Спи, моя хорошая девочка, спи спокойно. Сладко струится по твоим венам лекарство после которого ты, наконец, закрыла глаза. Спи, не нужно метаться, не нужно кричать, не вырывайся, не стоит ранить запястья, тебе всё равно не покинуть этой комнаты, пока я не отпущу.
Спи.
Вдыхай и выдыхай.
Мерно поднимается грудь, разгладились искривлённые гримасой губы, от лица отхлынула кровь. Вот и умница, вот и молодец. Прошла истерика, ты проснёшься другой. Сон, пусть и искусственный, перезагрузит и ты уже не будешь биться заполошной испуганной птицей, способной только на ужас и отчаяние. Мне не нужно чтобы ты шла опасной дорожкой сумасшествия, мне нужно, чтобы ты вспомнила о своей хвалёной дерзости и преодолела меня.
Если, конечно, сможешь.
Но я верю в тебя, девочка.
Жани-Шелть наклонился над своей пленницей, низко-низко, так, что выдыхаемый воздух, отражённый от её щеки, легонько щекотал ему ноздри. Закрыл глаза, постоял так несколько минут, а потом нехотя выпрямился и вздохнул.
Чуть поодаль, на расстоянии метра от пола парил невидимый ангел, скорбно наблюдая мизансцену.
Когда сиятельный покинул комнату, не забыв запереть снаружи дверь, Джей опустился подошвами обуви на пол и мягко ступая по холодному бетонному настилу зашагал к своей подопечной.
Она спит. Не по своей воле, не умиротворённо, слишком быстро мечутся под закрытыми веками глазные яблоки, слишком явно видны напрягающиеся мышцы, она борется даже во сне и так жаль, что он ничем не может облегчить её участи. Но плох тот родитель, который сам переставляет неуверенные ножки своего ребёнка, отмеряя крошечные шажки не идущей впрок жизни.
Ей придётся пройти свой путь самой.
Он медленно растворился в недвижимом воздухе, чтобы как и прежде незримо наблюдать за происходящим, вправе вмешаться лишь тогда, когда нить её судьбы окажется меж опасно поблёскивающими лезвиями ножниц.
Карина спала...
Но разум её не спал.
Карина
Я резко открыла глаза, проснувшись от того, что задыхаюсь. Лёгкие словно взбесились, работая так часто, что всосанный ими воздух банально не успевал растечься по альвеолам, тут же устремляясь обратно.
Я замотала головой и рывком попыталась подняться, но надёжно зафиксированные железными кольцами руки не дали мне этого сделать.
Падаль.
Падаль, сволочь, хитровыделанная ублюдочная мерзость, ты мне за всё ответишь, понял?
Да, гнев лучше страха, помню, когда-то уже приходила к такому выводу. Гнев проще обуздать, особенно, когда ничего не можешь сделать. Когда никак не повлияешь на пакостную реальность в которой лежишь прикованная к постели в сраном подземном бункере.
Несмотря на то, что я так старалась концентрироваться на ярости, она схлынула так же внезапно, как и нагрянула, оставив в моём распоряжении лишь страх. Пронизывающий грудную клетку и без того бомбардируемую мечущимся во все стороны сердцем. Дышать по-прежнему было сложно.
Карина, твою мать, успокойся!
Ввиду невозможности залепить себе затрещину, я изо всех растрачиваемых вхолостую сил впечаталась щекой в поверхность своего импровизированного ложа. Поверхность не была твёрдой, поэтому эффект оказался слабым и на погашение истерики не тянул, но я почему-то всё равно немного угомонилась.
Так-то лучше.
Полежала, закрыв глаза, концентрируясь только на вдохах и выдохах постепенно приходящих в норму лёгких. Прямо сейчас мне ничего не угрожает, вот когда садист явится самолично, тогда и будешь паниковать.
Хотя тогда тоже не нужно.
Не нужно.
А что нужно? Что делать? Как вести игру? Да и какую, мать его игру, какие могут быть игры, когда ты лежишь прикованная, обездвиженная, полностью зависящая от его воли.
Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, - повторяла про себя дурацкое, непонятно кем придуманное слово, очень ёмко иллюстрирующее ситуацию "всё пропало".
Одно ясно, что бы я тут ни придумала, всё можно смело выкидывать на помойку, пока не пойму чего ему от меня нужно. Может ничего особо и не нужно, он просто решил напугать, реализовал так сказать самый большой мой страх, а теперь отпустит восвояси, милостиво разрешив ввиду треволнений не появляться завтра на работе.
Криво ухмыльнулась левой половиной рта, ты хоть сама-то веришь в это Карина? Нет, не веришь. И правильно. В чём смысл столь сложной эскапады, обездвижить можно было и у себя в кабинете, зачем было везти сюда, оборудовать комнату, устанавливать кровать эту дурацкую. Нет, здесь что-то другое. Но что?
Я буравила напряжёнными глазами потолок, словно пыталась разглядеть в неясных шероховатостях бетона ответы на интересующие меня вопросы. Так увлеклась бессмысленным этим занятием, что пропустила момент, когда он вошёл.
- С пробуждением, дорогая, - я вздрогнула от звука его голоса и задышала чаще, чёрт, как было бы здорово освободить хоть одну руку и расцарапать его холёные, расплывшиеся в искренней улыбке губы.
Я не удостоила его ответом, пусть на языке и шипели как масло на сковородке вопросы о моём будущем и его плачевном умственном состоянии.
- Тебе удобно? Ничего не мешает? - он внимательно меня осмотрел и даже заботливо убрал со щеки прилипшую прядь волос.
Я молчала, для пущей убедительности зажмурившись, чтобы не видеть его гадкой, невыносимой рожи.
- Думаю, ты хочешь пить.
В рот мне что-то ткнулось, какая-то пластиковая трубка, я инстинктивно сжала зубы, не пропуская в рот, но задумалась. Пить и правда хотелось, но не сдам ли я позиции, согласившись на подачку? Не лучше ли не идти на контакт ничего не принимая от него?
Мда, гордость, конечно, выглядит красиво, но сколько я реально продержусь без воды? Умереть не умру, приставленный ко мне ангел не даст, но думать ни о чём другом не смогу, а голова мне нужна ясная.
Я открыла глаза, мрачно уставившись в его насмешливую физиономию и приоткрыла губы, он удовлетворённо кивнул и наклонил поилку. В рот мне полилась благословенная жидкость.
- Умница, - похвалил он, - думал, придётся поить силой, а мне бы этого не хотелось.
Скажите пожалуйста, какие мы человеколюбивые пацифисты. Я закрыла глаза, олицетворяя протест пусть и таким ничтожным способом.
- Кровать, - между тем вещал он, не обращая внимания на моё "яростное" сопротивление, - оснащена всеми необходимыми устройствами для лежачих больных, поэтому не беспокойся о физиологических надобностях, просто делай своё дело и не переживай. Поить тебя буду сам, кормить тоже, противиться не советую, иначе перейдём на внутривенный режим. Возле твоей левой кисти есть кнопка, как только захочешь поговорить, нажми её и я приду. Всё понятно?
Я не открыла глаз и не издала ни единого звука, только в излюбленном своём жесте согнула все пальцы левой руки кроме среднего. Шорох съезжающихся створок двери был мне ответом.
Небеса, какая же он феерическая сволочь. Я презирала его каждой мельчайшей порой своей кожи, мои лёгкие декалитрами генерировали самую чёрную, самую концентрированную ненависть. Я сжимала зубы и корчилась от невозможности дать хоть какой-то выход переполняющим меня чувствам, в итоге заорала во всё горло и яростно задёргалась в путах. Запястья и щиколотки тут же заныли.
