состояние и никак не мог понять почему одно лишь то, что она не находится рядом с ним причиняет ему столь сильные мучения. Нет её и ладно, раньше он тоже не слишком часто с ней виделся, почему же теперь по пятнадцать раз на дню останавливает себя от того, чтобы заглянуть в отснятые камерой видеонаблюдения файлы, открыть какие-то из их прошлых переписок, покопаться в переданных сигнальным образцом записях или на худой конец просто вызвать её образ под закрытыми веками. Да, он мучился, но для него поистине неожиданным открытием было то, что страдания эти нравились ему гораздо больше прежней подконтрольной рассудку жизни.
Так осознавший острый драйв адреналина топит до упора педаль газа на подёрнутой ночной теменью трассе, так испытавший чувство неподдельного страха за жизнь за секунду до того как взметнётся парашютный купол раз за разом записывается на вертолёт, так и он не мог добровольно отказаться от порой невыносимого, но такого живого неподдельного чувства. Ведь что и говорить, эта терзающая сердце боль была стократ слаще привычного сытого удовлетворения.
Ещё он не знал, как относиться к тому факту, что ему совершенно не хочется претворять в жизнь прежний план относительно Жозефины. Да, он то и дело открывал ящик стола, задумчиво созерцал покоящийся там стилет, иногда даже поглаживал острую стальную кромку, но неизменно вздыхал и вдвигал деревянную коробку обратно в пазы. Что-то подсказывало, он не сможет, не пойдёт до конца, в последний момент откажется, переиграет. Нет, лучше перейти к плану Б. Не столь быстрому, но, как он надеялся, дающему тот же результат.
Но когда? Уже пора или нужно ещё немного подождать? Он хотел и не хотел одновременно.
Прикрыл глаза, опустил тяжёлую голову на сомкнутые в замок руки, посидел так с минуту, потом резко выпрямился и пошёл к дивану, чтобы лечь всё-таки спать.
Уснуть не получилось, как всегда едва только тело принимает удобное положение и разум настойчиво твердит о необходимости отдыха, голову посещают удивительно светлые мысли.
Жани-Шелть поднялся, вернулся за рабочий стол, включил компьютер и бодро застучал пальцами по клавишам. Несмотря на резь в уставших глазах и ноющую от долгого неподвижного сидения спину, сиятельный работал. Внезапная идея была чудо как хороша и требовала немедленного претворения в жизнь. Не до конца, конечно, её реализация не так скора как хотелось бы, но основные моменты лучше записать и опробовать прямо сейчас, пока мысль ясна и во всей стройности стоит у него перед глазами.
Даже странно, что он не додумался до этого раньше, не так уж и сложна была программа.
Проработав часов до четырёх утра Жани-Шелть понял, что последние двадцать минут он бессистемно ходит по кругу, обдумывая одну и ту же схему, и не приходит ни к какому решению. Глянул в окно на ещё и не думающее сереть небо, вернулся к компьютеру, написал несколько писем с заданиями аналитикам и программистам, а потом всё-таки отправился домой спать.
Перед тем как окончательно покинуть мир бодрствующих, он представил её лежащей рядом, и уснул под еле слышный собственный стон.
Утром он проснулся на удивление бодрым и едва приведя себя в порядок и сменив костюм на новый с упоением принялся за работу. Идея вовсю щекотала его любопытство и дразнила возможностью понять её чуть больше, чем до этого.
Ему пришла в голову мысль разделить на составляющие то самое непонятное, но крайне насыщенное чувство, которое она испытывала когда бросила работу. Он ведь уже понял, что считывается самая сильная эмоция, напрочь глуша остальные, но они же никуда не деваются, нужно только их вычленить, отделить от главной линии, тогда гляди и основное станет яснее.
Через несколько дней напряжённой работы совместно с программистами он, как ему показалось, расшифровал код. В качестве образца сигнала он закачивал данные об эмоциях как самой Жозефины, так и многочисленных подопытных кроликов. В диапазоне испытываемых чувств были, конечно, и индивидуальные особенности, в частности, очень долго промурыжившись с несоответствиями он догадался ввести такой параметр как искренность/приглушённость. Не скованная традиционной покорностью и внешним соблюдением приличий Жозефина отдавалась чувствам на полную в то время как другие подопытные так и норовили подавить в себе всё что возможно. Дело пошло быстрее и в итоге сиятельный стал счастливым обладателем предполагаемой информации, которая не только не прояснила происходившего, а ещё больше завела в тупик. Косвенными эмоциями, лишь оттеняющими основную ноту были жалость к себе и бессилие. Главный же столп, королева бала, основное чувство, к которому как оплётки присоединялись остальные, так и оставалось нераспознанным. Но в то же время такая девушка как Жозефина просто обязана была бы испытывать гнев. Он подметил в ней нотки присущей и ему гордыни, стремление быть лучшей, эксклюзивной, она должна была сердиться, что её бросили, а она не сердилась, даже не обижалась. Не было ни яростных сполохов, ни тягучих тонов обиды, она только немного жалела себя и впадала в апатию от невозможности ничего изменить.