Открыла глаза и попыталась осмотреть помещение. Нашла светоносные панели, полку с какими-то приборами. Вот и весь улов. Собственно, смотреть было особо и не на что, разве что угадывать узоры в бетонной ряби стен и потолка да как следует изучить запертую дверь. Приподняла насколько могла голову и посмотрела на своё тело. Он переодел меня в свободную футболку и, судя по тому, что удалось разглядеть бёдра, короткую юбку, наверное, чтобы в случае чего иметь беспрепятственный доступ ко всем стратегическим местам. Странно, что не раздел полностью.
Я горько усмехнулась, должно быть одежды не лишили, чтобы мне было ещё что терять.
Снова заёрзала, тут же стала чесаться левая коленка чему помочь, я, конечно же никак не могла. Чёрт, до чего же глупо устроено, что зафиксировав конечности можно полностью обездвижить человека. И не связал же между собой оставляя хоть призрачную надежду на освобождение, нет, разнёс по краям, чтобы совсем ничего нельзя было сделать. Посмотрела на крепление, надёжно фиксирующее запястье, нет, даже думать нечего, чтобы исхитриться и выскользнуть, хотя я всё-таки попробовала. Бесполезно.
Впрочем, даже если бы и получилось, как бы я открыла разъезжающиеся двери? Но хоть могла бы ходить, двигаться, а не без толку лежать в этой идиотской постели.
Закусила губу и выругалась, потом как могла подавила поднимающуюся изнутри волну отчаяния. Нет, я не доставлю ему удовольствия лицезреть как я тут беснуюсь, исходясь бессильными слезами. Не дождётся. Ничего он от меня не дождётся, понятно?
Всё!
Закрыла глаза и придала лицу как можно более бесстрастное выражение. Мелькнула мысль, что можно перестать дышать и назло ему просто-напросто сдохнуть, вот бы расстроился потеряв игрушку, но нет, умереть мне не дадут, нечего и надеяться. Хотя... я задумалась о симуляции какой-нибудь болезни, поверив в которую он был бы должен спешно доставить меня в больницу, но отложила эту мысль как не слишком реальную. Разыграть боль я, конечно, смогу, но обладающий медицинской лабораторией сиятельный не преминет ею воспользоваться, а как скажете можно симулировать сахар в моче или повышенный СОЭ в крови?
Особое бешенство вызывало то, что я вообще ничего не могла сделать, было просто напросто нечем. Если бы он меня,не приковывая, запер, я бы изучала стены, искала где бы сделать подкоп, могла бы, к примеру, расшибить о бетон голову, чтобы было никак не обойтись без госпитализации. Искала бы что-то, с чем можно на него напасть. Да даже искать ничего не надо, пальцем в глаз и бежать. Но меня лишили всего. Что я могу в этой позиции? Втянуть и надуть живот? Очень страшно, конечно.
Вынужденное безделье как раз и было самым изматывающим. Я никогда не была мыслителем и созерцателем, я - человек-действие, поэтому полная невозможность сделать хоть что-нибудь, убивала. Поочерёдно шевелила пальцами рук и ног, насколько могла, приподнималась проверяя доступную амплитуду движений, ёрзала, вертела головой, обдумала всё что могла и не могла, даже возможные шансы на спасение извне, крайне мизерные надо сказать (Мирра уехала на неделю с мужем, поэтому меня не хватится, а коли и хватится, у неё даже в полиции заявление не примут, они ещё интернетными подружками не занимались, ага). Звала Джея, но он не соизволил явиться, впрочем, не особо надеялась, пока не подыхаю, его мало интересует качество моей жизни. Вспомнила всё, что только могла вспомнить и когда дошла до точки после которой готова была завыть в голос, всё-таки сломалась и нажала на эту прорекламированную кнопку для связи. Даже его ненавистная рожа была лучше этого невыносимого бесконечного ничего.
- Да дорогая, - он явился тут же, прошло не больше минуты, наверное сидел где-то неподалёку, - Что ты хотела?
- Поинтересоваться, сколько ты намерен держать меня здесь.
- О, обращаешься ко мне на ты? Надо же, - расплылся в столь радостной улыбке, будто я была его недоразвитой дочерью, через три года сподобившейся наконец сказать своё первое слово.
- Я же в постели, - огрызнулась я.
- Конечно, - козёл посмотрел на меня прямо-таки умилённо, - а ответом на твой вопрос будет "всегда".
Я не вдохнула резко, не изменилась в лице (надеюсь), даже не испугалась, просто не поверила ему, наверняка ведь блефует. А что, я серьёзно ожидала ответа "отпущу в будущую среду"?
- Ну и зачем я тебе сдалась? - холодно поинтересовалась я.
- Видишь ли, - он словно ждал этого вопроса, - ты слишком ценный экземпляр, который нецелесообразно изучать в лаборатории, поэтому пришлось организовать более подходящие для исследований условия.
- И что же во мне есть такого, чего нет в твоих лабораторных свинках? - сузила глаза я.
- О, много чего, ма шери, - он нарочито ласково провёл пальцами по моей щеке, я резко дёрнулась, намереваясь укусить, но его реакция и впрямь была выше всяких похвал, поэтому лишь вхолостую клацнула зубами по воздуху.
- В частности, твои эмоции, - продолжил он, будто ничего не произошло, - сигнальный образец исправно их записывал, конечно, но вот с интерпретацией возникли проблемы.
Записывал эмоции? Я насторожилась. Значит он это умеет. Вот это, конечно, лакомая информация и я бы в два счёта сделала тебя, сдав эту разработку куда надо, весь вопрос только как это сделать в нынешнем своём положении.
К слову, наша славная контора, естественно, сразу зафискирует моё исчезновение, но ставлю все зубы сиятельной скотины, что даже не почешется, чтобы меня вызволить. Смысл спасать из лап того, в пасть которому меня так усиленно пихали, чтобы потом думать как вручить ему обратно? Нет, даже если вычислят моё местонахождение, никто ничего не сделает.
- И сколько же моих эмоций нужно для этих суперважных исследований? - процедила сквозь зубы, - Могу узнать полный список?
- Все, которые я только смогу из тебя добыть, - мягко произнёс он, склонившись надо мной и легко щёлкнул по носу.
Это пренебрежение было особенно тяжело вынести. Я закрыла глаза, единственный способ выказать неповиновение. Как в агушечном голозадом детстве, когда искренне веришь, что если кого-то не видишь, то его и вовсе не существует.
Он искренне и с удовольствием рассмеялся.
- О ревуар, ма бель анвити.
Я скривилась. Ну да, "до встречи, моя прекрасная гостья", если в меня правильно вдолбили французский.
- У вас отвратительное произношение, - не удержалась и воткнула шпильку.
Чёрт возьми, я засуну ему в задницу шланг от пылесоса и переключу на распыление. Дело за малым - освободиться.
Освободиться, освободиться, небеса, до чего же сладостно это простое слово "свобода".
Но шло время, час за часом, по каплям, по минутам стекал в невидимую клепсидру, удар за ударом билось сердце, я жила от одного его прихода до другого и всё никак не могла до конца поверить в происходящее. Когда бешенство спало, я немного успокоилась и пыталась поговорить с ним рационально, но он не шёл на контакт. По-прежнему язвил, уходил от ответа и только долдонил о своих хвалёных исследованиях, а также о том какие эмоции уже записал, какие ему предстоят, провоцировал меня, но не отпускал. Я бодрилась, падала духом, снова бодрилась, воспрянув из самых последних оставшихся сил, а время шло, шло, шло, шло, шло-о-о... и ничего не менялось.
Спустя сколько-то времени...
Сопротивление.
Это стало моим девизом. После того как перепробовала всё что могла (а что я могла кроме разговоров, ничего), ушла в глухую и тотальную оборону. Не принимать ничего исходящего от него, даже жизненно необходимого. Ничего.
Больше всего бесит его издевательская заботливость. Он моет меня, обтирает губкой, смоченной специальным раствором, наносит крем, даже волосы мне промывает, сволочь. Бережно так, будто я его любимая разбитая параличом бабушка.