Это-то и странно. Не звонила бывшему любовнику, не писала, не наблюдалось никакой злобы и желания во что бы то ни стало получить реванш.
Удивляло ещё кое-что. Жани-Шелть задумчиво почесал подбородок. У него было сколько угодно записей страдающих от разрыва дамочек, огромное количество которых стало таковыми не без его скромного участия, поэтому имел возможность наблюдать весь спектр ощущений ещё и воочию. Но поведение Жозефины не подходило под те общие у всех брошенных черты. В частности, она не испытывала даже тени надежды, хотя должна была, у них длительные отношения, совместное проживание, кто бы что ни сказал в запале, как бы ни было веско принятое решение, нельзя быстро и махом обрубить длительную связь, а если и можно, ни одна женщина так быстро и бесповоротно в это не поверит, всё равно будет надеяться.
А она не надеялась.
Снова погрузившийся в размышления сиятельный встал, походил по комнате взад-вперёд, а потом резко повернулся к столу и так, не садясь, а нависая над компьютером, шустро заелозил мышкой по гладкой поверхности стола.
Он вспомнил.
Была всё-таки одна запись, когда разрыв с мужчиной вызвал острую боль и полное отсутствие надежды. Не было гнева, жажды мести, только апатия и крайне длительная прострация. Так было, когда мужчина умер. Жани-Шелтю совершенно случайно удалось записать эту эмоцию, одна из лаборанток была крайне подавленной, и он на всякий случай отправил её проходить тестирование, но она, пробыв под наблюдением всего лишь несколько часов, прервала работу и уволилась. Позже он узнал, что у неё умер супруг, а она, как уроженка четвёртого сектора, была крайне скрытной во всём, что касалось семьи, вот и не уведомила руководство.
Тем не менее запись была. Одна. Не слишком чистая и едва ли вызывающая доверие, но ему сейчас это и не требовалось, нужно было просто сравнить.
Через несколько минут сиятельный удовлетворённо улыбнулся, он попал в точку.
Это меняло дело. Копилка Жозефининой репутации пополнилась сразу несколькими золотыми монетами. Одно дело брошенная каким-то не слишком успешным коммивояжёром, а другое – стойко переживающая утрату возлюбленного.
Возлюбленного ли?
Жани-Шелть открыл файлы более раннего периода, когда Жозефина и её хахаль ещё были вместе и после тщательного сравнения с уже имеющимися у него образцами пришёл к выводу, что да, у неё были к нему чувства.
Да. Правда.
Сиятельный вдруг зажмурился и резко вдохнул, грудь пронзила острая, вполне физическая боль, настолько парализовавшая грудную клетку, что он еле-еле смог выдохнуть.
- Глупо ревновать, а ещё глупее делать это в отношении мертвеца, - произнёс он, и звук собственного голоса показался странным и будто бы, ему не принадлежащим.
Да, конечно же глупо, только дышать было всё ещё больно и на душе стало вдруг как-то одуряюще тоскливо. Захотелось тут же вызвать её, вызвонить, схватить за предплечье и привести к себе, только утолит ли это его жажду? Нет, не утолит. В её глазах по-прежнему отразится не он.
Сиятельный задумчиво посмотрел в окно, нетерпеливо побарабанил пальцами по столешнице и в итоге резко встал, чётким движением отшвырнув назад стул. Новый опыт, душевные терзания, способность изнутри познать то, что он так часто наблюдал снаружи, конечно, хороши, однако не стоит забывать об изначальной цели. То, ради чего он всё затеял многократно ценнее каких угодно испытываемых им чувств. Решено, он всё-таки сделает то, что намеревался, пусть он совершенно точно лишится её, но на кон поставлено слишком много, слишком долго он шёл к этому моменту, определив её на эту роль, едва увидев её гордо вздёрнутый кверху подбородок.
Теперь все дни были посвящены одному – подготовке. Основные моменты были давно продуманы и воплощены, оставались лишь детали, которых оказалось, на удивление много, но он справился и с этим. Заботливо настроил аппаратуру, заранее предвкушая, как сверхчувствительные датчики примут поток свежей, острой, искренней и такой надрывной информации и, возможно, откроют ему самое сердце так долго исследуемого им явления. Если кто на это способен, то только она.
«Жозефина, зайди» - стукнул ей в мессенджер. Да, уже несколько недель как он вернул её в лабораторию и теперь мог общаться посредством компьютерных технологий, а не ждать, скрежеща зубами, когда там она сподобится снять мокрые перчатки и взять в руки телефон. Сообщение было просмотрено сразу же, но явиться она соизволила только через двенадцать минут.
Впрочем, неважно. Жани-Шелть расслабленно откинувшись на спинку стула, созерцал двери, лениво перебирая детали плана. Да что там, всё он продумал и всё учёл, а если что пойдёт не так, лучше разбираться по ходу дела.
Она вошла, высокая, напряжённая, как всегда осенённая непроницаемой маской. Вошла, скрестила руки на груди и с вызовом уставилась на него, всей своей сущностью олицетворяя непроизнесённое «Ну?».