Разговаривает со мной, живописует как я послужу науке, что на основании полученных данных совершит прорыв и прочее бла-бла-бла, показывает аппаратуру. А я тихонько зверею. Не нужно никаких благих дел за счёт меня, да и благих ли. Я мизантропка, понятно?
Отказываюсь есть и пить и то и другое вливается мне в глотку насильно.
Отказываюсь разговаривать, отказываюсь даже смотреть на него, как только он входит закрываю глаза и не открываю, что бы он ни делал. Мне кажется, вскоре от меня только нечеловеческое упрямство, вся остальная личность за ненадобностью стирается.
Я не знаю как освободиться. Просто напросто не знаю. Ничего не могу придумать, даже думать не хочу. Бесполезно. Не знаю сколько прошло времени, в подвале не видно смены дня и ночи. Кажется, что я была здесь всегда.
Не знаю, наверное я скоро сойду с ума. Джей не поможет, чтобы выносить ребёнка не нужен разум, я просто слечу с катушек, мерзавец решит поразвлечься, я забеременею, он рачительно запишет все связанные с этим эмоции, а потом просто выбросит меня на помойку.
Было бы неплохо. Хоть какая-то смена декораций.
Уже и думать не могу, мысли словно снулые глубоководные рыбы, придавленные многотонной толщей воды лениво шевелят плавниками, передвигаясь по каменистой равнине моего оскудевшего рассудка. Я просто выдохлась. Дометалась, растратив нехитрый внутренний резерв сил и всё что могу это апатично созерцать потолок над собой. Скрытое бетоном небо.
Единственным источником информации, не приходящей от него остаются сны, поэтому стараюсь как можно больше спать.
Недавно приснилось, что я мужик в каких-то некрасивых стальных браслетах, похожих на наручники без цепочки, привязанный к столу ремнями и по мне пропускают ток. Не знаю, что бы это символизировало, может подсознание намекает, что мне ещё повезло, по крайней мере телу никто не делает больно. Правда во сне всё закончилось прекрасно, я как-то извернулся и убил своего мучителя, только не поняла как, но удовлетворение испытала неподдельное.
Он.
Чёртов он.
Я снова перешла с ним на "вы", в те редкие случаи, когда всё-таки говорю, зря тогда сократила дистанцию, хоть так, хоть словесно могу держаться от него подальше. Не хватает сил даже на ненависть.
Дневник сиятельного
Я ошибся. Неправильно построил воздействие, не достиг результата и теперь не вижу возможности вывести происходящее в нужное русло. Ситуация вышла из-под контроля и я не знаю, чем всё закончится. Если отпустить её прямо сейчас, ничего не решится, не логично, сцена не достигла апогея и повиснет на нас обоих мёртвым грузом.
Хуже всего то, что она погружается в апатию, но я сам виноват, я сам изначально создал условия почти полной депривации и не дал ей никаких рычагов влияния.
Хотя как по-другому иллюстрировать беспомощность?
Нужно как-то перевести ситуацию из хронической в острую, в нынешнем вялотекущем виде она ни к чему результативному не приведёт.
Жани-Шелть выключил компьютер и потёр уставшие глаза. А ещё потёр скрытую пиджаком повязку на правой руке и еле заметно усмехнулся. Глупость, конечно, сделал, но верную глупость, у него было чёткое ощущение, что так правильно.
Рану он нанёс себе сам в тот вечер, когда не смог справиться с чувством вины. Физическая боль немного притупила душевную, интересный эффект. Когда он изо всех сил всадил себе в руку канцелярский нож, испытал что-то похожее на удовлетворение, словно самонаказание снимало с него хотя бы часть груза.
Он даже не предполагал, что смотреть на неё будет больно, хотя должен, обязан был всё продумать. Как он собирался получать желаемый результат? Что она должна была сделать? И как? Жани-Шелть в первый раз в жизни злился на себя самого, но понимал, что это ни на шаг не приблизит его к решению.
Он хотел записать излучение, исходящее от человека, который преодолевает свой самый большой страх, освобождается, но результата не достиг. Возможно, этого результата попросту нельзя достичь, особенно тем путём, которым пошёл он.
Ему было горько и невыносимо видеть, что он самолично её убивает. Не помогает, как когда-то планировалось, а попросту стирает её личность, превращая в бессловесное апатичное существо. Сам. Ту, которая горела, была живой, яркой, дерзкой, которая зацепила его сильнее всех, в глубину нутра вонзила зазубренные свои крючки, поймав на леску самого непредсказуемого лина Азиевры. Сам, самолично вплотную подошёл к тому, чтобы увидеть как уникальнейший, волшебно поблёскивающий гранями бриллиант скоро разлетится мельчайшей алмазной пылью без права на восстановление.
Он прикрыл глаза в острой, неизбывной муке и еле слышно застонал. Внутренние лезвия были самым сильным и неумолимым наказанием, они рвали тонкую ткань его души, кровоточащими ошмётками усеивали пространство сердца .
Но ни на секунду не облегчали.
Он откинул голову назад и раскрыл рот в безмолвном крике, а когда поднял, наконец, веки, они были влажными.
Мука давно перестала быть забавной и интересной, отныне она была слишком реальна, а хуже всего то, что он сам не знал как справиться со столь агрессивным чувством. Нужно что-то поистине радикальное. Жани-Шелть поднялся, притронулся кончиками пальцев к шероховатой прохладной стене, так и застыл вглядываясь в рисунок.
Ничего не остаётся, нужно идти ва-банк, заключить сделку с судьбой, поставить на кон всё, что у него есть. А что, собственно, у него есть кроме него самого? Ничего.
Катарсис. Нужно сломать застопорившуюся ситуацию и вывести в пике безнадёжно потерявший управление самолёт. Он сумеет, доведёт до апогея и если это не поможет, это будет последнее, что он сделает в этой жизни. Да, буквально. Если убедится, что она потеряна навеки, то убьёт себя, так будет справедливо.
Только так и справедливо.
Он вернулся в кабинет, принялся за работу, вначале наметил план, а потом долго сидел перед экраном, просматривал записи, анализировал, делал пометки, задумчиво чесал подбородок карандашом и снова анализировал, смотрел её реакции на самые разнообразные свои действия, бесконечно прокручивал её слова, прислушиваясь к интонации и подрагиванию связок, выдающему волнение. Так прошли почти сутки, но нисколько времени не было жаль для разработки его, возможно последнего, плана. К реализации приступил сразу же как только покончил с последними приготовлениями одним из которых было завещание и посмертные распоряжения насчёт корпорации. Поставив точку в собственноручно написанном документе (электронную версию чего угодно можно оспорить, а вот рукописный текст как нельзя лучше убедит в том, что он писал его сам), Жани-Шелть решительно встал и, чеканя шаг, отправился к ведущей в подвал лестнице. По его собранному, невозмутимому лицу никак нельзя было заподозрить разрывающий внутренности шквал, лишь слегка подрагивающие пальцы левой руки выдавали волнение и крайнюю степень сосредоточенности.
Последняя ставка сделана и невидимый крупье уже бросил свой шарик.
Карина
- Здравствуй, дорогая, - его вкрадчивый голос мохнатой гусеницей вполз в мои уши, но глаз я так и не открыла.
Не хотелось. Что нового увижу? Что нового услышу? Ничего. Значит незачем.
Но новое было.
- Ты не уделишь мне капельку своего драгоценного внимания, Жозефина?
Конечно, нет. Неужели не понятно, что лучшее в данной ситуации просто оставить меня в покое.
- Не уделишь? Крошка.
Я насторожилась. Если мне не изменяет моё знание азиеврского, это именно "крошка". Мысленно повторяю на симмерийском...
- Так что, крошка?