Чего хотел, дескать.
Дерзкая.
Он поневоле залюбовался ею. Ещё тогда в самую первую секунду их знакомства он понял, что скучающе ковыряясь в пустой породе, внезапно обнаружил нечто крайне ценное. В её жилах словно грохотал горный сель, коварный в своей мелкомасштабности, крепко воздающий по заслугам зазевавшимся. Тонкая, красноволосая, с недоверчивым прищуром пронзительных синих глаз она всегда была прекрасна в своей непокорности, даже когда он в угоду роли, раскалёнными щипцами находил её слабые места.
Он моргнул, на секунду позволив себе прожить малодушную мысль «Может быть всё отменить?» Может отменить? Вычеркнуть из распорядка запланированную операцию, ощутить кураж, впиться в губы, заказать суши в офис или почтить присутствием её унылую квартирку, расшвырять по окрестностям постельное бельё, забыться, утопить ночь в тёмных росчерках её волос...
Да. Было бы неплохо. Но нет. Мысль останется всего лишь мыслью, острым сполохом мелькнувшей перед внутренним взором и до лучших времён притаившейся в уголке сознания, где-то между планами на будущий год и напоминанием о посещении стоматолога.
- Пришло время, Жозефина, - будничным тоном произнёс он.
- Вы заказали часы по интернету? – вскинула бровь она.
Его лицо на какую-то долю секунды изменилось, но он быстро вернул себе самообладание. В последнее время она стала чувствовать себя слишком вольготно и совершенно перестала его бояться, ничего, это продлится недолго.
- Нет, я заказал по интернету нечто другое, - лукаво усмехнулся он, - протягивая руку и надёжным кольцом охватывая её дрогнувшее запястье, - в секции товаров для дома. Приглашаю посмотреть.
Она, вначале сама испугавшаяся собственной наглости теперь немного расслабилась, наверняка решив, что ничего страшнее секса ей не грозит. Грозит, дорогая, ой как грозит.
И всё же, и всё же… всё же он не удержался и припал губами к её руке. Но не там, где хребты костей очерчивают начало пальцев, где согласно европейскому этикету следует целовать даме руку (азиеврцам же и в голову бы не пришло снисходить до подобных жестов), а приложился к сгибу фаланг, зачем-то добавляя нотку интимности.
Впрочем, ладно, пусть пока пребывает в спокойствии, убедившись в правильности собственного вывода.
Однако спокойствия в ней не было, всю недолгую поездку она настороженно прожигала его глазами, подозревая и пытаясь просчитать возможные подвохи.
Этот подвох тебе не предугадать, дорогая.
Приехали. Он галантно открыл перед ней дверь и, подобострастно улыбаясь, протянул руку, помогая ей выйти из авто, а потом, придерживая за локоть, провёл вверх по лестнице. Его подчёркнутая забота насторожила её ещё больше. Умная девочка.
Умная. И не только. Так жаль, что должно сделать то, что должно.
Войдя в дом, она глянула в сторону ведущей в спальню лестницы, но сиятельный покачал головой.
- Всё самое важное, Жозефина, всегда находится внизу, - тихо и насмешливо произнёс он, а потом, приобняв её за талию, повёл к входу на нижний этаж.
В подвал.
Она побледнела, испуганно зашарила глазами по окрестностям, на шее затрепетала тонкая синеватая жилка, он сглотнул, но продолжил идти.
- Помнишь, – ласково зашептал ей на ухо, - день моей свадьбы и твоё обещание?
У неё хватило сил только на кивок.
- Ты расплатилась, - продолжил он, - тем, что разрешила мне осуществить твой самый большой страх.
Снова короткий кивок, она совершенно перестала дышать.
В нём отчаянно боролись два противоречивых, но крайне сильных чувства, поэтому он помедлил. Но исход борьбы был предсказуем, отступать поздно, слишком много он поставил, поэтому чувство к ней, хоть и мощное, но юное, было повержено и придавлено коленом.
- Настало время платить по счетам, Жозефина Ренар.
Он приотворил дверь и перед ними открылась откровенная в своём бесстыдстве сцена, на которой ей предстоит сыграть свою главную роль.
В центре стояла кровать с фиксаторами для рук и ног по углам.
- Ты же больше всего на свете боишься беспомощности, я угадал?
Она обернулась, в её глазах плескался даже не ужас – безумие. Дёрнулась, а потом истерически, как отчаявшаяся, растерявшая весь кроме инстинкта самосохранения разум бросилась на него.
Девочка. Дерзкая и храбрая. Но девочка.
Она явно нацелилась на его сонную артерию, но он блокировал выпад и удар по шее вышел смазанным. Скрутить её не составило особого труда. Будь она спокойна, он бы тоже, конечно, победил, но, возможно, не так быстро, но обуявшая её паника заставила потерять даже те крохотные шансы, которые были.
Кандалы защёлкнулись с противным металлическим лязгом.
Тихонько шуршала аппаратура, послушно записывая исходящие от его пленницы волны отчаяния.