И я просыпаюсь. В изумлении распахиваю глаза, уставившись в его перекошенное недобрым предвкушением лицо. Голос, точнее интонация, так похожа на... Крошка. В последний раз меня так называли за минуту до того как собирались изнасиловать. Монс и его свора. За секунду до того...
- Понравилось?
За секунду до того...
И мою шею сдавили его железные пальцы, а боком я почувствовала холод ножниц, срезающих с меня футболку, крайне несерьёзную преграду.
Ужас. Ужас, ужас, ужас, вначале липкой змеёй до треска сдавил виски, ледяным песком осыпал хрипящее нёбо, спустя мгновение взорвался огненными лихорадочными брызгами и я забилась в железных путах, задыхающаяся, но непокорная. Нет, повторения не будет, ясно? Не будет. Я вырву эти чёртовы крепления, вместе с болтами и слетевшей резьбой, я покажу тебе, я не дам себя в обиду понял?
Ни за что, только не в этот раз.
Он нависает надо мной.
Я ору.
Я бьюсь, пытаюсь стукнуть его головой, он убирает руку с моего горла и вдруг заменяет её губами.
Я не знаю почему я его не ударила. Я могла бы, кости черепа тверды как самый настоящий камень, я могу дёрнуться, я всё ещё могу, но почему-то этого не делаю, застыв, потерявшись в коктейле взаимосключающих чувств.
- Милая, нежная, крошка, девочка, - шепчет на ухо, зарываясь пальцами мне в волосы.
Щелчком раскрываются кандалы. Я машинально подтягиваю к груди освобождённые ладони. Небеса, как долго я не держала их возле тела.
Неожиданно выгибаюсь струной и всё так же прижимая к себе руки, кричу. Плачу, рыдаю в голос.
- Милая, милая, маленькая, милая, - всё шепчет он, практически уткнувшись в щёку губами.
Глубоко дышу, ничего не видя от слёз, подтягиваю к себе колени, потом дрожа всем телом заваливаюсь набок. Ничего не понимаю, никак не могу с собой справиться, что-то хлёсткое вырывается из моего нутра вместе с криком, а я не могу, просто не могу успокоиться. Слабые руки разъезжаются, не в состоянии удержать вес тела, ноги тоже не могут принять тяжесть на себя, сваливаюсь с опостылевшей кровати не прекращая рыдать...
И тут до меня доходит.
Разом иссякают слёзы, тело подбирается словно для прыжка, мышцы, конечно, всё ещё слабы, но впрыскивание адреналина в жилы не проходит даром, я чувствую, как они звенят, готовые к нагрузке. Я буду драться, чёртов сиятельный, имей в виду, я буду драться не на жизнь, а на смерть.
- Ты свободна, - тихим, безмерно уставшим, больным голосом говорит он, спокойно глядя мне в глаза.
- Неужели? - наверняка есть какой-то подвох, - Двери? - бросаю взгляд в сторону створок, которые, о чудо, слегка приотворены.
- Открыты. Ты можешь идти. Это правда, игра окончена.
Окончена? Я вдруг трезвею будто бы все происходившие события были обычной алкогольной подменой понятий, а теперь разум наконец вернулся.
Как бы не так, сиятельный. Как бы не так. Вот так просто, да? Ты свободна, отправляйся восвояси, я сделал всё что нужно? И с тебя взятки гладки?
Он говорит что-то об одежде, о такси, деньгах, работе, о чём-то ещё говорит, об исследованиях своих дурацких, но я не слушаю, я практически его не вижу так сузились мои глаза, я дышу и жду, когда же концентрация ненависти достигнет критической точки.
Тебе не избежать воздаяния, сиятельный.
Когда чаша наполнилась с горкой, я увидела на полу ножницы, которыми он собирался срезать с меня футболку. Прекрасные, остро поблёскивавшие ножницы.
Качнулась, пальцам не удалось с первого раза подцепить их, но я всё-таки смогла это сделать, выпрямилась и, собрав остаток жалких сил в кулак изо всех сил полоснула его по холёному, ухоженному, наверняка являющемуся предметом гордости лицу. Стальное лезвие тут же окрасилось красным, а я впервые услышала вырванный из его глотки вопль боли. Да где там вопль, он орал, прижимая к глазу пальцы из-под которых сочилась кровь.
- Я могла бы закрыть двери снаружи, но я не такая садистка как ты, - бросила я, покидая до одури ненавидимый множество раз осыпанный проклятиями подвал.
Ноги дрожали, я едва преодолела лестничный пролёт, ворвалась в дом и зажмурилась от электрического света, обжёгшего мою отвыкшую от яркости сетчатку. Идти было сложно, отвыкшие от движения мышцы плохо повиновались, а бушующая в висках истерика тоже не добавляла манёвренности.
Мерзавец не обманул, на диване действительно лежала моя одежда, увидев которую я почему-то расплакалась.
Такси не вызывала, с одной стороны, не хотела рисковать, неизвестно каких указаний скотина мог наговорить таксослужбам, с другой, понимала, что вряд ли смогу внятно назвать адрес, а ещё не хотела ни секунды вдыхать этот концентрированный, пропитанный моим отчаянием воздух. Даже не оделась толком, всунула только ноги в сапоги и сверху накинула куртку.
Я бежала, пока не удалилась от его дома на порядочное расстояние, потом перешла на шаг. Лёгкие горели, в висках отбойным молотком стучала дурная кровь, глаза застило пеленой, но я упорно набычившись двигалась вперёд, проклиная свою прежнюю любовь к каблукам, теперь я наравне с чувствами к козлине ненавидела их, выворачивающих мои многострадальные ступни. Пока я отсутствовала среди активных членов общества зима полноправно вступила в силу, поэтому холод мелкими иголками пронизал мою шатающуюся тушку. Скоро почти перестала чувствовать ноги, жалея, что не натянула всё-таки джинсы.
Я брела в сугробах, ощущая как постепенно улетучивается адреналин и тело охватывает усталость. Хотелось лечь прямо на улице, да хоть на проезжей части, неважно, забыться сном и будь что будет, но я всё равно продолжала идти не задумываясь о том, куда я собственно, иду. Наверное, домой, куда же ещё.
Домой. Горько усмехнулась. Шлакоблочная коробка, утыканная мебелью, где можно скрыться от снега, только и всего, не дом это, никак не место, куда стоит стремиться, но ничего другого у меня всё равно нет. Впрочем, нет и этого. В карманах нет ключей, то ли сиятельный их вынул, то ли я потеряла, а то может и вовсе спокойно лежат себе в сумочке, брошенной на пол в самом начале кошмара.
Когда я, наконец, добралась до двери, прошмыгнув в подъезд вместе с соседом-собачником, имени которого я не знала, то обессиленно опустилась прямо на расчерченный грязными подошвами пол и закрыла глаза. Внутренний резерв иссяк. И пусть. Буду сидеть здесь вечно пока не умру или пока не случится что-то ещё, даже прибытие по мою душу белобрысой сволочи (ну да, логичнее всего начать поиски меня с моего жилища). Всё, я отключаюсь. В изнеможении вздохнула и закрыла глаза.
- Десять минут, между нашими домами ровно десять минут, но я успела за семь, боялась, что ты уйдёшь, - над моим ухом раздался странный, но довольно знакомый голос. Знакомый... знакомый... где-то я определённо его слышала, причём при обсуждении расстояния от моей халупы до её... Неужели куратор?
Усталость сделала веки многотонными, но я всё-таки сподобилась разлепить их.
Передо мной стояла особа крайне мало напоминавшая Агнес, шпионку средних лет.
- У меня нет ключей, - вяло сообщила ей я, не испытывая даже облегчения от того, что кто-то явился, чтобы помочь мне, просто информировала.
- У меня есть. Но внутрь мы не пойдём, пойдём наружу.
- Не хочу, - заявила я, но вопреки собственным словам поднялась и сделала шаг по направлению к лифту.